Глава 3 Свадебное воскресенье

Глава 3

Свадебное воскресенье

Воскресенье на Майорке – день особый. В этот день здесь всей семьей едут в горы, чтобы приготовить на костре paella[113], идут все вместе смотреть футбольный матч или бой быков, гуляют по тихой бухточке в обрамлении сосен или, например, отправляются рыбачить на семейной лодке. Но в первую очередь воскресенье на Майорке – это день, когда вся семья собирается в одном из многочисленных загородных ресторанчиков, которые специализируются на обслуживании этого славного, шумливого послеполуденного праздника застольного общения – традиционного воскресного обеда.

Воскресенье стало и нашим любимым днем недели.

– Только посмотри на это небо, Элли! – крикнул я, высовываясь из окна спальни и вдыхая полные легкие благоухающего воздуха. – Посмотри на этот густой синий цвет в обрамлении светлой зелени эвкалиптов! Не забывай, до Рождества осталась всего одна неделя, а за окном – погода, как в идеальный летний день в Шотландии! Хотя на самом деле я и не припомню, чтобы там был хоть один такой день! И ты только понюхай, какие дивные ароматы… Апельсины, лимоны, горы. Ах, как чудесно!

– Хватит, Питер, уймись. Ты что, читаешь вслух буклет для туристов? И вообще, на дворе еще ночь, я сплю. Уходи. – Она перевернулась на другой бок и натянула на голову одеяло.

Я поднялся уже несколько часов назад и даже позавтракал тремя коричневыми яйцами из числа тех, что подарила нам старая Мария. Оказывается, я и забыл, как выглядят настоящие яйца и каковы они на вкус. Золотые желтки соперничают с цветом спелых апельсинов, подсвеченных алым закатом, а вкус можно описать только как не сравнимый ни с чем другим – таков он, бесподобный продукт целой генеалогической линии несушек, которые веками напролет неторопливо искали зернышки в прогретой солнцем почве и лакомились всеми теми куриными кормами, которых наверняка вволю на маленькой майорканской finca, как у Марии.

Сколько я помню, Элли всегда страшно возмущалась, если ее беспокоили в воскресенье утром. Зачем рано вставать, ведь это день отдыха, когда можно подольше поваляться в теплой кроватке, рассуждала моя жена.

И обычно я не возражал, но теперь все было иначе. Это вам не типичное воскресное утро в Британии, где все кажется таким же холодным, мрачным и серым, как и покрывало дождевых облаков, укутавших небо. Это Майорка, королева Средиземноморья, остров богов, переполненный дарами природы, и солнце уже высоко забралось в безоблачную синеву.

Я поймал себя на том, что даже думать стал, как составитель рекламной брошюры. Ну и что с того? Это же мои собственные, настоящие, прочувствованные мысли.

– Элли, уже почти одиннадцать, и если мы не пошевелимся, то не попадем на обед ни в один приличный ресторан. Нет, ты, конечно, поступай как знаешь. Я вовсе не настаиваю. Мы можем сообразить себе какой-нибудь бутерброд дома, если хочешь, а можем подхватить майорканское воскресное настроение и отправиться в какое-нибудь миленькое местечко, как местные жители.

Ультиматум возымел желаемый эффект. Полусонная Элли медленно встала с кровати и, не открывая глаз, поплыла в ванную, запахивая на ходу полы халата.

– Считай меня одной из местных, – проговорила она.

– HOLA! HEY, AMIGO! Это Рафаэль… Апельсины… NARANJAS! – донесся призыв со двора.

Это был Рафаэль, наш первый покупатель. Он стал приходить к нам из деревни за мешком-другим апельсинов почти каждое воскресенье, обычно в компании нескольких коз. Рафаэль разводил мелкую скотину в миниатюрных трущобах из кособоких сарайчиков во дворе позади своего коттеджа на главной улице и имел привычку каждый раз, выходя по делам, брать с собой трех-четырех питомцев, чтобы они бесплатно попаслись на обочинах. И сегодняшний день не был исключением. Я почуял коз еще прежде, чем добрался до ворот. Рафаэль стоял за металлическими прутьями, а две его козы и их детишки уже разбрелись вдоль забора на противоположной стороне дороги. Они деловито жевали траву, но, услышав, как я щелкнул замком, разом подняли головы, посмотрели на меня и в унисон заблеяли.

– Buenos d?as, ladies, – улыбнулся я, отвечая им на приветствие. – О, и вам тоже, Рафаэль, buenos d?as.

Наш гость был невысоким полноватым мужчиной семидесяти с лишним лет. Его круглое веселое лицо было наполовину спрятано под старой вельветовой кепкой. Одежда Рафаэля давно заслужила медаль за долгую службу и нестерпимо провоняла козами, что совсем не смущало мальчонку, застенчиво цеплявшегося за широкую штанину старика с намерением спрятаться от меня.

– Mi nieto, – гордо сказал Рафаэль, поглаживая пацанчика по голове.

– Внук, да? Славный малый. Это ваш первый внук?

Рафаэль слегка обиделся.

– Нет, amigo, пятнадцатый, – сообщил он с оскорбленным видом. Четыре сына, три дочери и пятнадцать внуков… и еще два на подходе. – Он ткнул меня локтем под ребра и подмигнул: – Мы хорошо размножаемся, мы e’pa?oles, нет?

Я одобрительно хмыкнул и сказал:

– Ладно, Рафаэль, не буду вам мешать. Собирайте сколько хотите апельсинов, а я буду ждать вас в доме.

Будь его воля, Рафаэль, наверное, стоял бы так и болтал целый день – или, по крайней мере, до тех пор, пока козы не съели бы всю зелень вокруг него. Визиты этого симпатичного старикана всегда доставляли мне удовольствие, но вести с ним беседу было достаточно трудно. Он был выходцем из Андалусии, что на юге Испании, и иностранному новобранцу в языке вроде меня порой оказывалось совершенно невозможно понять его акцент. Я едва-едва научился узнавать шепелявые «с» и «z» в материковой версии испанского, однако у Рафаэля имелась андалусская манера вообще опускать букву «s», и эти исчезающие свистящие сводили меня с ума. Размеренный обмен любезностями – это одно дело, но когда тема разговора увлекала старика, он начинал тараторить как из пулемета – и мог бы с тем же успехом говорить на марсианском языке, я все равно ничего не понимал.

