Глава первая ЗЕЛЁНЫЙ ГОРОШЕК И ГЛУПОСТИ

Глава первая

ЗЕЛЁНЫЙ ГОРОШЕК И ГЛУПОСТИ

Семья Ренуаров переживает нелёгкие времена. Страну потрясают бурные события. В феврале 1848 года третья революция опрокинула монархический режим. Луи Филипп8 был вынужден отречься от престола. 25 февраля на площади Парижской ратуши Ламартин9 и Ледрю-Роллен10 объявили об учреждении республики. Маленький Огюст больше не будет собирать конфеты, которые бросала из окон дворца Тюильри королева Амели, как он делал это прежде с мальчишками своего квартала… Но наихудшее произошло в июне. 4 июня временное правительство ликвидировало Национальные мастерские, где безработные могли трудиться хотя бы за жалкие гроши. Три недели спустя, 23 июня, бедственное положение населения спровоцировало мятеж в центре и на востоке Парижа. Многие были доведены до крайней нищеты, «пожитки были распроданы, и в некоторых домах единственная оставшаяся одежда служила по очереди каждому из тех, кто отправлялся в очередь в надежде получить хоть какую-нибудь работу; другие оставались в постели и спали. Некоторые даже утверждали, что преимуществом такого положения было то, что при отсутствии физической нагрузки не появлялся аппетит, удовлетворить который не было никакой возможности».

Военный министр генерал Кавеньяк на основании диктаторских полномочий, предоставленных ему Учредительным собранием 23 июня, отдал приказ о подавлении восстания. Армия действовала решительно и беспощадно. Последние баррикады в рабочем предместье Сент-Антуан, недалеко от дома Ренуаров, были снесены 26 июня. В тот же день монсеньор Аффр, архиепископ Парижский, пытавшийся усмирить гнев восставших рабочих, был убит одним из них… 30 тысяч солдат в распоряжении Кавеньяка и примерно 15 тысяч молодых людей из богатых кварталов, активно вступавших в ряды Национальной гвардии, стреляли в мятежников. Число жертв достигло примерно пяти тысяч: одни погибли на баррикадах, другие в спешке расстреляны без суда. На правительственной стороне были убиты три генерала и примерно полторы тысячи солдат. Никто не считал раненых. Из 25 тысяч арестованных мужчин и женщин 11 тысяч приговорены к тюремному заключению, каторге или ссылке.

В Учредительном собрании в конце лета 1848 года продолжались нескончаемые дебаты… Достаточно было пустяка, какого-нибудь слуха, чтобы заново начали возводиться баррикады.

Несмотря на всё происходящее, не было и речи о том, чтобы отложить поступление Пьера Огюста в школу. Ему было немногим более семи лет, когда он был отдан в учебное заведение, которым ведали Братья христианских школ.11

Пьер Огюст Ренуар родился в Лиможе 25 февраля 1841 года. Его отец, Леонар Ренуар, женился на Маргерит, урожденной Мерле, в Сенте 17 ноября 1828 года. Супруги поселились в Лиможе, где прожили около пятнадцати лет, а в 1844 году решили переехать в Париж в надежде, что там судьба будет к ним более благосклонна. Путешествие из Лиможа в Париж продлилось немногим более двух недель. Они ехали в дилижансе, где особенно докучала несносная духота.

Пьеру Огюсту было тогда три года. Он появился на свет дома, как это обычно происходило в то время, о чём свидетельствует скрупулёзный акт о рождении: «Сегодня, 25 февраля 1841 года, в три часа пополудни перед нами, помощником господина мэра города Лиможа, предстал Леонар Ренуар, портной, сорока одного года, проживающий на бульваре Сен-Катрин, который предъявил нам ребёнка мужского пола, родившегося у него дома этим утром в шесть часов от предъявителя и его жены Маргерит Мерле, тридцати трёх лет; родители дали ему имя Пьер Огюст».

