2

2

— Почему ты все-таки ушла из БДТ, Наташа?.. — спросил автор артистку Данилову двадцать лет спустя на премьерном банкете.

Может быть, автору не следовало задавать столь прямого вопроса, но он уже прозвучал, и теперь некуда было деваться, как только слушать ее монолог, вникая в судьбу еще одной отщепенки и понимая, что на оставленной родине могут думать об этом иначе. Наташа говорила не задумываясь, как будто давно готовила ответ, и Р. позавидовал трезвости ее мысли. В отличие от него она с собой не спорила, и ей не мешали незримые оппоненты.

«Есть только два ухода, — думал Р. — Один — в незнакомую жизнь, другой — в смерть, но оба связаны с неизвестностью и требуют правды и силы. Рано или поздно это предстоит всем, и каждый уход похож на выпускной экзамен: там, за чертой, — свобода…»

В автобусе ее снова поздравляли и предлагали саке, а Наташа опять врубала «Three days», и Анни Ленокс находила все новые краски. Беззвучно работал мощный «кондишн», и Наташа отчаянно простудилась в дороге, а в «Истории лошади», куда ее ввели молодой кобылкой, нужно было хорошо петь под требовательным взглядом нашего Маэстро.

Кавалькада подошла к парадному причалу «Hotel Osaka Grand» в 18 часов 50 минут, изучив все повороты, капризы и прогибы могучего хайвея Токио — Осака за девять с половиной часов.

Расселение прошло безболезненно, так как на погонах отеля было на две, а то и на три звезды больше, чем у «Сателлита». Лидеров поместили в шестом этаже, и Сене достался дивный номер под цифрой 621, а артиста Р., помня его токийскую эскападу, приподняли на этаж выше…

Пока чемоданы вносили в холл и шла раздача ключей, к Олегу Басилашвили незаметно подплыл заместитель нашего продюсера и сказал:

— Дорогой Орег Варерьянович! Я знаю, у васе сегодня с днем рождения, приграшаю васе в ресторан!..

Заместитель был подшофе, а рядом стоял Миша Волков.

— Спасибо, — сказал Олег, — вот у моего товарища Михаила Давидовича тоже день рождения!.. Мы родились в один день.

Поддатый заместитель повернулся к Мише:

— Михаил Давидович, поздравляю васе и приграшаю тозе в ресторан!..

Читателю может показаться, что неуклюжий автор выдумывает бесконечные и совпадающие с японскими гастролями дни рождения для собственного удобства и украшения бедного сюжета. Но это — не более чем случайная правда, возьмите «Театральную энциклопедию» и убедитесь. И хотя на эти страницы выходит далеко не вся подноготная героев, и далеко не все детали общежития предаются праздной огласке, как отказать себе и читателю в утешительных радостях календарно узаконенных застолий?..

Имя заместителя нашего продюсера, к сожалению, забылось, но щедрость его была оценена, и, не привлекая к себе коллективного внимания, советско-японское трио вошло под сень ресторанных пальм.

Мгновенный официант раскрыл перед ними туманные карты.

— Что вы хотите? — спросил Олега кутящий заместитель, а Олег с той же щедростью переадресовал вопрос Мише. И тут, вспомнив актерскую молодость и киевский ТЮЗ, Волков с некоторым вызовом сказал:

— Хочу котлету по-киевски!..

— Вот это да, — сказал Басилашвили. — Красивый заказ!.. А что?.. Я бы тоже не отказался от котлеты по-киевски!..

Услышав перевод, официант сделал короткую паузу, но заместитель, повысив голос, добавил русского матерка, на столе мигом появилась смирновская водка, и господа артисты выпили за свое здоровье. Самым удивительным было то, что котлеты по-киевски, приготовленные в лучших традициях украинской кухни, тоже появились очень скоро. И тут Миша сплоховал, не учтя с дорожной голодухи характера блюда: едва туповатый нож пробил плотное тельце куриной торпеды, как ароматный жир стрельнул в его гордую грудь. Это была расплата за попытку избежать коллективного праздника: народ ждал, и с именинников причиталось…

Не успел Р. распаковать предметы первой необходимости и привести в порядок бренное тело, как в боковую, не замеченную им прежде дверь раздался стук. Р. повернул ручку и, открыв легкую створку на себя, встал лицом к лицу с Г.И. Сухановым. Оказалось, что их номера не просто соседние, но сообщающиеся и помимо сепаратного выхода в коридор снабжены, одна в одну, двумя дверцами в смежной стене, так что каждый из проживающих был волен запереть или отпереть тайный лаз к ближайшему соседу.