Возвращаясь к дому, я услышал пронзительный голос нашей соседки на выходные, Франсиски Феррер. Они с Элли, как обычно, вели диалог на своей собственной сокращенной версии испанского, но на этот раз я различил в их репликах явные нотки враждебности. Видимо, Франсиска, которая явилась с новой порцией кошачьего и собачьего пропитания, чтобы мы кормили ее питомцев в течение следующей недели, была чем-то не на шутку возмущена.

Так оно и оказалось. Почему это ее дорогим любимцам Робину и Мэриан не позволяют спать на кухне, хотела она знать. Ведь такова была наша договоренность, не так ли? А теперь она узнала, что собачьи постели перенесли в сарай возле ее casita! Она намеревалась прийти и высказать свое негодование еще в пятницу вечером, когда прибыла из Пальмы, но она была слишком расстроена, с ней случился ужасный приступ мигрени, и Томас уложил ее в кровать.

– Madre de Dios![114]

– Хм, да, я хотела все объяснить, – замялась Элли, – но, если честно, мне было неловко.

– C?mo?[115]

Сеньора Феррер вопросительно посмотрела на меня в надежде получить хоть каплю лингвистической помощи. Но ничего не получила. Это дело я целиком и полностью доверил супруге.

– Ваши собаки – Робин и Мэриан – ваши perros на самом деле не очень-то приучены соблюдать гигиену. В этом и проблема – problema, s?? То есть problema состоит в том, что они… о, да пошло все к черту! – Элли разволновалась, что было для нее совсем не характерно. – Как по-испански «собачье дерьмо»?

На лице Франсиски было написано полное непонимание.

– C?mo? No comprendo[116].

Элли тяжело вздохнула. Она приблизилась к дому и, указывая на окно туалета, крикнула недоумевающей Франсиске:

– Видите?.. Туалет… Собаки ходят в туалет, s?? – Затем, перейдя к кухонному окну, жена продолжила: – Собаки, ваши perros, ходят в туалет на кухне – cocina. Это неправильно!

Сеньора покачала головой, скорбно опустив уголки губ. Ее подбородок дрожал.

– Почему вы хотите, чтобы Робин и Мэриан спали в туалете? – вопросила она со слезами в голосе. – Qu? cruel![117]

– Нет, нет, нет! – воскликнула Элли и отчаянно замахала руками на нашу озадаченную соседку. – Не спят в туалете… гадят в cocina! Понимаете?

Нет, сеньора Феррер не понимала. Языковой барьер стоял между женщинами непреодолимой преградой. Я всегда считал свою супругу воплощением хорошего вкуса и образцом сдержанности, и поэтому ее последующее представление весьма шокировало меня. Элли издала губами громкий и долгий непристойный звук, после чего оглушительно залаяла: «Гав! Гав!»

Затем она задрала ногу и с гримасой отвращения на лице посмотрела на подошву своего тапка, после чего зажала пальцами нос и произнесла отчетливо, обращаясь прямо к сеньоре Феррер:

– ФУ-У-У-У! ФИ-И-И-И!

Подошедший в это время из апельсиновой рощи к дому старый Рафаэль застал часть этого экстравагантного концерта. Вероятно, боясь последствий, которые могут обрушиться на него, если он нарушит некий языческий шотландский ритуал, старик остановился за гранатовым деревом и с открытом ртом наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. А от его внука была видна только прядь черных волос да пара испуганных глазенок, таращившихся из-под дедовской куртки.

Сеньора Феррер нахмурилась, окончательно сбитая с толку действиями Элли, и на всякий случай перекрестилась.

Моя обычно невозмутимая жена находилась во власти бессильной ярости. Она схватила дрожащую Франсиску за руку и потащила ее к дому. Указывая на кухонное окно, Элли издала еще один громоподобный непристойный звук и заорала на приседающую от страха соседку:

– В cocina… Робин и Мэриан, каждую ночь… comprende?[118]

Наконец до сеньоры Феррер дошло. Она вытерла слезу со щеки и вскинула плечи почти вровень с ушами, при этом локти ее были плотно прижаты к бокам, а ладони вытянуты перед собой в чисто испанском жесте: ну и что тут такого?

– Normal. Perros ser?n perros. Es normal[119].

Она вручила Элли пакет с собачьей едой, с вызовом тряхнула головой, потом развернулась и зашагала как ни в чем не бывало через поля к своей casita.

– Собаки есть собаки? Так она сказала? Может, ее собаки на ее кухне – это normal, но не на моей кухне! И вообще я хотела принять душ!

Элли захлопнула за собой входную дверь. Я никогда не видел жену в такой ажитации. Когда обе дамы покинули сцену, из-за гранатового дерева вышел Рафаэль и осторожно зашаркал к дому. В одной руке он тащил два мешка с апельсинами, а другой поглаживал внука, прицепившегося сзади к его ноге.

– Un poquito enferma, su esposa?[120] – спросил он, кивая на дом.

– Приболела? Нет, моя жена не больна – она просто немного… ну… злится.

Рафаэль все еще сомневался.

– No est? enferma?[121] – переспросил он недоверчиво и для наглядности повертел указательным пальцем у виска.

Я решил, что лучше всего будет поскорее сменить тему разговора, но Рафэлю пришла в голову та же идея, и он меня опередил. Он ткнул мне в грудь коротким загрубевшим пальцем, пахнущим апельсинами и козами. В меня полетела скорострельная очередь андалусского диалекта, и я не понял из нее ни слова.

– M?s despacio, por favor, – взмолился я. (Лучше всего на испанском я умел произносить просьбу говорить помедленнее.)

