Пушкин Александр Сергеевич

Пушкин Александр Сергеевич

(род. в 1799 г. — ум. в 1837 г.)

Русский поэт. В его «донжуанском списке» были самые красивые и знатные женщины высшего света.

Имя Пушкина овеяно в России таким благоговением и любовью, каких не имел ни один русский гений. И не только потому, что он признанный основоположник классической поэзии, прозы и публицистики. Жизнь Пушкина, его судьба, характер, любовные увлечения и даже страсть пронизаны таким необыкновенным светом гармонии, что остается лишь поражаться и восхищаться соединением стольких достоинств в одной личности. Он любил так же, как и писал свои стихи — легко, непринужденно, почти небрежно и при этом поразительно талантливо, чем еще более укреплял и без того огромную славу.

Повеса и донжуан, с влюбчивой кровью, которая загоралась от одного присутствия хорошенькой женщины, поэт мог иногда с приятелями цинично говорить о женщинах. Но в своих произведениях — а именно там надо искать настоящего Пушкина — он создал образы пленительных женщин, правдивых, чистых, глубоких, доблестных, одухотворенных. Поэт их не выдумывал, он их хорошо знал и был страстно влюблен в них. А стихи были лишь продолжением той вольной стихии творчества, которая питается живыми, искренними чувствами.

Родословная Александра Сергеевича Пушкина так обширна, что трудно точно проследить, какая именно ветвь наиболее повлияла на создание такого универсального гения, обладающего необычайной чувственностью и в то же время тонким прозорливым умом. И со стороны отца Александра Львовича Пушкина, и со стороны матери Марии Алексеевны, урожденной Ганнибал, поэт мог гордиться своими предками, среди которых было немало талантливых людей, отличавшихся, тем не менее, и буйным нравом, и легкомыслием.

И если предок поэта знаменитый Абрам — арап при Петре I и дочери его Елизавете — при бурной семейной жизни поднялся на самые верхние ступени чиновничьей лестницы, то его дед, Осип Абрамович Ганнибал, ни личным, ни патриотическим честолюбием не страдал. Он был не столько служака, сколько гуляка, не признававший над собой никаких законов. «Африканский характер моего деда, пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекали его в удивительные заблуждения. Он женился на другой жене, представив фальшивое свидетельство о смерти первой», — сдержанно писал о нем Пушкин, составляя родословную своей семьи.

Предки по линии отца, хотя и «служили доблестно царям», тоже не отличались особыми семейными добродетелями. Внук дал такую характеристику своему сумасбродному деду: «Дед мой, Лев Александрович Пушкин, был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась…»

Свою семью поэт называл «очень неласковой». Отец, Сергей Львович, хотя и был достаточно образованным человеком, но жил легкомысленно, порой даже бездумно. Мать, Надежду Осиповну, биографы поэта тоже характеризуют как взбалмошную и избалованную женщину, жизнь которой проходила между светскими забавами и частыми беременностями. Она родила восьмерых детей, из которых только трое — Ольга, Александр и Лев — пережили ее, остальные умерли в детстве. Любимцем был младший Лев, а старший сын Саша постоянно раздражал мать, поскольку до восьми лет был неуклюжим, медлительным толстячком, а не приятным и покладистым ребенком, каким она мечтала его видеть. И даже перемена, произошедшая в восьмилетием Саше, когда он превратился в живого, шаловливого мальчика, увлекся чтением и даже стал писать стихи, не растопила холодности матери.

Безусловно, Пушкины по-своему заботились о детях. Они ценили просвещение и дали Ольге, Александру и Льву приличное по тем временам образование, которое заключалось в том, что к ним в качестве воспитателей и учителей были приставлены иностранки и иностранцы. О том, чему успели научить мальчика воспитатели, можно судить по прошению, которое Сергей Львович подал в Лицей. В нем сказано, что сын его, Александр, получил воспитание дома, где «приобрел первые сведения в грамматических знаниях российского и французского языков, арифметики, географии, истории и рисования…»

Но не только учебники читал маленький Пушкин. Впечатлительный детский ум распаляли эротические французские книги, которые в большом количестве имелись в доме. «Любви нас не природа учит, а первый пакостный роман», — иронично замечал позже поэт. А кроме того, юный отрок с пробуждающимися мужскими инстинктами усердно внимал урокам науки любви еще и благодаря близости крепостной женской прислуги, легкодоступной и безответной.

