Глава 6 «ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Глава 6

«ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК»

По прибытии в Вену после поспешного отъезда из Парижа Орлов узнал, что его следующее задание — принять руководство группой «нелегалов» в Англии. В архивах НКВД хранится копия письма от 19 июня 1934 г., направленного Центром в Австрию через три дня после его прибытия в столицу.

«За истекшие два месяца, — сообщалось Орлову, — мы получили от «Марра» два письма тайнописью, которые проявлению не поддались»[215]. Одним из первых заданий Орлова стало установление более надежного способа связи с Центром. Написание сообщений симпатическими чернилами между строк самого обычного письма, отправляемого по почте, было методом, которым предпочитал пользоваться Игнатий Рейф, с начала 1934 года возглавлявший резидентуру НКВД в Лондоне. Рейф был русским «нелегалом», которого не следует путать с его более широко известным товарищем Игнацием Рейссом, другим советским «нелегалом» польского происхождения, убитым в Швейцарии в 1937 году после того, как он порвал с НКВД в Белыми. Псевдоним «Марр» был присвоен Рейфу перед тем, как он прибыл в Англию в апреле 1934 года. Насколько можно было установить, МИ-5 так никогда и не удалось раскрыть его как «нелегального» руководителя советской разведки в Великобритании.

Рейф под именем Макс Волиш въехал в Англию 15 апреля 1934 г. по австрийскому паспорту за № 468302, выданному в Вене в 1933 году. На фотографии его регистрационного удостоверения личности, выданного иностранцу в полицейском участке на Боу-стрит, изображен круглолицый человек в очках с умными глазами школьного учителя. В сведениях о себе он указывал, что является коммерческим представителем, ведущим деловые операции со скандинавскими странами. Это было нужно для того, чтобы объяснить частые поездки из Лондона в Копенгаген, который служил Рейфу и курьерам НКВД из Англии базой связи с Москвой, расположенной за пределами досягаемости бдительного ока МИ-5. Он указывал свой адрес: Тальбот-сквер, 17, Гайд-парк, откуда можно было быстрым шагом за 10 минут дойти до посольства СССР на Кенсингтон-Палас-Гарденз[216].

Инструкции, полученные Орловым, знаменовали сдвиг в политике Центра в отношении лондонской резидентуры. Он должен был взять на себя прямое руководство нелегальной группой и в качестве резидента отчитываться непосредственно перед Москвой. Первоначально полученные указания предписывали ему организовать для себя базу в Копенгагене, откуда, как предусматривалось, он будет руководить не только сетью в Великобритании, но и операциями в государствах Балтики, с территории которых британская разведслужба контролировала работу своих агентов, действующих в СССР[217]. Однако еще до того, как Орлов в первый раз прибыл в Англию через Стокгольм, сойдя на берег в порту Гарвич 15 июля 1934 г., начали возникать трудности с осуществлением руководства из Дании деятельностью «нелегальных» сетей в Великобритании. Немалую трудность представляло начало в Англии новой операции, предусмотренной в седьмом пункте письма с инструкциями Орлову. В нем сообщалось, что группа Рей-фа только что завербовала еще одного британского агента.

«К моменту отправки вам письма, — сообщал Центр, — мы получили от «Марра», который в данное время находится в Копенгагене, следующую телеграфную информацию: „Группой завербован сын англо-агента Филби, советника ибн-Сауда"»[218].

Гарри Сент-Джон Бриджер Филби, которого близкие друзья называли Джеком, бывший советник британского правительства, являлся одним из известных арабистов тех дней. Перспектива ввести его сына в агентурную сеть немедленно заставила руководство НКВД уделить особое внимание операции по вербовке, причем не только потому, что его отец являлся в то время советником короля Саудовской Аравии. Руководство ошибочно полагало, что он, по-видимому, является также агентом Британской секретной разведслужбы. На самом же деле Филби-старший был уволен из Министерства по делам колоний в 1924 году за «разногласия» с правительством, как об этом говорилось в конфиденциальном отчете МИ-5, где указывалось, что он «неоднократно проявлял демонстративное неподчинение официальной политике»[219].

Сент-Джон Филби, сын цейлонского чайного плантатора, был по натуре большим оригиналом. Через всю жизнь он пронес любовь к Аравии, послужившую причиной глубокой личной неприязни к действиям британского правительства. В конечном счете это привело его к отказу от христианской религии и переходу в мусульманство, и он, приняв имя Абдулла, взял в качестве второй жены саудовскую девушку-рабыню. Сент-Джон Филби никогда не скрывал от сына своего презрения к британскому правящему классу и демонстративного отказа от его манерных принципов, когда они вступали в противоречие с его личным высшим предназначением. Парадокс двойственной лояльности отца, как об этом говорится в архивных документах НКВД, был унаследован сыном, который к двадцати годам уже был полон решимости не следовать фамильной традиции двойственности.

Гарольд Адриан Расселл Филби родился в Амбале (провинция Пенджаб), в первый день нового 1912 года, когда его отец служил в Индии. Его прозвали Ким в честь бойкого мальчишки, выросшего среди индийцев, который был героем рассказа Редьярда Киплинга о беззаветном храбреце-шпионе того же имени, и Филби-младшему суждено было стать подражанием книжному герою. Его детство прошло в атмосфере обожания знаменитого отца, который чаще всего был в отъезде, исследуя пустынную часть Аравии. Одержимости отца чуждыми, но привлекательными прелестями ислама будет соответствовать страстное увлечение его сына коммунизмом, что явилось кульминационным пунктом его политического неповиновения, возникшего и окрепшего во время обучения в «альма матер» отца — Вестминстерской частной школе и в Тринити-колледже в Кембридже.

