21 ЧАПЛЫГИН — АКАДЕМИК

21

ЧАПЛЫГИН — АКАДЕМИК

Талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант в сущности его и есть только любовь к делу, к процессу работы.

Горький

В феврале 1929 года хоронили последнюю из лучших русских женщин шестидесятых годов, Марию Александровну Бокову, жену Сеченова.

Народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко в некрологе, ей посвященном, писал:

«До самой своей смерти Мария Александровна поражала своей простотой, ясностью мысли, несмотря на свой преклонный возраст, и величайшей скромностью. Не раз я подсылал к ней корреспондентов, чтобы она поделилась воспоминаниями о своей эпохе, о своем замечательном муже, о Н. Г. Чернышевском, с которым Сеченовы были дружны. Она всегда отказывалась по скромности. Неподдельной скромностью и простотой дышит ее завещание: „Ни денег, ни ценных вещей у меня нет. Поэтому приходится просить приютившее меня учреждение принять на себя хлопоты и траты по моему погребению. Прошу похоронить меня без церковных обрядов, как можно проще и дешевле, подле могилы моего мужа“.

Это завещание читал над могилой Марии Александровны Семашко, о нем потом говорила вся Москва. На простом бумажном листке остались пятна расплывшихся чернил — то ли от крупных теплых снежинок, падавших на могилу, то ли от выпавших из глаз народного комиссара редких слез.

Завещательница умерла 94-летией старухой, но рука ее, рука „женщины-врача первого призыва“, не дрожала.

Приютила жену Сеченова Центральная комиссия по улучшению быта ученых, учрежденная В. И. Лениным по предложению А. М. Горького. Комиссия предоставила ей комнату в Доме ЦЕКУБУ для престарелых ученых в пожизненное владение.

Сергей Алексеевич присутствовал на похоронах не только как хороший знакомый Сеченовых. С первых дней существования ЦЕКУБУ он стал заместителем председателя жилищной секции комиссии, а вскоре его избрали председателем кооперативного жилищного товарищества научных работников.

Вероятно, что в те первые годы Советской власти именно жилищная секция создала популярность ЦЕКУБУ. Комиссия брала на учет не одних только научных работников. Она распространила свою охрану на интересы писателей, деятелей искусства.

Жилищная секция, вернее, Сергей Алексеевич провел, например, постановление Совета Народных Комиссаров о жилищных правах членов ЦЕКУБУ. Так назывались лица, взятые на учет комиссией. Членам ЦЕКУБУ предоставлялось преимущественное право на занятие освободившейся комнаты в коммунальной квартире. Член ЦЕКУБУ имел право запрещать вселение в квартиру, где он жил, новых жильцов. Народные суды, безусловно, решали возникавшие споры в пользу ЦЕКУБУ.

Постановление правительства и „охранные грамоты“ ЦЕКУБУ имели в те годы двойное и очень большое значение. Они содействовали не только бытовому, материальному, но и моральному улучшению условий жизни интеллигентных тружеников в Советской России.

Сергей Алексеевич это хорошо понимал. Он постоянно подчеркивал в своих деловых выступлениях необходимость улучшения условий творческой работы интеллигенции и восстановления полного доверия к ней.

Он мог работать в любой обстановке, за любым столом, лишь бы на нем помещался лист бумаги и перо с чернильницей.

Его можно было прервать среди самой серьезной работы для совершенно ничтожного вопроса, и он выслушивал Дочь или забежавшую на минуту ее подругу, а потом обсуждал с ними покупку какого-нибудь платка или косынки и давал свой совет:

— Носите, и вовсе недорого заплатили! Вещь стоящая!

Девицы с повеселевшими лицами уходили, а Сергей Алексеевич возвращался к своим формулам и продолжал работу.

Он всемерно поддерживал начавшуюся тогда пропаганду научной организации труда, но сам он никогда не имел даже твердо установленных часов для своей собственной работы. Он обходился без справочников, записных книжек, блокнотов, расписаний — все, что было нужно ему, хранила его феноменальная память. С такой памятью не найдешь и двух людей на планете. Остальным необходим умный, обдуманный и неизменяемый порядок дня. И Сергей Алексеевич часто затевал с сотрудниками, товарищами по академии разговор о том, как они работают, какой опыт их можно было бы перенять.

Оказалось, что у Вернадского, которого Сергей Алексеевич почитал за идеал настоящего ученого, была своя, домашняя хорошая справочная библиотека: словари, Британская энциклопедия, Брокгауз-Ефроц, биографический словарь ученых, словари языков, справочники по отдельным наукам; библиотека классиков русской и иностранной литературы. Вернадский читал на всех славянских, романских и германских языках. Кроме того, у него велось несколько картотек. При лаборатории геохимических проблем отдельный сотрудник вел большую картотеку, в которую должны быть занесены все анализы живых организмов — животных и растений.