Уже в течение многих лет каменщики из Лиможа приезжали в Париж, чтобы поработать там несколько месяцев. Обычно они останавливались в недорогих меблированных комнатах. Но подобный вариант был неприемлем для Ренуаров. Они приехали в Париж всей семьёй, с четырьмя детьми, и решили попытаться обосноваться в столице. Леонар был портным, Маргерит — швеёй. Глава семьи был уверен, что его мастерство портного даст ему возможность зарабатывать на жизнь. Он мог, без хвастовства, претендовать на принадлежность к элите своей профессии. Прибыв в Париж, семейство Ренуаров поселилось в доме 16 на улице Библиотек, в нескольких шагах от Лувра.

Оноре де Бальзак в романе «Кузина Бетта» описал в 1823 году этот квартал, где можно было снять квартиру за умеренную плату. Во времена Второй республики положение было такое же, как и в эпоху Реставрации. И вид района за двадцать с небольшим лет практически не изменился по сравнению с мрачным описанием Бальзака: «Когда проезжаешь в кабриолете по этому мёртвому кварталу и бросаешь взгляд на проулок Доуен, душа стынет, и задаёшься вопросом, кто может обитать здесь, кто должен проводить здесь вечера, в часы, когда эта улочка превращается в опасное место, где пороки Парижа под покровом ночи дают себе волю. Эта проблема, сама по себе пугающая, становится ужасной, когда видишь, что эти домишки окружены болотом со стороны улицы Ришелье, океаном булыжников ухабистой мостовой со стороны Тюильри, маленькими садиками, полуразрушенными бараками и нагромождениями тёсаных камней и щебня со стороны старого Лувра». Однако всё это не помешало Леонару Ренуару привлекать клиентов… Семье пришлось покинуть этот квартал в 1849 году, когда развернулись работы по продлению улицы Риволи. Ренуары переехали с улицы Библиотек на улицу Аржантей, дом 23, рядом с Карузелью.12

Клиенты быстро оценили качество работы Леонара, знавшего, как угодить их требованиям, и остались верными ему, несмотря на его переезд. Каждый год повторялось одно и то же. Портные должны были напряжённо работать в течение нескольких месяцев, чтобы без затруднений пережить время с середины февраля по начало апреля и с середины июня до середины сентября, когда работы практически не было. В феврале и марте дамы были озабочены тем, чтобы сменить белое постельное бельё, а летом никто не задумывался о том, что будет носить осенью. Каждый год во время этих мёртвых сезонов портные и швеи должны были соглашаться на изготовление конфекции (готового платья), за которое они получали жалкие гроши… Но как иначе преодолеть этот трудный период?

Ренуарам приходилось особенно стараться обеспечить себя необходимыми средствами, чтобы пережить эти мёртвые сезоны, так как 11 мая 1849 года родился их сын Эдмон, младший брат Пьера Анри, Марии Элизы, Леонара Виктора и Пьера Огюста. Мадам Ренуар называла Пьера Огюста просто Огюстом, так как в сочетании «Пьер Ренуар» было слишком много звуков «р», которые, казалось, перекатывались во рту. Друзья Леонара Ренуара, Давиды, ювелиры с улицы Пти-Шан, согласились взять в подмастерья его старшего сына Анри, который вскоре стал достаточно зарабатывать, чтобы снять себе комнату. В результате Огюст смог занять его кровать в спальне старших братьев. Теперь больше не нужно было по вечерам доставать со шкафа одеяло и тонкий матрас, который расстилали на деревянном верстаке, где в течение дня месье Ренуар, скрестив ноги, работал и принимал клиентов, восседая среди окружавших его тканей, мела для разметки, бобин с нитками и ножниц…

Этой весной 1849 года Ренуары надеялись, что самое худшее уже позади.

Республика, столь жестоко утверждавшая свою власть, стремилась восстановить порядок в стране. 10 декабря 1848 года состоялись выборы президента на основе введенного всеобщего избирательного права. Пять миллионов 434 тысячи голосов избирателей было отдано за Луи Наполеона Бонапарта, племянника Наполеона I. 20 декабря принц-президент принял присягу перед Национальной ассамблеей, торжественно поклявшись «оставаться верным демократической республике, единой и неделимой, и выполнять все обязанности, возложенные на него Конституцией». После этого, казалось, начал устанавливаться порядок.