Безмятежное детство Пушкина закончилось в двенадцать лет. В октябре 1811 г. он поступил в только что открывшийся Царскосельский Лицей и провел там почти безвыездно шесть лет, до июля 1817 г. Воспоминаний о его лицейских подвигах осталось предостаточно, причем не всегда благожелательных. Так, лицеист С. Д. Комовский утверждал, что профессора и лицеисты не очень любили Пушкина: «Его называли французом, а по физиономии и некоторым привычкам — обезьяной и смесью обезьяны с тигром…» И далее: «Он был до того женолюбив, что, будучи еще 15–16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей во время лицейских балов взор его пылал и он кряхтел, как ретивый конь среди молодого табуна… У него господствовали только две стихии — удовлетворение плотских страстей и поэзия. В обеих он ушел далеко».

А вот князь П. А. Вяземский, который знал Пушкина с ранней юности, отмечал обратное: «Ничего трактирного в нем не было, а еще менее грязного. В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение, что, впрочем, отразилось в его поэзии… В гусарском полку Пушкин не только пировал, но и сблизился с Чаадаевым, который вовсе не был гулякой». К этому стоит добавить, что изменчивый в любви Пушкин всегда был верным и нежным другом.

Как видно, влюбчивость пробудилась в Пушкине так же рано, как и страсть к сочинительству. Ему было всего 15 лет, когда он пережил первую яркую влюбленность. «Я знал любовь, но я не знал надежды…» — эти строки посвящены Екатерине Бакуниной. Да разве мог он остаться в стороне, когда по молоденькой, хорошенькой фрейлине сходил с ума весь первый курс!

Но ни Бакунина, ни Наталья Кочубей (в замужестве графиня Строганова), о которой барон М. А. Корф писал: «Едва ли не она (а не Бакунина) была первым предметом любви Пушкина», не зародили в нем сколько-нибудь длительного чувства. Это была влюбленность в саму любовь, проявление юношеского романтизма. По своему темпераменту Пушкин мало был склонен к модным тогда безнадежным воздыханиям. А в последний лицейский год после романтических мечтаний о Вакхе и Дориде и платонической влюбленности он уже пережил «безумство бешеных желаний». Об этом откровенно говорят его стихи. «Письмо к Лиде» (1817 г.) написано уже не робким обожателем недоступной красавицы, а нетерпеливым и счастливым любовником.

К концу лицейской жизни поэзию Пушкина знали далеко за пределами Царского Села. Его стихи читали сочинители, образованные верхи, офицерство, особенно военная молодежь. Надо отметить, что в те времена юным гвардейцам было свойственно соединение умственного кипения с кипением страстей и буйными пирушками. И здесь Пушкин был в своей стихии, хотя следует сделать одно важное примечание: живя в атмосфере танцев, любовных увлечений, а позже и кутежей, среди лицейских занятий, развлечений и увлечений, постоянно проводя время в тесной товарищеской компании, шумной, озорной и неспособной уважать уединение, он за три года написал более 100 стихотворений. Ими восхищались, их переписывали, их заучивали наизусть.

Закончив Лицей, восемнадцатилетний Пушкин со всей страстностью своей влюбчивой натуры окунулся в светскую жизнь. Он сразу стал своим человеком в среде старших писателей. Перед ним открылись двери некоторых великосветских салонов, где охотно принимали веселого кудрявого юношу, блестящего танцора, собеседника, да еще и поэта. Был еще один круг, где Пушкина встречали с восторгом, — его обожала так называемая «золотая молодежь», куда входили главным образом гвардейские офицеры.

Что касается любовных связей, то свои правила чести поэт определил для себя еще в юности. В частности, они предполагали беречь репутацию женщин, за которыми он ухаживал. Даже в те годы, когда молодые люди охотно выбалтывали приятелям свои любовные секреты, открытый и разговорчивый Пушкин умел молчать и окружать свою влюбленность тайной. Эту тайну он позволял себе раскрывать только в стихах.

Сохранились рассказы о том, что в молодости Пушкин был влюблен в жену историка Карамзина Екатерину Андреевну, женщину красивую, умную и обаятельную. И если внимательно проанализировать отношения Пушкина с семьей Карамзиных, то становится очевидным, что поэт был дружен не столько с главой дома, сколько с его женой и падчерицей. Анна Керн, женщина наблюдательная и достаточно объективная, в своих воспоминаниях прямо утверждала, что первой любовью Пушкина была именно Карамзина. Правда, сам поэт подобных свидетельств не оставил.