– Ma’ de’pathio? U’ted no puede entender mi e’pacol?[122]

– S?, s?. – Его испанский я вполне понимаю, солгал я, но язык мне еще плохо знаком, и я могу что-то упустить, если собеседник говорит слишком быстро. Не мог бы он говорить un poquito m?s despacio, por favor?

Рафаэль сдвинул кепку на затылок и шумно вдохнул носом воздух. И вновь затараторил, исторгая вербальный поток абсолютно нечленораздельных высказываний – зато в два раза громче. Теперь я понял, каково быть испанским официантом в гостинице, полной британских туристов. Чем громче и быстрее становилась речь Рафаэля, тем активнее он пытался помогать себе и мне руками и дико размахивал ими во все стороны. У меня складывалось ощущение, что мне читают лекцию на тему, горячо волнующую старого селянина.

Когда он закончил, то вернул козырек кепки на место – над самыми глазами – и прищурился на меня вопросительно. Наступила тишина.

– Qu??[123] – наконец спросил я и тут же устыдился собственной тупости. Да, я чувствовал себя полным идиотом, и, должно быть, вид у меня был соответствующий. Внук Рафаэля хихикнул и исчез за углом дома. – Qu?? – повторил я, абсолютно неспособный придумать ничего другого.

На мгновение я оцепенел, осознав, сколь многому предстоит нам еще научиться, чтобы получить возможность нормально разговаривать с местными жителями. Ни я, ни Элли этим утром не заработали ни одного очка.

К счастью, старик, похоже, догадался, что и ему неплохо бы поучиться тому, как общаться с иностранцами, а может, ему просто стало жаль данного конкретного loco extranjero.

– Amigo, – сказал он негромко, похлопал меня по руке, прижал указательный палец к губам, а потом добавил шепотом: – U’ted tranquilo… U’ted tranquilo.

Я смог понять, что он советует мне сохранять спокойствие. Тот факт, что не я, а он сам только что взахлеб бесновался и дергался, казалось, ускользнул от его внимания. Затем преувеличенно спокойный Рафаэль взял меня за локоть и подвел к террасе дома, где жестами предложил, чтобы мы сели на два шатких стула, стоящих у стены. Я догадался, что он не в первый раз дает здесь отдых своим старым костям.

Перво-наперво мне нужен трактор, объяснил Рафаэль, постукивая меня пальцем по руке в такт каждому тщательно произнесенному слогу. Я внимательно слушал, немного смущаясь оттого, что Рафаэль говорил со мной сейчас, как с несмышленышем-внуком. Если уж на то пошло, то даже самый младший его nieto знал больше испанских слов, чем я.

Эта ферма пришла в полное запустение, с прискорбием сообщил мне Рафаэль.

– Посмотрите на сорняки. Mierda!

Сорняки вытягивают влагу из почву, а это выброшенные деньги. Сорняки нужно перепахивать, разве я не понимаю этого?

Я прекрасно понимал то, о чем он говорил. Основополагающие правила земледелия универсальны. Но вот чего старый Рафаэль не знал, так это того, что при покупке фермы мне дали понять, будто все необходимые осенние мероприятия будут надлежащим образом выполнены Томасом Феррером, прежде чем мы вступим во владение. Почему эти работы так и не были сделаны, я не знал, а сам сеньор Феррер впоследствии ни разу не затронул эту тему. Возможно, я изначально неправильно понял суть договоренности. Так или иначе, я уже сообразил, что бороться с пышным зеленым ковром сорняков придется мне самому – как только у меня будет время приобрести необходимое оборудование. Ну, а пока мне было проще кивать и молча соглашаться с тем, что говорит мой добровольный советчик.

Затем нужно было подумать о деревьях, мрачно продолжал Рафаэль.

– Ah, s?, los ?rboles… los ?rboles[124]. – Он почесал подбородок и пристально всмотрелся в сад, который, на мой непросвещенный взгляд, в ярком утреннем свете являл собой великолепное зрелище.

– С деревьями-то, надеюсь, нет никаких серьезных проблем? – рискнул я поинтересоваться.

Рафаэль покачал головой:

– Серьезных проблем нет, mi amigo, есть одна очень серьезная проблема. Ah s?. Un problema MUY grande!

Поскольку мои познания в сфере выращивания фруктов граничили с полным неведением, я был рад возможности поучиться у любого, кто готов был уделить мне время. Перед отъездом из Британии я купил несколько книг по садоводству и изо всех сил старался постичь основы древоведения, но пока, вынужден признать, едва лишь коснулся поверхности того, что оказалось бесконечно сложным предметом.

– В чем именно состоит эта problema muy grande? – с тревогой спросил я у Рафаэля.

Он прочистил горло, помолчал, потом прочистил горло еще раз и издал дребезжащий кашель, который перерос в гортанное бульканье, напоминавшее больше всего звук прочищаемого засора канализации. После чего Рафаэль крепко схватил меня за руку, используя ее в качестве опоры, и отправил извергнутый комок слизи по идеально высокой траектории через колодец к основанию ствола грецкого ореха, куда, вероятно, и целился.

Облизав губы, старик подмигнул мне водянистым глазом.

– Что, красота? Немногие так могут, amigo!

– Да уж, немногие. Но что насчет той проблемы с деревьями? – Скрывая свое восхищение несомненным мастерством собеседника в искусстве плевать, я попытался вернуть его к интересующей меня теме.

Рафаэль откинулся на спинку скрипящего старого стула и сцепил руки за головой.

– Ах, если бы вы только видели эту ферму, когда ею заправлял отец сеньоры Франсиски, – ностальгически протянул он, прикрывая глаза и надвигая кепку на лицо. – Ah, s?… Отец сеньоры Франсиски… старый Пако. Что за человек был… настоящий maestro… maestro деревьев. Когда-то это была лучшая ферма в долине. Все приходили посмотреть на деревья… такие красивые они были.

– Очень хорошо, но скажите же мне, в чем состоит проблема с моими деревьями, Рафаэль. Мне очень нужно знать.