Ким Филби бросился в объятия коммунизма, подобно многим людям его поколения, отнюдь не по причине нищеты или социальных лишений. Он происходил из привилегированных слоев и получил образование в заведении для британского правящего класса, и это на всю жизнь наложило на него отпечаток. Хотя молодой Филби воспринял чуждую политическую философию, он, подобно своему отцу, который сохранил членство в лондонских клубах, никогда не отрекался от элементарных удобств. Будучи в отставке в Москве, он признавался, что тоскует по удобствам жизни английского джентльмена — глубоким кожаным креслам клубов на Пэлл-Мэлл, по горчице Колмана и ворчестерскому соусу, — и с каким-то религиозным рвением регулярно разгадывал кроссворды в «Тайме», который приходил к нему с однодневным опозданием[220].

Загадочность появления коммунистического мировоззрения у Кима Филби тем более возбуждает любопытство, когда в архивах бывшего КГБ раскрываются подробные сведения о подлинном механизме, с помощью которого советской разведслужбе удалось завербовать столь лояльного человека. Процесс превращения его и других отпрысков представителей британских правящих кругов в тайных советских агентов, чьи имена стали синонимами предательства, был предметом удивления, исследования и размышления после 23 января 1963 г. В ту ночь Филби исчез из Ливана, не появившись в британском посольстве в Бейруте. Он работал в качестве корреспондента лондонской газеты «Обсервер». Эта работа, по слухам, служила ему прикрытием для продолжения его деятельности в качестве агента МИ-6, как называлась в просторечии Британская секретная разведслужба (СИС) еще до первой мировой войны, пока она не перешла под контроль Министерства иностранных дел.

Предательство Филби[221] и потрясающий размах обмана им бывших коллег из британской и американской разведок вызвали шок шесть месяцев спустя, когда он объявился в Москве и предал гласности свое тайное прошлое, признавшись, что стал советским агентом задолго до того, как начал работать в МИ-6 во время второй мировой войны. Имиджу хваленой СИС был нанесен еще один удар, когда оказалось, что решению Филби сбежать в Москву способствовало запутанное поручение, данное Николасу Эллиоту, прибывшему в Бейрут, чтобы добиться от Филби признания своей виновности, организовать его возвращение и даровать ему свободу от преследования в обмен на полное и строго конфиденциальное признание. Ущерб, причиненный Филби своей стране, а косвенно и операциям «холодной войны», которые проводило ЦРУ, связанное с СИС особыми отношениями, был беспрецедентным.

Карьера Филби в МИ-6, сделанная- в военное время, вывела его в верхние эшелоны британской разведки. Кульминацией было назначение в качестве руководителя ее антисоветских операций в созданной после войны секции IX. Полагали, что его постепенно готовили к тому, чтобы он возглавил всю организацию. Это мнение получило подкрепление в 1949 году, когда он был назначен офицером связи[222] в Вашингтон. Это было большим продвижением по службе, которому в 1951 году Воспрепятствовало только бегство в СССР его двух друзей по Кембриджу.

К смущению британцев, именно американцы заняли жесткую позицию, когда возникли подозрения по поводу связей Филби с дипломатами Бёрджессом и Маклейном. В мае 1951 года оба они бежали в Москву, получив сигнал, что МИ-5 берет Маклейна «под колпак». Результаты расследований, проведенных ФБР и ЦРУ, указывали на Филби как на человека, пославшего этот сигнал, и Вашингтон потребовал его отзыва по подозрению в том, что он якобы был «третьим человеком» в кембриджской шпионской группе. Отсутствие конкретных доказательств и его полнейшее хладнокровие дали Филби возможность пройти через все допросы в МИ-5. Однако он не смог рассеять облако косвенных подозрений, что лишало его возможности официально продолжать работу в СИС. С помощью влиятельных друзей Филби вернулся в журналистику и в 1955 году с удовлетворением получил публичную реабилитацию от премьер-министра Гарольда Макмиллана, опровергшего в парламентском заявлении, что этот бывший высокопоставленный офицер МИ-6 был «третьим человеком».

Официальное подтверждение доверия к Филби разлетелось в пух и прах после его бегства в 1963 году. В течение последующих шестнадцати лет продолжали множиться слухи о том, что завербованные Кремлем британские «кроты» окопались в высших эшелонах британской разведки и дипломатической службы. Потрясающие масштабы одной из самых успешных операций внедрения в истории шпионажа стали известны в 1979 году, когда премьер-министр Маргарет Тэтчер подтвердила существование еще одного агента советской кембриджской сети. Детонатором, вызвавшим взрыв этой бомбы, послужила появившаяся в полном пренебрежении к английскому закону о диффамации публикация книги под заголовком — «The Climate of Treason» уважаемого журналиста, сотрудника Би-би-си, Эндрю Бойла[223].

