IV

IV

Да, да, Петр Степанович начал укладывать вещи и сегодня вечерним поездом уедет служить в Задонецк, уездный городок, где учился в реальном училище, а потом и учительствовал одно время. Укладывая вещи, Петр Степанович напевал:

Смело мы в бой пойдем

За власть советов!

И, как один, пропьем

Мы кровь кадетов!

Одновременно с Петром Степановичем ехал на работу старшим агрономом в тот же город и Иван Григорьевич Жгутик, украинский националист, участвовавший активно в бандах Симона Петлюры, но как-то легализовавшийся при советском строе.

В Райсельхозсоюзе правление нашло Петра Степановича больше подходящим для службы по хозяйственной линии, и ему поручили заведовать паршивеньким совхозом, который назывался культурно-семенным хозяйством. Что касается Ивана Григорьевича, то его сразу назначили агрономом союза. Жалованья положили для Петра Степановича шесть пудов ржи, а Ивану Григорьевичу восемь пудов ржи в месяц.

Культурно-семенное хозяйство было маленьким, всего на 50–60 десятин, и цель его – выводить сортовые огородные семена, в ограниченном количестве – полевые культуры, а самое главное, – культивировать и выращивать плодовые деревья для раздачи сельскохозяйственным товариществам уезда.

Петр Степанович приехал в культурно-семенное хозяйство и застал его примерно в таком состоянии.

В центре усадьбы стоял большой деревянный дом, в каких раньше жили захудалые помещики; окна в нем были забиты парниковыми рамами без стекол, и воробьи, весело чирикая, проскакивали в дырки рам с пушком в клюве, часть их пролетала под заржавленную крышу, в остатки водосточных труб и, очевидно, была занята помещением гнезд. Рядом с домом, направо и налево, стояли полуразрушенные деревянные амбары, с ободранными цинковыми листами. Листы же были сорваны населением, скорее всего, для поделки самогонных кубов. Во флигеле, что стоит в стороне, вероятно, кто-то живет: крыша подправлена, окна заставлены и на пороге белеет свежая доска, вставленная недавно хозяйской рукой. Через дорогу, в другом дворе, растянулась воловня, тоже полуразвалившаяся, и возле нее стояли над корытом четыре чесоточных лошади, лежало шесть серых волов, но настолько худых, что трудно было предполагать в них силу самостоятельно подняться. В общем, усадьба носила полный отпечаток всех тех ураганов, какие прошли через нее за то бурное революционное время. А голодовка двадцать первого года усугубила печать настолько, что хозяйство, которым Петру Степановичу предстояло заведовать, могло наводить одно лишь уныние. Только густые заросли вишняка, старых груш и яблонь да пирамидальные тополи немного освежали вид и веселили глаз.

Первое, на что обратил внимание Петр Степанович, еще только подъезжая к усадьбе, были коровы, которые ходили по плодовому питомнику и объедали молодые веточки. Чувствуя себя хозяином питомника, Петр Степанович не вытерпел, соскочил с тарантаса и сам выгнал скот из питомника, выругав пастухов.

Как только Петр Степанович въехал во двор усадьбы и вылез из тарантаса, его окружили три собаки, и одна из них ухитрилась вырвать кусок штанины нового заведующего. Подбежали два человека, отогнали собаки весело Петру Степановичу заулыбались, будто бы это явился не Петр Степанович, а родной отец. Но Петр Степанович был занят порванной штаниной и не заметил даже, поздоровался ли он с людьми или нет.

Улыбающимися людьми были два молодых человека: Григорий Васильевич Кузнецов и Николай Захарьевич Жовтобрюх. Оба они, как впоследствии выяснилось, окончили низшую садовую школу в прошлом году, и первый, Григорий Васильевич, с добродушным лицом и с белокуренькими, мышачьим хвостиком, усами, заменял пока что заведующего культурно-семенным хозяйством, а второй, Николай Захарьевич, с черными, пронырливыми глазками, с бритой физиономией, выполнял обязанности ключника.

– Так это у вас тут культурно-семенное хозяйство? – насмешливо спросил Петр Степанович, садясь на крылечке флигеля. – Лошади у вас нельзя сказать, чтобы были культурно-семенными; волы тоже видать тово…

– Заштопались окончательно, – весело, как будто даже радуясь, сказал Григорий Васильевич.

– Питомник, я там видел проездом, тоже не особенно культурно-семенной, коровы там что-то его очень рано окулируют. Что же у вас тут интересного есть? – продолжал Петр Степанович, подперев в раздумье голову рукой, поставив локоть на колено.