Картотеку по истории знаний непрерывно пополнял сам Вернадский. Он же вел картотеку изменений и добавлений к своей книге „Очерки геохимии“ и хронологическую картотеку о „Пережитом и передуманном“.

На вопрос о распорядке дня Владимир Иванович отвечал, что распорядок этот менялся у него в разные возрасты жизни. Ночами он никогда не занимался, но в молодости работал до часу-двух ночи. Вставал всегда рано. Никогда не спал днем и никогда$7

Наилучшим видом отдыха он считал прогулки пешком, в лодке, поездки за границу. До революции ездил каждый год, иногда несколько раз в год.

В центре его семьи на первом месте стояла всегда его научная работа. Но он принимал большое участие в общественной жизни, в научных обществах, в политической жизни, вел всегда большую переписку как в России, так и за границей.

— Думаю, что наиболее ценное в организации моего труда — систематичность и стремление понять окружающее, — сказал он, — кроме того, я прядаю огромное значение вопросам этики. Огромное значение имела в моей жизни экспериментальная научная работа. Конечно, я пользовался и руками помощников, руководя работой. Но несколько часов проводил в лаборатории, работая сам. Руки мои, как экспериментатора, были средние, — признался он, — больше давали идеи. Но собственная работа всегда была мне дорога…

Сергей Алексеевич понимал необходимость считаться с индивидуальностью каждого ученого и никому не ставил в пример собственные привычки.

Умение работать в любых условиях, прекрасная память не могли сократить московские расстояния, которые ему приходилось преодолевать. Он решил задачу методом организации: поселился в Машковом переулке, рядом с Мыльниковым, где жил Жуковский, подвальный этаж своего дома уступил правлению жилищного товарищества, так что для приема членов кооператива в назначенные часы председателю нужно было только спуститься вниз.

Это был тот самый дом № 1а, где в октябрьский вечер 1920 года в квартире Екатерины Павловны Пешковой известный пианист И. Добровейн играл Владимиру Ильичу Ленину сонату „Аппассионату“ Бетховена. Вспоминая впоследствии этот необыкновенный концерт, А. М. Горький рассказывал:

„Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейна, сказал:

— Ничего не знаю лучше „Appassionata“, готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!“

Теперь Сергей Алексеевич жил в двух шагах от ЦАГИ и выигранные таким образом кусочки неслужебного времени посвятил дальнейшей разработке вопроса об улучшении аэродинамических качеств самолетов. Поставленную правительством перед нашей авиацией задачу: „Летать дальше всех, выше всех и быстрее всех“ — Сергей Алексеевич принимал как собственную.

Смысл и содержание новой работы Чаплыгина „К теории открылка и закрылка“, опубликованной в 1931 году, Сергей Алексеевич пояснил во вводной части так:

„За последнее время у нас в СССР, как и за границей, чрезвычайно сильно возрос интерес к так называемым разрезным крыльям, дающим значительное увеличение подъемной силы. Впервые идея применения таких крыльев была предложена профессором С. А. Чаплыгиным еще в 1910 году в работе „Теория решетчатого крыла“, и, наконец, в 1922 году им была обоснована теория разрезного крыла в работе „Схематическая теория разрезного крыла аэроплана“. Предлагаемая работа „К теории открылка и закрылка“ представляет новую попытку теоретического объяснения роли закрылка и открылка: она основана на изучении обтекания прямолинейного контура с отклоняемым на различные углы концом, причем поток, как всегда, предполагается несжимаемым и невихревым, а сам контур представляет одну из линий тока с двумя точками раздела — с нулевой скоростью в точке набегания потока и точкой схода потока, где скорость конечна. В этом случае характер течения в области угловых точек на крыле существенно с качественной стороны отличается от того, который имел бы место в присутствия щели. Но если щель узкая, то распределение давлений в соседстве с нею на прилегающих частях крыльев в общем количестве мало будет разниться от того, которое было бы при закрытии щели. Поэтому мы полагаем, что найденные в рассматриваемой нами схеме явления величины подъемной силы должны довольно близко соответствовать реальным“.

Посвященные аэродинамике крыла работы Чаплыгина в конце концов привели к изменению крыла. Крылья на первых аэропланах, как известно, представляли собой несущие плоскости, неподвижно скрепленные с самолетом и не имевшие ничего общего с тем сложным и гибким механизмом, каким является крыло птицы.

Развивая общую теорию разрезного крыла, Чаплыгин, в частности, показывает, что если крыло имеет в профиле форму разрезанной на части дуги круга, то подъемная сила крыла при таких раздвинутых „перьях“ больше, чем при сдвинутых, и крыло выигрывает в своей устойчивости. Так Чаплыгин объяснил действия предкрылков, закрылков и щитков, имеющих сегодня огромное значение: благодаря им скоростной самолет может уменьшить посадочную скорость, увеличивая подъемную силу „раздвиганием перьев“. В результате этих работ Чаплыгина крыло нынешнего самолета с его добавочными подвижными „перьями“ — предкрылками, закрылками, элеронами, щитками — представляет собой сложный механизм, не только близкий к крылу птицы, но, может быть, и превосходящий его по гибкости.