«Четвертый человек» — так весьма уместно было озаглавлено американское издание книги Бойла. Там упоминалось о шпионе в Букингемском дворце, для конспирации названном «Морис». Его имя было обнародовано в парламенте как сэр Энтони Блант, один из самых уважаемых в Англии историков-искусствоведов, советник королевы и бывший хранитель Королевской картинной галереи. Лишенный дворянского звания под натиском гнева общественности, Блант, как выяснилось, сделал признание вскоре после бегства Филби в обмен на негласное обещание свободы от преследования. Он тоже был выпускником Кембриджа и сообщил, что был завербован и стал работать на советскую разведку еще до того, как во время войны начал свою деятельность в МИ-5. Разоблачение Бланта обнажило лицемерие кодекса самосохранения британской правящей верхушки. Это вызвало поток заявлений, утверждающих, что другие советские «кроты» извлекли выгоду из нежелания официальных кругов раскрыть подлинные масштабы использования агентами Кремля в своих интересах системы классовых привилегий, на которой зиждется так называемый «британский истэблишмент».

Многих из видных современников Филби, Маклейна, Бёрджесса и Бланта, учившихся в Кембридже и Оксфорде, которые попали под влияние учения Маркса в 30-х годах, стали подозревать в том, что они, возможно, тоже продали свою страну Москве. Убеждение, что среди англичан существуют десятки сталинских агентов, которых еще предстоит разоблачить, подогревалось также популярными вымышленными шпионскими историями времен «холодной войны» писателя Джона Ле Карре. «Охота на кротов» стала прибыльным промыслом британских журналистов и писателей, наживавшихся на пристрастии публики к шпионским историям. Искоренение отступников из высшего класса, которыми руководили советские вдохновители, могущие послужить прототипом героя Ле Карре по имени Карл, делало, с одной стороны, еще более зловещей репутацию КГБ, а с другой — удовлетворяло национальную психологическую потребность найти козла отпущения, предательством которого можно было бы объяснить быстрый послевоенный упадок Великобритании. В 1987 году британское правительство попыталось заткнуть рот бывшему «главному охотнику на кротов» из МИ-5 Питеру Райту с целью предотвращения публикации его книги «Spy-catcher», но свидетельства автора дали дополнительные основания думать о том, что советская разведка завербовала целый легион молодых честолюбивых англичан, готовых предать свою страну[224].

«Было бы просто неправильно утверждать, что степень внедрения исследована досконально», — заявил Райт в подтверждение своего данного под присягой показания. Он утверждал, что пока наружу показалась лишь самая вершина огромного айсберга советского внедрения[225]. Несмотря на неоднократные официальные опровержения, отказ британского правительства открыть для публики какие-либо документы о расследованиях МИ-5 в ходе длительных и в конечном счете бесполезных попыток заставить Райта в Австралии и Европейском суде дать официальную клятву о неразглашении тайны лишь способствовал дальнейшему нагромождению домыслов в печати. Если бы Орлов все еще был жив, то, судя По его досье, хранящемуся в архивах КГБ, он бы, несомненно, получил удовольствие от того шума, который поднялся вокруг операции, организованной им еще пятьдесят лет назад. Как ни парадоксально, но когда величественное гранитное здание Советского Союза начало разрушаться под воздействием оттепели, вызванной провозглашенной президентом Горбачевым гласностью, британское правительство укрылось за архаичными барьерами Закона о государственных тайнах, в который были внесены поправки, еще более затруднившие журналистам или парламентариям поиск правды в делах, связанных с разведкой.

Филби не мог не обратить внимание на иронию всей ситуации, читая свой номер «Тайме» в Москве. В 1986 году его руководители из КГБ восприняли это как сигнал для заключительного подъема занавеса, чтобы привлечь к нему внимание и воздать должное его достижениям. С явным удовольствием Филби начал раздувать огоньки домыслов, предоставив одному британскому журналисту эксклюзивное право взять у него интервью в относительной роскоши его большой московской квартиры, библиотека которой, насчитывающая 12 000 томов, не дала бы сгореть со стыда даже хозяину апартаментов на Пятой авеню. В духе новой советской «открытости» английский разведчик-ветеран сталинской эпохи позировал на фотографии не в форме, а в спортивных кедах и кашемировом светло-голубом свитере, украшенном монограммой. С благожелательной улыбкой для камеры он вызывающе держал в руках экземпляр книги «Spycatcher», все еще запрещенной на его родине.

Филби воспользовался случаем, чтобы заявить о своей непоколебимой преданности коммунизму и о том, что он «не испытывает сожалений» и «сделал бы это снова». В подтверждение своих слов он достал поднос, наполненный медалями стран Восточного блока, выделив из них орден Ленина, который, по его словам, был равен одному из высших британских рыцарских орденов. «Моя лояльность была всегда обращена в одну сторону — к КГБ», — заверил Филби, выразив уверенность в том, что история докажет его правоту. «Я хочу, чтобы мои кости покоились там, где находилась моя работа»[226],— сказал он в заключение. Этому желанию суждено было сбыться три месяца спустя, после его смерти от сердечной недостаточности, последовавшей 11 мая 1988 г. Тело Филби, выставленное для торжественного прощания в мрачном мраморном фойе клуба КГБ, было захоронено на Кунцевском кладбище в Москве под гранитной плитой, украшенной единственной золотой звездой. В некрологах, появившихся в советской печати, воздавалось должное его многолетней «исключительно деликатной работе», а о его «героических» делах, которые старательно избегали конкретизировать, было сказано лишь, что они были «многообразными и глобальными по своему географическому охвату»[227].

Ни некрологи, ни сам Филби не пролили на основные загадки его продолжительной карьеры большего света, чем ему было разрешено КГБ в опубликованной автобиографии. Читателям лондонской «Санди Тайме» в 1988 году удалось узнать из его последнего интервью скорее о его все еще сильной привязанности к стилю жизни английского джентльмена, чем о героических делах, которые он совершил для советской разведслужбы. Он до конца отказывался сообщать подробности о своей вербовке или о работе под тем предлогом, что обязан молчать об «оперативных секретах КГБ»[228].

