43
43
Всю осень и зиму 1869 года Жюль Верн работал над романом «Плавающий город».
Разумеется, описанный в романе город — это некое преображение знаменитого шестимачтового колесного парохода «Грейт-Истерн», на котором Жюль Верн и его брат путешествовали в Америку. В специальных салонах многочисленные богатые танцуют, слушают музыку, в роскошных ресторанах обмениваются новостями. Прекрасное обслуживание, вышколенный экипаж. Но какой-то спад, какой-то нервный надрыв чувствуется в героях романа, какая-то неуместная театральность проглядывает в их улыбках, словах, жестах. Надрыв этот, несомненно, шел от самого автора.
Два года назад юный Фабиан познакомился в Бомбее с прелестной молодой девушкой — мисс Еленой Годжес. Они полюбили друг друга, но у Годжеса-отца были свои взгляды на жизнь: против воли дочери он отдал ее за весьма сомнительного американца Гарри Драке. И вот неожиданно все оказываются на одном пароходе. Больше того, Фабиан в таинственной фигуре, в некоем привидении, показывающемся в разных частях парохода, узнает девушку, которую когда-то любил.
«Елена, вероятно, не могла перенести разлуки с любимым человеком и сошла с ума».
Эта фраза несет в себе скрытый, понятный только Жюлю Верну смысл. Прошло уже четыре года со дня смерти мадам Дюшен, но мысли о ней не отпускают писателя. В «Плавающем городе» есть глава, совсем небольшая по объему, но говорящая чрезвычайно о многом. Этцель, со слов самого Жюля Верна знавший о его отношениях с женой нотариуса Шарля Дюшена и тщательно следивший за нравственностью издаваемых им книг, попросту вычеркнул из этой главы несколько строчек.
«Расставшись с доктором, я провел часть дня с Фабианом.
Опершись о борт, мы смотрели на безбрежное море. В воздухе чувствовался острый запах морской воды, волны были покрыты пеной, в которой в виде радуги отражались преломленные лучи солнца. Глубоко внизу работал винт, свирепо разбивая волны своими сверкающими медными ветвями. Бесконечный след корабля, беловатой полосой выделявшийся на поверхности моря, походил на громадную кружевную вуаль, наброшенную на голубой фон. Белокрылые чайки то и дело проносились над нами.
Фабиан пристально смотрел на волны и молчал.
Что рисовало ему воображение? Может, перед ним промелькнул какой-нибудь милый образ, послав ему прощальный привет? Он был грустнее обыкновенного, но у меня не хватало духу спросить о причине его грусти. Продолжительная разлука поселила между нами какую-то отчужденность, из-за которой он не решался доверить мне свою тайну, а я, в свою очередь, не решался спрашивать.
— Посмотрите, — все же произнес он после долгого молчания. — Посмотрите, как красива полоса, которая остается за нами. Иногда мне кажется, что струйки, бегущие со всех сторон, выводят на ней буквы. Видите? Вот L… А вот Е… Неужели мне это только кажется?.. Нет, нет! Я же ясно вижу эти буквы…
Но что могли означать названные им буквы?
Какое горестное воспоминание они пробуждали в нем?»
Оливер Дюма в одной из своих статей[31], посвященных творчеству Жюля Верна, привел строки, вычеркнутые рукой Этцеля. За словами «Но что могли означать названные им буквы? Какое горестное воспоминание они пробуждали в нем?» — следовали слова, понятные только автору и его издателю: «Если бы Фабиан был французом, я бы мог воссоздать и объяснить роковое слово… "Elle"… "Она"… Первое и последнее слово стольких страданий…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.