5. АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

5. АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Трудно приходилось братьям Фрунзе. Сестры подрастали, росли и расходы. Хотя сравнительно дешева была жизнь в Семиречье, все-таки и для тех мест недостаточен был заработок, осиротевшей семьи.

Даже летом не всякий раз удавалось отдохнуть Константину и Михаилу. Готовили школяров к переэкзаменовкам.

В Пишпек Михаил попадал все реже, но, когда такая возможность появлялась, он ехал туда с большим удовольствием и там тотчас же отправлялся с кем-нибудь из дядей своих Бочкаревых в поле, помогать в полевых работах. Вечером у костра Михаил заводил разговоры с крестьянами. Расспрашивал, как им живется, рассказывал про то, что сам читал и знал о жизни.

Костер, подкармливаемый сухим кураем [7], трещит, вскидывая красные языки в темноту ночи. Позвякивают бубенцами стреноженные лошади. Чавкают волы. Где-то вдалеке, на Чуйских сазах [8], глухо кричит зобастый афганский гость — пеликан. Выпь застонет, гукнет сова, летучая мышь прошелестит совсем над ухом. Разгорается, как костер, беседа…

Однажды Мише пришлось заночевать вместе с братом в развалинах старой «муллашки»: так называется у киргизов подобие мавзолеев — надгробий над могилами знатных и богатых покойников.

Проснувшись на рассвете, брат его с ужасом увидел на обнаженной груди Михаила большую паукообразную фалангу, укусы которой считались смертельными.

Но известно, что фаланга кусает только тогда, когда она потревожена.

Константин вгляделся в лицо неподвижно лежавшего Миши — и поразился еще больше. Оказалось, что Миша не спал в этот момент. Медленное движение фаланги по телу разбудило его, но, открыв глаза, он ничем не проявил волнения или испуга. Хладнокровно он выждал, когда фаланга переползла на куртку, которой он был укрыт. Метким щелчком он сбил ее на землю и уже после этого учинил над ней расправу.

* * *

Возвращаясь в августе 1903 года через Пишпек в Верный, Михаил встретился на конно-почтовой станции Сам-су с тем самым студентом Затиншиковым, который бывал в Верном у Сенчиковского.

Он мало изменился: бородатый, все в той же потертой куртке и той же выгоревшей фуражке. Из-под мохнатых бровей смотрели суровые, решительные глаза. Отбыв ссылку, он возвращался в Россию.

Сидеть на глухой станции было скучно. Лошадей пришлось ожидать долго. Вот, кажется, можно и ехать, но какой-нибудь чиновник прискачет в облаке пыли и перехватит подводу. За самоваром студент и Миша разговорились. Вспоминали о встречах у Сенчиковских, затрагивали и новейшие политические события.

Прощаясь, студент сунул в руку Мише небольшой сверток.

— Другому бы не дал, а тебе, кажется, довериться можно… — сказал он. — Жалко расставаться с книжечками… Но я, наверное, еще достану, а вам здесь пригодятся…

Когда они расстались, Михаил, продолжая путь в Верный, развернул сверток и увидел несколько брошюр в скромных серых обложках. «Ленин» стояло на одной из них, «Маркс, Энгельс» — на другой. Одна называлась «Что делать?», другая — «Коммунистический манифест». Кроме того, там было несколько номеров «Искры» за 1902 год.

Слова «Из искры возгорится пламя» стояли над крупно напечатанным заголовком газеты. Словно что-то озарило бескрайную холмистую степь, по которой ехал на тряской бричке Михаил Фрунзе. Он знал эти слова, знал, что они взяты из пламенного ответа декабристов Пушкину, и сразу понятно стало» ему что газета не простая, что в название ее вложен особенный смысл. Миша вспомнил неумирающие строки:

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

……………………………

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

Из текста газеты Миша узнал, что она издается уже два года. Он думал: «Если она попадает сюда, в Семиречье, то как же она должна быть широко известна в Центральной России!»

Немало уже знал Михаил о борьбе народа за свои права и до беседы с Затинщиковым. Ему было известно, что разоренные помещиками крестьяне, подобно его деду Ефиму Бочкареву, вынуждены были бросать родные села, деревни и либо искать счастья на чужбине, либо идти в поисках заработка на шахты, рудники, заводы, на строительство железных дорог, за гроши продавать свой труд. Год за годом ширились, пополнялись ряды бесправного российского пролетариата.

Давно уже начали возникать стачки, стихийные, разрозненные забастовки доводимых до отчаяния рабочих. Но, пользуясь большими резервами безработных, фабриканты и заводчики легко справлялись с такими вспышками. Пролетариат нуждался в организованности, в единстве.

Еще в 1895 году Ленин объединил в Петербурге все марксистские рабочие кружки в единый «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Это было зарождение революционной, марксистской рабочей партии, превратившейся впоследствии в партию большевиков-коммунистов.

А к 1903 году вся огромная Россия была уже охвачена революционной пропагандой и агитацией снабжалась боевой марксистской литературой приобретала смелые, самоотверженные кадры подпольщиков…

* * *

Как только Миша вернулся в Верный, он созвал своих ближайших друзей, взял с них торжественное обещание о соблюдении тайны и объявил, что организует кружок самообразования, где будет читаться и обсуждаться политико-революционная литература. Возник важный вопрос: где собираться для чтения? Одни предлагали в горах, другие — в каком-нибудь уединенном саду.

