Оценка обстановки Зейдлицем

Оценка обстановки Зейдлицем

22 ноября Паулюс со своим непосредственным штабом, который первое время все еще оставался в Нижне-Чирской, был доставлен на самолете в начавший обрисовываться «котел», с тем чтобы разбить свой новый командный пункт вблизи железнодорожной станции Гумрак. До этого дня армия – непосредственно или через штаб группы армий – получила ряд приказов главного командования сухопутных сил, которые гласили, что Сталинград и фронт на Волге должны быть при всех обстоятельствах удержаны. Командование сообщило, что уже принимаются контрмеры в крупных масштабах и 6-я армия должна удерживать фронт, а затем последуют дальнейшие указания. Тем временем обстановка становилась все более угрожающей и возникла необходимость вопреки имевшимся директивам отвести назад части армии, которые были втянуты в тяжелые оборонительные бои к западу от Дона и не могли больше удерживать занимаемые позиции. Последняя радиограмма Гитлера от 22 ноября обходила полным молчанием неоднократные просьбы командующего о предоставлении ему свободы действий, а требовала лишь, чтобы 6-я армия организовала круговую оборону и ждала выручки извне. Однако Паулюс и его начальник штаба были твердо намерены избрать единственно возможный путь к спасению и всей армией прорываться на юго-запад. С этой целью предполагалось послать последний решительный запрос в адрес верховного главнокомандующего, предварительно выяснив мнение по этому вопросу командиров корпусов.

Генерал фон Зейдлиц прибыл незамедлительно, поскольку его командный пункт располагался рядом со штабом армии. О состоявшейся тогда памятной беседе он вспоминает: «Вечером 22 ноября Паулюс вызвал меня и начальника моего штаба, полковника Клаузиуса, к себе в блиндаж на совещание, в котором, кроме нас троих, принял участие и начальник штаба армии генерал Шмидт. Целью этого совещания была совместная подготовка телеграммы Гитлеру, в которой Паулюс намеревался, ссылаясь на неосуществимость приказа Гитлера от 22 ноября, согласно которому армия должна занять круговую оборону и ждать выручки извне, просить о предоставлении ему свободы действий. Я до мельчайших подробностей помню весь ход этой трудной дискуссии. В моих ушах до сих пор звучат беспрестанные вопросы Паулюса и Шмидта, которыми сопровождалась каждая составляемая фраза телеграммы: "Не слишком ли резко это будет? А можно ли так сказать?" Что касается нас с Клаузиусом, то мы, напротив, неизменно рекомендовали выбирать такие категорические формулировки, которые не допускали в этой грозной ситуации никакого иного решения, кроме незамедлительного осуществления уже готовившегося прорыва. Мы с тем большей энергией настаивали на этом, что внутри нашей четверки царило полное единство мнений о том, что единственный выход из катастрофической ситуации заключается в немедленном прорыве. Считать приказ о бездеятельном высиживании на месте невыполнимым вовсе не означало еще оказывать сознательное неповиновение. Если нам позднее и удалось организовать круговую оборону, то лишь благодаря тому, что русские слишком вяло преследовали отступавшие части. Поэтому у меня не было никаких особых причин уже тогда склонять Паулюса к сознательному неповиновению Гитлеру. Но раз уж было сочтено нужным еще раз запросить Гитлера, то, естественно, нужно было дожидаться его решения. О сознательном неповиновении можно было бы говорить лишь после того, как был бы получен отрицательный ответ» [162] .

Итак, Зейдлиц и Клаузиус предлагали вообще больше не запрашивать Гитлера и не добиваться санкции на самостоятельные действия, а считать приказ о занятии круговой обороны невыполнимым и утратившим свою силу в результате бурно развивающихся событий. Они рекомендовали в категорических выражениях сообщить ставке, что из-за коренного изменения обстановки остается лишь единственная возможность – прорываться на юго-запад и что действовать надо незамедлительно. Однако Паулюс, не решавшийся действовать без предварительной санкции Гитлера, не принял совета. Окончательного текста радиограммы Зейдлиц и его начальник штаба в тот вечер так и не увидели, поскольку время было уже слишком позднее. Как бы то ни было, они считали нужным использовать более решительные и недвусмысленные формулировки. «Можно ли утверждать, – писал Зейдлиц по поводу этой важной радиограммы, – что ее текст соответствовал чрезвычайной серьезности ситуации? По моему мнению, этого сказать нельзя. То был грамотный, толковый и тщательно составленный штабной документ! Но настоящий полководец в подобной ситуации говорит не таким языком!»