Теперь впервые появилась возможность связать воедино разрозненные части истинной картины вербовки первого и всех последующих участников кембриджской агентурной сети. Центральная и до последнего времени неизвестная роль, которую играл в этом деле Орлов, объясняет, почему Филби всегда проявлял такую осторожность, чтобы не раскрыть имя человека, который руководил тем, чему предстояло вырасти в одну из самых знаменитых разведывательных сетей в современной истории и значение которой лишь сейчас начинают осознавать. Недавно рассекреченные материалы ФБР и госдепартамента США подтверждают, что Дональд Маклейн выдал секреты британского правительства и англоамериканские решения относительно ядерной политики, что ускорило получение Советским Союзом ядерного оружия и помогло наметить курс в «холодной войне»[229]. Гай Бёрджесс, «третий человек» из этой агентурной группы, помог распространить на Оксфорд сеть советских тайных агентов, чья деятельность в интересах Москвы приобрела глобальный характер, когда ее члены пересекли Атлантику для внедрения в администрацию Рузвельта. Другие завербованные для Сталина агенты «оксбриджа» передавали советской стороне сверхсекретные военные разведданные, получаемые по проекту «УЛЬТРА» путем перехвата зашифрованных немецких и японских сообщений, что помогло спасти Красную Армию от поражения во второй мировой войне[230].

Согласно письму, написанному рукой Маклейна, Филби, Маклейн и Бёрджесс любили называть себя в шутку «тремя мушкетерами» в знак того, что под руководством Орлова они были тремя первоначальными членами-основателями кембриджской агентурной сети[231]. Их огромную ценность не могли предвидеть ни Центр, ни Орлов, когда он прибыл в Англию в июле 1934 года.

По-видимому, не простая случайность забросила в Лондон этого советского «нелегала». Сам Орлов дал понять, что именно он сыграл главную роль в разработке всей концепции вербовки недовольных выпускников университета для использования их в качестве агентов внедрения. Намеки на происхождение этого замысла, который, по-видимому, обязан чем-то его опыту руководства тайными агентурными сетями в Европе, в какой-то степени можно найти в его «Пособии». Это написанное со всей откровенностью хорошо осведомленным человеком руководство к стратегии и тактике шпионажа было, как сам автор говорит нам в предисловии, попыткой воссоздать составленное им еще в 1936 году пособие, в котором излагались «основные правила и принципы советской разведки». Первоначальное пособие было, по словам Орлова, «единственным учебником для только что созданной школы НКВД для оперативных сотрудников разведки и армейских офицеров при Центральной военной школе в Москве». Он утверждает, что являлся начальником факультета и по «совместительству» читал лекции уже в течение нескольких лет до того, как издал свое первоначальное «руководство». Оно было озаглавлено «Тактика и стратегия разведки и контрразведки» и основывалось на «всех самых важных случаях в работе разведки и контрразведки НКВД»[232].

Однако в объемистом досье Орлова в КГБ нигде не говорится об его авторстве, хотя он утверждал, что написал его в «начале 1936 года». Возможно, он написал несколько глав какого-либо учебного пособия в тот промежуток времени, когда находился в Москве с конца 1935 года по сентябрь 1936 года. Это пособие позже могло быть запрещено после его бегства из Испании, когда Орлов был назван «предателем». Но фактически ни один ветеран, учившийся в Центральной военной школе до 1938 года, не может припомнить этот учебник. И еще более странно, что не сохранился ни один его экземпляр.

Что действительно является важным в заявлении Орлова, так это его утверждение, что он написал «Пособие» в начале 1936 года, сразу после возвращения в Москву из Лондона, где, как мы теперь знаем, он сыграл роль «повивальной бабки» и первого руководителя кембриджской сети агентов внедрения. Орлов намеренно избегал в 1964 году всякого намека на свое участие в этой операции, когда восстанавливал якобы существующее «Пособие по разведке и партизанской войне» под завуалированным покровительством ЦРУ. Но в контексте его собственной деятельности в отношении Филби, Маклейна и Бёрджесса написанное им приобретает новое значение — особенно отрывки, которые можно понимать как косвенное признание своих заслуг в разработке операции по вербовке недовольных и честолюбивых кембриджских выпускников для работы на Москву. Цель, говорит он нам, не называя намеченных университетов, заключалась в том, чтобы завербовать потенциальных агентов, от которых, в силу полученного ими академического образования, можно было ожидать быстрого продвижения по государственной службе вплоть до самых высот, и их приверженность делу служения коммунизму гарантировала бы то, что Москва стала бы снабжаться непрерывным потоком наиважнейшей секретной информации. В таких информаторах, как объяснял Орлов, ощущалась настоятельная потребность, поскольку советская секретная служба, а особенно Сталин были сторонниками концепции разведки как единственного источника «правильной информации», то есть информации, «добытой тайными агентами и секретными информаторами в нарушение законов иностранной державы, на территории которой они действуют»[233]. В качестве основополагающего принципа Москва установила, что «важные секреты иностранных государств могут и должны добываться непосредственно из засекреченных документов их министерств и от иностранных гражданских служащих, которые соглашаются передавать государственные секреты Советскому Союзу». Проблема, с которой сталкивалась советская разведслужба в 1930 году, заключалась в том, что большинство источников, которые уже были завербованы, составляли мелкие служащие иностранных министерств и разведслужб. Хотя информация, получаемая от шифровальщиков и секретарей британского МИДа была ценной, информаторы не имели доступа в более высокие круги, где принимались решения. Орлов рассказывает нам, что все старания продвинуть информаторов по служебной лестнице были «сопряжены с риском и не давали удовлетворительных результатов»[234].

