Глава двенадцатая БАЙРОЙТ, ЭССУА

Глава двенадцатая

БАЙРОЙТ, ЭССУА

Второго марта в салонах галереи Дюран-Рюэля Ренуар встречается с Жюли Мане, Моне, Дега и Малларме, написавшим предисловие к каталогу выставки. Картины Берты Моризо расставлены на полу вдоль стен. Наконец, к вечеру картины развешаны. Когда же дело дошло до рисунков, разгорелся спор, как лучше их разместить. Моне потребовал у Дега, чтобы они были помещены в отдельном зале. Они перешли на повышенные тона. Жюли Мане отметила в дневнике: «Месье Дега считал, что рисунки должны быть в основном зале, но не слишком высоко, чтобы их можно было как следует рассмотреть. “Эти рисунки великолепны, я их ценю не меньше, чем все эти картины”. — “Но это может сбить с толку публику, если поместить рисунки среди картин”, — заметил месье Малларме. “Разве я забочусь о публике? Они не увидят ничего. Это важно для меня, для нас, делающих эту выставку; не хотите ли вы научить публику видеть?!” — воскликнул Дега. “Ну, конечно же, да, — ответил Моне, — мы хотим попытаться. Если бы мы делали эту выставку только для нас, не стоило бы тратить силы и развешивать все эти картины, мы могли бы рассмотреть их и на полу”. Во время этого спора месье Ренуар сказал нам, что было бы очень желательно поставить пуф в середине зала, ведь так приятно иметь возможность присесть и смотреть на картины. Но Дега не согласился: “Я остался бы тринадцать часов подряд на ногах, если бы понадобилось”. Наступала ночь. Всё ещё продолжая говорить, Дега ходил взад-вперёд в своём пальто с пелериной и цилиндре, его силуэт был очень забавным. Месье Моне, стоя, громко говорил. Месье Малларме, протягивая руку, пытался уладить спор; он, как обычно, говорил мягко. Утомлённый Ренуар рухнул на стул». Спор прекратился только тогда, когда Дега ушёл, хлопнув дверью. На следующее утро, примерно в девять часов, Моне и Ренуар поспешили присоединиться к Жюли Мане. Дега не появился. Ренуар бурчал: «Дега не придёт. Он появится только днём и заявит: “Нельзя ли протянуть верёвку у двери, чтобы помешать входу?” Я его знаю». Отсутствие Дега позволило поместить стенд с рисунками и акварелями в отдельный зал в глубине галереи. Всё было готово к 5 марта. После открытия в печати появились отклики на выставку, воздающую должное памяти Берты Моризо. Большинство статей были хвалебными.

И напротив, намного более критическими были отзывы о новой выставке работ Ренуара. Особое беспокойство художника вызвала статья Эмиля Золя, опубликованная в «Ле Фигаро» 2 мая 1896 года. Золя подводил итоги Салона французских художников во Дворце промышленности и Салона Национального общества изящных искусств, проводимого на Марсовом поле с 1890 года. Закончил он статью горькими причитаниями, признавая долю собственной вины: «Полно! В самом деле, и за это я сражался? За эту светлую живопись, за эти пятна, за эти отблески, за это разложение света? О, боже! Был ли я безумцем? Но это так уродливо, это приводит меня в ужас! Ах! Тщетность дискуссий, бесплодность принципов и школ! И я покинул оба Салона этого года, с беспокойством спрашивая себя, неужели мой труд в прошлом был в результате настолько плох». И хотя Золя также добавил: «То, что я защищал, я защищаю и сейчас, так как тогда это было смелое новаторство, знамя, которое нужно было водрузить на вражеской территории. Мы были правы, потому что мы были полны энтузиазма и веры…» — это замечание не меняло сути. Читателям, естественно, запомнится не эта патетика Золя, а, скорее, его разочарование. И как он мог позволить себе написать: «Впрочем, мэтры остаются», — не назвав ни одного имени? В начале этой статьи он упоминал Ренуара и ещё нескольких художников, но отвратительно то, что имя Сезанна сопровождалось беспощадными словами: «Несостоявшийся гений!» Не собирался ли писатель отречься от них?

Вопреки опасениям Ренуара, успеет ли он подготовиться к своей новой выставке, в мае в галерее Дюран-Рюэля он представил сорок две новые работы. На этот раз с резкой критической статьёй выступил Франц Журден в газете «Ла Патри» от 23 июня. Автор сначала напомнил читателям, что был «очень давним и горячим поклонником» Ренуара и что «было бы уважительно и более пристойно не обнажать недостатки этого выдающегося человека, чьи непоправимые заблуждения мы с грустью наблюдаем уже некоторое время». «Эти рыхлые женщины, — писал он, — эти грузные тела, эти ноги и руки, напоминающие куски окровавленного мяса, эти вечно приплюснутые профили; море словно из жести, скалы словно из сиреневой пакли, эти бездумно-наивные аранжировки делают невозможными хвалебную оценку и даже искреннюю и убеждённую защиту его манеры…» Он завершает статью уничтожающей и презрительной фразой: «Наиболее реальное проявление участия к Ренуару могло бы, на мой взгляд, состоять в том, чтобы избавить его от неуместных и тягостных выставок его последних работ».