Израненный Париж возвращался к жизни, и портные снова приступили к работе.

Клиенты возвратились к Леонару Ренуару заказывать костюмы, цены на которые доходили до 100 франков. Нет нужды уточнять, что такие заказы делали не рабочие — их зарплата в 20 франков в месяц не позволяла им подобные расходы. Не задумывался ли тогда Пьер Огюст о том, сможет ли он когда-нибудь носить такой костюм?..

Приметой того, что всё возвращается на круги своя, было возобновление весной ритуала лущения зелёного горошка. Огюст снова, как каждый год, начал вскрывать стручки горошка, который зеленщики продавали за гроши. Впоследствии он вспоминал: «Я должен был лущить горошек, и я ненавидел это занятие. Но я знал, что это составляет часть моей жизни. Если бы я не стал лущить горох, возможно, это пришлось бы делать моему отцу и костюм клиента не был бы готов в срок… И земля прекратила бы вращаться, к великому стыду Галилея…» Итак, он снова начал лущить горох. Во время этого нудного занятия он предавался мечтам.

Среди соседей, приходивших к ним в гости, иногда в сопровождении жён, особое внимание Огюста привлёк пожилой господин, старше восьмидесяти лет. Во время Великой французской революции 1789-1794 годов он был помощником палача Шарля Анри Сансона. Он участвовал в казнях с 25 апреля 1792 года, с того дня, когда на Гревской площади в историю вошла гильотина, и оставался помощником палача многие годы… Никто другой из знакомых семьи Ренуаров не мог похвастаться подобным прошлым. Как знать, возможно, среди тех голов, падавших в опилки, он видел и голову бывшего аристократа, бросившего на произвол судьбы рождённого в госпитале Лиможа дедушку Огюста? Ребёнок был усыновлён сапожником по фамилии Ренуар и крещён 8 января 1773 года. Но была ли достоверна легенда об аристократе в родословной Ренуара или нет, это никак не повлияло на судьбу семьи.

Регент и органист собора Сент-Эсташ13 обратил внимание на голос Пьера Огюста и пригласил его в церковный хор. Он стал давать мальчику уроки пения, не требуя у Ренуаров ни су.14 Это было существенно, так как «су был большой суммой, состоящей из четырёх лиардов,15 за один лиард можно было купить полбриоши.16 При выходе с мессы «добропорядочные» дамы давали беднякам по одному лиарду. Те, которые давали бы целый су, вызвали бы сомнения в их респектабельности». Но подобная щедрость 32-летнего регента не удивляла. Это был Шарль Гуно, мечтавший стать священником и подписывавший письма «аббат Гуно». В октябре 1847 года, когда Гуно жил в монастыре кармелитов и проходил курс теологии в семинарии Сен-Сюльпис, архиепископ Парижский разрешил ему носить церковное облачение. Но любовь к музыке в конце концов победила все остальные увлечения Гуно. Полина Гарсиа-Виардо, сопрано, обратилась к нему с просьбой написать вокальные партии для её голоса. Виардо брала уроки игры на фортепьяно у Ференца Листа, исполняла партию Дездемоны в опере «Отелло» Джоаккино Россини, а также партию Фидес в «Пророке» Джакомо Мейербера. Она познакомила Гуно с либреттистом Эмилем Огье, который предложил композитору сочинить оперу о Сафо, где Полине Виардо, разумеется, отводилась заглавная роль.

Шарль Гуно познакомился с Виардо десять лет назад, в 1839 году, в Риме, куда прибыл получать премию.17 Нередко директор Французской академии в Риме, Жан Огюст Доминик Энгр, приглашал Гуно к себе на виллу Медичи. Иногда они играли вместе Моцарта, которого художник особенно любил. Гуно был у фортепьяно, а Энгр играл на скрипке. Возможно, Гуно рассказал Пьеру Огюсту об Энгре, а может быть, упомянул и о своем друге, художнике Эбере.18

Ренуары, естественно, были чрезвычайно тронуты вниманием, которое уделял Гуно их сыну: обучал его пению, давал советы, несомненно, оказавшиеся ему очень полезными. Тем не менее Пьер Огюст не сделал музыку своей профессией.