– А какое вино он делал! Ah, s?… вино старого Пако. Он делал его из винограда, что растет прямо на этой террасе – aqu? mismo[125]. Бывало, теплыми летними вечерами сидели мы с ним здесь с бутылкой-другой вина… на этих самых стульях – aqu? mismo. Ah, s?… если бы только вы видели эту ферму в то время. Ah, s?… – Из-под вельветовой кепки раздался приглушенный храп, оповещая меня о том, что Рафаэль заснул.

Я смотрел на старика, развалившегося на стуле. Одет он был не лучше пугала, и вряд ли хотя бы раз за всю свою жизнь довелось ему побывать обладателем больших денег или иных материальных ценностей. Но у него была большая семья – чем он откровенно гордился, у него был небольшой дом, и у него были козы. Более того, он жил среди хороших друзей в маленькой деревне, где люди, животные, земля, дикие растения и садовые деревья по-прежнему сосуществовали в гармонии и зависели друг от друга. Это жизнь простая, но во многих смыслах – завидная, особенно если она протекает в идеальном климате и среди прекрасных пейзажей.

Несомненно, подобный жизненный уклад уходит навсегда. Повсеместное наступление массового туризма, телевидения, «прогресса» просто не оставляет ему места. И все же, несмотря на перемены, долина была такой же, как всегда. Горы, сосны, маленькие сады и старые каменные усадьбы никуда не исчезли. Это не они меняются, а меняется мир вокруг них.

Я снова задумался над воспоминаниями Рафаэля о том, какой когда-то была эта ферма, и пообещал себе, что сделаю все что в моих силах, чтобы вернуть ее в прежнее состояние. Мне несказанно повезло получить возможность это сделать, и реализовать эту возможность – моя прямая обязанность. Я знал, что задача передо мной стоит нелегкая, но выполнимая – только потребуется много тяжелого труда… и много хороших советов.

– Abuelo! Abuelo! Tengo hambre![126] – закричал вернувшийся откуда-то внук Рафаэля и потянул деда за рукав.

– Ага, Педрито. – Рафаэль передвинул кепку на затылок, потер глаза и зевнул. – S?, s? – ты проголодался. Пора уже нам идти домой; но сначала я должен заплатить se?or за апельсины.

Мне вообще-то не хотелось брать со старого Рафаэля ни песеты. Деревья были увешаны апельсинами, для которых нам еще предстояло найти оптового покупателя, так что несколько килограммов плодов, сорванных стариком, ничего не меняли, тем более что он сам их собирал. Но он всегда настаивал на оплате, поэтому, дабы не ранить его гордость, я называл ему номинальную цену.

– Cuanto es?[127] – спросил Рафаэль, засовывая указательный и большой палец в крошечный кожаный кошелек.

– Пусть будет сто песет за мешок.

Рафаэль посмотрел на меня задумчиво, потом приподнял один из мешков.

– Вы не собираетесь взвесить их?

Зачем утруждать себя взвешиванием апельсинов, когда я отдаю их практически даром, подумал я. Но, желая угодить Рафаэлю, снял со стены сарая древний безмен и подвесил мешок на крючок.

– Десять кило, m?s o menos[128], Рафаэль.

– Muy bien, muy bien[129].

Теперь он казался довольным и без разговоров вручил мне сто песет. Я заподозрил, что Рафаэль был признателен мне за выгодную цену, а непременно взвесить апельсины он хотел для того, чтобы точно знать, сколько именно выгадал.

Он поднял второй мешок.

– А что с этими?

– Хорошо, я взвешу для вас и этот мешок, если хотите.

Рафаэль неожиданно засмущался.

– Ну… дело в том, что я собрал эти апельсины с земли… И подумал, что может быть…

– С земли? Но в них наверняка завелись черви и все такое. Их есть нельзя.

– Hombre, червяки полезны. Апельсины все равно пойдут на сок, так что все червяки, которые в них есть, тоже будут раздавлены. Немного сахара и… – Он засмеялся, заметив, как я содрогнулся от отвращения. – Говорю вам. Они полезны, amigo. Я всю жизнь пью сок из червивых апельсинов, и только посмотрите на меня: у меня четыре сына, три дочери и пятнадцать…

– Ладно, ладно, Рафаэль, я верю вам, и вы можете собирать столько апельсинов с земли, сколько пожелаете – в любое время.

– Grati’?[130]

– S?, s?, absolutamente gratis.

Я сумел-таки сделать Рафаэля счастливым.

– Совсем как старый Пако, – просиял он и пошел к воротам.

Хотя я понимал, что в определенной мере комплимент старика был вызван корыстными соображениями, все же его чувства, я не сомневался, были искренними. В каком-то смысле он просто отвечал взаимностью на мой акт доброй воли, и я поблагодарил его за это.

– Но прежде чем вы ушли, Рафаэль, скажите, в чем все-таки заключается проблема с моими деревьями? Вы ведь так и не объяснили мне.

– Нашли, у кого спросить, amigo. Во фруктовых деревьях я ровным счетом ничего не понимаю. Но я слышал, как в деревне говорили, что на ваши деревья теперь жалко смотреть. Вам лучше обратиться к эксперту. Adi?’, y mucha’ grathia’[131].

– Только не спрашивай, какое у меня настроение! – крикнул я в направлении второго этажа Элли, когда вернулся в дом. – Чертов дед чуть не довел меня до нервного срыва, пока полчаса расписывал, в каком ужасном состоянии пребывают деревья в саду, а потом радостно сообщил, что ровным счетом ничего в этом деле не понимает, и свалил вместе со своими козами… и моими апельсинами, купленными за бесценок.

– Успокойся, дорогой, – сказала Элли, изящно спускаясь по лестнице. Она была уже полностью одета на выход. – Или u’ted tranquilo, как сказал бы твой почтенный покупатель.

– Нет, ты лучше объясни, зачем он охаял деревья и насмерть меня перепугал, если сам даже не знает, о чем говорит? Вот хитрый болтун. Ну все, теперь я буду брать с него за фрукты по полной программе.

Элли вручила мне стакан сока, только что выжатого из апельсинов, которые она собрала еще вечером.