«Лишь в начале 30-х годов, — по словам Орлова, — одному из руководителей разведки НКВД пришла в голову мысль, которая будто по волшебству позволила решить эту трудную проблему». Его подозрительно обтекаемое объяснение того, что этот безымянный офицер «подошел к этой проблеме не только как разведчик, но и как социолог», дает основание предполагать, что он замалчивает известные ему более подробные сведения о том, каким образом был разработан этот план. В то время Орлов был в Москве одним из немногих высокопоставленных офицеров НКВД с необходимым опытом работы и был осведомлен, что в «капиталистических странах выгодные назначения и быстрое продвижение по службе гарантируются молодым людям, которые принадлежат к когорте сыновей политических лидеров, высших правительственных чиновников, влиятельных членов парламента» и для которых «продвижение по службе происходит почти автоматически». Поскольку именно Орлов руководил зарождением кембриджской сети внедрения, основывающейся именно на этом принципе, становится понятным, что он ссылался на личный опыт, когда писал: «Никого не удивляет, если молодой человек из этой среды, только что выпущенный из колледжа, без всякого труда сдает экзамены для поступления на гражданскую службу и неожиданно получает назначение на должность личного секретаря какого-нибудь министра, а всего через несколько лет становится помощником члена правительства». Каким образом, если бы Орлов лично не участвовал в этом, он мог узнать, что Центру «больше нечего было беспокоиться о том, чтобы добиваться повышения по службе для своих подопечных»?[235]

«Их продвижение по службе происходило автоматически», — писал с удовлетворением Орлов, отмечая, что «руководство НКВД с нетерпением предвкушало, как через несколько лет некоторые из новых завербованных возглавят посольства своей страны. Хотя в «Пособии» не упоминается никаких фамилий, это высказывание, по-видимому, относилось к дальнейшим карьерам «трех мушкетеров». Он был хорошо знаком с тактикой, применявшейся при создании кембриджской сети. Это видно из его подробного изложения в «Пособии» того, как «резидентуры НКВД сосредоточили всю свою энергию на вербовке молодых людей из влиятельных семейств». Филби, Маклейн и Бёрджесс не названы по фамилиям, однако не вызывает сомнения, что именно их Орлов имел в виду, когда писал, что «НКВД делал ставку в основном на молодых людей, которых утомила однообразная жизнь в удушающей атмосфере своего привилегированного класса». Секрет попадания их на крючок советской разведывательной службы заключался в умении опытного рыболова выбрать подходящий момент для подсечки. Именно в этот момент он должен был направить их юношеский идеализм в русло секретной работы. «Как только молодые люди достигали той стадии, когда в результате размышлений они созревали для вступления в коммунистическую партию, им говорили, что они могут принести движению значительно больше пользы, если останутся вне партии, скрывая свои политические взгляды, и присоединятся к „революционному подполью"», — писал Орлов[236].

Он глубоко изучил психологические факторы, связанные с успешной обработкой и вербовкой Филби и его товарищей. Интеллект и происхождение делали их не такой уж простой добычей. Однако сам Филби признался примерно тридцать лет спустя, что его ментор с исключительным мастерством сыграл на противоречиях политических течений, с которыми сталкивались «левые» выпускники Кембриджа 30-х годов, чтобы убедить его посвятить свою жизнь служению Советскому Союзу. «Я был очень горд, что меня пригласили в таком молодом возрасте сыграть свою крошечную роль в построении этой державы», — писал Филби в отредактированной КГБ. автобиографии. «Как, где и когда я стал частью советской разведки, этот вопрос касается только меня и моих товарищей. Я скажу лишь, что, когда мне было сделано предложение, я не медлил. Над предложением вступить в ряды элитной организации долго не раздумывают»[237].

Возможно, Филби действительно без промедления ответил согласием на предложение служить в рядах этой элитной организации. Однако, как показывают архивные документы НКВД, оно фактически было сделано без санкции Москвы. Из-за проблемы связи с «нелегальной» резидентурой в Лондоне Центр не был осведомлен о первой попытке вербовки Филби и не давал санкции на операцию, в результате которой он стал советским агентом. Таким образом, был ускорен обычный длительный процесс, в ходе которого местная резидентура представляла подробные сведения, подтверждающие пригодность потенциального кандидата, а затем ожидала результатов их анализа и одобрения из Центра[238].

Теперь подробности вербовки Филби можно узнать из архивных документов НКВД. Из них видно, что Рейф и Дейч были вынуждены по своей инициативе сделать первые шаги к вербовке Филби, так как сообщения в Москву, написанные невидимыми чернилами, не удалось прочесть. Длительное ожидание одобрения Центра на эту операцию оказалось бы для нее фатальной, так как Филби приступил к осуществлению своего плана по вступлению в КПВ. Это, в свою очередь, заставило бы вычеркнуть его из числа кандидатов, поскольку Центр избегал вербовать агентов внедрения из людей, ставших полноправными членами партии, личные дела которых были под угрозой полицейского расследования. Тот факт, что Филби намеревался вступить в КПВ до своей первой встречи с Рейфом, является подтверждением того, что он не был завербован в Вене, как это считали ранее. Об этом свидетельствуют не только архивные документы НКВД, но и подробное описание своей вербовки и карьеры, содержащееся в письменных воспоминаниях объемом в 283 страницы, которые Филби дал КГБ в 1980 году. В этом документе, написанном им лично, Филби сообщает, что после возвращения из Вены весной 1934 года он отправился в штаб-квартиру КПВ, чтобы зарегистрировать свое членство, и что все это происходило до того, как с ним познакомился Дейч[239].

