«В Морской в доме Жадимеровского»

«В Морской в доме Жадимеровского»

Возвращение из Москвы осенью 1832-го сопряжено было для Пушкина с большими беспокойствами.

«Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, — пишет он в начале декабря Нащокину, — принужден был выгонять людей, переменять поваров, наконец нанимать новую квартиру, и следственно употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными».

К хлопотам хозяйственным добавились и семейственные. В том же письме поэт доверительно сообщает другу:

«Наталья Николаевна брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли крестить Гаврила Александровича?»

Именно так Пушкин хотел почтить память своего далекого предка, прославившегося в Смутное время. Но Наталия Николаевна с этим именем не согласилась, и сына нарекли Александром.

Грядущее событие не осталось незамеченным, и князь Вяземский в начале 1833 года спешит поделиться с Жуковским собственными «наблюдениями»: «Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. Жена его процветает красотою и славою. Не знаю, что делает он с холостою музой своей, но с законною трудится он для потомства, и она опять с брюшком».

Итак, в декабре того же 1832 года Пушкины перебрались с Фурштатской на новую квартиру в дом Жадимеровского, что на углу Большой Морской и Гороховой. Иногда в адресе указывали: «У Красного моста».

С домовладельцем Петром Алексеевичем Жадимеровским, выходцем из богатой купеческой семьи, заключен контракт на аренду квартиры сроком на год: «…в собственном его каменном доме… отделение в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы… В трех комнатах стены оклеены французскими обоями, в пяти комнатах полы штучные, в прочих сосновые, находящиеся в комнатах печи с медными дверцами…в кухне английская плита, очаг с котлом и пирожная печь с машинкою». Стоили новые апартаменты недешево — три тысячи триста рублей банковскими ассигнациями в год.

Дом на Большой Морской памятен светскими успехами Натали, — от его подъезда экипаж доставлял первую красавицу Петербурга в Зимний и в Аничков, на Дворцовую и Английскую набережные к особнякам Аавалей, Фикельмонов и Салтыковых. Зима в тот год выдалась на редкость веселой: костюмированные балы, рауты, музыкальные вечера и масленичные гуляния казались одним нескончаемым празднеством. В феврале 1833-го на маскараде жена поэта в облачении жрицы солнца имела особый успех — тогда сам Николай I провозгласил ее «царицей бала».

И в этой светской блестящей суете грустные раздумья одолевали Пушкина:

«…Нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения».

Но муза не покидает поэта: появляются новые главы романа «Дубровский», ложатся на бумагу строфы поэмы «Езерский», переписывается набело баллада «Гусар», рождаются стихи. Пушкин приступает к «Истории Пугачева», днями пропадая в архиве…

В доме на Большой Морской кипит литературная жизнь: захаживает к Александру Сергеевичу молодой Гоголь, живущий поблизости — на Малой Морской. Бывает в гостях Владимир Даль, — декабрем 1832-го он помечает в записной книжке свой первый визит на Большую Морскую.

Отсюда Пушкины часто выезжают в театр (у них — своя ложа), к Карамзиным и Вильегорским, к Жуковскому. Александр Сергеевич становится членом Английского клуба и частенько туда захаживает, благо, клуб находится неподалеку от дома — на набережной Мойки, у Синего моста.

«Для развлечения вздумал было я в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня — а желчь не унимается», — сетовал как-то поэт.

От дома Жадимеровского рукой подать до Невского проспекта, а там — великолепный книжный магазин Беллизара и лавка Смирдина, где всегда можно приобрести литературные новинки, — такое соседство не могло не радовать Пушкина. В числе гостей книгопродавца и издателя А. Ф. Смирдина, когда тот, в феврале 1832-го переехав на Невский, задал там знатный обед для петербургских писателей, был и Александр Сергеевич.

Из газеты «Русский Инвалид»:

«На сей праздник приглашено было до 120 русских писателей… На одном конце стола сидели И. А. Крылов, В. А. Жуковский, A.C. Пушкин, князь П. А. Вяземский… Первый тост Николаю Павловичу (Николаю I. — Л.?.)… Бокал за здоровье всех живущих ныне Поэтов, Прозаиков, Сочинителей, Переводчиков и Издателей — был последним».