Директор оказался при галстуке и в светло-бежевом костюме, ему предстоял наблюдательный выезд в зал «Осака-Косэйнэнкин Кайкан», где скоро должна была начаться разгрузка декораций, костюмов и реквизита, а через два дня — пойти спектакли. Геннадий Иванович, или, как его называли некоторые, Геня, вошел к Р. с предложением объединить усилия для производства летучего ужина.

— Хотелось бы какого-нибудь супчика, — беспомощно сказал он. Очевидно, сосед нуждался в бытовой поддержке, а Р. — в партийном пригляде.

В отличие от «Сателлита» «Отель Осака Гранд» обладал большим набором услуг, была даже электроплитка с инструкцией, но раскочегаривалась она невообразимо долго, и где-то между десятью и половиной одиннадцатого вечера 26 сентября 1983 года у соседа было время доверительно поведать Р. одну печальную историю…

Великий русский артист Юрий Михайлович Юрьев большую часть жизни проработал в Александрийском театре, но в момент создания Больдрамте оказался одним из его основателей и с октября 1918 года вплоть до скандального разрыва в конце 1920-го служил именно в нем.

В последние годы своей славной жизни Юрий Михайлович был ужасно одинок. Правда, в его большой двухэтажной квартире на Петроградской стороне обитали две женщины, почитавшие хозяина чуть ли не за Бога и бравшие на себя все домашние заботы. Но женщины не шли у Юрьева в серьезный счет, а близкий ему по духу друг и внучатый племянник Виктор Ялмарович фон Армфельд отбывал срок в ГУЛАГе.

Суханов предположил, что оснований для ареста фон Армфельда у чекистов было несколько: служба офицером царского флота, посещения шведского консульства (в нем текла частица шведской крови) и, наконец, неуместная близость к дальнему родственнику…

После злополучного октября 1917 года морской офицер Виктор фон Армфельд вспомнил о своем певческом голосе и стал искать новой карьеры. Солист Малого оперного, потом — Театра оперетты, он брал посильные ноты и честно трудился до тех пор, пока очередная волна большевистских репрессий не вымыла его из Ленинграда. И Юрьев остался один.

Истосковавшись по другу и будучи не в силах более сносить жестокую разлуку, слабеющий рыцарь Мельпомены решился на отчаянный по тем временам поступок. Он написал заявление в Ленинградское управление госбезопасности, прося отпустить на волю единственного родственника, дабы осужденный фон Армфельд мог скрасить его последние дни.

И случилось чудо: через некоторое время после подачи прошения перед Юрьевым предстал изнуренный человек безо всяких видов на жительство, однако сияющий и счастливо обнадеженный невероятной встречей. В огромную квартиру, заполненную антикварной мебелью, музейной живописью и скульптурой, вернулась радостная идиллия…

Впрочем, казавшаяся современникам безумной, просьба Юрьева была совершенно в его характере. Юрий Михайлович не сгибался даже перед Сталиным. Как рассказывал потрясенный Н.К. Черкасов, на одном из правительственных приемов Хозяин с курящейся трубкой подошел к курящему сигару Юрьеву и спросил:

— Как собираетесь провести отпуск?.. Поедете в санаторию?..

— Нет, — ответил гость, — я — в свою деревню. Мне вернули дом, и я отдыхаю у себя. Мои крестьяне очень меня любят.

И Сталин понимающе покивал головой, он тоже высоко ценил преимущества крепостного права. А Юрьев никогда и ни от кого не скрывал, что ведет свой род через бояр Юрьевых от самого князя Рюрика…

Между старыми александрийцами ходила легенда о пылком романе молодого Юрьева и дочери М.Н. Ермоловой, соединению с которой помешал ее отец, знаменитый московский адвокат. С этого-то драматического момента Юрий Михайлович перестал интересоваться женщинами и переехал из Москвы в Петербург. С годами незабываемая любовь перешла в дружбу, и говорят, что, бывая в Москве, Юрьев даже останавливался в ее доме…

Со дня возвращения Виктора фон Армфельда прошло около двух лет. Юрьев завещал свое наследство ему, и наступил день, когда великий артист мирно опочил на руках своего друга, а горько плачущий друг, или, если хотите, внучатый племянник, благодарно закрыл его блистательные глаза.