Порешили собираться под гимназией, в одной из залитых цементом траншей, которые были проложены в фундаменте здания для защиты его от землетрясений. Здесь ползали мокрицы и пауки и заниматься можно было только при тусклом свете фонаря. Зато уж никому из начальства не могло прийти в голову, что там нашла себе убежище «крамола»…

С затаенным дыханием слушали товарищи Миши волнующие слова привезенной им книжки:

«Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки… Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы…» [9]

Были прочитаны и остальные брошюры.

Но вот гимназический инспектор Бенько, который по должности отвечал за «благонравие» учащихся, каким-то образом проведал о существовании кружка.

Бенько нельзя было считать каким-то особенно злым или жестоким человеком — он был просто старательным чиновником. Чтобы уберечь себя от возможных неприятностей, он решил действовать.

«Если до высшего начальства дойдет, обязательно выгонят из инспекторов как ротозея», — в страхе думал Бенько.

Он даже заготовил было рапорт губернатору, но кто-то из его собственных детей, тоже учившихся в гимназии, оповестил об этом кружковцев. В тот же день, поздно вечером, когда Бенько возвращался из чиновничьего клуба, к нему подошли двое молодых людей. В одном из них, несмотря на поздний час, Бенько узнал Михаила Фрунзе.

— Не советуем вам посылать ваш рапорт по адресу… — спокойно и внушительно сказал Михаил.

На большой риск шел Фрунзе. Но Бенько взвесил все обстоятельства и принял совет. Рапорт не был послан по назначению.

Пролетела еще одна зима, последняя верненская зима. Подошли выпускные экзамены.

Выпускной экзамен сильно отличался от всех других гимназических экзаменов. Он и назывался по-особенному— «испытанием зрелости». Письменные темы этого экзамена присылались из Ташкента, из канцелярии окружного инспектора, в запечатанных конвертах. И распечатывать эти конверты должен был сам директор в торжественной тишине экзаменационного зала.

И русский язык и математику сдал Миша, как всегда, на «пять», и по устным и по письменным заданиям.

Дальше шли латынь и греческий. Экзаменовал Бенько.

По три человека в алфавитном порядке подходили гимназисты к покрытому зеленым сукном столу и тянули билеты.

Михаил стоял по алфавиту последним. Не очень весело было дожидаться ему своей очереди, но он уже привык к этому и был вполне спокоен.

На его долю достался перевод из Юлия Цезаря и из Горация с подробным разбором. Все это Михаил Фрунзе проделал без запинки.

Когда Бенько обмакнул в чернильницу перо взгляд его встретился со взглядом Михаила. Тот не моргнул. Бенько помедлил секунду И, поглядев на своих соседей-экзаменаторов, вздохнул И нарисовал В ведомости пятерку, но такую хилую, что она походила скорее на единицу.

По греческому языку Михаилу достались военные темы: из «Анабазиса», а также из «Киропедии» — о военном воспитании персидского царя Кира Младшего.

Поход горсточки греческих воинов через сожженную солнцем Малую Азию всегда волновал Михаила, когда он об этом читал.

«…Вот они движутся размеренным, почти нечеловеческим шагом, поблескивая тяжелыми раскаленными латами. Мерно колышутся над шлемами высокие копья. Отстающих не дожидаются. Отстал — погиб. Поэтому хоть из последних сил, а все-таки идут, шагают одетые медью воины. Но вот — «Таласса! Таласса!» — кричат измученные солдаты. Они увидели цель и конец своего пути — берег моря…»

Таков был отрывок, доставшийся Михаилу. Конечно, он вспомнил и о путешествии на Иссык-Куль…

— Таласса! Таласса! Ура! Созрели! — кричали с радостным смехом выпускники, выбегая на крыльцо после последнего экзамена и бросая в воздух фуражки.

Это было 2 июня 1904 года. Блестяще завершив курс, Фрунзе получил круглопятерочный аттестат с награждением золотой медалью.

Товарищи, окончившие вместе с Фрунзе гимназию, весело обсуждали, кто куда поедет, кто где будет продолжать образование.

— В Москву… В Питер… Харьков… Казань…

Только у Михаила не так уж весело было на сердце. Семья едва существовала на скудные гроши. На денежную поддержку матери рассчитывать не приходилось. Но Михаил твердо решил ехать в столицу. Как бы то ни было, аттестат зрелости был завоеван. Полученная Михаилом Фрунзе золотая медаль открывала ему доступ в лучшие высшие учебные заведения того времени.

Но не только жажда знаний влекла его в столицу. Он страстно мечтал увидеться с деятелями революции, услышать их боевые слова и действовать так, как учат они. А самой заветной мечтой Фрунзе было увидеть Ленина, чьи замечательные работы раскрыли ему глаза на окружающий мир.

И вот в августе 1904 года Фрунзе отправился в Петербург, отделенный тогда от Верного расстоянием более семи тысяч километров. Железная дорога Ташкент — Оренбург была еще не готова, она открылась только в следующем году. Нужно было ехать кружным путем, по так называемой Среднеазиатской дороге через Ашхабад и Красноводск и затем по Каспийскому морю. Это было интересное, богатое впечатлениями путешествие. Но вместе с тем и кошмаров всяких насмотрелись на этом пути Миша Фрунзе и его спутники — Саша Ромодин и Эраст Поярков.

Вот когда, видя пухнущую с голоду и «туземную» и русскую бедноту на станциях и на пристанях, на пароходных бескрышных палубах и в полускотских «телячьих» вагонах, неотразимо припирал Миша друга Эраста:

— Ну, как все это тебе нравится? Можно ли оставаться равнодушным, хладнокровным, прятаться в кабинетную тишь?

И не находилось у Эраста возражений!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.