В школе обратили внимание на то, что Пьер Огюст любит рисовать. Это же отмечали и дома. Из-за отсутствия бумаги он часто брал мелки, несмотря на недовольство отца, не хотевшего, чтобы забавлялись с орудиями его труда, и рисовал на паркетном полу квартиры. Портреты родителей, братьев, сестры или соседей часто вызывали одобрение. Мать купила ему тетради и карандаши: «Из Огюста выйдет толк. У него есть глаз!» А тем временем Шарль Лере, сын хирурга, попросил руки старшей сестры Огюста, Лизы. Он был гравёром и работал на журналы мод. Огюст мог бы успешно делать что-либо подобное. Но родители мечтали о другой карьере для своего сына.

Если способность Огюста к рисованию будет развиваться, то в будущем он сможет — почему бы и нет? — прилично зарабатывать в качестве художника по фарфору. Его родители, родом из Лиможа, даже знали, к кому обратиться в Париже, чтобы Огюст был обеспечен надёжной работой. Даже с учётом каждодневного прогресса в промышленности, казалось, невозможно изобрести машину, способную расписывать такой хрупкий материал, как фарфор.

С мая 1852 года Шарль Гуно возглавляет общество любителей хорового пения, хоровую капеллу города Парижа… Продолжает ли Ренуар петь под его руководством? Возможно, хотя этому нет никаких доказательств. Однажды композитор дал семье Ренуаров билеты на оперу «Лючия ди Ламмермур» Гаэтано Доницетти в зале Парижской оперы. Он даже пытался убедить их, что Пьеру Огюсту нужно получить музыкальное образование, приводя решающий аргумент: «Знаете ли вы, что тенор, кого вы слушали в “Лючии”, зарабатывает 10 тысяч франков в год?» Но и этот аргумент не убедил Ренуаров. Однако вскоре голос Пьера Огюста после возрастной ломки превратился в слабый баритон, так что всякие надежды на музыкальную карьеру отпали сами собой…

Второго декабря 1851 года произошёл государственный переворот. Республика пала. 22 декабря состоялись выборы, и 7 439 216 избирателей превратили принца-президента в императора Наполеона III. В июне 1853 года Жорж Эжен Осман был назначен префектом департамента Сена. 2 июля он выслушал объяснения, каким образом император хотел бы изменить облик Парижа, в его кабинете, где на карту, лежавшую на столе, были нанесены пометки цветными карандашами. Все детали были «записаны, пронумерованы, уточнены и тщательно проанализированы». Работы, необходимые для выполнения пожеланий императора, были вскоре оценены Османом в два с половиной миллиарда франков золотом и незамедлительно начаты.

В 1854 году из-за перестройки, развёрнутой префектом, Ренуарам снова пришлось переезжать. Они поселились на улице Гравилье, недалеко от Национальной школы искусств и ремёсел. Со двора, окружённого конюшнями, где контора по перевозке вещей держала своих лошадей, красивая каменная лестница с перилами из кованого железа вела на первый этаж. Чтобы пройти в квартиру Ренуаров на втором этаже, нужно было ещё подняться по крутой деревянной лестнице.

Если ты не аристократ и не рантье, нужно иметь хорошую профессию. Поэтому Леонар и Маргерит Ренуар устроили сына Пьера Огюста в 13 лет в мастерскую братьев Леви на улице Фоссе-дю-Тампль, дом 76. Леви были друзьями семьи Давидов, у которых работал старший сын Ренуаров, Анри.