– Ну, ото, четыре лошади есть, шесть волов есть, свинья поросная есть, – начал информировать Григорий Васильевич весело. – Ну, еще есть семена на посев, а бугай племенной вчера богу душу отдал; овса немного уже посеяли, а сегодня не сеем, бо воскресенье. Посеяли полдесятины дичков, яблонь и груш, еще с осени. Ну, еще что там… плуги есть, сеялки есть. Все есть, только корма скоту нет: крышами кормим, – пояснил Григорий Васильевич.

Из флигеля вышел дед Демид, подошел к группе, поздоровался, покашлял и сел невдалеке от Петра Степановича.

– А вы, дедушка, какие обязанности здесь выполняете? – обратился к деду Демиду Петр Степанович, вынимая портсигар и закуривая папиросу из развесного безакцизного табаку.

– Плотничаю, – ответил дед. – Вот довели сукины дети, коммунисты, видишь до чего? – показал он на лошадей, а потом на скелет крыш. – Царя скинули, бога, говорят, нетути, голодом, босята, мучают! Може вы и сами с этих супчиков будете, а я раскудахтался?

– Нет, я не коммунист, – как-то гордо заявил Петр Степанович, но без комментариев, так как в своих суждениях надо быть осторожным.

– Н-да… – протянул дед, – церкви грабят, жен своих прогоняют, на гимназистках женятся: запановали… Вот как придет великий князь наш, Николай Спиридонович, то он, наш батюшка, покажет им! Он им насыпет перцу на хвост, даст стосунчика, и… полетит эта сволота.

– Вы, все-таки, дедушка будьте осторожны, а то теперь стены слушают, – предупредил деда Демида Петр Степанович.

– Ничего не будет… моих два сына в коммунистах! Безбожники, сукины сыны! Забыли отца, мать… Воруют народное добро, батькам шиш! Мол, на черта вы теперь нужны!

Так мирно беседа проходила еще часа два, пока оба молодых человека рассказывали Петру Степановичу свои взгляды на большевистскую власть, да и торопиться было некуда: сегодня воскресенье, и работа не производилась. Выяснилось из разговора, что оба молодых человека таких же точек зрения, как и дед Демид, а когда к вечеру пришел ночной сторож, Макар, бывший из городовых, и еще два рабочих от скота, Фанасий и Митро, и когда Петр Степанович познакомился со всем этим штатом, а он это и был весь налицо, когда Макар, Фанасий и Митро тоже проговорились и выругали несколько раз власти, то Петр Степанович сразу сориентировался в своем положении и наметил план своих дальнейших действий. Что ни говори, а теперь он был уже не студент, который может все критиковать, а в некотором роде начальник, это – совсем другое.

С понедельника Петр Степанович начал уже хозяйствовать – и, несмотря на неопределенность своих политических взглядов, довольно-таки успешно. Он собственноручно вылечил чесотку у лошадей, ухитрился за счет будущего урожая достать скоту корма и нанять плотников для ремонта дома и крыши на амбарах, обгородил питомник колючей проволокой и через два месяца привел усадьбу в образцовый порядок. В поле и в саду тоже появились признаки хозяйского глаза: питомник, хотя и застарелый и загрызенный коровами, Петр Степанович подчистил, оставил при ветке хорошую свежую почку, от которой ожидал веточки на каждом изувеченном коровами деревце, навел правильные линии границ между культурами, привел в восхитительный вид шкалу дичков (яблонь и груш), и Петру Степановичу присвоили в райсельхозсоюзе название «хорошего хозяина».

Петр Степанович заслужил это звание: он при поездках никогда не гонял лошадей, ездил трусцой, завел порядок на конюшне, чтобы Макар запрягал хорошо лошадей, хорошо их чистил, следил за выдачей овса, сам лично дежурил в сарае, когда опоросится свинья, чтобы предупредить несчастье, ночью проверял сторожа, требовал от деда Демида, чтобы он, кроме ругни по адресу большевиков, приносил бы хозяйству пользу, что деду Демиду очень не понравилось.

Сначала штат поартачился, даже жаловались на Петра Степановича в только что организованный в городе союз, но увидели, что из этого ничего не будет и что надо подчиниться воле Петра Степановича. У Петра Степановича появились свои собственные девизы: например, если, что начинать делать, то делать не как-нибудь, а основательно; если задумал что-либо провести в жизнь, то проводи немедленно, не откладывая в далекий ящик; если назначил определенное время для поездки куда-нибудь, никогда не ленись подняться с постели, хотя бы это было и в двенадцать часов ночи.