На эту радиограмму так и не последовало ответа, если только не усматривать в качестве такового полученный утром 24 ноября пресловутый приказ Гитлера, который окончательно пригвоздил 6-ю армию к Сталинграду и обрек ее на пагубное выжидание. Примерно в то же время поступил еще один приказ верховного главнокомандования, согласно которому на генерала фон Зейдлица возлагалось единое командование северным и восточным участками фронта внутри «котла», за удержание которых он отныне нес личную ответственность перед фюрером [163] . По поводу мотивов такой необычайной меры в литературе можно встретить всевозможные спекуляции. Однако утверждение, будто Гитлер хотел таким путем нейтрализовать проявленную Зейдлицем склонность к самовольным действиям, является, во всяком случае, необоснованным. В генеральном штабе сухопутных сил о такой склонности Зейдлица вообще не знали. На самом деле этот приказ отражал известное недоверие к Паулюсу, которое могло возникнуть у Гитлера в результате неоднократно повторяемых командующим просьб о предоставлении ему свободы действий. Что касается Зейдлица, то он, как свидетельствуют воспоминания Хойзингера об оперативных совещаниях в главной ставке, пользовался репутацией «самого непреклонного человека» в немецкой группировке, на которого, учитывая его опыт боев в окружении под Демянском, можно особенно положиться [164] . Какой же иронией судьбы, какой трагедией был этот приказ по отношению к командиру корпуса, который тоньше и вернее, чем кто бы то ни было из военачальников немецкой группировки на Волге, учуял безответственное дилетантство верховного главнокомандующего и энергичнее всех ратовал за прорыв из окружения!

Генерал фон Зейдлиц, находившийся на своем командном пункте, был совершенно огорошен этими двумя приказами Гитлера, которые Паулюс лично вручил ему сразу же после их поступления. Глубоко удручен был и Паулюс, однако он явно готов был смириться с неотвратимой судьбой. Возложенная на него личная ответственность перед Гитлером за оборону Восточного и Западного фронта окружения совершенно выбила Зейдлица из колеи. По этому поводу он писал: «Я был так ошеломлен этим странным приказом и до такой степени смутно представлял себе, как он при существующем положении может повлиять на дальнейший ход событий, что не нашел ничего иного, как ответить: «Тут уж, конечно, ничего не поделаешь» [165] . Этот по-дружески откровенный разговор, происходивший с глазу на глаз между двумя генералами, которых мучили тяжелые душевные переживания, вспоминает в своих записках и Паулюс. При этом Паулюс подчеркивает, что Зейдлиц воспринял полученный приказ как солдат, обязанный повиноваться, позднее же он «тем не менее непрестанно склонял меня к самостоятельным действиям, невзирая на поступавшие свыше приказы» [166] .

Командующий армией доверялся решениям, которые принимались верховным руководством, Зейдлиц же в душе не мог согласиться с ними и был не в силах долго сдерживать себя. С болью он сознавал, что он связан по рукам и ногам. Ведь вырваться из окружения могла лишь вся армия в целом и сигнал к этому мог подать лишь один-единственный человек – командир осажденной «крепости», каким являлся Паулюс. Вверенные ему войсковые соединения были скреплены воедино общей судьбой, уйти от которой в одиночку не было дано никому. Подавленность и возмущение в связи с приказом Гитлера, который бесцеремонно игнорировал все тревожные предупреждения командования армии и штаба группы армий, не давали покоя генералу фон Зейдлицу и начальнику его штаба. В их памяти вновь оживали многие недобрые явления и события, свидетелями которых они были за последние недели и месяцы. Они вспомнили все безрезультатные просьбы и представления командования армии о необходимости укрепления флангов, создания резервов, пополнения в живой силе, нормализации снабжения. Почему же самая крупная армия немецкого Восточного фронта, сражающаяся на опасном выступе фронта и выполняющая столь важную стратегическую задачу, не получила своевременной помощи?