Чтобы справиться с разочарованием и досадой, Ренуар решает отправиться в путешествие. 10 июля он приглашает на обед Гюстава Жеффруа, во время которого сообщает ему, что готовится поехать вместе с Марсиалем Кайботтом в баварский Байройт, чтобы послушать Вагнера. Он надеялся насладиться «какими-то страстными флюидами» его музыки. Но поездка не оправдала его ожиданий: «Крики валькирий были поначалу очень хороши, но если это должно продолжаться шесть часов кряду, то может свести с ума. Я никогда не забуду, как я оскандалился, когда, доведённый до крайнего раздражения, с треском сломал спичку, прежде чем покинуть зал». Финал паломничества к Вагнеру: «Ничто не даёт права оглушать людей до такой степени. У меня возникло желание закричать: хватит гения!»

Ренуар решает больше не задерживаться в Байройте, оставляет там Марсиаля Кайботта, а сам отправляется в Дрезден. Он давно уже мечтал увидеть «Сводню» Вермеера.100 Его восхитила рука молодого человека, лежащая на груди женщины, чтобы было «ясно, что это куртизанка»: «В руке ощущались молодость и сила, она выделялась на фоне лимонно-жёлтого цвета корсажа…» Внимание Ренуара привлекло также полотно Ватто «с великолепным пейзажем». В самом городе, «кроме католической церкви, музея да двух очаровательных сооружений в стиле рококо», он не нашёл ничего привлекательного.

В конце июля Ренуар возвратился в Париж. Впервые за долгое время он провёл остаток лета в столице. Это позволило ему уделить гораздо больше внимания дому, чтобы сделать семейную жизнь более гармоничной. Он убрал все опасные выступы на высоте детского роста: разбил молотком углы колпака над камином, скруглил их с помощью наждачной бумаги, отпилил углы у стола. Чтобы предотвратить другие опасности, он исключил применение жавелевой воды,101 настоял на том, чтобы прекратили натирать полы воском, запретил использовать на кухне эмалированную посуду, приказал использовать только восковые свечи, а не стеариновые, и т. д. Ренуар напряжённо работал. День за днём в мастерскую приходили модели. Осенью он снял новую мастерскую на улице Лa Рошфуко, которая спускается с Монмартра от улицы Пигаль к улице Сен-Лазар и находится в двух шагах от площади Сен-Жорж… Возможно, Ренуар решил покинуть «Замок туманов» и вернуться в тот квартал, где он встретил Алину. К тому же он был ближе к улице Лафит с её галереями торговцев картинами. Кроме того, Ренуар надеялся, что на новом месте его не будут так донимать ревматические боли, становившиеся всё более интенсивными из-за сырости, царившей в «Замке туманов»… В начале 1897 года проект переезда стал реальностью. Ренуар снял квартиру на четвёртом этаже дома на углу улиц Ла Рошфуко и Ла Брюйер. Длинный балкон на фасаде выходил на обе улицы.

Незадолго до переезда, состоявшегося весной 1897 года, Ренуара постигло новое горе. Его мать Маргерит, восьмидесяти девяти лет, скончалась 11 ноября 1896 года в своём доме в Лувесьенне. Но траур не помешал ему проявлять заботу о других. Ренуар всегда считал своим долгом быть внимательным к друзьям и всячески поддерживать их. Он дорожил дружбой с Сезанном, восхищался его талантом и через несколько дней после похорон купил у Воллара три его картины. А когда Малларме накануне Нового года решил навестить «маленьких Мане» с коробкой конфет и четверостишием, Ренуар присоединился к нему и они посетили девочек 31 декабря 1896 года. Жюли Мане описала этот последний день года в своём дневнике: «Художник в отличном настроении и обаятельный поэт вели оживлённую беседу, как это часто бывало в нашем доме по четвергам. Мы, как и прежде, собрались в нашем розовом салоне, окружённые изысканными друзьями, которых мы так любим. Они были очень милы и держались очень скромно».