Огюст начал обучаться росписи по фарфору. Имея такую специальность, особенно не разбогатеешь, но, по крайней мере, нищеты можно избежать. Ренуары надеялись, что своим трудолюбием и умением экономить они станут примером для сына, вступавшего в жизнь. Сам художник позже уточнял: «Мне было страшно подумать, что кто-то увидит, как я ем отбивную, и узнают, что мои родители бедные, но честные!»

В мастерской братьев Леви Огюст научился украшать арабесками фарфор, имитирующий фарфор Севра или Лиможа, рисовать гирлянды, бутоны роз и подчёркивать тенью лепестки на чашках. Очень скоро он блестяще овладел этим мастерством. Вскоре он перешёл к более сложным сюжетам, украшавшим другую посуду: изображениям молодого и очаровательного пастуха, спешащего вслед за юной и красивой пастушкой. Они были одеты на манер персонажей на картинах Ланкре или Ватто.19 Он писал также портреты исторических персонажей, например Марии-Антуанетты, на дне десертных тарелок. «Этот профиль Марии-Антуанетты! Эта дура мнила себя очень хитрой, изображая пастушку…»20 — признавался он сыну годы спустя. Какой бы рисунок он ни наносил на фарфор, он делал это с одинаковым усердием и ловкостью. «Это не бог весть что, но это было честное искусство. И кроме того, в предметах, расписанных от руки, было что-то неизъяснимое. Самый тупой из мастеров ухитрялся вложить в эти рисунки частицу себя самого. Один мазок кистью мог открыть нам какую-то его затаённую мечту. И мне нравится гораздо больше даже такой примитивный мастер, чем машина…» Сам же Огюст стал образцовым мастером.

Этого вежливого молодого человека, работавшего молча и очень старательно, нельзя было упрекнуть ни в чём. Хотя платили Огюсту меньше, чем мастеру, содержащему жену и детей, он всё же смог позволить себе подарить отцу трость, а сестре Лизе — кружевные воротнички… По мнению сестры, отношение к её младшему брату было недопустимым. Она заявила хозяину, что если ему не будут платить столько, сколько он заслуживает, она устроит его на работу в конкурирующую фирму. Месье Леви стал торговаться и в конце концов согласился платить Огюсту 120 франков в месяц при условии, что тот будет писать профиль Марии-Антуанетты на десертных тарелках. Лиза должна была бы признать, что это приличная зарплата для подростка. Но она, зная работоспособность брата, настаивала на том, чтобы ему платили сдельно, за каждую тарелку.

Месье Леви согласился и на это. И Огюст писал сотни портретов Марии-Антуанетты, получая по три су за каждый… С учётом того, что клиенты продолжали заказывать посуду с профилем королевы, хозяин в конечном счёте не прогадал.

Поэтому он был очень недоволен, когда молодой человек заинтересовался процессом изготовления ваз и в ущерб своей основной работе стал обучаться у старого мастера процессу обжига: «Нельзя, чтобы цвет ваз слишком быстро переходил от тёмно-красного к вишнёво-красному. А после этого нельзя уменьшать огонь, иначе ты можешь повредить вазы». Этот мастер дал ему ещё один совет: наблюдая за обжигом, который длится 12 часов, необходимо регулярно пить разбавленное вино, иначе жар от печи может вызвать обезвоживание организма. Он рассказал, что знавал рабочего, который не следовал этому правилу, от него остались только кожа да кости, вот он и умер.

Жена хозяина, мадам Леви, проживала с семьёй на первом этаже. Она готовила на обед тушёную говядину с овощами и приносила работникам. Брюнетка, «довольно привлекательная, но костлявая, с крупными руками и ногами, красивой грудью», уделяла особое внимание Огюсту, которому не было ещё двадцати лет. Старый мастер посмеивался. «Ты слишком молод, а я слишком стар. Ей не везёт!» Ренуар подозревал, что она начиталась «Мадам Бовари» (героиню этого романа Флобера он называл «сентиментальной потаскухой») и ей захотелось тоже предаться страсти. Огюст держался вежливо. «Я вёл себя осторожно. Мне было не до неё. В глубине души она была славной женщиной и хотела только оказать мне услугу».