Характеризуя значение работ С. А. Чаплыгина, надо иметь в виду, что большинство из них широко публиковалось в русской научной печати, открыто докладывалось в научных обществах и поэтому становилось доступным ученым всего мира.

Одна за другой научные работы Чаплыгина приносили ему ученые степени, премии, медали, известность. Работы Чаплыгина по общим вопросам динамики системы и динамики твердого тела относятся к области чистой математики, и изложение их в доступной форме весьма затруднительно. Работы второй группы, представляющие ценнейший вклад в инженерную науку, в большей или меньшей степени доступны общему пониманию.

— Научный труд — это не мертвая схема, а луч света для практиков! — говаривал Чаплыгин.

Всякий не разрешенный практиками вопрос техники возбуждал творческую активность Сергея Алексеевича, чем и объясняется тематическое разнообразие его работ. Расчеты движения поезда и полета снаряда привели Чаплыгина к созданию нового и оригинального метода решения дифференциальных уравнений. К методу этому его привела недостаточность старых приемов для решения новых технических задач, но в основу метода был положен новый принцип, имеющий весьма широкую область применения, далеко еще не исчерпанную до наших дней.

В 1929 году Сергей Алексеевич был избран действительным членом Академии наук СССР.

Это были первые выборы после перестройки Академии наук. Перестройка выражалась в том, что в Академию вступили ученые, непосредственно связанные с практикой социалистического строительства. В 1929 году академия пополнилась новыми членами, среди которых наряду с математиками, физиками, биологами, химиками были крупнейшие представители русской технической мысли. На очередных выборах в 1932 году впервые академиками стали выдающиеся инженеры, с именами которых связано строительство крупнейших промышленных сооружений: И. Г. Александров, Б. Е. Веденеев, А. В. Винтер, Г. О. Графтио, И. П. Бардин, М. А. Павлов.

Наконец, в 1935 году, после перевода Академии наук в Москву, организовалось Отделение технических наук Академии наук СССР.

В перестройке академической жизни, в укреплении связи академии с правительственными организациями, с социалистическим строительством Сергей Алексеевич принимал энергичное участие.

Приветствуя от лица Академии наук Сергея Алексеевича Чаплыгина в день пятидесятилетия его научной деятельности, Алексей Николаевич Крылов писал в своем „Открытом письме“ старому ученому:

„В 1929 году было решено образовать в составе Академии отделение технических наук из трех кафедр.

Ваши замечательные труды в области науки и техники сами собою поставили Ваше имя во главе подлежащих баллотировке кандидатов, и Вы были избраны единогласно.

В 1931 году исполнилось сорокалетие Вашей научной деятельности, и Академия постановила издать полное собрание Ваших сочинений. Издание это закончено в 1935 году, и изучение Ваших трудов не требует теперь разыскивания их, как библиографических редкостей.

Работы, вошедшие в первый том, по своим заглавиям могут показаться имеющими общий математический характер и относящимися к теоретической механике, но более внимательный просмотр, не говоря даже об их изучении, убедит, что в этих работах нельзя отличить, где оканчивается математика и где начинается техника или методы, к ней приложимые.

Работы, вошедшие во второй и третий томы, не только чисто технические по своему содержанию, но даже носят и чисто технические названия.

Ваш путь к решению сложных технических вопросов может считаться классическим: точно высказав вопрос, Вы придаете ему математическую формулировку и приводите к определенному математическому вопросу, для решения которого Вы и применяете чисто математические методы, которыми Вы с таким мастерством владеете.

Получив решение, Вы возвращаетесь к техническому вопросу и применяете к нему полученное решение, давая ему соответствующее истолкование.

Вы мне скажете, что все так делают. На это я отвечу, что всякий умеет держать в руке кисть, но только Репин сумел своею кистью создать „Бурлаков“.

В области аэродинамики и гидродинамики Вы являетесь прямым продолжателем работ Н. Е. Жуковского, Вашего учителя и друга.

Ваша теорема о „дужке“ стала классической, вошла во все курсы аэродинамики и авиации. Ваши исследования подъемной силы и лобового сопротивления крыла служат основою для расчета самолетов. Может быть, Вам не попадалась статья в американском журнале „Соединенные службы“, в которой на основании официальных данных исчислено, что в течение первой мировой войны воюющими державами было изготовлено сто девяносто одна тысяча самолетов.

Конечно, не все они были в строю, многие хранились на складах как запасные.

Мне нечего говорить о том, что делает авиация, теперь ставшая едва ли не первенствующим родом оружия, и сколько сот тысяч раз применялись к практике Ваши теоретические исследования и Ваши теоремы.