– Вот – глотни и успокойся. Тебе стоит немного охладиться, Питер. И перестань ворчать. Хватит с нас уже недовольных людей на сегодня, большое спасибо.

– Одно дело – дать совет. Вот честное слово, я бы с удовольствием прислушался к каждому, но просто так поливать грязью наши фруктовые деревья…

– Давай будем справедливыми. Уверена, что старикан вовсе не хотел тебя обидеть. Я слышала ваш разговор из окна ванной, и Рафаэль говорил довольно медленно, так что даже я смогла уловить смыл его слов.

– Хм, вот как? – Я почесал голову и бросил на жену насмешливый взгляд поверх стакана с соком.

– Да, я поняла очень многое, нечего смеяться. Ну вот подумай сам. Ты уже обратил внимание на липкие черные пятна на некоторых апельсинах и на сухие и переросшие ветки. Даже тебе очевидно, что деревьями необходимо заниматься, хоть ты в этом деле и полный новичок. Верно?

– Допустим, но ведь в целом все не так уж и страшно. Согласись – у нас в саду дозревает очень неплохой, сочный урожай.

Элли посмотрела за окно и задумчиво кивнула.

– Хм-м-м-м-м. Да, неплохой, но наверняка он мог бы быть гораздо лучше. Вот что главное. И мне кажется, что Рафаэль просто хотел обратить на это твое внимание – на тот случай, если ты не заметил очевидного.

– Ладно, пусть так, но хорошему соседу следовало бы подсказать мне, к кому обратиться за советом, а вместо этого он взвинтил меня и ушел как ни в чем не бывало.

– Разумеется, Рафаэль и сам мог бы дать тебе массу полезных советов о том, как ухаживать за деревьями. Наверное, в этих местах любой старик знает о садоводстве предостаточно. Но не все они считаются настоящими экспертами.

– Ты имеешь в виду – не все они maestros?

– Именно. Возможно, что Рафаэль как раз не обладает званием maestro фруктовых деревьев. Может быть, maestro коз, но не апельсинов. Так что тебе следует пойти к настоящему эксперту-садоводу – только это Рафаэль и пытался тебе втолковать. В таком случае он не залезет на чужую территорию и его не обвинят в том, что он дал тебе плохой совет. По-моему, это весьма разумно.

Мое мрачное настроение стало понемногу рассеиваться.

– Элли, как это у тебя получается? Ты снова вернула мне веру в человечество. Преподала отличный урок здравого смысла – Я благодарно улыбнулся жене и осушил стакан. – Ого! Отличный сок, лучший из тех, что мы делали. С каких деревьев были эти апельсины?

Лицо Элли осветилось лукавой улыбкой, и она неторопливо зашагала к выходу.

– С каких деревьев? – переспросила она через плечо. – Понятия не имею, на этот раз я не рвала апельсины с веток. Я собирала их с земли.

* * *

Как и у многих городов, удаленных от моря, но расположенных близко к краю острова, у Андрача был город-близнец – el Puerto, Порт, который находился на побережье, примерно в паре миль. Эта характерная для Майорки особенность сохранилась с пиратских времен, когда эту полоску земли грабили суда с Варварского берега Северной Африки. Чтобы предупредить жителей внутренней части острова о приближении пиратов, зажигали огни на каменных башнях – torres, которые и по сей день стоят на самых высоких уступах вдоль линии берега. Местные рыбаки и фермеры в таких случаях отходили в глубь острова, где деревни было легче оборонять, так как дома в них располагались вокруг укрепленной церкви, часто построенной на возвышении.

Когда мы поселились в «Кас-Майорал», узкая дорога из Андрача в Пуэрто-Андрач, как и в старые времена, следовала извилистым курсом el torrente, который по имени был потоком, а по сути – не более чем пересохшей канавой, наполняющейся водой только в случае исключительно сильных штормов.

Оставив позади пышные апельсиновые рощи и окутанные цветущими кустарниками стены и патио старых домов на окраинах Андрача, дорога тянется дальше и постепенно расширяется в миниатюрную долину, защищенную по обе стороны зелеными объятиями гор. В нижней части поросшие соснами склоны испещрены маленькими каменными фермерскими домиками цвета старой соломы, примостившимися посреди засаженных овощами и зерновыми крохотных полей и древних, обнесенных оградами миндальных плантаций, шахматные клетки которых складываются в произвольные скопления тихой, непритязательной красоты.

Хотя риска столкновения с шайкой пиратов больше не существует, каждый поворот извилистой дороги по-прежнему несет угрозу смертельной опасности для современного путешественника. Большие автоцистерны совершают регулярные рейсы между ближайшими колодцами с пресной водой и многочисленными хозяйствами в округе, у которых нет ни центрального водоснабжения, ни собственного источника воды, и «скорость» здесь – любимое словечко дюжих водителей, бросающих свои громыхающие агрегаты в тесные повороты с оптимальным ускорением. И следовательно, закон больших чисел подсказывает нам, что рано или поздно цистерна с водой, машина, автобус, трактор или ослик с тележкой, даже гурт овец или одна из групп престарелых немецких туристов, неизбежно внесут свой вклад – в той или иной комбинации – в жуткую статистику несчастных случаев на одном из слепых поворотов этой дороги. Но чудесным образом этого пока не случилось, и остается только надеяться, что чудо продлится.

Тем не менее в то декабрьское воскресенье все, кто проезжал там, могли видеть результат одной предаварийной ситуации. Одолев очередной особенно крутой поворот, мы увидели прямо перед собой, футах в десяти от края поля и в добрых восьми футах над землей, маленький «сеат», зацепившийся задними колесами за сук миндального дерева. Как он попал на дерево задним ходом и без видимых повреждений, было загадкой. На дороге отсутствовали следы как от заноса, так и от торможения, а на поле не было видно колеи. Можно было только строить предположения в том духе, что бесстрашный водитель гнал прошлой ночью по дороге с огромной скоростью и, вероятно, повстречался с цистерной на две тысячи галлонов воды, несущейся прямо на него из-за угла. Необходимый в данной ситуации маневр уклонения вполне мог привести к тому, что маленькую машину перебросило через ограждение и зашвырнуло по идеальной траектории на миндальное дерево, которое в данном случае явилось наилучшим местом для безопасного приземления (пусть и вверх ногами).