Упорство в Петре Степановиче появилось прямо таки поразительное! В революцию, как вам известно, попривыкали ездить через луг, где ездить не полагается, рубить посадки в совхозах, пасти скот в запрещенных местах, а в случае приезда заведующего – грозили убить, выкрадывали двери из возовни, выкапывали ночью вику с овсом на зеленый корм, и так далее. Петр Степанович начал проводить в жизнь мероприятия, чтобы число таких анархических явлений с каждым днем уменьшалось.

Когда об этих мероприятиях узнавали в райсельхозсоюзе, то с удивлением Петра Степановича расспрашивали:

– Как вам удалось это провести в жизнь? Ведь вот т. Козапалов настолько хитер, и то ему не удалось это сделать!

– Видите, – отвечал Петр Степанович, – той или иной мерой можно направить речку в русло по твоему желанию, но необходимы жизненные меры. В сельском хозяйстве много неприятных явлений: дождь идет, когда он тебе не нужен, заморозки появляются во время цветения садов, воры выкрадывают ульи из пасеки, селяне едут практически через посев; все это явления одного порядка. Если вы не досмотрите, и жеребец ночью сорвется в конюшне с привязи, то перегрызет других жеребцов и наделает рикошету. Значит: в конюшне я делаю ответчиком конюха, и жеребец срываться не должен, иначе конюха прогоню со службы; сторож – ответственный за ценность имущества в хозяйстве во время его сторожи; садовник отвечает за плохую окулировку, за неумение вовремя уничтожить гусеницу в саду и т. д. Никогда не надо сердиться на крестьян, когда они ездят, скажем, через луг или посев, – а надо сейчас практически поставить себе задачи: как в данном случае поступить, чтобы локализировать отрицательное явление? Были случаи, когда я выезжал на сходы в деревне и целые речи произносил, что плохо будет, когда мы начнем все ездить по посевам навпростец.

Открылись в Петре Степановиче еще некоторые америки: лучше и дешевле от Петра Степановича никто не купит на ярмарке лошадей; Петр Степанович может выгодно купить стог сена, продать что-нибудь. Такие люди, как Петр Степанович, как оказалось, не могут быть в финансовом затруднении. Петр Степанович хоть из-под земли изыщет средства или найдет этот самый наикратчайший путь, какой целесообразнее всего проведет в том или ином случае.

Петр Степанович по поручению правления приобрел в хозяйство двух племенных жеребцов, двух бычков, купил хряка, и хозяйство начало обслуживать членов товарищества. К лету хозяйство приобрело вид прямо таки замечательно образцовый! Появились экскурсанты, по воскресным и праздничным дням стали приезжать из города барышни, кавалеры, дамы, мужчины и просили у Петра Степановича посмотреть, как произрастают дички, семенная капуста, фасоль-бомба, люцерна, помидоры сладкие и кислые, морковь и т. д. Петр Степанович, если был свободен, очень охотно объяснял, показывал, давал советы.

Часто в хозяйство приходил член правления Дмитрий Петрович Шкодько, у которого непосредственно был в подчинении Петр Степанович. Дмитрий Петрович – беспартийный, а раньше был эсером, по образованию агроном, красивый, умный и отличался своими остротами. Дмитрий Петрович никогда не корчил из себя начальство, а все распоряжения исходили от него в виде советов, приятельских предложений, но почему-то подчиненный чувствовал, что именно так и надо сделать. Дмитрий Петрович приходил в хозяйство и сейчас приступал к какой-нибудь работе: то начинает возиться на пасеке (он был отличным пчеловодом), то садовницким ножом делает обрезы на яблонях или малиннике (он и садоводом был отличным), то занят окулировкой, то начнет выкапывать картофелины, чтобы посмотреть, насколько они выросли. Дмитрий Петрович постоянно чем-нибудь занят. Если, скажем, застанет в хозяйстве Дмитрия Петровича дама, то он будет бренчать на гитаре и во время игры дает свои распоряжения, советы. Мы более жизнерадостного человека и более делового не встречали, как вот Дмитрий Петрович. Если бы Дмитрий Петрович приписался в свое время к коммунистической партии, то был бы наименьше, как наркомом земледелия! По крайней мере, такого мнения был о нем Петр Степанович.

