3

3

Лето четырнадцатого года было щедрым на тепло, пригожие денечки. Цвела в изобилии за оградой стрельнинской дачи махровая сирень, вилась мошкара над вечерним столом с кипящим самоваром, подпевал нестройно и самозабвенно граммофонному голосу Вяльцевой лягушачий хор из ближнего пруда. В июле справили Вовины именины, наехало по обыкновению множество гостей, детям устроили на декорированной под арену площадке для крокета шуточный бой быков. Радостям, безмятежному существованию, казалось, не будет конца, ничто не предвещало грядущих потрясений.

В конце месяца она танцевала в Красносельском театре свою нетускнеющую «Русскую» в присутствии государя и императрицы. Во время антракта в царскую ложу были доставлены какие-то важные сведения, монарх срочно отбыл во дворец. Наутро пришло известие: в сербском городе Сараево убиты террористом наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд с супругой, Австро-Венгрия открыла против сербов военные действия. Двое суток спустя поступил указ о всеобщей мобилизации, через день Германия объявила России войну.

Невыспавшаяся, встревоженная выехала она наутро в Петербург. Перебраться на правый берег Невы было невозможно, дорогу автомобилю преграждали двигавшиеся вдоль набережной и по мостам толпы народа – с иконами, хоругвями, царскими портретами. Едва только на балконе Зимнего дворца показалась императорская чета, десятки тысяч людей, заполнивших Дворцовую площадь, как один опустились на колени, запели «Боже, царя храни». К вечеру кто-то сбросил со здания германского посольства украшавшие его конные статуи, на улицах громили немецкие лавки и магазины.

Жизнь сорвалась с колеи, покатила в неизвестность. Уходили на войну близкие люди. Позвонил отправлявшийся со своим полком на передовую великий князь Дмитрий Павлович, попросил приехать, проститься. Она достала торопясь из секретера образок ченстоховской Божьей Матери, доставшийся в наследство от родителей, в чудодейственные свойства которого свято верила, опустила в сумочку. Верного друга Димушку нашла на запасных путях станции, руководившего погрузкой лейб-улан в эшелоны. Оба молча поднялись в его вагон.

«Какой это был грустный и тяжелый момент, когда он встал на колени передо мною и я его благословляла, – вспоминает она. – В такой момент не знаешь, увидишь ли еще когда-нибудь или нет».

Посчитал недостойным для себя уклониться от исполнения воинского долга оставивший в свое время по состоянию здоровья командование артиллерийской батареей и числившийся в императорской свите Андрей.

«Прошел уже второй месяц войны, и стало невмоготу, – читаем в его дневнике. – Как ни тяжело было проситься в штаб, а не в строй, я все же решился и написал Кириллу, который находился в Ставке Верховного главнокомандующего. Предварительно я просился у Ники, который меня благословил на это… Я получил от Николаши телеграмму: «Тебе высочайше разрешено состоять в распоряжении генерала Рузского, можешь выехать, как только будешь готов, предварительно заезжай ко мне. Николаша».

В конце сентября, выслав вперед лошадей и мотор, он уехал с Александровского вокзала, сопровождаемый адъютантом Ф.Ф. фон Кубе, камердинером Бондаренко и казаком Дмитрием, в Ставку Рузского в Могилеве.

Сережу, славу богу, судьба на какое-то время уберегла от фронта: мучимый бездействием генерал-инспектор артиллерии лежал у себя на даче в Михайловке с тяжелой формой суставного ревматизма, полученного во время поездки по Сибири, о скором его возвращении в строй нечего было и думать.

Вести с войны приходили скудные, просеянные сквозь сито цензуры. Знающие люди уверяли: к Рождеству наши будут в Берлине. Холодным душем вылилось известие о разгроме в Восточной Пруссии армии генерала Самсонова, чудовищных потерях с нашей стороны (за первый год кровопролитных сражений русские войска потеряли больше полутора миллионов ранеными, убитыми и взятыми в плен). В Петроград (переименованный из Санкт-Петербурга по требованию патриотически настроенных слоев общества) десятками эшелонов прибывали раненые. Лечебных коек не хватало, в лицеях, гимназиях, жилых домах, всюду, где наличествовали подходящие помещения, в спешном порядке оборудовались частные лазареты и госпитали. Одной из первых она открыла неподалеку от дома солдатский лазарет – с палатами на тридцать коек, двумя операционными, постоянным штатом медицинских сестер и обслуживающего персонала.

«Мой долг россиянки сегодня, – писала она Андрею, – служить всеми силами родному Отечеству и Государю».

С постоянным своим партнером Петром Владимировым, солистом оперы Витингом и капельмейстером Лачиновым она отправляется в двухнедельную поездку по России с целью сбора средств на нужды военных госпиталей. Гастрольный маршрут – Москва, Киев, Харьков, Ростов-на-Дону, Баку и Тифлис.