Это произошло 13 марта 1948 года…

Едва провожающие вернулись с бывшего Тихвинского кладбища Александро-Невской лавры и расположились за столом, поминая великого артиста, к дому подкатил ретивый воронок, и прямо на глазах у театральной общественности города деловитые чекисты подхватили фон Армфельда под белые руки и увезли досиживать срок. Имели хождение и другие версии, согласно которым фон Армфельда брали не из-за стола, а прямо из прихожей или еще во дворе, пересадив из машины в машину…

Таким образом, наследство Юрьева отошло советскому государству, а его домовые женщины, о которых Юрий Михайлович просил позаботиться Виктора Ялмаровича, остались без крыши над головой.

— Конечно, — говорила няня, — если б не посадили Армфельда, мы были б устроены, а так — остались на бобах…

Между тем в знаменитую квартиру вселился сын сталинского наркома Ворошилова, о котором «плохо не говорили», и до александрийцев дошел слух, что юрьевскую няньку он вскоре взял к себе…

Конец внучатого племянника был печален. По освобождении из ГУЛАГа фон Армфельда не пустили в Ленинград. Как лишенец он был вынужден прозябать где-то на сто первом километре в безвестности, убожестве и грязи. Правда, чуть позже бывшему сидельцу удалось выхлопотать разрешение на выезд в субтропический Сухум, но вскоре там он и умер, добитый последним одиночеством и беспощадным параличом…

В ожидании супа выяснилось, что Суханов знает эту историю не понаслышке, ибо, служа с фон Армфельдом на одной музыкальной сцене, оказался вхож в дом великого артиста и посещал его не единожды. Там, на Каменноостровском, в присутствии моего рассказчика погибающий от скоротечного рака Юрий Михайлович выкурил свою последнюю сигару…

Был наш директор и на похоронах, когда оказался переполнен не только зал Александринки, но и весь Екатерининский сквер перед театром, а председатель горисполкома, обращаясь к великому покойнику на «ты», сказал: «Дорогой Михаил Юрьевич». Зал вздрогнул и зароптал, но деятель не смутился и, повернувшись лицом к усопшему, повторил:

— Спи спокойно, дорогой Михаил Юрьевич.

Трагедия превращалась в фарс, но если вспомнить, что Юрий Михайлович много лет играл Арбенина в «Маскараде» Михаила Юрьевича Лермонтова, гробовую оговорку можно считать неслучайной…

Не знаю, почему Геннадий Иванович для первого вечера в Осаке выбрал именно эту историю, но он не ошибся: сюжет произвел сильное впечатление на артиста Р. и врезался в его слабую память…

— Прекрасный суп, просто прекрасный! — пропел Суханов, сделав первый глоток, и с ловкостью фокусника опрокинул кружку на свои бежевые брюки. Заметно пострадал от гастрольного супа и светлый ворсистый ковер.

За что был наказан наш незлобивый директор?.. Хотелось надеяться, что не за дружбу с бедным Виктором фон Армфельдом…

Не сгибая колен, Геннадий Иванович осторожно пошел к себе.

— Вы не обожглись? — спросил ошеломленную спину артист Р.

— Нет, ничего, — с кротким достоинством ответила спина.

Ситуация осложнялась тем, что весь гардероб Гени был заперт в одном из грузовых контейнеров и в это время медленно парковался у зала «Осака-Косэйнэнкин Кайкан». Р. полез в свои закрома, но выбор был невелик, и опечаленному директору пришлось довольствоваться домашними и, безусловно, тесными штанами…

Но это еще что… Знаете ли вы, например, чем закончилось посещение знаменитого берлинского зоопарка артистом Кузнецовым?.. Ах, нет?!