В хозяйство иногда приезжали из ЧК с обыском, с допросами и требовали мешок овса, яблок, груш. Чекисты заставляли запрягать племенных жеребцов, проезжали их до мыла, ругались и грозили, что они разгонят это контрреволюционное гнездо, требовали самогону и хорошего приема; после самогона, когда плохо уже держат ноги, чекисты пробовали стрелять собак, ворон, и один раз подстрелили даже поросенка. Но это же было в 1922 году, когда всякая шваль присосалась к советской власти и ее подрывала, пользуясь своим служебным положением!

1922 год – это год переходный, переломный, когда началось укрепление советской власти, когда, вопреки ожиданиям Петра Степановича, урожай начинал всех радовать, а заводская промышленность тоже стала на путь к прогрессу. Летом 1922 года, как говорят, организм нашей страны пережил тот кризис, когда больной или выздоровеет или умрет. После кризиса дело пошло на улучшение. Это стало заметно: появились машины, стекло, железо, керосин, спички, мануфактура, скот, – правда, в недостаточном количестве, но ведь и этого не было. С 1922 года, с лета, учреждения стали принимать вид учреждений: начали посетители шапки снимать при входе в учреждение, появились вывески «не курить», «не плевать», и даже стало можно наскочить на неприятности, если ввалиться в учреждение, не почистив ног и не бросив на дворе окурка. Всякие преды, завы и секретари уже надевали костюмы, галстуки… Стали бриться два раза в неделю, подстригаться, подчищать ногти, а кое-кто перед службой одеколоном взбрызгивается.

Значит, Петр Степанович, как мы уже упомянули, прослыл хорошим хозяином. А почему? Какие стимулы, так сказать, побуждали к этому Петра Степановича? Советской власти он хотя и сочувствовал, но это, между нами говоря, в официальных анкетах, а на самом деле, мы знаем, ему хотелось такой власти, при которой хорошо было бы жить. Так что отношения к власти не могли служить стимулом, побуждающим Петра Степановича из кожи лезть. Но ведь и против властей он не стал бы переть. Такие люди, как Петр Степанович, не годятся ни для экономического саботажа, ни для шпионства. Для того чтобы быть злостным врагом власти, надо уметь поджигать, убивать, выдавать, хитрить, вообще делать побольше вреда. Петр же Степанович относился к той категории людей, которые слишком уж сильно зависят от сиюминутных обстоятельств и действуют по воле этих обстоятельств. Если, допустим, до него заскочит генерал во двор и будет просить его спрятать от большевиков, что хотят его застрелить, так Петр Степанович его спрячет и не выдаст; а если случится большевику спрятаться у Петра Степановича от генерала, что сейчас только хотел расстрелять большевика, то Петр Степанович спрячет и большевика. А где же принципы? – спросите вы. Мы не знаем. Из-за отсутствия у Петра Степановича принципов мы даже одно время подумывали перестать писать о нем и взять кого-нибудь попринципиальнее, погероичнее, кого любая власть уважает и держит при себе.

Но потом мы подумали: что же Петр Степанович… Он же не один был такой. И нам захотелось разобраться в обстоятельствах, каковые направляли жизнь всех этих Петров Степановичей в великую эпоху, когда тон задавали люди самых высоких принципов. Почему, к примеру, Петр Степанович оказался хорошим хозяином в такое трудное для советской власти время?

Мы думаем, что в данном случае сыграли роль шесть пудов ржи месячного содержания – с одной стороны. Во-вторых, Петра Степановича приняла на службу не советская власть, а правление райсельхозсоюза, которое могло бы уволить его при несоответствии своему назначению. И, в-третьих, у Петра Степановича оказалась от природы такая уж хозяйственная струнка, Петр Степанович был бы таким же отличным хозяином и у помещика, и у Махна, если бы восторжествовала его власть (мы, конечно, ни в коем случае не хотели бы этого, это мы так говорим) и существовали службы, где можно было бы хозяйствовать, и при любой власти Петр Степанович мог быть только хорошим хозяином.

Увидев, что им интересуется правление райсельхозсоюза, Петр Степанович почувствовал под собой твердую почву, в нем стала появляться солидность, уверенность в своих деяниях, авторитетность, и Петр Степанович постепенно стал превращаться в солидного спеца. Григорий Васильевич, Николай Захарьевич, дед Демид, Макар, Фанасий и Митро обязаны были его во всем слушаться, повиноваться его требованиям, выполнять аккуратно поручения. Петр Степанович свой штат не обязывал приходить в контору и слушать его разговоры, но сама жизнь как-то так сделала, что к вечеру все обязательно приходили и слушали то, что говорил Петр Степанович.