Согласитесь, это звучит вполне логично, и нам с Элли подобный ход событий казался наиболее вероятной причиной феномена. Однако в то утро среди клиентов оживленного магазинчика «Маргаритас», торгующего прессой в Пуэрто-Андраче, были популярны совершенно иные, куда более изобретательные теории, объясняющие тайну el coche en el almendro[132].

Так, например, один парень в очках предположил, что здесь наверняка не обошлось без инопланетян и летающих тарелок. Старая женщина с писклявым голосом немедленно назвала эту идею слишком fant?stica и с уверенностью заявила, что машина выпала из туристического самолета. Остров так переменился с тех пор, как сюда стали прилетать все эти реактивные самолеты, напомнила она аудитории из таких же закутанных в черное матрон, которые одобрительно кивали, внимая ораторше. Dios m?o[133], даже погода испортилась из-за того, что эти m?quinas del diablo[134] наделали дыр в небе. Присутствующие пожилые леди одновременно перекрестились, и гипотеза, казалось, была принята без дальнейших прений.

Внезапно я почувствовал, как в мои ребра впился чей-то локоть.

– Ну и фигня! Из самолета выпала, как же! Это ж надо было выдумать такую хренотень! – послышался комментарий на вполне приличном английском. Жаргонные словечки, произносимые с испано-бирмингемским акцентом и слабыми отголосками урду, звучали забавно. Обернувшись, я увидел немолодого худощавого мужчину, местного жителя в рабочей одежде, который стоял следом за мной в очереди. – Да эта проклятая машина принадлежит кучке вонючих хиппи – это я точно говорю тебе, чувак. Они живут в какой-то чертовой дыре в долине Саррако. И там, в этой гребаной долине, этих ублюдков полным-полно. Ну просто охренеть сколько. Так-то, приятель. Во как!

– Да? Что же, это весьма интере…

– Говорю тебе, чувак, – мягко хохотнул мой собеседник и придвинулся ко мне вплотную, чтобы поделиться эксклюзивом, – они спускались сюда прошлой ночью, чтобы забрать с чертова судна проклятого боба хоупа. Во как!

– Боб Хоуп? Здесь?

Он с важным видом кивнул:

– А то. Я здесь всё знаю, зря говорить не буду.

– Но зачем каким-то хиппи встречать кинозвезду, прибывшую в Пуэрто-Андрач на корабле?

Рассказчик ожесточенно затряс головой:

– Ты чё, совсем сбрендил? Да это ж совсем не тот Боб Хоуп! Я тебе толкую о проклятом бобе хоупе – ну, травка это, маруха, план, зеленая отрава, дурь! Черт побери, чувак! С какой планеты ты вообще свалился?

– А, теперь понял. Боб хоуп – это марихуана. И прошлой ночью хиппи забирали с прибывшего судна партию конопли, правильно?

– Во, точняк! Я про это и талдычу… дурь! И они курили ее – много косяков, уж поверь мне, и пили свое поганое бренди позади рыбного рынка всю, блин, ночь напролет. Я наблюдал за ними из бара. Эти ребята, блин, под таким кайфом были, когда уезжали потом на своей чертовой машине, что запросто могли на дерево и сами залететь. Во как! Просто охренеть можно!

Мой осведомитель громко засмеялся и повернулся к прилавку, чтобы заплатить апатичной Маргарите за газету.

– Ты англичанин? – крикнул он мне, уже выходя из магазинчика.

– Хм, вообще-то нет, я шотландец, – ответил я, чувствуя себя обнаженным под перекрестным огнем обратившихся на меня взглядов всех покупателей.

– Да какая, к черту, разница, – последовал уверенный ответ от входной двери. – Англичанин, шотландец, ирландец, валлиец – для Джорди всё едино. Уж, поверь, доводилось мне там у вас бывать. – Он опять рассмеялся и скрылся из виду за стендами с журналами, стоявшими на улице перед витриной магазина.

Элли ждала меня за столиком перед крошечным баром «Тур», что на углу небольшой приподнятой плазы, которая выходит на широкий живописный простор гавани. Это стало неотъемлемой частью наших воскресных ритуалов: посидеть здесь немного, почитать местную прессу, выпить неторопливо кофе в ласкающем свете зимнего солнца, без устали глядя сквозь пальмы на живописные виды величественного залива.

Маленькая портовая флотилия мореходных рыбацких лодок стояла вдоль стенки причала прямо под нами. Их характерные носы с большим развалом бортов и изящные изгибы корпуса были раскрашены ярчайшими оттенками синего, красного, бирюзового и зеленого, а палубы шелестели лесом увенчанных флажками маркеров для сетей, который рос из оранжевых круглых буйков, связанных вместе наподобие гирлянды из воздушных шариков: такие рыбаки вывешивают в честь праздника. Неподалеку стояли пришвартованные llauds – маломерные суденышки для рыбалки во внутренних водах. Их обводы в старинном средиземноморском стиле были божественно хороши, а сами лодки покрашены в девственно белый цвет – в противовес разноцветному наряду их старших сестер под причальной стенкой – и почтительно названы владельцами именами жен и возлюбленных, канонизированных Кармен, Каталин и Марий, или путеводных звезд моря. За этими рабочими лодками покачивались на широких волнах в немом водном балете высокие мачты стоящих на якоре бессчетных яхт, а далеко над блестящей водой по другую сторону порта поднимались опоясывающие залив горы. Их круто вздымающиеся бока цвета темной зелени усеяли точки белостенных вилл, которые цеплялись за голые скалы, словно букеты окаменелых альпийских цветов, мерцающих под калабрийским небом.