Именно она убедила мужа расстаться, наконец, с Марией-Антуанеттой и украшать тарелки изображениями античных богов. Маргерит Ренуар подарила сыну книгу с гравюрами по мотивам «великих итальянцев эпохи Возрождения», где были представлены эти боги. Венера должна была соблазнять клиентов в такой же степени, что и королева…

«Купание Дианы» по мотивам Буше,21 которым Огюст украсил целый сервиз, окончательно убедило месье Леви в таланте «господина Рубенса», как прозвали Огюста в мастерской. Месяцами каждый обеденный перерыв Огюст отправлялся в Лувр, где посещал только галереи с античными скульптурами. А когда он стал заходить в галереи с картинами, то непрерывно возвращался к Ватто и Буше. «Я мечтал скопировать их на фарфор. Но хозяин опасался, что это займёт слишком много времени и в результате производительность труда будет низкой. Хотя я ему заметил, что он ничего не потеряет, так как платит мне поштучно. Но на меня был большой спрос, и я должен был удовлетворять запросы заказчиков». Ещё один художник вызывал у него восхищение: «К Ватто и Буше я добавил бы Фрагонара,22 особенно его женские портреты — эти мещаночки Фрагонара!.. Изысканные и одновременно милые девушки. Они говорят на языке наших отцов, достаточно вольном, но тем не менее вполне достойном. Цирюльники ещё не были парикмахерами, а слово “гарс” было просто производным женского рода от слова “гарсон”.23 Тогда могли порой “испортить воздух” в обществе, но в то же время умели согласовывать причастия».

Ни новые сюжеты, навеянные Ватто, Буше и Фрагонаром, ни доход, приносимый Огюстом, не могли предотвратить худшее: в 1858 году появился печатный станок, позволяющий наносить рисунки как на фаянс, так и на фарфор.

Месье Леви отказался сражаться против подобного конкурента, решил продать мастерскую и удалиться на природу, в деревню. Каково же при этом было огорчение мадам Леви, которой семнадцатилетний Огюст был явно небезразличен! Поэтому она безоговорочно поддержала предложение, сделанное им после консультации со всеми рабочими мастерской. Они решили сохранить предприятие, подсчитав, что доходы от неё позволят им платить ренту месье Леви, а остаток они будут делить между собой. Заключив такое соглашение, все приступили к работе. Вскоре они были в состоянии предлагать клиентам свою продукцию дешевле, чем та, которую изготавливали в механизированных мастерских. Вместе с месье Леви Огюст отправился к оптовикам на улицу Паради. Их принимали и… выпроваживали. Клиенты больше не соглашались даже на малейшие различия в росписи предметов одного сервиза и требовали, чтобы все рисунки были абсолютно идентичны. Бесполезно было пытаться что-то объяснять. «Я был сражён этой настолько сильной любовью к однообразию у людей нашего времени. Я был вынужден бросить эту работу».

В это же время массовое производство готового платья, которое предполагает всего лишь «элегантность коммивояжёра», поставило в затруднительное положение портных. «Ныне рабочий рядится в буржуа, и всё это за 25 франков 50 сантимов», — вздыхал месье Ренуар. Почему он так беспокоился? Ведь, в конце концов, его дети имели профессию, а его собственная репутация обеспечивала ему достаточное число верных клиентов, чтобы он смог вырастить последнего сына, Эдмона. Кроме того, семья у него была дружная, её члены держались вместе, так как Лиза с мужем, как и Огюст, продолжала жить на улице Гравилье.

