«Друг мой женка»

«Друг мой женка»

Бумажный лист, самый вечный на свете материал, донес в своей первозданности все оттенки чувств, отголоски былых страстей и житейских забот, сохранив легкость и «свободу разговора».

Письма — как естественное течение жизни. Та фантастическая река безвременья, куда можно войти не единожды. Как легко открыть томик пушкинских писем к жене, изданный в серии «Литературные памятники», читать и перечитывать знакомые строки, забывая, что предназначались они не для чужих глаз, а лишь одной Натали!

Но, может, коль она их сберегла — не выбросила, не растеряла, не сожгла — значит, разрешила прикоснуться и к своей жизни, давно принадлежащей истории. На то была ее воля!

В письмах — живой Пушкин.

Он объясняется в любви:

«Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу…»

Дает наставления:

«Душа моя, женка моя, ангел мой! сделай мне такую милость: ходи 2 часа в сутки по комнате, и побереги себя»;

«Пожалуйста не стягивайся, не сиди поджавши ноги, и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике»;

«Верхом не езди, а кокетничай как-нибудь иначе»;

«…Смотри, не сделайся сама девочкой, не забудь, что уж у тебя двое детей… береги себя, будь осторожна; пляши умеренно, гуляй понемножку…»

Порою хандрит — и его раздражение тотчас выливается в сердитые строки:

«И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки…»;

«Не сердись, что я сержусь»;

«Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона».

Спохватывается и в следующем письме просит прощения:

«Друг мой женка, на прошедшей почте я не очень помню, что я тебе писал. Помнится, я был немножко сердит — и кажется, письмо немного жестко».

Спрашивает о детях:

«Что-то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! — а каков Сашка рыжий? Да в кого-то он рыж? не ожидал я этого от него»;

«Ради Бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью».

Беспокоится о ней, своей Наташе:

«Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? (головокружение. — фр-)у обмороки или тошнота?., пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит»;

«…Что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна?»

Учит хозяйствовать:

«Ты пляшешь по их дудке; платишь деньги, кто только попросит; эдак хозяйство не пойдет».

Поручает ей деловые встречи, издательские дела:

«При сем пакет к Плетневу, для Современника…»;

«Что наша экспедиция? виделась ли ты с графиней Канкриной, и что ответ?»;

«Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою?»

Жалеет:

«Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь… у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься — сердишься на меня — и поделом»;

«И как тебе там быть? без денег… с твоими дурами няньками и неряхами девушками… У тебя, чай, голова кругом идет»;

«Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев»;

Спрашивает у жены совета:

«Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? право, боюсь».

Хвалит:

«…Ты здорова, дети здоровы, ты пай дитя; с бала уезжаешь прежде мазурки…»

Скучает:

«Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить».

Шутит:

«Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи…»;

«Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю — и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику».

Выговаривает:

«Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина[3] тебе не следовало… не должно свету подавать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало».

Оправдывается:

«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец»;

«Я перед тобой кругом виноват, в отношении денежном. Были деньги… и проиграл их. Но что делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь».

Делится замыслами:

«Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею»;

«Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе пропасть всякой всячины»;

«Я привезу тебе стишков много, но не разглашай этого: а то альманашники заедят меня»;

(Ей обещает стихи, словно пряники, что привозит купец своей «половине», возвращаясь с ярмарки!)

«Погода у нас портится, кажется, осень наступает не на шутку. Авось распишусь»;

«…A стихи пока еще спят»;

«…Не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж»;

«До тебя мне осталось 9 листов. То есть как ещё пересмотрю 9 печатных листов и подпишу: печатать, так и пущусь к тебе…»

Жалуется:

«Прощай, душа. Я что-то сегодня не очень здоров»;

«Все эти дни голова болела, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; Бог знает, что со мною делается».

И даже гневается:

«…Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!»

Неправдоподобно, но… звучит голос поэта. Легко различимы малейшие его интонации, тембр. Слышится знаменитый пушкинский смех, о котором современники писали, что тот «так же увлекателен», как и его стихи.

И одна, обычная вроде бы фраза в письме к жене: «Машку, Сашку рыжего и тебя целую и крещу. Господь с Вами. Прощай, спать хочу» — мгновенно разрушает мощный временной барьер. Эта загадочная сиюминутность, словно некий пароль — ты узнаваем, входи, живи в пушкинском мире! Живые письма, не тронутые тленом времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.