«После окончания университета я собирался поехать в Австрию изучать немецкий язык, историю и культуру Германии», — писал Филби, указывая, что его поездка в Вену первоначально мотивировалась тем, что он решил избрать после окончания учебы дипломатическую карьеру[240]. В своих воспоминаниях он описывает, как пытался увязать свое честолюбивое желание стать британским послом с глубокой преданностью коммунистической идеологии, возникшей у него незадолго до окончания учебы. Он рассказывает, как неуклонно склонялся «влево» — начиная с поддержки лейбористской партии в Вестминстере и усердной предвыборной агитации за лейбористов в Кембридже, где, несмотря на заикание, мешавшее ему выступать с речами, он стал казначеем университетского общества социалистов. Филби объяснял, что попал в объятия марксизма скорее в результате разочарования, чем от чувства горечи, которое вызвало в нем Поражение лейбористской партии на выборах 1931 года. По его признанию, только на последнем семестре в Кембридже он действительно убедился в том, что для Великобритании коммунизм является решением политической дилеммы.

«Уже в 1931–1933 гг. я стал все больше и больше сближаться с коммунистической группой в университете, начал посещать их собрания, — вспоминал Филби. — Тогда же они познакомили меня с книгами Карла Маркса. Все это привело к тому, что в конце своего пребывания в Кембридже, а именно в последнюю неделю, я решил присоединиться к коммунистическому движению»[241]. Его решение не было каким-то прозрением, «ослепительным светом в конце дороги, ведущей в Дамаск», но было результатом длительных и очень личных переживаний[242].

Филби «освятил» свое обращение в новую веру тем, что потратил 14 фунтов стерлингов, полученные им от администрации Тринити-колледжа в качестве вознаграждения за отличную сдачу экзаменов по экономике на степень бакалавра, на «коммунистическую библию» — полное собрание сочинений Карла Маркса.

Приняв решение посвятить жизнь служению революции, он обратился к человеку, которому доверял, с просьбой связать его с людьми, которые могли бы принять его в новую веру и указать, куда ему направить свой пыл новообращенного. Этим человеком был Морис Добб, один из его наставников в экономике, младший научный сотрудник Пембрук-колледжа. Он был кембриджским Иоанном Крестителем Маркса, проповедовавшим упадок капитализма и триумф коммунизма. Добб был терпеливым наставником, умел внушить доверие (что британский соавтор этой книги может подтвердить лично) и вдохновил своим красноречием целые поколения будущих выпускников, когда в мае 1932 года, проводя дебаты Кембриджского союза, заявил, что «это заведение возлагает большие надежды на Москву, чем на Детройт». Будучи одним из видных первых деятелей британского коммунистического движения, Добб никогда не скрывал горячей преданности делу революции. Его искусно обоснованные статьи и книги, пропагандирующие Советский Союз, снискали себе столь широкий круг читателей, что это приводило в ярость короля Георга V, который в 1925 году безуспешно пытался закрыть двери своего университета для этого «большевистского» совратителя лояльно настроенных молодых выпускников[243]. Однако академические свободы восторжествовали, и Добб впоследствии стал профессором и преподавателем Тринити-колледжа, после того как с него было взято обещание не заниматься подрывной деятельностью. У него не было выбора. Он вел себя настолько вызывающе, что, как показывают документы МИ-5, всплывшие на поверхность в архивах США, постоянно находился под наблюдением и его почта нередко перехватывалась. Лишь много времени спустя после смерти Добба Филби раскрыл, что тот и был тем кембриджским преподавателем, который многое вделал не для его вербовки, как это часто считали, а для того, чтобы указать дорогу, в конечном счете приведшую его в Москву[244].

О том, что Добб, возможно, сыграл более важную роль, чем он или Филби когда-либо признавали, говорит тот факт, что Добб тогда не направил своего бывшего ученика в штаб-квартиру Компартии Великобритании в Лондоне, а вместо этого дал Филби рекомендательное письмо к руководителю Международной организации помощи рабочим (МОПР), коммунистического фронта со штаб-квартирой в Париже. Филби описывает в своих воспоминаниях, как Добб в целях конспирации потребовал, чтобы он запомнил адресата, фамилия которого, насколько он помнил, «звучала как итальянская».

Это вполне мог быть Луи Гибарти (вымышленное имя известного агента Коминтерна по имени Ладислас Добос), которого Добб знал по своим контактам с МОПР[245]. Добб не указал имени Гибарти ни в письме, ни на конверте из боязни потерять свою кембриджскую стипендию младшего научного работника в том случае, если бы рекомендательное письмо к такому известному коммунистическому деятелю международного уровня «недреманное око» МИ-5 проследило до его автора.