Женщины вообще занимали огромное место в разнообразной и деятельной жизни Пушкина. Он был прирожденным знатоком «науки сердца нежной». Знал он и тайну власти над женским сердцем:

Мои слова, мои напевы

Коварной силой иногда

Смирять умели в сердце девы

Волненье страха и стыда…

Но вот в стихах 1817–1820 гг. наряду с «бесстыдством желаний» есть беглые намеки на иные переживания:

…Чувство есть другое.

Оно и нежит, и томит.

В трудах, заботах и в покое

Всегда и дремлет, и горит…

По времени этот отрывок можно отнести к княгине Авдотье Ивановне Голицыной, в которую Пушкин влюбился вскоре после выхода из Лицея. Княгиня была очень красива. Память о ее редкой красоте сохранили написанные лучшими художниками портреты и воспоминания современников. С мужем, за которого помимо ее воли она была выдана Павлом I, Голицина разошлась сразу после смерти императора и вела настоящую богемную жизнь. По вечерам в ее доме собирались многочисленные друзья и поклонники, писатели, художники. Очевидно, Пушкин познакомился с Авдотьей Голицыной у Карамзиных. Свидетельством этому может служить письмо историка Вяземскому: «Поэт Пушкин у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уж проводит у ней вечера…» В то время Пушкину было восемнадцать лет, княгине — тридцать семь, но она была еще в полном расцвете своей «огненной, пленительной, живой» красоты. Трудно сказать, как долго продолжалось это первое светское увлечение Пушкина. Но в письме А. И. Тургенева к Вяземскому, написанном в 1818 г., есть такие строки: «Жаль, что Пушкин уже не влюблен в Голицыну, а то бы передал ее потомству в поэтическом свете…»

Вероятно, за три года петербургской жизни между окончанием Лицея и ссылкой на юг не одна только Голицына волновала Пушкина. Но никакого другого имени не сохранили нам ни его стихи, ни память современников. В годы своей ранней, буйной молодости он больше кутил, чем любил. А от «златом купленного восторга» вдохновение не рождалось.

Между тем слава Пушкина как поэта удивительно быстро распространилась по всей России. «Не было живого человека, который бы не знал его стихов», — свидетельствовал и Пущин. Но росло и раздражение, особенно против его политических эпиграмм. Опьяненный веселым хаосом петербургской жизни, вином, женщинами, славой своих дерзких стихов, молодой поэт даже не почувствовал, что уже приближался час горького отрезвления, следствием которого стала первая ссылка. Поводом для нее послужили, по словам императора Александра I, «возмутительные стихи, которыми Пушкин наводнил всю Россию». Поэту угрожала ссылка в Сибирь или водворение на покаяние в Соловецкий монастырь. От Сибири его спасло заступничество влиятельных друзей. Дело ограничилось переводом коллежского секретаря Пушкина из Петербурга в канцелярию генерала Инзова, попечителя Южного края.

В Екатеринослав, бывший в то время далекой южной окраиной, Александр Сергеевич прибыл в июне 1820 г. Правда, в этом городе он долго не задержался. Генерал Раевский, который вместе с дочерьми и сыном проезжал через него, направляясь на Кавказ, а затем в Крым, предложил опальному поэту присоединиться к ним. Что тот и сделал с превеликим удовольствием.

Конечно же, влюбчивый Пушкин не мог не обратить внимание на очаровательных сестер Раевских и увлекался всеми ими по очереди. Их было четыре — две младшие, Мария и Софья, и старшие — Екатерина и Елена. Елене Раевской исполнилось тогда 17 лет. Высокая, грациозная, с прекрасными голубыми глазами, она была хрупкой и болезненной, что, впрочем, не помешало ей пережить поэта. Возможно, именно ей Пушкин посвятил написанное в Гурзуфе стихотворение:

Увы! Зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой…

Но не Елена зажгла в поэте таинственную и нежную любовь. Старшая Раевская, Екатерина, заняла в воображении Пушкина гораздо более значительное место. Она была умна, имела независимый характер, умела подчинять себе людей. Друзья прозвали ее Марфой Посадницей. По-видимому, ее имел в виду Пушкин, создавая свою гордую и властную Марину Мнишек.

И все же первой южной любовью поэта биографы считают Марию Раевскую. Много лет спустя в своих воспоминаниях Мария Николаевна писала: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек». Сама того не подозревая, княгиня М. Н. Волконская-Раевская этим высказыванием подкрепила слова самого Пушкина: «Я был влюблен в большей или меньшей степени во всех хорошеньких женщин, которых знал».