Наконец, в феврале 1897 года настал день, когда картины импрессионистов были представлены публике в пристройке Люксембургского музея. Пресса сообщила, что члены Академии изящных искусств обратились к министру. Академики были оскорблены тем, что государство поддерживает подобные «отбросы». В номере газеты «Эклер» от 9 марта появилась анонимная статья, в которой приводилось возмутительное высказывание одного из преподавателей Школы изящных искусств о том, что господин Ренуар (Renoir) никогда не умел держать карандаш в руках, в отличие от другого Ренуара (Renouard).102 Заметка вызвала гнев Писсарро, написавшего на следующий день сыну: «Направляю тебе газету “Эклер”, где поместили интервью Жерома. Институт направил протест министру изящных искусств. В частности, там упоминают Ренуара и призывают не путать его с другим Ренуаром, так как последний действительно умеет рисовать и наделён талантом! Это предел, дальше идти некуда!» Хотя сам Писсарро ещё не был в музее, но он приводит впечатление Дега: «Он считает, что хотя не всё совершенно, но очень хорошо, а Ренуар там восхитительный». Новые нападки прессы оставляют Ренуара равнодушным. Не может быть и речи о том, чтобы отвечать на них, это было бы пустой тратой времени. Гораздо лучше продолжать писать и заниматься тем, на что действительно стоит затрачивать усилия.

В начале февраля 1897 года Жюли Мане, навестившая Ренуара в мастерской, отметила в дневнике, что «он пишет две очаровательные картины с гитарой. На одной — женщина в платье из белого муслина с розовой отделкой грациозно склонилась над большой гитарой жёлтого цвета, положив ноги на жёлтую подушку. На другой картине мужчина в испанском костюме, казалось, извлекает звонкие аккорды из своего инструмента. Всё это в цвете, нежном, изысканном. Месье Ренуар был очень любезным, милым и сердечным».

«Милый и сердечный» Ренуар не мог долго держать зла на Мюрера за то, что тот хотел выдать себя за его ученика, и написал ему письмо, поздравляя с предстоящим бракосочетанием его сестры Марии Терезы. Но о том, чтобы принять участие в свадебных торжествах, не могло быть и речи: «Мы не покидаем дом этой зимой из-за болезней, а в этом месяце Жан ещё не оправился от бронхита. Мы были крайне обеспокоены его состоянием, но сейчас температура больше не поднимается. Надеюсь, он скоро выздоровеет». А в постскриптуме он сообщает: «Мы покидаем Монмартр в конце апреля, переезжая на улицу Ла Рошфуко, дом 64».

Ренуар занялся обустройством новой квартиры. Прежде всего, он позаботился о том, чтобы предотвратить возможное падение маленького Жана с балкона, зная, что тот обожал всюду лазить. Он надставил перила балкона металлической сеткой, какой обычно окружают курятник. Жан больше не мог гулять с Габриель в «маки», густых зарослях вокруг «Замка туманов», поэтому теперь он выходил на прогулку в сквер перед собором Троицы и взбирался там на деревья. Родители спешили поскорее обосноваться на новом месте и не успели ещё покрасить стены в светло-серый цвет. Но это неважно, так как стены были завешаны картинами, среди которых были «Красные скалы», «Лиловые холмы» и «Идиллия» Сезанна. Комнаты вскоре заполнили простой мебелью из некрашеного дерева, сделанной столяром, живущим в этом квартале. Она, по мнению Ренуара, обладала тем преимуществом, что отличалась от претенциозной мебели фабричного производства. Кресла, изготовленные в Австро-Венгрии, выглядели тоже скромно, без претензий.

Распорядок семейной жизни был продуман до мельчайших деталей. Ренуар придерживался принципа «создавать богатство малыми средствами». Поэтому он выбирал, особенно для кухни, самое лучшее, но старался экономить. Вино заказывали у одного винодела из Эссуа, который поставлял его в бочке. Покупать вино в бакалейной лавке считалось недопустимым. Вино в доме Ренуаров освобождало гостей от необходимости изображать из себя «знатоков, которые ополаскивают дёсны вином, словно зубным эликсиром, и возводят глаза к потолку, словно в экстазе». По субботам Ренуары устраивали обеды, где по традиции подавали тушёную говядину с овощами. И только в случае приглашения избранных гостей готовили буйабес103 по рецепту, которым поделился с Сезанном и Ренуаром мэр Эстака, или жареную курицу. Частыми гостями Ренуаров были сыновья Дюран-Рюэля Жозеф и Жорж. Ренуара беспокоило состояние рынка произведений искусства, которые стали предметами широкой торговли: «В настоящее время вешают на стену не картину, а ценность. Почему бы тогда не повесить в рамке акцию Суэцкого канала?» Регулярно приезжали также доктор Бодо, всегда готовый выписать сульфат магнезии для выведения токсинов из организма, Галлимар, «настоящий француз XVIII века», и Мюрер, продолжавший считать себя выдающимся художником… Фердинанд Деконши, художник, на 18 лет моложе Ренуара, привёз однажды свою молодую жену, дочь владельцев отеля «Савурнен» в Кане.104 Он приглашал Ренуаров в Кань, убеждая художника, что именно там он найдёт самые восхитительные «мотивы». Кань? Посмотрим…