Пришлось бы перечислить все Ваши работы, настолько каждая из них поучительна, оригинальна, изящна по примененному методу решения и законченна по результатам.

Привлекая Вас к работе в качестве действительного члена вновь учрежденного технического отделения, Академия наук имела в виду и Ваш талант как организатора и научного руководителя крупнейших учреждений.

ЦАГИ служит наилучшим этому подтверждением. Этот научно-исследовательский институт стал особенно знаменитым по разработке оригинальных конструкций тех самолетов, которые совершили всем известные необыкновенные перелеты, превзошедшие по своей продолжительности и по той области, где они совершались, все самые смелые мечтания человечества.

Это суть результаты практической деятельности ЦАГИ и Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского и летных школ, давших наших доблестных Героев Советского Союза и те тысячи наших героических летчиков, готовых зауряд выполнить любое задание и совершить любые подвиги“.

По этому письму академика А. Н. Крылова можно видеть, что Сергей Алексеевич Чаплыгин имел счастье, не часто выпадающее тем, кто пролагает новые пути в пауке или искусстве, дожить до полного признания, когда даже такая далеки заглядывающая вперед его работа, как докторская диссертация „О газовых струях“, получила огромное практическое приложение.

Конечно, Сергей Алексеевич и сам содействовал этому, указывая своими теоретическими работами пути к созданию скоростной авиации, а космические полеты, осуществляемые в наше время с поразительной точностью, подтвердили плодотворность применения математики при изучении естественных явлений и овладения ими. Не случайно же новые проблемы, возникшие при овладении космосом и потребовавшие применения приближенных методов и упрощенных гипотез, решаются необычайно успешно учениками Чаплыгина.

Обладая необычайным даром предвидения, Сергей Алексеевич заглядывал так далеко вперед, что некоторые из его научных и общественных идей осуществляются только в наши дни. Проницательный ум его не мог не считаться с тем, что наука на его глазах начала играть все более и более возрастающую роль, оказывая решающее влияние на технику. Конечно, наука и техника, техника и промышленность всегда были связаны между собой, но ранее наука развивалась независимо, ограничиваясь созданием теорий, установлением законов и вовсе не заботясь о том, чтобы поставить научные открытия на службу человеку. Но лишь с конца девятнадцатого века такие открытия, как рентгеновы лучи, радиоактивность, строение атома, произвели революцию в физике и изменили научные представления почти во всех областях пауки и техники.

На глазах Сергея Алексеевича наука становилась непосредственной производительной силой: научные теории проникали в технологические процессы, заменяя ремесленный опыт точным знанием, оказывали решающее влияние на технику, ставя ей новые задачи, направляя ее развитие. Улучшая технологические процессы, наука открывала новые формы энергии, создавала не существующие в природе вещества и материалы, новые средства транспорта и связи.

Новое положение науки как огромной производительной силы, как „природного явления“, по выражению Вернадского, усиливало ее социальную значимость для научного и технического прогресса, предопределяло ее будущее. Оно потребовало также новых организационных методов. В известной степени им отвечало создание научно-исследовательских институтов. Наиболее соответствовал мысли Чаплыгина универсальный Центральный аэрогидродинамический институт: здесь не только создавались и проверялись теории, но была и база для внедрения в промышленность механических аппаратов и машин, использующих механические силы воды и воздуха.

Институты Академии наук базы для внедрения и опытных конструкторских бюро не имели. Исключением был разве только Институт физических проблем, руководимый академиком Петром Леонидовичем Капицей. В тридцатых годах нашего века, когда Капица возвратился из Англии, где работал у Резерфорда, в Советском Союзе многие отрасли промышленности нуждались в жидком кислороде. Наша промышленность, работавшая по старому способу Линде, не могла удовлетворить спроса. Отвечая потребностям техники, Петр Леонидович предложил с полным теоретическим обоснованием отказаться от поршневых холодильных машин и заменить их ротационными турбинными машинами. Инженеры, обсуждавшие это предложение, прямо заявили ученому:

— Все это чистая фантазия, совершенная нереальность!

— На своей теоретической работе, — говорит Петр Леонидович, — я имел бы право остановиться, если бы сам не был инженером, если бы меня, не скрою этого, не разобрал задор инженера. Мне говорят, что те идеи, которые я выдвигал как ученый, нереальны. Я решил сделать еще шаг вперед…

За полтора года ученый построил в своем институте машину для получения жидкого воздуха на новых принципах, и общие теоретические принципы полностью оправдались. После того как установку подвергла обследованию правительственная комиссия, Экономический Совет обязал подходящий завод начать подготовку к промышленному выпуску холодильных турбин по образцу, освоенному в институте Капицы.