В течение нескольких месяцев, не имея работы, Огюст много бродил по городу, не забывая при этом беречь обувь. «Я шагал посередине улицы, по её немощёной части, чтобы не стирать подметки о камни тротуара». Он снова и снова приходил к Фонтану Невинных, чтобы полюбоваться барельефом, созданным Жаном Гужоном.24 Уже третий год, начиная с 1852-го, в квартале Центрального рынка, бывшего «Чрева Парижа», было развернуто грандиозное строительство. Осман поручил Виктору Бальтару25 построить рядом с собором Сент-Эсташ дюжину павильонов из железа, чугуна и стали. По ночам в районе рынка кипела жизнь: сюда доставляли морскую рыбу свежего улова и другие дары моря, приезжали зеленщики, а мясники свежевали туши… Фонтан Невинных Жана Гужона, завершённый в 1549 году, находился на углу улиц Сен-Дени и Фер, в двух шагах от кладбища Невинных. В связи с реконструкцией квартала его должны были переместить, причем уже во второй раз. Впервые его переносили в 1788 году,26 и тогда скульптор Огюстен Пажу добавил четвёртую сторону к барельефу фонтана, стараясь подражать стилю Гужона. Грация нимф Гужона, изгибы их тел восхищали молодого Ренуара. Он задумывался над тем, почему он может рассматривать их часами… «Если бы знать ответ, это было бы слишком просто».

Огюст не только не знал ответа на этот вопрос — он даже не знал, чем смог бы теперь заняться. По традиции семья Ренуаров приглашала друзей на субботние вечера. Среди них был месье Улеве, художник. Он часто давал советы Огюсту. На этот раз он посоветовал ему копировать античные скульптуры. Этот художник был не единственным, кто считал, что таланту Огюста следует уделять особое внимание.

Был ещё месье Лапорт. Как-то в гостиной Ренуаров на улице Гравилье он очень внимательно, молча разглядывал «Еву», написанную Огюстом, и он пришёл к твёрдому убеждению: юноша должен посвятить себя живописи. Он был настолько уверен в этом, что даже предсказал Огюсту блестящую карьеру. Несколько лет спустя, не без сожаления, он доверительно скажет Ренуару: «Молодой человек, если бы Вы остались верны мрачным тонам (“битуму”), Вы стали бы Рембрандтом». Но Ренуар не был приверженцем этой традиции старых мастеров живописи…

Пока же речь шла о том, чтобы зарабатывать на жизнь. Но старательно рисуя гербы для брата, который затем переносил их на гравюры, или расписывая веера копией «Поездки на остров Киферу» Ватто, разбогатеть было нельзя.

Однажды на двери мастерской на улице Бак, 69, Огюст увидел объявление: «Требуется мастер для росписи штор». Мастерская выполняла заказы миссионеров, изображая на занавесях религиозные сюжеты. Эти шторы имитировали витражи — их развешивали на окнах церквей Алжира и других стран Востока, где проповедовали евангельское учение. Ренуар убедил хозяина мастерской, что он отлично знаком с техникой росписи штор, а также заверил его, что, получив образование у Братьев христианских школ, он знает Библию, Евангелия и Жития святых. Он должен был приступить к работе на следующий день. На выходе из мастерской он пригласил одного из работников в соседний кабачок, где за стаканом вина признался ему, что совершенно не знаком с этим ремеслом. Оказалось, что работник этот был племянником хозяина. Но он не выдал Огюста, а пригласил его к себе, объяснил и продемонстрировал основные приёмы, которые оказались довольно простыми. Утром Огюст начал работу.

Владелец мастерской вскоре оценил нового работника и был очень доволен, что поверил ему. «Я занял место старого мастера, гордости мастерской, который заболел и не собирался возвращаться. “Вы идёте по его стопам! — говорил мне патрон. — Вы обязательно достигнете его мастерства”. И только одно беспокоило хозяина. Он был очень рад моим успехам и даже признавался, что ещё никогда не встречал столь искусного мастера; но он очень хорошо знал цену деньгам и был огорчён тем, с какой лёгкостью я зарабатываю столько денег. Мой предшественник, которого ставили в пример всем новичкам, никогда не писал без долгой и тщательной подготовки. Когда патрон увидел, как я удачно располагал фигуры с первой же попытки, он буквально задыхался от возмущения: “Какая беда, что Вы стремитесь заработать как можно больше денег! Вы увидите, что в конце концов утратите свое мастерство!”». Так как виртуозная работа Ренуара позволяла ему расписывать большое число штор, то хозяин предложил оплачивать их по значительно более дешёвому тарифу. Его племянник убеждал Огюста, что дядя не сможет больше без него обойтись, и советовал ему стоять на своём. И Огюст не уступал. В конце концов патрон отказался от своей идеи, ведь он действительно нуждался в Ренуаре и дорожил им…