В годовщину новоселья Смирдин вновь собрал гостей на литературное застолье, и Пушкин, присутствовавший на нем, был необычайно оживлен, весел и остроумен.

В доме на Морской случались и семейные торжества: в феврале 1833 года здесь праздновали девятнадцатилетние Сергея Гончарова, младшего брата Натали, — по сему случаю у виноторговца Рауля было заказано шампанское «Мадам Клико»; в мае — Пушкины (в гости к сыну и невестке пожаловали родители поэта) снова собрались за праздничным столом — поднять бокалы с шампанским за здоровье годовалой Маши. В начале июня — здесь поздравляли именинника Александра Сергеевича.

Вскоре из-за небывалой жары в Петербурге Пушкины переехали на дачу на Черной речке.

«Дом очень большой: в нем 15 комнат вместе с верхом. Наташа здорова, она очень довольна своим новым помещением», — сообщает Надежда Осиповна дочери Ольге.

На даче Миллера в июле 1833 года поэт вновь испытал радость отцовства — на свет появился сын Александр, его любимец и отрада «Сашка рыжий».

«Дети Александра прелестны. Мальчик хорошеет с часу на час, — Надежда Осиповна делится с дочерью своими наблюдениями, — Маша не изменяется, но слаба; у нее нет до сих пор ни одного зуба и насилу ходит. Напоминает мою маленькую Сонечку, и не думаю, чтобы она долго прожила. Маленький Сашка большой любимец папаши и всех его приятелей, но мамаша, дедушка и я предпочитаем Машку».

И в другом ее письме снова о внуках:

«…Рыжим Сашей Александр очарован; говорит, что будет о нем всего более тосковать. Всегда присутствует, как маленького одевают, кладут в кроватку, убаюкивают, прислушивается к его дыханию; уходя, три раза его перекрестит, поцелует в лобик и долго стоит в детской, им любуясь. Впрочем, Александр и девочку ласкает исправно».

«У Цепного моста, против Пантелеймона в доме Оливье».

Квартиру в доме Оливье снимает сама Наталия Николаевна. Новая квартира большая (но и семейство увеличилось), стоит она немалых денег — 4800 рублей в год! Да место замечательное, — рядом великолепный Летний сад!

«1833 года Сентября 1-го дня я, нижеподписавшаяся Супруга Титулярного Советника Пушкина Наталья Николаева, урожденная Гончарова, заключила сей договор с Капитаном Гвардии и Кавалером Александром Карловичем Оливеем…»

В контракте на наем квартиры, состоявшей из десяти комнат в бельэтаже, а также: кухнею во флигеле «с двумя людскими комнатами, конюшнею на шесть стойло, одним каретным сараем, одним сеновалом, особым ледником, одним подвалом для вин», оговаривались хозяином особые условия: квартиру «содержать в целости, чистоте и опрятности и оной никому не передавать», смотреть, чтобы слуги вели себя «благопристойно, ссор, шуму и драк в доме и на дворе» меж собою не заводили, «иметь крайнюю осторожность от огня» и «по вечерам и в ночное время по двору… ходить имея свет не иначе как в фонарях», пользоваться чердаком «единственно для сушки белья».

Такова проза обыденной жизни девятнадцатого века, скрытая под романтическим флером грядущих столетий.

…Мучительно вечное безденежье. Единственная надежда на брата Дмитрия, — ему в Полотняный Завод адресовано письмо Наталии Пушкиной:

«Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного, и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно.

Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности известить его…»

Сколько в этих незатейливых строчках такта, особой деликатности, нежелании бросить хоть малую тень на имя супруга!

…Пушкин, квартиру хоть и не видел — в ту пору его в Петербурге не было, с выбором жены согласился: «Если дом удобен, то нечего делать, бери его — но уж по крайней мере усиди в нем».