«Путешествовать во время войны было делом довольно сложным, – рассказывает она, – в каждом городе надо было ехать в гостиницу, брать туда с собою весь свой багаж, а после спектакля спешить на поезд. Это было крайне утомительно. Великий князь Сергей Михайлович уступил мне тогда свой салон-вагон, очень вместительный и оборудованный для дальних поездок. Середину вагона занимал довольно обширный салон, а рядом с ним была моя спальня и уборная. По одну сторону салона находился буфет-кухня, где мой лакей Арнольд мог в случае надобности готовить нам отличный обед, дальше было отделение для него и, наконец, багажное отделение. По другую сторону салона было отделение в четыре места, где поместились Владимиров, Витинг и Лачинов, затем было маленькое отделение в два места для моей горничной и Наташи Рубцовой, дочери моей экономки, а в последнем отделении помещался вагоновожатый… После спектакля было весело возвращаться к себе в вагон как домой, где нас по обыкновению уже ждал обильный и всегда вкусный ужин… И так беззаботно мы катили по России».

Бесхлопотно, в приподнятом настроении проехалась она весной 1916 года на фронт с неразлучным Петенькой, раздавая в замаскированных лесных бараках под Минском подарки солдатам, танцевала для военных моряков в скованном ледяными торосами Гельсингфорсе, участвовала в благотворительных концертах, выручка от которых шла в пользу семей артистов, ушедших на войну. Быть Жанной д’Арк она не стремилась, служила «родному Отечеству и Государю» в меру возможностей, как умела.

Мыслями она часто обращается к дорогому по-прежнему человеку, несущему на плечах непомерную тяжесть ответственности за судьбу России. Знающая много больше рядового обывателя о дворцовом закулисье, с горечью признает: Ники, став государем, в сущности, не изменился. Та же подверженность чужим влияниям, безволие в решающий момент. Поразительно, как можно быть таким нетвердым, позволять, чтобы тобой управляли кому ни лень?

Авторитет царя стремительно падал.

«Надо быть совсем слепым, тупым, чтобы не чувствовать, что дальше так нельзя править страной», – записывал в дневнике – не вольтерьянец вовсе, не революционер – директор императорских театров А. Теляковский.

Над престолом мрачной тенью нависла фигура малограмотного сибирского мужика, забравшего при посредстве слепо повиновавшейся ему императрицы нити управления страной. В голове не укладывалось: полупьяный развратник-простолюдин разгуливал как у себя дома в дворцовых покоях, имел собственную канцелярию, фрейлину-секретаршу; по корявым его запискам, испещренным чудовищными каракулями, принимались важнейшие государственные решения, назначались и смещались министры. Уверяли, что он обладает какими-то сверхъестественными способностями, заговаривает кровь, что дважды ему удалось остановить кровотечение у страдавшего гемофилией наследника Алексея – она сама была матерью и могла понять чувства женщины, цеплявшейся за любую соломинку, дабы спасти любимое чадо, но даже это не оправдывало в ее глазах творившегося во дворце кошмара. Собственными ушами слышала, как один из дежуривших у театрального подъезда извозчиков говорил другому: «Царь-то наш с «егорием», а царица, тово… с Григорием». Как подобные вещи можно было терпеть! В такое время!..

О скорой победе уже не заикались, дни проходили в тревоге, напряженных ожиданиях. Замерзавший Петроград словно бы потемнел ликом, приобрел фронтовой облик. Ввели комендантский час, выходить на улицу можно было только до восьми вечера. С пугающей быстротой пустели прилавки съестных магазинов, экономка жаловалась: на рынке покупателей больше, чем торговцев, продукты хватают не глядя.

– Николя, похоже, окончательно утратил контроль над делами. Катим неудержимо в пропасть, – говорил выздоравливающий Сергей, когда она посетила его в очередной раз в Михайловке.

Под большим секретом он показал ей добытую окольными путями копию письма императрицы, адресованного родной сестре, великой княгине Виктории Федоровне, где черным по белому утверждалось: «Бывают моменты в истории жизни народов, когда при слабоволии законных их правителей женщины берутся за кормило правления государством, ведомых по уклону мужскою рукою. Россия такие примеры знает…»

– Каково, а? – восклицал он. – Екатерина Великая, не меньше! Того и гляди, переворота дождемся!

Члены семьи Романовых, включая Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича-младшего, составили на конспиративной встрече записку государю с настоятельным призывом: взять бразды правления Россией в свои руки, прекратить вмешательство в государственные дела императрицы, направляемой всецело злонамеренной волей Распутина. Результат демарша не заставил себя ждать: талантливого, энергичного военачальника Николая Николаевича-младшего уволили с занимаемого поста, отправили командовать второстепенным по значимости Кавказским фронтом, место его занял сам монарх, большинству подписантов было выражено высочайшее неудовольствие, некоторым приказали срочно покинуть столицу.

В обстановке неразберихи, всеобщего брожения по Петрограду разнеслась ошеломляющая весть: Распутин убит, тело его обнаружено полицейскими подо льдом Невы; в числе лиц, подозреваемых в умерщвлении «старца», хорошо знакомые ей князь Феликс Юсупов, думский депутат Владимир Пуришкевич и – страшно подумать! – находившийся в столице по случаю краткосрочного отпуска мил-друг «Димушка», великий князь Дмитрий Павлович…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.