Таков был Пуэрто-Андрач в лучшем своем обличье – тихий и сонный, вспоминающий плавный ход давно ушедших дней своего существования в качестве простого, не открытого еще миру рыбацкого приюта, мирно угнездившегося на безопасных берегах благословенного залива. Ну просто идиллия. Однако в разгар летнего сезона всё здесь изменится кардинальным образом. Тогда надувные моторные шлюпки, нагруженные до краев, будут высаживать на берег одну за другой громкоголосые, гогочущие, дорого одетые толпы городских гладкокожих моряков с этих самых брошенных на зиму яхт, и столики маленьких баров и кафе на набережной затопит ежевечерняя какофония англосаксонских баек о великих приключениях дня в пенном от шампанского открытом море. Co?o! – то и дело слышится из уст седовласых местных рыбаков, когда они, придя августовским вечером сыграть партию в домино, в очередной раз обнаруживают, что их любимый столик в их любимом баре снова занят приезжими выпивохами. Прошлым поколениям жителей Андрача повезло: им приходилось мириться только с пиратами! Prou![135]

Зимние же вторжения туристов ограничивались лишь автобусом-другим неприхотливых и необременительных пенсионеров из Пальмы, прибывающих на набережную для предобеденной paseo[136] вдоль береговой линии. Пожилые дамы в вязаных и вышитых шалях и с безупречными прическами вышагивали рука об руку, углубившись в беседы о чем-то, по-видимому, высоком, в то время как их maridos[137] следовали за ними на почтительном удалении, в лучших своих выходных костюмах синего цвета и начищенных коричневых ботинках или даже – попадались и более продвинутые старички – в разноцветных кроссовках, которые мелькали из-под выглаженных брюк из саржи, как знамя неразрывной связи между поколениями. Перемены были заметны повсюду.

После того как Элли уплела за обе щеки свою непременную воскресную ensaimada – легкое майорканское пирожное, мы двинулись вслед за одним из таких отрядов престарелых жителей островной столицы по набережной. Время от времени мы останавливались, чтобы посмотреть, как рыбаки неторопливо готовят свои суда и снасти к выходу в море на следующее утро, напевая что-то, перешучиваясь на тягучем местном говорке и воссоздавая сцену, которая разворачивалась здесь веками.

И тут без предупреждения, как случается на Средиземном море в это время года, с воды налетел свежий бриз, взбивая пенные барашки у волнорезов и побуждая почтенных матрон повернуться спиной к неприятному ветру и накинуть шали на свои бесценные куафюры. Всего несколько недель назад мы были бы только рады постоять на берегу и понаблюдать за тем, как живописные волны заставляют пришвартованные суда плясать веселее, но теперь мы натянули свитеры и мигом спрятались в машину – почти как бывалые аборигены. Да, сегодня мы будем обедать подальше от берега.

Скрытая в глубине собственного участка у лесистых подножий горы Сьерра-Бургеса, к западу от Пальмы стоит «Сон-Берга» – старая укрепленная фермерская усадьба. Толстые стены из светлого камня увенчаны крепкими зубцами, розы и жасмин обрамляют узкие оборонительные бойницы, которые, подобно наблюдательным башням на берегу, напоминают о бурном прошлом острова. Розовые клематисы и пурпурные бугенвиллеи завладели крепостным валом и хлынули дальше, к замшелым крышам из древней черепицы цвета охры. Сегодня главное здание фермы, увитое плющом, занимает ресторан «Сон-Берга», и ведут к нему широкие каменные ступени в обрамлении герани.

– Вы как раз вовремя, se?ores, – сказал официант, проводя нас к столу в тихом углу сильно смахивающего на бывший хлев зала. – Сегодня у нас отмечают свадьбу, так что клиентов будет еще больше, чем обычно.

Перед нами тут же появились традиционная корзинка с хрустящим темным хлебом, блюдо с маринованными оливками (вместе с черенками и листьями), тарелка нарезанной брусками свежей моркови и сырным соусом к ней, а также два бокала мускатного вина за счет заведения, чтобы нам было чем утолить жажду, пока мы изучаем аппетитное меню и колоритную обстановку.

«Сон-Берга» обладал всеми атрибутами классического сельского ресторана на Майорке: прочные колонны из песчаника поддерживают своды потолка на тяжелых открытых балках; рыжеватые стены покрывает теплая патина копоти от огромных бревен, тлеющих в широком камине; столбы солнечного света, отфильтрованные и смягченные дымом, падают внутрь через маленькие глубоко сидящие окна и инкрустируют потертые каменные полы тенями от бессчетных коренастых ножек столов и стульев. Тут царила уютная и гостеприимная атмосфера, как в старинной таверне с рождественской открытки, а репутация ресторана как заведения традиционной майорканской кухни высшего уровня сделало его популярным местом: многие преуспевающие семейства из Пальмы приезжали сюда на воскресный обед.

Бизнесмены, облаченные в свободные, но дорогие наряды, прибывающие в ресторан в сопровождении столь же изысканно одетых супруг и детей, могли ощутить себя здесь «снова дома», припасть к корням, так сказать, – как и их когда-то работающие на земле родители, довольно (пусть и несколько смущенно) топающие следом и завершающие собой строй прославленной многочисленной испанской семьи. Они приехали сюда за еженедельной дозой старой Майорки на тарелке, великолепно приготовленной и весело поданной внимательными официантами в накрахмаленных до хруста длинных белых фартуках. Для этих семей «Сон-Берга» был лучшим из миров – местом, где растущее в социальном плане поколение могло себя показать и посмотреть на себе подобных, где их отпрыски могли вести себя так, как ведут себя отпрыски, и где старики могли отправиться в съедобное путешествие по дороге памяти. Ну, а нам с Элли здесь просто нравились обстановка и еда.

– Para comer, se?ores?[138] – поинтересовался официант и раскрыл свой блокнотик.

Я попросил принести нам arroz brut – фирменное кушанье, с которого мы оба решили начать, а затем предоставил Элли право самой заказать для себя основное блюдо. Она теперь с особой тщательностью взвешивала каждое слово своего «испанглийского» – и причиной тому был недавний конфуз в одном из магазинчиков Андрача.