В свободное от работы время Огюст занимался, как он называл, «глупостями». Спустя полвека Ренуар подтверждал: «Глупости совершаешь, пока ты ещё молод. Это ещё не так серьёзно, так как ты ещё не несёшь за них ответственности». Он занимался «глупостями» с Бертой, пышной блондинкой, с которой познакомился у племянника хозяина, или с девушкой, похожей на испанку, чей сутенёр был убит в драке. В это же время он увлёкся живописью. Муж его сестры, Шарль Лере, уговорил его купить краски и холсты. Огюст написал портреты отца и матери, а также головки молодых девушек. А ещё Огюст читал: Ронсара, Вийона, Рабле, Теофиля Готье, Альфреда де Мюссе. Но к этому увлечению он относился осторожно: «Это может стать пороком, худшим, чем алкоголь или морфий. Не следует читать всё подряд или читать только шедевры. Великие люди приближают нас к природе. Романтики удаляют нас от неё. Идеально было бы читать только одну книгу в течение всей жизни». Он сделал выбор незамедлительно: «Я выбрал бы Рабле!» Иногда Ренуар посещал театр. Он избегал смотреть мелодрамы: «Буржуа квартала там льёт слёзы, сочувствуя несчастной сироте. Он возвращается домой, всё ещё всхлипывая от рыданий, и тут же вышвыривает за дверь прислугу за то, что она забеременела».

Как-то он пил кофе с круассаном в небольшом кафе на Центральном рынке. Его внимание привлекла оживленная беседа между хозяином кафе и каким-то мужчиной. Тон разговора нарастал. Собеседники не договорились: хозяин отказался удовлетворить требования своего визави, и тот покинул кафе. Из услышанного Огюст понял, что хозяин хотел декорировать своё кафе, и осмелился вмешаться, хотя с его стороны это было невежливо. Он заявил, что готов расписать кафе. Хозяин колебался. Чтобы подтолкнуть его к принятию решения, Огюст предложил ему заплатить только тогда, когда работа будет закончена. Сделка была заключена. За два дня (предыдущий декоратор требовал неделю срока и высокую оплату) роспись была выполнена. В течение этих дней Ренуар непрерывно поднимался и спускался по подмосткам, приближался к стене и отходил подальше, чтобы быть уверенным в пропорциях. Годы спустя он признавался: «Я выбрал в качестве сюжета Венеру, выходящую из вод. Я могу тебя заверить, что я не экономил ни веронезской зелени, ни голубого кобальта». Патрон был в восторге. Венера привлекала клиентов.

Многие хозяева кафе в округе захотели, чтобы Огюст украсил и их заведения. «Я расписал примерно два десятка кафе в Париже». Архитектор театра «Фоли-Бержер», строительство которого было недавно завершено, настойчиво предлагал Ренуару декорировать театр. Огюст отказался. Ему удалось, расписывая кафе и шторы, скопить немного денег, но он не собирался вкладывать их в возведение лесов и оплату труда помощников, которые были бы необходимы при работе в таком большом здании.

Напротив, настало время последовать, наконец, совету, который ему неоднократно давали художник Улеве, его шурин Лере и друг Лапорт: обучаться живописи в мастерской Глейра.27 Эмиль Анри Лапорт решительно настаивал, что нужно идти именно к Глейру, а не в какую-то другую мастерскую. Огюст с Лапортом стали друзьями с конца 1850-х годов, с тех пор как встретились на улице Пти-Карро, где городские власти Парижа открыли бесплатные курсы рисования. Если Эмиль Анри отказался от работы гравёром, то Огюст должен был отказаться от сотни франков, которую он зарабатывал каждый месяц в мастерской, расписывая шторы…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.