Петр Леонидович посчитал, что на этом он может успокоиться, что завод будет развивать начатое дело дальше, пользуясь теоретической помощью института. Но на деле вышло не так: завод, ссылаясь на необходимость выполнения своего основного плана, правительственных заданий не выполнил. Заказ был передан другому заводу, а подбор кадров для его выполнения поручен был институту. Чтобы не терять времени, Капица начал в своем институте делать работу, которую по плану должна была делать промышленность.

Институтская установка для получения жидкого воздуха начала работать в 1938 году, а к началу войны было осуществлено несколько промышленных установок. Турбодетандер Капицы получил широкую известность.

Сам Петр Леонидович считал совершенно случайным обстоятельством то, что, помимо научной работы, он занимался и инженерными проблемами. И из этой случайности нельзя делать правило. Принятие такого правила умалило бы значение большой науки, которая незримыми путями влияет на технику и соседние области науки.

— Возьмите пример — нашу авиацию, — говорил он в одном из своих выступлений об организации научной работы в его институте. — Чему она, авиация, обязана своим прогрессом? Без работ Жуковского, Чаплыгина и их школы, конечно, она не могла бы развиваться. Но Чаплыгин никогда не мог сконструировать не только аэроплана, но даже вычертить профиля. Он большой математик, так же как и его гениальный учитель Жуковский, который заложил основы аэродинамики полета. Перед Жуковским преклоняется весь мир за открытие основной теоремы, которая лежит в основе расчета профиля крыльев аэроплана и благодаря которой стал понятен механизм подъемной силы крыла. Но следовало ли требовать от Жуковского, чтобы он эти аэропланы рассчитывал? Его теорема — это та прекрасная яблоня, которую он посадил, и с нее будут срывать яблоки еще многие века все те, кто строит аэропланы.

Вокруг истории с турбодетандером в Институте физических проблем возникла среди академиков живая дискуссия. Одни принимали творческий путь и успех Капицы как случайное соединение в одном лице ученого и инженера, другие видели тут не случайность, а „прообраз будущих деятелей науки“. Эту мысль энергично поддержал Сергей Алексеевич Чаплыгин.

Дискуссия не носила официального характера, споры шли в кулуарах академических учреждений, при случайных встречах, но вскоре огромный авторитет Чаплыгина как организатора и ученого поставил его во главе лиц, желавших от споров перейти к делу: разработке программы нового типа высшего учебного заведения, которое должно подготовлять инженеров высшего ранга — исследователей, деятелей науки будущего.

В своей научной деятельности Сергей Алексеевич не испытывал больших неудобств оттого, что не мог вычертить профиля аэроплана, что в доме у него даже молотка не было. Недостатки университетского образования почувствовало новое поколение математиков, когда совершался переход от классической механики к технической. Объединение в одном институте исследователей, экспериментаторов и инженеров, осуществленное в ЦАГИ, подсказывало идею объединения тех и других не только в одном месте, но и в одном лице. Таких людей и должен был готовить Московский физико-технический институт — МФТИ.

Естественно, что с наибольшей энергией занимались разработкой программы будущего института молодые университетские математики и механики, ученики Чаплыгина, — академики С. А. Христианович, М. А. Лаврентьев и С. Л. Соболев. К ним присоединялись государственные деятели, начальник ЦАГИ профессор И. Ф.Петров и, конечно, П. Л. Капица, С. А. Чаплыгин.

Программа была составлена, решение об открытии института правительство приняло, но провести его в жизнь в те годы помешала война. Московский физико-технический институт был открыт только в 1948 году. Нынешний ректор его О. М. Белоцерковский так характеризует свой институт:

— Расширяющаяся научно-техническая революция требует от втузов все большего я большего количества инженеров высокого класса — исследователей. К тому же проблемы, вызванные освоением космоса, развитием ядерной энергетики, электроники, вычислительной техники, автоматики, радиотехники, поставили перед специалистами всех категорий сложные комплексные задачи. В них научные вопросы тесно переплетаются с прикладными: инженерными, производственно-техническими… Все это требует от специалистов очень разнообразной суммы знаний, сочетания глубокой теоретической подготовки с практической, инженерной. Так что сама жизнь побудила нас в основу „физтеховского“ образования заложить университетскую фундаментальность, а вернее — разработать особое направление подготовки кадров, синтезирующее университетское и техническое образование…

К необходимости такого синтеза привел Сергея Алексеевича весь его жизненный и творческий опыт.

Плененный высоким искусством таких инженеров, как А. Н. Туполев, Г. X. Сабинин, Г. М. Мусинянц, К. А. Ушаков, Сергей Алексеевич считал, что инженерно-технический труд, где соединяется в одно неразрывное целое умственная и физическая работа, стоит более высоко, чем создание чистых теорий.