Феминистское стремление моей жены неизменно использовать в местной лавке для слова «курица» форму женского рода polla вместо общепринятой, как ни парадоксально, формы мужского рода pollo до тех пор не вызывало особых проблем, если не считать нескольких сдавленных смешков со стороны деревенских покупательниц, стоящих в очереди позади Элли. Но однажды, после ее неоднократно повторенной просьбы мяснику продать una poll A grande[139] молодая мамочка с младенцем на руках подошла к Элли и прошептала смешливо, что использование женской формы polla в данном контексте incorrecto[140]. La se?ora совершает un error grave[141]. Un pollo – это курица как продукт, независимо от пола, объяснила женщина, а una polla – гм, как бы это сказать? S?, una polla – это… Она откинула переднюю часть подгузника своего малыша, подцепила указательным пальцем его писюн и потрясла им. С гордой улыбкой мамаша объявила:

– Hombre! Вот что такое una polla!

Невысокому мяснику пришлось немедленно удалиться в подсобное помещение – возможно, чтобы не смущать Элли, а может, чтобы самому вволю посмеяться. По роду занятий он прекрасно разбирался во всевозможных органах, а будущий детородный орган этого ребенка был не по годам развит и увесист.

– Car?m![142] Большой, как у осла, – проскрипела одна из наиболее пожилых покупательниц и подковыляла поближе, чтобы хорошенько разглядеть наглядное пособие для импровизированного урока испанского. Jos?, Maria y Jes?s! Hombre[143] Никогда она не видела bambino с таким pistolita. Nunca! Hombre[144] Повезет той chiquita Hombre[145], чей fuego Hombre[146] будет обхаживать через несколько лет этот брандспойт!

И, словно по команде, bambino вскинул ножки в воздух, радостно загулил и, прежде чем его мамочка успела вернуть подгузник на место, пустил к потолку шикарный пульсирующий фонтан.

– О-о-ой-й-й-й! – восхитилась очередь, дружно отступая в сторону. – Viva el bomberito! Да здравствует маленький пожарник!

С того дня Элли, заказывая в ресторане курицу, тщательно выговаривала последнюю гласную в названии блюда. И правильно делала. Ведь эта небольшая, казалось бы, лингвистическая ошибка могла иметь серьезные последствия, если бы вдруг какой-нибудь официант решил воспринять заказ моей супруги буквально.

В «Сон-Берге» же Элли вообще постаралась избежать какого бы то ни была риска: перелистнув страницу с блюдами из курятины, она уверенно заказала gazapo.

– И mucho…[147] э-э… лука и tomate в качестве гарнира, но не mucho хлеба – то есть pan, por favor.

Официант невозмутимо пожимал плечами и стремительно делал пометки в своем блокнотике.

– Ты уверена в том, что заказала? – спросил я тихо, не желая задевать чувств Элли, которая так гордилась своими растущими познаниями в местном ресторанном лексиконе.

– Разумеется. Сейчас зима, но это совсем не означает, что я не могу заказать что-нибудь по-летнему легкое, правда же?

– Конечно, конечно – при условии, что ты знаешь, что делаешь. Ну, а я, пожалуй, буду придерживаться правила «Когда ты в Риме, поступай как римлянин» и возьму себе escalopes mallorquines.

– Para beber, se?or?[148] – спросил официант, жестом указывая на карту вин.

– Думаю, что в честь воскресного дня можно позволить себе самого лучшего на острове вина – бутылку «Хосе Феррер Гран Резерва». О, и бутылку минеральной воды без газа, agua sin gas. Gracias[149].

В другой половине ресторана сдвинутые в один ряд столы уже были подготовлены к прибытию свадебной компании, и в стратегических точках – на расстоянии вытянутой руки от любого стула – составлены батареи бутылок и кувшинов. Там были представлены вино трех видов, литровые бутыли воды и непременная gasiosa – местная версия шипучего лимонада, охотно применяемая в качестве разбавителя (а если точнее – смягчителя) весьма терпких красных вин, разливаемых из небольших бочонков на стойках большинства испанских баров. Стену между двумя окнами-бойницами покрывала роспись, изображающая группу девушек в традиционном майорканском наряде, которые церемонно позировали с амфорами в руках посреди миленького садика в тени кипарисов и смотрели сверху вниз на просто идеальное место для веселого свадебного пира.

Наконец в зал стали заходить приглашенные – но что за подавленный вид был у этих людей! Если бы официант не предупредил нас, что тут будет отмечаться свадьба, мы бы решили, что прибывающие гости только что с похорон. Никто не разговаривал. Все просто расселись вокруг столов и продолжали хранить молчание с мрачными лицами. Одна женщина, по-видимому мать невесты, так много плакала, что ее лицо напоминало взорвавшийся помидор, и что-то подсказывало нам, что проливала она отнюдь не слезы радости.

Виновников торжества пока не было видно, однако отблески вспышек за окнами говорили о том, что счастливая пара проводит свадебную фотосессию на маленьком патио позади ресторана.

– Мне не терпится увидеть невесту, – с энтузиазмом предвкушала Элли. – О, наверняка она будет в изумительном белом платье – атлас, старинное испанское кружево и все такое!

– Жаль, что ты не можешь поделиться своим восторгом с родственниками и друзьями новобрачных. Я всегда считал, что свадьба на Майорке – по-настоящему волнующее и радостное событие, но, честное слово, в приемной у дантиста я видел людей повеселее, чем эти гости.

– Смотри, молодые идут! Ах, как романтично! Смотри, ну разве она не краса… боже мой!

Это явилась она, причина всеобщего уныния: прячась за спиной понурого жениха, который обреченно плелся к столу, маячила невеста, безрадостная в нежно-голубом платье для беременных, которое ни в коей мере не скрывало округлившегося свидетельства атаки змеи, что прячется в брюках. Мать новобрачной снова взвыла.

– Надеюсь, что новобрачная во время фотосессии стояла за деревом, – пробормотал я. – У нее срок никак не меньше семи месяцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.