Очевидно, сколько-нибудь значительных резервов вообще не имелось, ибо в противном случае они давно были бы уже подброшены для полного овладения Сталинградом. Можно ли было теперь, когда вдобавок к зиме на армию обрушились давно предвиденные бедствия, вдруг проникнуться доверием к верховному руководству, которое из-за своих непростительных промахов поставило 22 дивизии на грань катастрофы и после этого еще требовало от них нечто такое, что выглядело издевательством над общепризнанными и испытанными стратегическими доктринами и принципами? Можно ли было предположить, что теперь по мановению волшебного жезла наземный транспорт и транспортная авиация совершат то, на что они никогда не были способны раньше? Причем совершат как раз в тот момент, когда на дальних театрах военных действий – достаточно упомянуть британское контрнаступление против танковой армии Роммеля и высадку англо-американских войск в Марокко – назревает глубокий кризис?

Специфический опыт, накопленный генералом фон Зейдлицем при деблокировке «котла» под Демянском в марте и апреле 1942 года, заставил его с величайшим скептицизмом и тревогой отнестись к приказу Гитлера об удержании Сталинграда. Этого он не скрывал при разговорах с Паулюсом. Ведь и тогда Гитлер, который был не в состоянии разобраться в сложной обстановке на месте, пагубным образом вмешивался в ход событий. Между тем под Демянском была еще какая-то возможность поддерживать снабжение по воздуху, поскольку в «котле» находилось всего 6 дивизий, а небольшое расстояние до немецких войск за линией окружения и лесистая местность благоприятствовали действиям транспортной авиации. В условиях же Сталинграда, учитывая степной рельеф между Доном и Волгой, попытка прорваться из окружения и деблокировать зажатую в «котле» армию в условиях общей неблагоприятной для Германии обстановки представляла собой величайшую военную авантюру, игру ва-банк. Ставкой в этой игре были 250 тысяч немецких солдат.

Ясно сознавая надвигающуюся смертельную опасность, генерал фон Зейдлиц и его начальник штаба полковник Клаузиус были готовы пойти на крайний риск. «Мы, – заявлял генерал, – были полностью едины в оценке обстановки. Мы были убеждены, что оставаться далее в окружении было бы равносильно тому, чтобы погубить армию, поскольку освобождение извне – если оно вообще было мыслимо ввиду отсутствия достаточного количества своевременно подброшенных резервов – могло бы подоспеть лишь тогда, когда армия из-за абсолютно недостаточного снабжения по воздуху погибла бы от голода или израсходовала бы последние боеприпасы» [167] .

В памятной записке, врученной 25 ноября командующему армией Паулюсу, еще раз давался обстоятельный анализ обстановки и подытоживались все аргументы, говорившие против оставления армии в Сталинграде и за прорыв из еще не успевшего окончательно сцементироваться вражеского кольца. Инициатива в подготовке этого веского документа, содержавшего весьма смелые выводы, исходила от полковника Клаузиуса, который, беспрестанно консультируясь со своим корпусным командиром, сам же и составил его текст. Зейдлиц без малейших колебаний поставил под этим документом свою подпись, тем самым взяв на себя полную ответственность за его содержание и не считаясь с возможными последствиями этого [168] .

Памятная записка, составленная с «сознанием серьезности переживаемого момента», особенно подробно останавливалась на двух решающих условиях, от которых зависела судьба армии: обеспечении необходимого подвоза по воздуху и быстром подходе деблокирующих частей. Авторы записки доказывали, что снабжение по воздуху вряд ли может покрыть потребности даже одного их корпуса. Что же касается обеспечения всей армии, то такая возможность, по их мнению, была полностью исключена. «Строить на этом какие-либо надежды было бы равносильно самообману. Не понятно, откуда может взяться большое количество транспортных "юнкерсов", необходимое для бесперебойного снабжения армии. Если даже самолеты имеются в наличии, то их пришлось бы перебазировать со всей Европы и из Северной Африки. Потребность этих самолетов в горючем, учитывая расстояния, которые им пришлось бы преодолеть, была бы столь велика, что при существующей нехватке горючего возможность изыскать соответствующие ресурсы представляется крайне сомнительной, не говоря уже о последствиях такого перерасхода горючего для ведения войны в целом».