Но при всей сдержанности в записках Волконской-Раевской звучит уверенность, что в то крымское лето Пушкин увлекся именно ею. Она отметила, что ей посвящены строки прелестной элегии «Я помню море пред грозою». Впрочем, тут же, точно спохватившись, Мария Николаевна написала мудрые слова: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».

Раевская была права: любовная лирика Пушкина полна непосредственности и всегда предполагает предмет обожания. Пушкин не мог не петь о любви, но имена возлюбленных таил с ревнивым лукавством нежного любовника и горделивой сдержанностью рыцаря.

Почти полгода Пушкин провел с Раевскими. Расстался он с ними в конце 1820 г. и тогда же прибыл в Кишинев в распоряжение попечителя колонистов Новороссийского края и Бессарабии генерал-лейтенанта И. Н. Инзова. В Кишиневе Пушкин не очень тяготился службой, можно даже сказать, что он не столько служил, сколько ухаживал за местными красавицами. Хотя, как отмечал Липранди, «ни одна не могла порождать в нем ничего, кроме временного каприза». Его любовные шалости подчас переходили в настоящее озорство. К примеру, был случай, когда поэт, увидав в окне хорошенькую женскую головку, недолго думая, въехал верхом в чужой дом.

Но Пушкину все сходило с рук. Выручали приятели, прикрывал Инзов, искренне любивший поэта. И судьба еще берегла его. Даже бесчисленные кишиневские дуэли неизменно заканчивались благополучно. Правда, несмотря на постоянное волокитство и успехи Пушкина у молдавских дам, ссоры и дуэли происходили не из-за женщин. Вспыльчивый поэт готов был любое недоразумение разрешать пистолетным выстрелом. А вот ревнивым мужем он был вызван на дуэль только один раз. Бессарабский помещик Инглези застал свою жену на свидании с поэтом в загородной роще и захотел драться. Но и в этом случае вмешался Инзов: Пушкина посадил под арест, а ревнивому мужу посоветовал уехать за границу. Кстати, Людмила Инглези была единственным серьезным увлечением Пушкина в Кишиневе, да и сама она страстно его любила.

Первую ссылку Пушкина можно обозначить как начало своеобразной трилогии. Первая часть — Кавказ и Крым, юношеская влюбленность и светлая печаль робкой любви к Марии Раевской. Вторая — Кишинев, гостеприимный, дикий и пустой. Ни одного нового друга, только приятели; ни одного нового любовного приключения, только кратковременные, ни к чему не обязывающие романы с пригожими нетребовательными молдаванками. И, наконец, третья часть — год, прожитый в Одессе (с июня 1823 г. по 30 июля 1824 г.), когда Пушкин в полной мере насладился и восторгом творчества, и восторгом любви.

Прожив год в Одессе, Пушкин успел многое осуществить. Написал «Ночь», «Свободы деятель», значительную часть «Цыган». Но самое значительное, с чем связана Одесса, — это первые главы «Евгения Онегина» и сильные любовные страсти. Поэт был влюблен в двух женщин, совершенно разных по характеру и по общественному положению. Одна из них — Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена новороссийского генерал-губернатора графа М. С. Воронцова, другая — жена богатого негоцианта Амалия Ризнич, по происхождению не то флорентийка, не то венская еврейка.

С красавицей Амалией Пушкин, вероятно, познакомился сразу же по приезде в Одессу. Ей посвящено стихотворение «Ночь», датированное 26 октября 1823 г. Это своеобразный гимн утоленной страсти, где горячие строчки, насыщенные счастьем обладания, точно повторяют ритм крови, загоревшейся от поцелуев:

…Текут ручьи любви, текут, полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются, и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя…

Роман с Амалией Ризнич продолжался около полугода. В мае 1824 г. она с маленьким сыном уехала во Флоренцию, где через год умерла от чахотки. Официально она ехала лечиться, настоящей же причиной было желание ревнивого мужа разлучить ее с поклонниками.

Что касается Элизы Воронцовой, то не будь стихов Пушкина, трудно было бы восстановить по отрывочным воспоминаниям современников живую прелесть женщины, царившей в одесском обществе более 150 лет тому назад. Но поэт сумел запечатлеть и ее мягкую грацию, и женственную нежность, и ясность ее ума. «Ангел терпения… Ангел чистый… Волшебница… Ангел нежный» — такие определения давал Пушкин этой женщине. И если Амалия Ризнич вызвала в нем горячку ревнивой страсти, то Элиза Воронцова зажгла в нем пламенную и страстную любовь.