В одно из гастрольных воскресений вместе с артистами Копеляном и Солововым Сева пошел в местный зоопарк. Он хорошо подготовился и так же, как Суханов в незабвенной Осаке, выступил в новом светлом костюме. Предварительно пообедали и выпили темного пива…

Осмотрев тех зверей, каких им хотелось, и сравнив их с теми знакомыми, кто оказался достоин сравнения, господа артисты оказались у клетки уссурийских тигров, на которой висела свежая табличка на чужом языке. Русскоговорящий зритель перевел: тигрица Занда больна и близко к ней подходить нельзя. Но Сева не мог упустить своего шанса. Он отважно приблизился к клетке и стал вызывать скрывшуюся в будке красавицу на желанное свиданье. Немного помедлив, Занда вышла наружу, приблизилась к зовущему и, величественно развернувшись, ударила ему в лоб мощной струей горячей, изобилующей эритроцитами тигриной мочи…

Стоит ли говорить, в каком виде оказался новый импортный костюм?.. Стоит ли объяснять, как катались у клетки избежавшие помывки коллеги?.. Трудно ли догадаться, что с этого дня Всеволода Анатольевича стали называть артист Кузнецов-Уссурийский …

Ну что за отрава это сочинительство?! Откуда тебе, например, знать, как звали тигрицу в берлинском зоопарке, если сам в него не ходил?.. Неоткуда, право, неоткуда… Тем более что нет и полной уверенности в том, берлинский это был зоопарк или, скажем, ташкентский… Если вообще не тифлисский… Так нет же, берешь и с размаху обзываешь бедное животное Зандой, а через минуту уверен, что другого имени у нее и быть не могло!..

Говорю вам: сочинительство — отрава, ей-ей!..

Но, с другой стороны, не может быть, чтобы у конкретного хищника, поставленного на довольствие в одном из столичных зоопарков, не было своей клички. Какая-нибудь да была, тогда почему не Занда?..

Скажу больше: автор не убежден, что в эпизоде участвовали Копелян и Соловов. Ну и что?.. Разве они не могли сходить в зоопарк в свободное от работы время вместе с Кузнецовым?.. Или, скажем, откупорить шампанского бутылку в жарком кабачке, отчего содержимое любезного сосуда взбеленилось и освистало новенький костюм Ефима Захаровича?.. Или Юры?.. Или все-таки опять самого Севы?.. А Копелян, со свойственной ему смешливостью, снова хохотал, как мальчишка, на весь кабачок?..

Факт испаряется, а анекдот жив. Вот почему спешит лихорадочный сочинитель, швыряя в один котел все, что коснулось его поврежденного слуха и чудом задержалось в смертной памяти. Простите его, господа, ведь он ради вас старается, ей-богу, не только для себя!..

Ну да, и ради них всех, конечно, хотя некоторым героям может показаться, что лучше не надо и они обошлись бы. Прежде и самому автору так казалось, но при дальнейшем внимательном рассмотрении вышло, что это была очередная грубая его ошибка…

Вечером следующего дня по завершении экскурсии (город Осака — «Большой холм» — создан в 1534 году, 3 млн 200 тыс. населения, подробнее — в путеводителях и энциклопедиях) артист Р. и артист С., то есть Стржельчик, пили чай с запасным медовым пряником и говорили о превратностях жизни. Понизив трубный голос, так как в непосредственной близости, как помним, обнаружился директор Суханов, Владислав Игнатьевич приводил аргументы, говорящие в пользу его перехода в Малый театр и переезда из Ленинграда в Москву. Символическая тема возникала всякий раз, когда по отношению к нему совершалась какая-нибудь несправедливость или обнаруживалась недооценка его дарования и заслуг.

Такая ситуация должна быть признана на русском театре типической и неизбежной, потому что дарования и заслуги, как мы понимаем, наличествуют у всех без исключения, тогда как оценивать и вознаграждать их берется горстка демагогов, пекущихся якобы о театре в целом.

Но может ли восемнадцатый должностной разряд даже и с «губернаторской надбавкой» или девальвированное местными интригами звание дать представление о масштабе дарования и заслуг артиста А., например?.. Или артиста Б., тем более?.. Даже смешно!..

Что же говорить о тружениках шестнадцатого или четырнадцатого разрядов, или, как их называли прежде, артистах второй категории? Спросите каждого члена любой труппы, ценят ли его дарование и заслуги так, как он заслуживает, и он завоет, как Призрак из «Гамлета»: «О ужас, ужас, ужас!..»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.