В 1940 году Совет Народных Комиссаров СССР назначил Чаплыгина председателем жюри конкурса имени Н. Е. Жуковского на лучшую работу по аэродинамике. На конкурс были представлены чисто теоретическая работа С. А. Христиановича и инженерно-конструкторская Г» М. Мусинянца. Был ряд и еще других интересных работ, но споры между членами жюри И. Ф. Петровым, Н. Е. Кочиным и председателем жюри разгорелись вокруг работ Мусинянца и Христиановича.

Сконструированные Г. М. Мусииянцем аэродинамические весы больших труб в новом ЦАГИ представляли верх конструкторского искусства. Даже К. А. Ушаков, конструктор не меньшего опыта я знаний, построивший с Г. М. Мусинянцем не один прибор, не одни весы, отказывался объяснить назначение того или другого рычага в системе целого леса всевозможных рычагов, воспринимающих вес самолета и действующих на него аэродинамических сил.

— Начертить схему действия этих весов я, конечно, могу, — говорил он, — но указать, какой рычаг соответствует схеме, я не в состоянии: на схеме он — прямая горизонтальная или вертикальная черта, а тут он может быть горбатым, чтобы пропустить под собой другой рычаг, может иметь вообще самый неожиданный вид… Это очень умственная штука!

В кабине экспериментатора находятся головки весов — круглые, окаймленные никелированной рамой циферблаты со стрелками. Это те самые головки, на которые смотрят москвичи в овощных магазинах. Лес рычагов позволяет отсчитывать действующие на самолет силы непосредственно на циферблате весов, без того огромного количества вычислений, которыми сопровождаются измерения на обычных аэродинамических весах.

Тут же в кабине находится еще одно чудо конструкторского искусства — небольшой закрытый механизм, названный конструктором «копирующим механизмом». Он освобождает экспериментатора от больших и сложных вычислений сил, действующих на самолет при изменении центра тяжести. В копирующем устройстве электромеханически воспроизводится положение испытываемого в трубе самолета на данный момент и таким же электромеханическим путем весы дают справку о том, что произойдет при перемещении центра тяжести самолета. Эту справку механизм и подает наблюдателю соответствующими цифрами под стеклышком.

Центровка самолета, как мы видели раньше, нередко решает судьбу самолета, и не стоит, следовательно, говорить о важности копирующего механизма, отвечающего автоматически на трудный вопрос. Если механизм заявляет, что выбранная центровка не самая наивыгоднейшая, то самолетостроитель следует его совету.

Этот копирующий механизм спроектирован так же Г. М. Мусинянцем. Монтировались весы под постоянным наблюдением конструктора, добивавшегося неслыханной дотоле точности. Каждую, систему рычагов он проверял лично и переходил к следующей системе только после того, как разница между показаниями стрелки весов и действительной нагрузкой в несколько тонн не превышала десяти-двадцати граммов. В результате при испытании натурального самолета, когда на него действуют силы порядка десяти-пятнадцати тонн, чудо-весы дают знать экспериментатору о забытом в самолете гаечном ключе весом в полкилограмма.

Теоретическая работа С. А. Христиановича «Обтекание тел при больших дозвуковых скоростях», о которой нам еще придется говорить, являлась несомненным и крупным вкладом в аэродинамику. И никто не сомневался, что первая премия имени Н. Е. Жуковского будет присуждена автору этой работы, получившей уже общее признание в кругах ученых-аэродинамиков.

Член жюри И. Ф. Петров и Н. Е. Кочин обстоятельно разъяснили свою точку зрения на задачи конкурса и потребовали для работы С. А. Христиановича цервой премии, не отрицая всего значения работы Г. М. Мусинянца, достойной второй премии.

К общему удивлению, Сергей Алексеевич выступил решительно и резко за приоритет технической работы Мусинянца перед чисто теоретической работой Христиановича. Он подверг тонкому и глубокому анализу труд инженера-конструктора, создающего принципиально новые механизмы и аппараты, когда каждая отдельная деталь требует создания новых теоретических предпосылок.

— Речь идет не о том, какая работа лучше, — каждая по-своему вклад в аэродинамику, — говорил он, — но нам важно присуждением премий указать главное направление, которым пойдет в будущем не только аэродинамика, но и вся наука вообще.

Это была блестящая, неповторимая речь, и члены жюри только попрекнули секретаря жюри за то, что речь не застенографирована и не будет публиковаться.

Первая премия была присуждена Г. М. Мусинянцу. Единогласное решение жюри подтверждало первенствующую роль техники в науке.

Для этого понадобились, однако, не только пятьдесят лет научной деятельности, но и тот огромный простор для практических приложений теоретической науки, который открылся в нашей стране после Великой Октябрьской социалистической революции.

Академическую деятельность Чаплыгина нельзя сводить к перечислению обязанностей, возлагавшихся на него президиумом академии: руководитель технической группы, председатель Комиссии по гидродинамике и аэродинамике, член Ученого совета Института механики. Он и здесь действовал как организатор.