На таких вечерних собраниях в конторе Петр Степанович сначала выкладывал свои планы на завтрашний день, благосклонно их менял, если кто-нибудь из присутствующих вносил мотивированные изменения, а дальше, когда наряд составился и был записан в книгу, Петр Степанович начинал говорить на отвлеченные темы. Таким разговором Петр Степанович не преследовал каких-нибудь просветительских там целей, это была его болезнь – разговаривать на философские темы. О чем Петр Степанович только и не говорил на собраниях в конторе! Он говорил о микробах, об атомах, о теории вероятностей, о выборе маточной коровы, об удивительных свойствах пчел и о том, что занимающиеся пчеловодством постоянно облагораживаются; говорено тут было о землетрясениях, о клеточках растительных тканей, о нитробациллах, об арабской лошади и славных производителях – Годольфине-Арабиане, Дариет, о Сметанке. Петр Степанович беседовал и на политические темы: о революции вообще и в частности, о честолюбии революционных деятелей, о диктатуре людей, о том, что еще до сего времени существуют войны, критиковал мероприятия коммунистических властей. О чем здесь только не говорилось!

В конце концов, штат Петра Степановича принял особенный даже внешний вид. Фанасий, например, из неряшливого парня превратился в чистюлю и аккуратиста. Макар очень заинтересовался пчелами и наотрез перестал пить водку и курить. Николай Захарьевич купил себе фетровую шляпу, хоть и старенькую, желая казаться культурным человеком. Григорий Васильевич так глубоко поверил в силу витаминов, что начал съедать в день две цибарки помидор и заявил, что он теперь мяса в рот не возьмет. Митро перестал расхваливать царя Николая II и даже стал считать его своим врагом, а дед Демид не только стал лечить трахому, разъедавшую ему до этого времени глаза, но перестал избивать свою бабу, что проделывал раньше очень часто.

Петр Степанович никогда не навязывал своего мировоззрения, своих взглядов, а только их высказывал. Если же его точки зрения укоренились в штат хозяйства, то по этому только можно судить, что большинство людей есть плодородная почва, на которую высевай семя, как-нибудь заборони боронкой, и семя взойдет. Бывали случаи, что кто-нибудь – Николай Захарьевич и даже Фанасий – возражали Петру Степановичу, но последний умел их убеждать в ошибочности их аргументации. Особенно много было самостоятельности у каждого из подчиненных Петру Степановичу людей в вопросе религии и организации государственного управления. Такие вопросы как атомы, микробы, геологические явления и т. д. принимались всеми безапелляционно, как аксиома, но о боге и государстве, – совсем другое дело.

Дед Демид считал самым правильным управление государством при наличии царя, но царя умного, а не такого барахла, как эти пропойцы Романовы, о чем дед Демид узнал от Петра Степановича. Дед Демид считал, что царя надо выбирать, посадить его на хорошее жалование, дать ему хорошую квартиру, обязать жениться на русской, и тогда, по мнению деда Демида, жизнь пошла бы очень хорошо. В подтверждение своих правильных доводов дед Демид приводил примеры из жизни пчел, указывал на стадо коров, возглавляемых бугаем, даже на хозяйство, где есть тоже царь в лице Петра Степановича, и страшно сердился, когда ему возражали. Об уничтожении религии, по мнению деда Демида, могут говорить только дураки и бандиты; при этом приводилось много примеров из личной жизни, когда только бог выручал деда Демида.

Афанасий сначала был религиозен и тоже монархист, но под влиянием лекций Петра Степановича резко изменил свои взгляды: он стал почти коммунистом и даже стал предлагать средства в целях проведения коммунизма.

– Выбить и перевешать в каждом селе, кто мешает жизни! Подпалить все деревни и хутора, разбить все поля на клины, хотя бы на семипольный севооборот, построить каменные дома поквартирно, общие загоны, конюшни, овчарни, свинарники, инвентарные сараи, водопровод и все то, что нужно в таком большом хозяйстве. Выбрать старосту, уничтожить деньги, утром делать наряды на работу, ссыпать хлеб в общие магазины, ввести пайки, иметь магазины одежды, где все берется без денег, и по системе отгружать хлеб по указанию центров. Завести лошадей хорошей породы, поставить симментальский скот, тонкорунных овец, построить фабрики и заводы, чтобы зимой не сидеть без дела.

Что касается остального штата, то он своих взглядов не имел и почти всегда был согласен с Петром Степановичем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.