Вооруженный письмом Добба и томами сочинений Маркса, Филби отправился из Кембриджа в Лондон, где отец дал ему 50 фунтов стерлингов за корректуру в гранках «The Empty Quarter» — последнего доклада о своих исследованиях Аравийской пустыни. По тем временам эта сумма была королевской роскошью: эти деньги позволили Филби обзавестись мопедом, на котором он отправился на континент, чтобы собственными глазами наблюдать за борьбой социализма с фашизмом. Он выбрал Вену, которая превратилась в передовую линию конфликта, когда после прихода Гитлера к власти нацисты пытались влиять на австрийскую политику. Вена превратилась в арену острой политической борьбы между городскими социалистами и правым крылом в коалиции, которое контролировало правительство. Австрийский канцлер д-р Энгельберт Дольфус, встревоженный растущей властью нацистов, надеялся прийти к соглашению с Гитлером. Однако для этого он должен был удовлетворить требование своих союзников правого крыла, подавив мятеж, предположительно возглавляемый коммунистами, в рабочих кварталах столицы. Обе стороны имели в своем распоряжении обученные и вооруженные отряды, и ситуация на улицах Вены летом 1934 года стала взрывоопасной.

Когда Филби добрался до Парижа по пути в Австрию, рекомендательное письмо Добба открыло ему двери в МОПР[246]. Узнав, что Филби держит путь в Вену и горит желанием помочь борьбе с нацизмом, Гибарти (если именно он встречался с молодым англичанином, что кажется вероятным) дал ему рекомендательное письмо к Георгу Неплеру, лидеру австро-германского Комитета помощи иммигрантам.

Как только Филби приехал в Вену, он отправился к Неплеру, который был музыкантом по профессии, «марксистом по убеждениям и коммунистом по партийной принадлежности». В свободное время он руководил работой Комитета помощи, который, как отметил Филби, оказывал помощь любому человеку, бежавшему от Гитлера, независимо от того, был ли он коммунистом или социал-демократом. Убедившись, к собственному удовлетворению, что молодой англичанин действительно искренне предан коммунизму, Неплер спросил, чем, по его мнению, он мог бы помочь их делу.

«Я выразил желание помогать работе Комитета, — писал Филби, — и попросил его порекомендовать, где мне остановиться жить». Ему дали адрес «очень надежного товарища» по имени Литци Фридман, чьи родители жили в центре города, который до недавнего времени был венцом славы габсбургской империи. Преданность фрау Фридман делу революции не вызывала сомнений, поскольку, как объяснил Неплер, она в прошлом году две недели просидела в тюрьме за коммунистическую деятельность, так как партия в Австрии была запрещена[247].

Таким образом, Филби оказался в доме у Израиля и Гизеллы Колман, родителей Литци, которые жили в большом многоквартирном доме по Латчкагассе, 8. Он стал их квартирантом. Прошло немного времени, и он не устоял перед чарами жизнерадостной толстушки, их дочери. Веселая, независимая Литци была на два года старше сдержанного молодого англичанина. Она только что развелась со своим мужем-сионистом Карлом Фридманом, за которого вышла замуж в возрасте 18 лет. Было что-то по-цыгански притягательное в темных глазах Литци, что привносило мощный элемент сексуальности в их общую преданность коммунистическим идеалам. В условиях венских политических беспорядков со всеми забастовками и полицейскими патрулями, заставлявшими проводить тайно собрания партийных ячеек, ощущение риска усиливалось нервным возбуждением первого романа Филби, когда двое влюбленных делили опасности, связанные с пребыванием в нелегальном коммунистическом подполье.

Усилиями Литци Ким стал казначеем ее коммунистической ячейки. Он писал политические брошюры и собирал деньги, с гордостью вспоминая, как потенциальные доноры реагировали на его английский акцент, щедро увеличивая размер обычного взноса, составлявшего 10 австрийских шиллингов. Некоторая часть наличных денег использовалась на закупку оружия, необходимого на случай кровавых стычек городских социалистов с полицией.

По примеру своих немецких товарищей австрийская компартия ушла в подполье и, следуя указаниям из Москвы, готовилась к вооруженному сопротивлению в цитаделях рабочего класса. Филби приехал в разгар подготовки к приведению в боевую готовность баррикад для защиты крупных новостроек Карл Маркс-хоф и Гете-хоф на окраинах города, состоявших из современных многоквартирных домов для рабочих. Филби казалось, что он приехал накануне решающего противостояния между силами фашизма и социализма, и он с гордостью вспоминал в последующие годы, что сыграл свою роль в этой великой борьбе, помогая жертвам нацизма тем, что тайно переправлял их в «безопасные» европейские страны. Для того чтобы эта «подпольная дорога» функционировала, требовались продовольствие, деньги и одежда… В этих усилиях ведущую роль играл Коминтерн, создавший в Париже Комитет помощи беженцам от фашизма, который действовал параллельно с МОПР. Филби работал в качестве связного для этих организаций, используя свой британский паспорт в целях защиты и прикрытия нелегальных партийных заданий.

«В феврале 1934 г. в Австрии произошел переворот, который застал партию неподготовленной, — вспоминал Филби. — Началась травля коммунистов. В этих условиях главной задачей для нас была организация переправки коммунистов в Чехословакию. Здесь мне здорово помог мой британский паспорт…»[248].

Какими бы примитивными ни были ухищрения его тогдашнего «ремесла», рассказывал Филби в КГБ, он не припомнит ни одного случая, когда по-настоящему подвергался бы опасности. Он утверждал, что не испытывал страха даже после падения Дольфуса в Вене весной 1934 года, когда правительственная артиллерия подвергла обстрелу район Карл Маркс-хоф. За четыре дня кровавых уличных боев были убиты и ранены сотни людей, прежде чем восстание рабочих было безжалостно подавлено. Многим товарищам пришлось скрываться, чтобы избежать ареста. Филби признавался, что во время боя не сделал ни одного выстрела, хотя это объяснялось совсем не недостатком мужества. Он рассказывал, что был приписан к пулеметному расчету, но его группа так и не получила оружия, а потому во время боя он выполнял главным образом роль связного между подпольными коммунистическими ячейками.