Ввиду общеизвестной нехватки резервов, значительных расстояний, капризов зимней погоды и короткой продолжительности зимнего дня, к чему добавлялась необходимость считаться с предполагаемыми действиями противника, «которого подкупает возможность одержать победу в классической по своим масштабам битве на уничтожение», в памятной записке с особенным скептицизмом расценивались шансы на быстрое и успешное продвижение деблокирующих войск. «На возможность ускорить сосредоточение деблокирующей группировки и использовать значительное число моторизованных транспортных колонн нельзя рассчитывать. Ни колонн, ни горючего, по-видимому, нет, иначе бы их ввели в действие еще раньше для обеспечения столь важного сталинградского фронта в тот период, когда для этого требовалось меньше транспортных средств». Памятная записка решительно предостерегала против «опасного самообмана», к которому могло бы привести отождествление создавшейся ситуации с положением в Демянском «котле» прошедшей весной. «Несмотря на небольшое расстояние от немецких войск за линией "котла", создание узенького соединительного коридора к окруженной группировке потребовало тогда многонедельных тяжелых боев в зимних условиях». Зейдлиц не без основания опасался, что командование армии может ухватиться за прецедент с Демянским «коридором», и отнюдь не был заинтересован в том, чтобы ослаблять мрачный пессимизм в оценке сложившейся ситуации.

Выводы памятной записки гласили: «Расчеты на то, что армия в соответствии с приказом главного командования сухопутных сил может удерживать круговую оборону до освобождения извне в течение периода, пока хватит материальных ресурсов, явно строятся на нереальных предпосылках. По этой причине приказ невыполним и неизбежно приведет к гибели армии. Если командование хочет сохранить армию, то оно должно добиться немедленного изменения приказа или же по собственной инициативе принять другое решение. Мысль о том, чтобы сознательно пожертвовать армией, не может быть предметом какой-либо дискуссии, учитывая оперативные, политические и моральные последствия этого». Записка завершалась примечательными словами: «Если главное командование сухопутных сил не отменит немедленно приказ, предписывающий армии занять круговую оборону и ждать выручки, то наша совесть по отношению к армии и немецкому народу настоятельно повелевает, чтобы мы сами вернули себе отнятую у нас последним приказом свободу действий и воспользовались еще имеющейся возможностью вырваться из окружения и предотвратить катастрофу. Нависла угроза полного уничтожения 200 тысяч солдат и всей их боевой техники. Другого выбора нет».

По сравнению с аналогичными по духу докладами и экспозе этот документ обладает тремя основными особенностями. Генерал фон Зейдлиц, исходя из положения, в котором оказался его корпус, стал выразителем дум 6-й армии. Использованные им темпераментные, незавуалированные и категорические выражения резко отличаются от обычно принятых в штабных документах формулировок, но зато они отражают всю чудовищность создавшейся ситуации. Однако самым необычным и смелым в этом документе является содержащееся в нем обращение к совести, а также призыв незамедлительно добиваться отмены рокового приказа и в случае необходимости, руководствуясь чувством ответственности, действовать вопреки указаниям верховных инстанций. Именно в этом взгляды генерала фон Зейдлица и начальника его штаба Клаузиуса непреодолимо разошлись с позицией командования армии и всех остальных корпусных командиров, которые до получения приказа Гитлера были полностью согласны с ними в оценке обстановки, однако теперь считали себя обязанными повиноваться [169] .

Ход дальнейших событий полностью подтвердил справедливость основных положений памятной записки, отдав должное дальновидности его авторов и доказав, что Зейдлиц и Клаузиус сумели правильно осознать требование исторического момента. На фоне этого не играет существенной роли, что отдельные их прогнозы – особенно относительно предполагаемых действий противника, а также сроков, в течение которых 6-я армия с учетом катастрофического положения со снабжением сможет продолжать сопротивление, – не сбылись и оказались чересчур пессимистическими. Пригвожденная своим собственным командованием к одному месту и лишенная оперативной маневренности армия в действительности сумела продержаться не считаные дни, а много недель – главным образом из-за того, что для русских дальнейшее продвижение на Запад представлялось более важным, чем быстрое уничтожение окруженной группировки. Однако жребий судьбы был все равно уже брошен в тот момент, когда командование армии безоговорочно приняло приказ Гитлера от 24 ноября. То, чего желали и всеми силами добивались в эти решающие дни генерал фон Зейдлиц и начальник его штаба, не имело ничего общего с преднамеренным политическим выступлением и тем более бунтом. Соображения, которыми они руководствовались, носили чисто военный характер. В этой небывалой катастрофической ситуации речь шла для них всего лишь о принятии оправданных с точки зрения солдатской этики и общечеловеческой морали решений, которые, конечно, предполагали собой глубокое сознание политической и моральной ответственности.