А в данный момент излюбленным местом отдыха Ренуаров оставалась родина Алины Эссуа. Урс, приток Сены, протекающий через деревню, стал одним из «мотивов» Ренуара. Когда Ренуар впервые появился в Эссуа в 1885 году, местные жители находили его худым, если не тщедушным. Их беспокоило, что он не пьёт. Может быть, он болен? Считали также, что он не разговорчив. А может быть, ему нечего сказать? Но, несмотря на эти недостатки и подозрения, его стали считать своим и больше не удивлялись, когда видели, как он в одиночку отправлялся с мольбертом в поле: «Вон тот, который пишет картины».

В августе 1897 года Ренуар впервые сел на велосипед, который ему прислали из Парижа. Он не мог использовать его, когда отправлялся писать «мотивы», потому что совершенно невозможно было перевозить на нём мольберт, коробку с красками и холсты. А вот для того, чтобы выбрать подходящее место, остановиться и сделать набросок… Велосипед оказался тем более полезным, что домик был слишком маленьким, чтобы Ренуар мог там устроить мастерскую. Что же в таком случае ещё делать, как не отправляться писать на природе? Однажды он решил поехать в Сервиньи к развалинам старого замка, уничтоженного во время Великой французской революции. Ему захотелось увидеть «вершины тополей под грозовыми тучами». В тот день непрерывно шёл дождь. Наконец он прекратился, и Ренуар отправился в путь. Дорога была скользкая, всюду стояли лужи. Неожиданно он поскользнулся на одной из них, упал на кучу камней и сломал правую руку. Он оставил свой велосипед в канаве на обочине дороги и вернулся домой. Деревенский врач, доктор Борд, вправил перелом и наложил гипс. Но перелом не мог остановить Ренуара и заставить его забросить, хотя бы на время, любимое занятие. Он уже ломал ту же руку в 1880 году и тогда стал писать левой рукой. Почему бы снова не начать работать левой? Впервые он обращается к Алине с просьбой подготовить ему палитру, а также чистить её, когда он заканчивал сеанс работы, мыть кисти и тряпкой, смоченной в скипидаре, стирать с холста те участки красочного слоя, которые его не удовлетворяли. Впервые ему понадобилась такая помощь, и Алина скрупулёзно выполняла все его указания.

Девочки Мане приехали к Ренуарам в Эссуа в сентябре. Перелом Ренуара вызвал у Жюли Мане очень своеобразную реакцию. Вечером 17 сентября она записала: «Сегодня месье Ренуар разбинтовал руку, и я пришла в ужас при виде всех этих волос на коже руки, насколько всё-таки некрасив мужчина! У животного — мех, а у мужчины — волосы, сквозь которые видна кожа, и это ужасно! И тем не менее нужно набраться мужества, чтобы выйти замуж за такого!» Жюли, шокированная видом руки Ренуара, была в то же время тронута тем вниманием, какое ей уделял художник, день за днём давая советы. Ей очень хотелось научиться писать, а не только разрисовывать веера… Ренуар держался с ней очень просто, обращаясь к ней как к ровне. Так, как-то во время послеобеденной прогулки у Вернилье он заявил ей: «Ах, я не знаю, бывает ли с тобой такое. Каждый раз, когда я отправляюсь на прогулку, не захватив коробку с красками, я нахожу такое количество прелестных уголков, а стоит мне взять свою коробку, как я не могу найти ничего подобного». Жюли Мане, очарованная Ренуаром, очень внимательно прислушивалась к советам мэтра, как и другие молодые художники её поколения. Вполне вероятно, что Ренуара не очень заботило, оказывает ли он влияние на молодёжь. Для него было важно другое. Теперь он выбрал свою линию: «Я не знал, хорошо или плохо то, что я делаю, но я достиг такой точки, когда мне на это было совершенно наплевать». Это безразличие или мудрость не помешали ему почувствовать себя счастливым, когда домашний врач Ренуаров с Монмартра, доктор Журниак, снял, наконец, гипс с его руки и выразил удовлетворение её состоянием. Теперь он сможет снова писать правой рукой… Ренуар продолжал заботиться о девочках Мане, водил их в Лувр, где давал советы, обратил их внимание на восхитительную картину Делакруа «Алжирские женщины». Он также с воодушевлением говорил с ними об Александре Дюма и неоднократно повторял им, что искусство «должно быть занимательным и понятным». Именно этим он и занимался. И вдруг накануне Рождества он почувствовал боль в правом плече.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.