Сергей Алексеевич придавал, например, очень большое значение приведению в порядок научной и технической терминологии.

Оценив в полной мере значение такой работы для роста технической культуры, для обучения и воспитания кадров, для научной организации труда, Сергей Алексеевич провел под своим непосредственным руководством все крупнейшие работы Комитета технической терминологии в области классификации, разработки систем терминов и их определений. Комитет под его руководством превратился в научный центр, тесно связанный с учебными заведениями, министерствами, промышленными объединениями.

Приглашенные для работы в комитете ученые и инженеры вначале отнеслись к новому делу с недоверием, если и принимали участие в работах комитета, то лишь потому, что приглашения исходили от Чаплыгина.

И действительно, хотя Сергей Алексеевич напряженно работал над проблемами современной авиации, он находил время, председательствуя в Комитете технической терминологии, не только для общего руководства, но и для личного участия в трудах комитета.

С присущим ему постоянным стремлением к ясности и точности Сергей Алексеевич очень строго и бережно относился к каждому слову, предназначенному для выражения мысли. Напомним, что уже на школьной скамье, в Воронежской гимназии, его влекло изучение языков, особенно в классических образцах древних греческих и римских писателей. Оканчивая гимназический курс, Чаплыгин даже колебался в выборе между университетом и Лазаревским институтом восточных языков. Вопросы филологии до конца жизни интересовали ученого, и по его личному приглашению в комитете начал работать известный ориенталист, академик Николай Яковлевич Марр.

Комитет технической терминологии, основанный в 1933 году, ставил своей целью разработку научных основ технической терминологии как специальной научной дисциплины и установление общих принципов и конкретных методов построения отдельных терминов и целых терминологических систем. Сергей Алексеевич руководил работой комитета до конца своей жизни. За это десятилетие было опубликовано под редакцией Чаплыгина свыше пятидесяти трудов комитета, посвященных разработке терминологии в ряде таких областей, как механика, теория механизмов, гидродинамика, электротехника, машиноведение, горное дело, металлургия, автоматика и телемеханика, широко распространенные технологические процессы.

Часть трудов посвящена установлению единых систем буквенных обозначений общетехнических величин, электротехнических, употребляемых для расчета строительных конструкций, и ряда других величин.

Однако дело не только в этих практических результатах работы комитета, а в том, что в основу разработки терминологии были положены принципы и методы, узаконенные комитетом в результате его работ по научному обоснованию терминов. На общее направление этих исследований и дальнейшее развитие их оказали наибольшее влияние С. А. Чаплыгин и Н. Я. Марр.

Сергей Алексеевич проводил резкую границу между терминологической точностью слова, когда мы стремимся предельно ограничить круг вызываемых термином ассоциаций, и точностью художественной, когда, по определению Гоголя, «слова так точны, что обозначают всё: в каждом слове бездна пространства, каждое слово необъятно, как поэт».

Гоголь писал о художественной необъятности Пушкина. Но термин в любой области науки не должен обозначать ничего, кроме той величины, которой он присвоен. Поэтому Сергей Алексеевич предпочитал буквенные обозначения и решительно протестовал против случайных терминов, вроде «огурцов» ветродвигателя, присваиваемых детали по внешнему сходству ее с чем бы то ни было.

Мы взяли в пример академической деятельности Чаплыгина терминологический комитет, но с равным правом можно было бы рассказывать и о его работе в Институте механики, основанном в 1938 году, преобразованном из Группы технической механики, инициатором которой был также С. А. Чаплыгин.

В Институте механики Сергея Алексеевича окружали его ближайшие сотрудники и ученики: Л. С. Лейбензон, С. А. Христианович, В. В. Голубев, А. И. Некрасов, Н. Е. Кочин, Л. Н. Сретенский.

Благодаря такому окружению в институте получили развитие аэродинамика крыла конечного размаха, разработка течения газа с дозвуковыми и сверхзвуковыми скоростями — вопросы, наиболее близкие самому Чаплыгину.

Блестящий организатор и обаятельный умница, Сергей Алексеевич в полной мере проявил здесь свою эрудицию, удивительную отзывчивость к чужой мысли. Он был чужд всякой предвзятости, терпеливо и даже с интересом выслушивал доводы участвовавших в работе специалистов. Вступая в дискуссию, он делал свой окончательный вывод только тогда, когда он уже всем представлялся единственно правильным.

Это бережное отношение к чужому мнению все сотрудники и ученики Чаплыгина считали наиболее характерной чертой его натуры. Академические товарищи Сергея Алексеевича писали о нем:

«В известные часы у него на квартире можно было застать постоянно посетителей, обращавшихся со своими научными работами. Подчас отзыв о работе того или иного научного работника, данный лично ему, был, по существу, очень резок, но этот отзыв был настолько ясен и объективен, что почти всякий чувствовал то, что он должен быть в обиде только на самого себя за неудачную работу, и не сохранял даже и оттенка неприязненного чувства к Сергею Алексеевичу. Если же С. А. убеждался, что работа является цепной, он не ограничивался лишь одним отзывом, а в случае необходимости неизменно принимал меры для ее продвижения и развития.