Казалось, их все разъединяло: положение Элизы в свете, ее обязанности матери и жены, репутация Пушкина, которого все считали дуэлянтом. Даже возраст — Воронцова была старше Пушкина на семь лет. Но пришла любовь и снесла все преграды, воссоздав нежный образ Воронцовой в ряде стихов, завораживающих красотой любовного экстаза — «Желание славы», «Сожженное письмо», отчасти «Разговор книгопродавца с поэтом», «Прозерпина», «Талисман», «Ангел», «Расставание».

Но высшим творческим проявлением, навеянным графиней Воронцовой, стал пленительный, совершенно новый в русской литературе образ Татьяны, который был создан там же, в Одессе, под непосредственным впечатлением от той глубокой и сильной женственности, с которой Пушкин в лице графини Элизы соприкоснулся едва ли не впервые.

Конечно, Татьяна не портрет Воронцовой. В ней отразилась не одна женщина, затронувшая сердце поэта, где действительность и мечта таинственно преобразились в чистый и гордый девичий облик. И все же между Татьяной, такой земной, простой, скромной, и Ангелом, который «главой сияющей поник», есть неуловимое, но несомненное сходство. Из всех многочисленных возлюбленных Пушкина, возможно, одна только графиня Воронцова дала ему полноту телесного и духовного счастья, которое для многих остается так и неиспытанным и потому невероятным, непостижимым.

К весне 1824 г. жизнь Пушкина в Одессе серьезно осложнилась. Весь город повторял его остроты и эпиграммы, направленные против графа Воронцова. 2 мая одесский генерал-губернатор в письме к министру по поводу политических настроений среди греков настойчиво просил убрать Пушкина и, не скрывая своего раздражения, писал: «Повторяю Вам мою просьбу избавить меня от Пушкина, это, может быть, превосходный малый и прекрасный поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе».

Влиятельный вельможа добился своего. В июле 1824 г. Пушкин выехал из Одессы к месту новой ссылки в родовое имение Михайловское, находящееся в Псковской губернии. С помещиками, жившими в Псковском крае, он общался мало. Постоянно бывал только в соседнем Тригорском, с хозяйкой которого, Прасковьей Александровной Осиповой, познакомился после окончания Лицея, когда первый раз приехал в Михайловское. В то время ему было 18 лет, ей — 36. Она была дважды замужем, и от двух браков у нее было восемь детей. Казалось, все это должно было бы охладить романтическое воображение, но Пушкину не раз случалось увлекаться женщинами старше его. Что-то промелькнуло тогда между ним и Осиповой. Возможно, юный Пушкин и ее заразил «безумством бешеных желаний». Спустя семь лет они стали близкими друзьями. И теперь поэт относился к Прасковье Александровне с полным доверием, с шутливой, но ласковой почтительностью. А она бескорыстно, безмерно была предана Александру, как всегда его называла. И возможно, любила его больше, чем собственных детей.

Когда Пушкин появился в Тригорском, Осипова была уже вдовой, а в имении царила женская стихия — сестры Вульф, Анна и Евпраксия (она же Зизи); две девочки Осиповы, Екатерина и Мария; падчерица, хорошенькая Александра Ивановна Осипова (она же Алина). Да еще племянницы, кузины, среди которых была кокетливая Нелли и победоносная соблазнительница Анна Керн.

Пушкин то по очереди, то одновременно ухаживал за всеми красавицами Трех гор. Лучшее из стихотворений, знаменитое «Признание» («Я вас люблю — хоть и бешусь…»), досталось Алине, которой он если и увлекался, то очень мимолетно. Однако все чаровницы были забыты, когда в Тригорском появилась белокурая красавица Анна Керн. Она была замужем за генералом Керном, который был на 40 лет старше своей жены. Прочным этот брак вряд ли мог быть, уж слишком разные были супруги: генерал имел скверный характер, а генеральша слыла кокеткой, весьма благожелательной к своим многочисленным обожателям.

Анну Керн и Пушкина сразу потянуло друг к другу. Оба были молоды, свободны, чувственны. А о том, что где-то существует генерал Керн, было просто смешно вспоминать. Осипова, уловившая чересчур соблазнительные взгляды племянницы, нашла, что в доме слишком сгущается атмосфера влюбленности. Она не рассчитывала на благоразумие Анны, еще меньше могла надеяться на сдержанность Александра. Поэтому, взяв с собой обеих Анн, дочь и племянницу, Осипова внезапно уехала на морские купания в Ригу.