Британия и Франция продемонстрировали безразличие к тому, что британский министр иностранных дел назвал «безумной маленькой гражданской войной». Их нежелание дипломатически вмешаться, чтобы спасти венский социализм от уничтожения под давлением нацистов, более чем когда-либо подтвердило уверенность Филби в том, что только Советский Союз может дать какую-то надежду на спасение Европы от сползания в пропасть фашистского тоталитаризма. В то же время он был реалистом, чтобы понять, что поражение восстания в конечном счете было предзнаменованием захвата власти нацистами и аннексирования Австрии Германией. Он решил уехать оттуда, хотя оставалось еще четыре года до аншлюса, когда открытый «мерседес-бенц» Гитлера триумфально прокатил среди толп приветствующих его венцев по украшенной свастикой Рингштрассе.

«Работа в Австрии укрепила мои взгляды как коммуниста», — писал Филби КГБ в 1980 году, подчеркивая, что его решение оставить Вену было вызвано не соображениями собственной безопасности, а беспокойством за своих товарищей по оружию. Он говорил, что, хотя британский паспорт гарантировал ему «почти дипломатический» статус, он боялся, что Литци могут снова арестовать и отправить в концентрационный лагерь, если она останется в городе[249]. Филби решил жениться на ней, чтобы увезти в Англию. Брачная церемония состоялась в венской городской ратуше 24 февраля 1934 г. Как только Литци два месяца спустя получила британский паспорт, он, посадив жену на заднее сиденье мотоцикла, пересек австрийскую границу и через Германию отправился на Запад. Проезжая через Францию по дороге к портовым городам Ла-Манша, молодожены остановились в Париже, чтобы полюбоваться городом. Хотя в то время никто из них об этом не знал, именно тогда впервые пересеклись дороги Филби и Орлова незадолго до его поспешного отъезда в Швейцарию. По иронии судьбы, именно во время приезда Орлова в Вену он получил из Москвы секретные инструкции, которые впоследствии свели его с Филби.

Прибыв в Лондон и временно поселившись с Литци в доме своей матери на Акол-роуд в Килберне (северозападная часть Лондона), Филби стал обдумывать, как ему возобновить связи с коммунистической партией. Кроткая Дора Филби обнаружила, что молодая австрийка, жена ее сына, женщина энергичная и властная, и Дора подозревала, что именно она в первую очередь подстрекала Кима к открытому признанию своей приверженности коммунизму. Однако партийная работа не обеспечивала их никаким доходом. Без денег, но с большими амбициями Филби решил воспользоваться своим кембриджским дипломом и связями в Тринити, чтобы пробиться в ряды правительственных чиновников. Подобно многим своим современникам, он стал готовиться к сдаче экзаменов для поступления на гражданскую службу.

«Я очень надеюсь, что [Ким] получит работу, которая отвлечет его от этого проклятого коммунизма, — писала мать Филби его отцу в Джидду (Саудовская Аравия). — Он еще не стал экстремистом, но может стать, если у него не появится чего-нибудь такого, что заняло бы его ум»[250]. Однако ее надежды и надежды сына на карьеру в министерстве иностранных дел разбились вдребезги после его посещения Кембриджа. Там он заручился поддержкой своего бывшего наставника и обратился за средствами, чтобы помочь своим венским товарищам.

Общество социалистов отнеслось к нему лучше, чем Деннис Робертсон, старший преподаватель Тринити, который был его наставником по экономике. Он весьма сдержанно отнесся к просьбе поддержать рекомендацией заявление Кима о приеме на работу в министерство иностранных дел. Несмотря на свою давнишнюю дружбу с Сент-Джоном Филби, Робертсон, полагая, что увлечение его сына радикальным социализмом зашло слишком далеко, счел себя обязанным предупредить последнего, что должен будет предуведомить отборочную комиссию министерства иностранных дел о том, что обостренное «чувство политической несправедливости у его бывшего студента, возможно, делает его непригодным для административной работы»[251]. Понимая, что такая трактовка его левых взглядов сведет к нулю его шансы сделать карьеру в правительстве, Филби решил прекратить попытки попасть в министерство иностранных дел и объявил о своем намерении вступить в коммунистическую партию.

«Я посетил дом № 16 на Кинг-стрит, где в то время размещалась Компартия Великобритании. Там я встретился с Уильямом Галлахером и Беллом Брауном и рассказал им о своей работе в Австрии, — писал Филби в своих воспоминаниях. — Они поинтересовались, хочу ли я вступить в партию, но предупредили, что им необходимо будет навести справки обо мне у австрийских коммунистов, и посоветовали мне прийти через полтора месяца»[252]. Бюрократическая отмашка была воспринята им как личное оскорбление, хотя Филби сознавал, что нежелание коммунистической партии принять его в свои ряды ознаменовало поворотный пункт в его жизни. Эта полуторамесячная отсрочка явилась причиной того, что он не вступил в Компартию Великобритании и не оказался на заметке у полиции, что исключило бы возможность его вербовки советской разведкой. Его безрезультатный визит на Кинг-стрит да и участие в праздновании Первомая в Лондоне в том же году были, по его словам, «последней коммунистической акцией» из всех, которые он когда-либо предпринимал открыто.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.