Но не только с научными вопросами обращались к С. А. Его бывшие ученики, сослуживцы, а подчас и совершенно чужие люди обращались к нему с просьбами о содействии но самым разнообразным вопросам и никогда не встречали отказа, если только просьба заслуживала внимания.

Под суровой внешностью Сергея Алексеевича билось удивительно простое, чуткое и отзывчивое сердце!

Сергей Алексеевич предъявлял большие требования и проявлял должную строгость в отношении чужих работ, но для него была характерна еще большая требовательность к своим исследованиям. Многочисленные исследования в черновиках хранятся в его архиве; его ученики, знавшие об этом, часто обращались к нему с вопросом, почему С. А. не опубликовывает ту или иную работу, и неизменно получали ответы: „Эта работа не дает ничего принципиально нового“ или „Эта работа нуждается еще в проверке“ и т. п., хотя многие из них могли бы служить украшением русской науки, той науки, которой С. А. отдал всю свою жизнь».

В эпоху научно-технических революций принципиальная новизна идей становится основным мерилом достоинства и значительности того или другого открытия и изобретения. В этом отношении Сергей Алексеевич был истинным сыном своего времени.

Время требовало и больших откровений и немалых дол, перехода к технической аэромеханике и унификации терминов.

Сергей Алексеевич жил и действовал, когда создавалась газовая динамика. Он был ее пророком и стоял во главе учеников и сотрудников, развивавших его идеи. Новые достижения в этой неведомой еще области порождали свою терминологию. О токе газа А. И. Некрасов говорил обтечение, а С. А. Чаплыгин писал обтекание, Некрасов в своих работах писал задача на движение газа, а Христианович говорил задача о газовых струях и т, п. При всей малости и несущественности таких расхождений в манере написания они давали повод одному намекать на безграмотность другого.

Л. Н. Сретенский.

С. А. Христианович.

М. В. Келдыш.

М. А. Лаврентьев.

Сергей Алексеевич требовал полнейшей точности всяких терминов, всяких определений. Известно, что он скептически относился к турбулентности. Увлекавшийся вопросами пограничного слоя академик Г. И. Петров рассказывал нам на вечере, посвященном столетию С. А. Чаплыгина, об одной суровой, но выразительной шутке Сергея Алексеевича. На одном из знаменитых семинаров общетеоретической группы Сергей Алексеевич спросил Г. И. Петрова: удалось ли группе Г. Н. Абрамовича дать определение турбулентности? Петров ответил утвердительно.

— Значит, вы знаете теперь, что такое турбулентность?

— Нет, этого мы еще не знаем!

— Смотрите, пожалуйста, — обращаясь к собравшимся, сказал Сергей Алексеевич, — пе знают, что такое турбулентность, а все-таки определяют. Молодцы!

На ранней поре своей научной деятельности случалось ошибаться и Чаплыгину. Но он никогда не отстаивал своих ошибок и пользовался всякой возможностью заявить о них.

В своей докторской диссертации «О газовых струях», изданной в 1902 году, Сергей Алексеевич писал, например:

«Мы полагаем, что скоростей текущего газа, превосходящих скорость распространения звука, при установившихся течениях существовать не может».

Но в издании той же работы в 1933 году Сергей Алексеевич уже добавляет:

«В настоящее время взгляды в этом отношении изменились».

По поводу скептицизма Чаплыгина к турбулентности на том же вечере, посвященном столетию учителя, очень хорошо сказал академик Л. И. Седов:

— Сергей Алексеевич открыто признавал свои промахи и ошибки. Они не умаляли его чести и славы. Этого не могут позволить себе ученые с искусственно вздутыми репутациями.

Все великие открытия поражают современников новизною и неизменно вступают в противоречие с существующими воззрениями большинства людей. Лежащие в основе открытий далекие связи, установленные первооткрывателем, зачастую идут вразрез с общественным мнением, противоречат «здравому смыслу», то есть установившемуся мнению по данному вопросу, хотя бы и ошибочному.

— Если вовсе не грешить против разума, — говорил Эйнштейн, — нельзя вообще ни к чему прийти. Иначе говоря, нельзя построить дом или мост, если не пользоваться строительными лесами, которые, конечно, не являются частями сооружения.

Такими лесами являются счастливые случайности, помогающие устанавливать далекие связи между явлениями, изолированными в нашем уме, но родственными по своей природе. Потому-то такие связи и кажутся противоречащими разуму, безумными, дикими. Но из этого, конечно, не следует, что всякая сумасшедшая мысль, противная разуму, является прямой дорогой к великому открытию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.