Утром в день отъезда Пушкин принес Анне Керн вторую главу «Евгения Онегина» и в нее вложил листок, где были стихи: «Я помню чудное мгновенье…»

До нас дошло немного писем Пушкина к женщинам, если не считать его писем к жене. Графиня Элиза Воронцова, которая на полвека пережила Пушкина, перед смертью сожгла его письма. Так же поступила московская барышня Екатерина Ушакова, за которой Пушкин серьезно ухаживал. Анна Керн письма поэта сохранила, семь из них даже опубликовала. И когда читаешь их, то понимаешь, что не недоступному гению чистой красоты адресовались эти письма. В них можно уловить лишь отголосок горячей, земной влюбленности.

Когда год спустя Пушкин вернулся из ссылки, Анна Керн уже разошлась с мужем и жила у своих родных. Поэт часто встречался с ней в светских гостиных, но отношение к бывшей возлюбленной резко изменилось. Ни об одной женщине он так грубо не отзывался в письмах к друзьям, как о Керн. Сделал он это дважды. Раз назвал ее вавилонской блудницей, другой раз с неповторимым цинизмом упомянул о своей встрече с ней. То, что Керн после него увлеклась Александром Вульфом, имела любовные связи с Илличевским, с братом поэта Левушкой, с Соболевским, не могло Пушкина особенно удивить. И все же эта не в меру доступная женщина чем-то его задела. Возможно, оскорбила эстетическое чувство этого «аристократа в любви», как называл поэта проницательный Вяземский. Но, как бы там ни было, опьяняющая красота Керн озарила поэта пусть мгновенной, но творческой иллюзией. И несмотря на грубые слова, брошенные в письмах к приятелям, он сохранил к Керн добродушное, благожелательное отношение.

Ссылка Пушкина в Михайловском закончилась со смертью Александра I. В конце 1825 г. он появился в Москве, где его приняли с распростертыми объятиями. Московские девицы наперебой старались привлечь его внимание, хозяйки салонов засыпали приглашениями. Москвичи острили: «Счастливая Москва сначала короновала царя, теперь коронует Пушкина». Поэт откровенно наслаждался славой и веселился, как в юности. Ему нравилось все — бесконечные балы, гуляния, буйные холостяцкие кутежи, встречи со старыми друзьями, новые знакомства, ухаживания за барышнями. Надо сказать, что Москва издавна славилась красавицами. Она была своеобразной ярмаркой невест, куда из всех дворянских имений их свозили потанцевать, повеселиться, а главное, найти жениха. Не случайно Пушкин повез свою любимую героиню Татьяну в Москву, когда решил выдать замуж. Он и сам в Москве поддался общему настроению и почувствовал себя женихом. Его потянуло к любви открытой и прочной, захотелось иметь свой семейный очаг. И потому в толпе хорошеньких юных девушек он стал присматривать себе невесту.

Череду юных красавиц, чьи имена сохранились только потому, что Пушкин отметил их своим вниманием, открыла маленькая чернокудрая и черноглазая, похожая на фарфоровую статуэтку, Софи Пушкина, дальняя родственница поэта. Но из этого сватовства ничего не вышло. «Малютка Пушкина предпочла крошку Панина», — острили в Москве.

Правда, Пушкин особенно не горевал. Чувства и впечатления более высокого порядка заслонили это случайное знакомство. Он познакомился с семьей Ушаковых, где были две хорошенькие дочки. Сначала поэт ухаживал за младшей Елизаветой, потом влюбился в Екатерину. Сестры частенько подразнивали Пушкина за его влюбчивость и волокитство. А тот и не думал оправдываться. Напротив, однажды под аккомпанемент итальянских арий, которые пела одна из сестер, он вписал в альбом Екатерины 27 женских имен. Теперь эти три странички именуются «Донжуанским списком Пушкина». Фамилий нет. Только имена, над которыми не одно поколение пушкинистов ломает голову. К примеру, так достоверно и неизвестно, кто скрывается под загадочными инициалами N. N.

Список начинается и заканчивается Натальей. В первой из них угадывают крепостную актрису, в которую был влюблен Пушкин еще будучи лицеистом. Последней может быть Наталья Гончарова, так как список составлен в конце 1826 г., уже после знакомства с ней. Есть две Екатерины, вероятно, Карамзина и Орлова. Есть Авдотья. В ней нетрудно узнать княгиню Голицину. Есть кишиневские красавицы Калипсо и Пульхерия. Есть голубоглазая тригорская соседка Евпраксия. Пушкин так разошелся, что даже Элизу вписал, хотя это, скорее, не графиня Элиза Воронцова, а Элиза Хитрово, над которой поэт в первый год их знакомства не прочь был посмеяться.