Судя по замечанию, похоже, что инициатива переездов часто принадлежала Наталии Николаевне: она обживала Петербург, или «вживалась» в него, становясь истинной петербурженкой. Патриархальная Москва с ее простодушными нравами, наивными барышнями-подругами, родным домом с деревянными антресолями на Большой Никитской остались в прошлом, в девичестве. Она впитывала в себя благородство памятников и дворцов северной столицы, прелесть ее садов и очарование набережных. И Петербург, будто в благодарность отплатил памятью, сохранив на столетия дома — свидетелей былой ее жизни.

…Дом гвардейского капитана Оливье располагался на редкость удачно: прямо против окон квартиры Пушкиных, на другой стороне улицы — храм во имя Святого Пантелеймона. Храм — один из первых в столице, возведенный после смерти Петра I, но по его монаршему замыслу: свои главные победы в Северной войне — при Гангуте в 1714-м и при Гренгаме в 1720-м — русский флот одержал 27 июля, в день Святого Пантелеймона. (В морском бою близ полуострова Гангут у северного берега Финского залива, где все шведские корабли были захвачены и приведены в Санкт-Петербург, а командир эскадры адмирал Эреншельд пленен, сражался и юный прадед поэта Абрам Ганнибал!)

Стоило по Цепному мосту перейти через Фонтанку, и вот уже Летний сад! Вход не парадный, что со стороны Невы, а более скромный, простой. И само собой выходило, что Летний сад обретал контуры домашних владений Пушкиных. «…Летний сад мой огород. Я вставши от сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу», — признавался сам поэт.

Впервые после трехлетней совместной жизни Пушкин и Натали словно меняются ролями: поэт остается один в Петербурге, а жена с детьми уезжает в Ярополец повидаться с матерью, а после — на Полотняный Завод к сестрам и брату.

Летом 1834-го Пушкину пришлось изрядно поволноваться. Отсюда, из дома Оливье он отправил свое прошение императору об отставке, и будь она принята, в будущем это грозило бы поэту большими неприятностями. Но тогда с помощью Жуковского все удалось благополучно разрешить.

А вот с хозяином дома Пушкин побранился, и ссора произошла из-за чрезмерного усердия дворника, запиравшего на ночь двери, прежде чем поэт возвращался домой:

«На другой день узнаю, что Оливье на своем дворе декламировал противу меня и велел дворнику меня не слушаться и двери запирать с 10 часов… Я тотчас велел прибить к дверям объявление… о сдаче квартиры — а к Оливье написал письмо…»

По Пантелеймоновской последний раз Пушкин проезжал в злосчастный для него день — 27 января 1837 года. Константин Данзас, встретивший его в санях, полагал, что поэт заезжал первоначально к Клементию Россету и не застав того дома, отправился к нему. На улице Пушкин увидел лицейского товарища:

«Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора». В тот день Константин Данзас, секундант поэта в дуэльном поединке, сопровождал друга повсюду: от Пантелеймоновской улицы и до Черной речки.

…Нынешний адрес дома Оливье: улица Пестеля, 5. Во дворике, петербургском каменном «колодце», словоохотливый жилец удивляет своими познаниями: рассказывает о судьбе старого дома, цитирует строки из письма поэта к жене и даже приглашает пройти по той самой лестнице в парадной, что поднимались к себе в бельэтаж Александр Сергеевич и его красавица-супруга. Удивительно, исторический дом продолжает жить своими обычными житейскими заботами, но уже двадцать первого века…

Но памятен петербургский дом, оказывается, вовсе не тем, что в нем почти год прожил поэт с семьей и что в его стенах явились на свет пушкинские шедевры… В начале прошлого столетия некий восточный принц почтил его своим пребыванием, — именно об этом «судьбоносном» для отечественной истории событии повествует мемориальная доска на фасаде.

Как прав был Соболевский, когда проезжая мимо московского дома на Собачьей площадке, где жил он вместе с Пушкиным, и увидев вывеску на двери «Продажа вина и прочее», воскликнул: «Sic transit gloria mundi?! (так проходит мирская слава. — лат.)» И посетовал: «В другой стране, у бусурманов, и на дверях сделали бы надпись: здесь жил Пушкин! — ив углу бы написали: здесь спал Пушкин!»

Право, Россия не изменилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.