Зейдлиц не мог тогда знать, что за две тысячи километров от Сталинграда, в ставке верховного главнокомандования вермахта, начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Цейцлер воспользовался теми же самыми аргументами, что и он, чтобы заставить упрямого и думающего лишь о своем престиже диктатора отменить приказ, лишивший 6-ю армию спасительной свободы маневра. Под конец Цейцлер был вынужден со всей прямотой заявить: «Было бы преступлением оставлять 6-ю армию там, где она находится. Мы не можем ни освободить армию, ни обеспечить ее снабжение. Она была бы попросту принесена в жертву, и притом без всякой пользы». Эти слова в точности соответствовали убеждениям генерала фон Зейдлица, чье внутреннее возмущение беспрецедентным в военной истории приказом Гитлера, выглядевшим как насмешка над здравым солдатским смыслом, нашло свое отражение в его памятной записке.

Впервые памятная записка была опубликована в изданном Гансом-Адольфом Якобсеном сборнике документов Второй мировой войны, – правда, без весьма существенного приложения к нему, озаглавленного «Материальное обеспечение LI армейского корпуса», на чем основывались многие важные положения записки. Жаль, что Якобсен не воспроизвел также резолюцию, которую начертал на записке Зейдлица начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт. Между тем эта резолюция заслуживает огласки, ибо в ней отразилась точка зрения человека, являвшегося ближайшим советником Паулюса. Резолюция гласила: «Мы не должны ломать себе голову за фюрера, а генерал фон Зейдлиц – за командующего армией». Проявившееся в этих нескольких словах полное пренебрежение к столь важному для судьбы армии и продиктованному глубоким чувством ответственности документу свидетельствует не только об отсутствии у начальника штаба армии необходимой самостоятельности, но и прямо-таки о его преклонении перед Гитлером, чьи решения он даже не считал возможным критиковать. Однако сам Паулюс не сделал на памятной записке никакой пометки. Может быть, он не хотел впутываться в скользкое дело? Тем не менее через курьера Паулюс переслал этот документ на самолете в штаб группы армий, напомнив в сопроводительном письме о своих прежних соображениях в связи с создавшейся обстановкой и еще раз поставив вопрос о разрешении прорыва в сторону Дона [170] . Вложил ли он, однако, в эту просьбу всю категоричность и душевную страсть, на которые был способен? Судя по характеру его аргументации и по тем поверхностным замечаниям, которые сделаны на полях рукой начальника его штаба, это трудно предположить. Во всяком случае, памятная записка не возымела никаких последствий. Для нас и наших потомков она останется потрясающим документом, позволяющим увидеть абсолютные границы солдатской этики и осознать всю трагичность того, что происходило в те дни.

В полуофициозном историческом труде «Решающие битвы Второй мировой войны», содержащем специальный раздел, посвященный Сталинградской битве, памятная записка генерала фон Зейдлица вообще обходится стороной. Автор этого труда Вальтер Гёрлиц счел излишним даже упомянуть о ней. Если бы он серьезно отнесся к тому, о чем свидетельствует этот документ, позволяющий непосредственно перенестись в обстановку тех роковых для 6-й армии дней ноября 1942 года, и более критически взвесил бы все «за» и «против» имевшихся тогда аргументов, то Гёрлиц мог бы избежать ряда ошибок в оценке тогдашней ситуации и воздержаться от некоторых необоснованных выводов. Гёрлиц, не раздумывая, изображает необходимость незамедлительного самовольного прорыва 6-й армии в первые же дни окружения как выход, который стал казаться легким и удобным лишь после случившейся катастрофы, как «запоздалый рецепт» и политическую спекуляцию. Он не стесняется при этом даже говорить о некой «легенде». «Оставим эту легенду, – пишет он. – Давайте лучше заново и со всей трезвостью зададимся вопросом: что могли знать в те ноябрьские дни генералы Паулюс и Шмидт и в какой обстановке формировались их решения?» [171]

Выше показано, какие оперативные соображения и какое укоренившееся чувство долга по отношению к приказу определяли их поведение. Но, как нам кажется, самый четкий и убедительный ответ на поставленный Гёрлицем вопрос можно найти как раз в памятной записке генерала фон Зейдлица, которая содержит в себе квинтэссенцию горького опыта и тревожных наблюдений участника событий, а также свидетельствует о подлинно солдатской этике.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.