С Екатериной Ушаковой у Пушкина дело почти дошло до свадьбы, но что-то не сложилось. Хотя она любила поэта гораздо сильнее, чем он думал. Только после его смерти она вышла замуж за помещика Д. М. Наумова. Муж так ревновал ее к памяти поэта, что даже уничтожил принадлежавшие ей два альбома, полные записей и рисунков Пушкина. Но до писем так и не добрался. Их уничтожила сама Екатерина. Умирая, она велела своей замужней дочери принести шкатулку, где эти письма хранились, и, несмотря на все ее просьбы, сожгла их. «Мы горячо любили друг друга, — сказала она, — пусть тайна любви умрет вместе с нами».

Проверить точность этих слов трудно. А поверить вполне можно.

На следующий год в Петербурге молва объявила Пушкина женихом Анеты Олениной, дочери президента Академии художеств А. Н. Оленина. Юная красавица, фрейлина двух императриц, она имела успех в придворных спектаклях как актриса и певица. Сам М. Глинка был ее учителем пения. Увы, и этот роман закончился ничем, если не считать стихов. Уезжая в 1829 г. на Кавказ, Пушкин написал в альбом Олениной одно из лучших своих лирических стихотворений: «Я вас любил…»

Очаровательная Анет через несколько лет вышла замуж за одного вельможу, была примерной женой, матерью, бабушкой, но счастья испытала мало. Ее внучка, издавшая через сто лет листки из бабушкиного дневника, писала: «Все, что относилось к памяти Пушкина, бабушка хранила с особой нежностью…»

Кроме Олениной, еще одна женщина увлекла Пушкина в то время — графиня Аграфена Закревская, жена генерал-адъютанта и министра внутренних дел, покорявшая многочисленных любовников своей страстностью. Достаточно опытный в любви, поэт был просто поражен ее «страстями безумными и мятежными».

Были у Пушкина среди женщин и верные, преданные друзья. Он вообще умел иногда обращать мимолетное любовное чувство в надежную длительную дружбу. В свои отношения с приятельницами поэт вносил отблеск рыцарской преданности, которую можно было принять за легкую влюбленность. С вдовой историка Карамзина Екатериной Андреевной он был почтительно ласков. С ее дочерью, княгиней Мещерской, вел себя как веселый товарищ. П. А. Осипову подкупал откровенностью и родственной теплотой. С Элизой Хитрово, дочерью фельдмаршала Голенищева-Кутузова, капризничал, как избалованная женщина, но именно с ней охотно делился волновавшими его политическими событиями.

Элиза Хитрово была на шестнадцать лет старше Пушкина. Особой красотой не блистала, правда, гордилась своими белоснежными плечами и любила выставлять их напоказ, за что насмешливые друзья Пушкин и Вяземский прозвали ее Элизой Голенькой. Хитрово подкупала Пушкина своей деятельной добротой, искренностью, но часто пугала бурным проявлением чувств. Одно время она была открыто влюблена в него. Мимолетная связь, полная такой страстной нежности с ее стороны и шутливой небрежности с его, перешла затем в прочную дружбу. Пушкин не очень церемонился с Хитрово, но она была предана ему восторженно и вдохновенно, терпеливо снося все его причуды.

Свою будущую жену, Наталью Гончарову, Пушкин впервые увидел весной 1828 г. в танцклассе знаменитого учителя танцев Иогеля в толпе юных барышень. И сразу признал в ней свою суженую. «Красота ее меня поразила», — писал он, добиваясь руки Натали. У Натальи Николаевны были классически правильные черты. Только глаза поставлены слишком близко и один глаз слегка косил, что придавало ей чуть лукавое выражение (поэтому в разговоре с друзьями Пушкин иногда называл ее «моя косая Мадонна»). Высокая, великолепно сложенная, с широкими покатыми плечами и осиной талией, она двигалась с плавной грацией. А величественная походка и мягкий голос дополняли ее красоту.

Три года Пушкин упорно добивался руки Натали. Ее мать, Наталья Ивановна Гончарова, не отличалась мягким нравом. Дети и муж, Николай Афанасьевич Гончаров, трепетали перед ней. Три сестры Гончаровы страдали как от самодурства матери, так и от причуд дедушки, Афанасия Гончарова, промотавшего все состояние семьи. Когда девочек начали вывозить в свет, мать даже не хотела тратиться на наряды. Несчастные юные красавицы выезжали в старых, несвежих платьях и в сношенных бальных туфлях, на которых дырки замазывались мелом. Наталья Ивановна мечтала поскорее выдать дочерей замуж, но ее взбалмошный характер отпугивал женихов. Пушкин оказался первым серьезным претендентом на руку Натали. Но даже с ним Гончарова-мать несколько раз так ссорилась, что казалось, свадьбе не бывать. Тем не менее в мае 1830 г. состоялось формальное обручение. Чувства жениха Пушкин тогда же описал в небольшом черновом наброске, который начинается словами: «Участь моя решена. Я женюсь…», помеченном как перевод с французского. Это даже не рассказ об обручении двух влюбленных, а юмористическое описание сделки между женихом и родителями безропотной невесты.

18 февраля 1831 г. Пушкин обвенчался с Натальей Гончаровой. Через несколько дней после свадьбы поэт писал Плетневу: «Я женат — и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется, я переродился». Вся его прежняя бурная любовная жизнь померкла перед счастьем открытой любви, перед сладостью обладания юной женой, которую природа наградила не только редкостной красотой, но и большой силой женского обаяния. В его донжуанском списке это была самая трудная, самая блестящая и самая радостная победа.

К третьему году семейной жизни Пушкина его жена из робкой девочки превратилась в одну из первых красавиц Петербурга. Сначала это тешило Пушкина, которому нравился «и блеск, и шум, и говор балов». И он только изредка ласково бранил ее за чрезмерное увлечение балами. И хотя Пушкин сам восхищался величественной красотой своей жены, тем не менее он нередко ревновал и завидовал тем, у кого «жены не красавицы, не ангелы прелести».

Наталья Николаевна тоже была ревнива. Молчаливая, всегда сдержанная на людях, дома она могла быть и вспыльчивой, и резкой до грубости. Не только мужа, но и его друзей в гневе обзывала дураками. Устраивая сцены ревности, Мадонна не только ножкой топала, но не гнушалась более решительными жестами. Как-то раз она даже дала своей маленькой ручкой внушительную пощечину своему мужу за то, что, по ее мнению, он на балу за кем-то усердно ухаживал. В письмах к жене Пушкин постоянно оправдывался, отшучивался от ее подозрений. Ревность «женки» забавляла и тешила его мужское самолюбие. Но она никогда не доходила до такого трагизма, до какого дошла ревность самого поэта.

К осени 1836 г., когда весь высший свет Петербурга дружно обсуждал небылицы о романе Натали с пустым франтом Жоржем Дантесом, ей исполнилось 24 года. За шесть лет замужества она родила четырех детей, но красота ее нисколько не померкла. Она была из тех редких женщин, которые с рождением каждого ребенка только хорошеют. Сочетание красоты, кокетства и чистоты только усиливало ее неотразимость. Но при всем своем кокетстве Наталья Николаевна умела держать поклонников на расстоянии. Красота, да еще такая ослепительная, сама по себе соблазн и на соблазны провоцирует. Но молодая Пушкина среди шумных светских успехов сумела сохранить свою репутацию незапятнанной. Жорж Дантес два года на глазах у всех упорно и открыто увивался за ней. Многие наблюдали за этой красивой парой, одни с тревогой, другие со злорадным любопытством. Кстати сказать, Дантес был, по сути, единственным обожателем прекрасной Натали, которого всерьез можно было рассматривать в качестве ее возможного любовника.

Роковая дуэль, состоявшаяся 27 января 1837 г. и приведшая к смерти поэта, была вызвана не только ревностью, но и отвращением к грязным намекам и сплетням о его семейной жизни, распространяемым петербургскими злопыхателями. До самого конца Пушкин ни разу не упрекнул свою жену за ее поведение. А ведь от ревнивца трудно было бы ожидать такой сдержанности, тем более что поведение Дантеса давало основания ревновать, не говоря уж о подметных письмах, намекавших на неверность жены.

До сих пор так и неизвестно, была ли Наталья Николаевна влюблена в Дантеса, или только играла. Более того, мы не можем утверждать, что жена, из-за которой пошел на смертельный поединок Пушкин, все еще оставалась для него единственной, незаменимой женщиной, как в первые годы женитьбы. Но с полной уверенностью можно сказать, что своему кодексу чести Пушкин остался верен до конца. Вместе с ним ушла тайна огромной любви и преданности женщине, которая увенчала достойный любовный список гениального поэта и великого жизнелюбца.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.