Глава 3 ДЕЛО «ВОРМА» И НОВЫЙ ПАСПОРТ

Глава 3

ДЕЛО «ВОРМА» И НОВЫЙ ПАСПОРТ

Отправляясь к своему новому месту работы в Германии, Александр Орлов был вынужден оставить заболевшую жену в Париже. Мария приехала к нему позднее в качестве секретаря торгпредства, где ее избрали членом партийного комитета[60]. Александр Орлов прибыл в Берлин в январе 1928 года вскоре после своего дня рождения (ему исполнилось 33 года), то есть четыре года спустя после целой серии инспирированных Москвой коммунистических мятежей в Веймарской республике. Возможно, революции и не удалось пустить корни в германском послевоенном эксперименте с демократией, но свобода личности, за которую ратовал веймарский парламент, залегла зеленый свет для коренных перемен в интеллектуальной и сексуальной областях. Бывшая столица проповедовавшего пуританскую мораль германского рейха превратилась в гедонистский центр Европы. Общественное сознание претерпело столь глубокое революционное изменение, что границы дозволенного в драматургии расширились до острой сатиры Бертольда Брехта. Результатом сотрудничества драматурга с композитором Куртом Вайлем стал потрясающий успех «Трехгрошовой оперы», премьера которой состоялась как раз через два месяца после приезда Орлова в Берлин. В ночных кабаре на Кур-фюрстендамм открыто происходили сборища любителей эротики. Кинематограф приятно будоражил нервы зрителей рискованными сценами, и «роковая женщина» Лола в «Голубом ангеле» в исполнении Марлен Дитрих вскоре стала самой знаменитой статьей любовного экспорта этого города.

Человека, прибывшего в Берлин в конце 20-х годов, внешняя сторона жизни города могла ввести в заблуждение. О чем бы ни шла речь — о зажигательном шоу в ночном клубе «Эльдорадо» на Моцартштрассе или о русских дипломатах, работающих в советском торгпредстве на Линденштрассе, — все в этом городе, притягивавшем к себе как магнит гедонистов и шпионов, было не тем, чем казалось на первый взгляд. Сам Орлов, взяв чужое имя, стал частью этого обмана. По паспорту он стал Львом Лазаревичем Фельделем, аккредитованным торговым советником[61]. Настоящей же целью его миссии была совсем не коммерция, а шпионаж, хотя об этом не догадался бы ни один человек, посетивший его офис в Хандельсфертретунг дер Совьет-унион, как называли немцы штаб-квартиру советского торгового представительства. Размещавшееся в монументальном здании, расположенном в квартале от Рейхсбанка и неподалеку от советского посольства на Унтер-ден-Линден, торговое представительство служило внушительным прикрытием для сбора разведывательной информации.

Берлин был шпионской столицей Европы на протяжении всего периода существования Веймарской республики, пока «великая депрессия»[62] не выплеснула на его улицы банды нацистских коричневорубашечников с их сиплыми призывами к Гитлеру восстановить авторитарную власть. Хандельсфертретунг был мозговым центром деятельности советской разведки на континенте. Внушительный размер штаб-квартиры торгпредства был внешним отражением скрытых масштабов конспиративных взаимоотношений, завязавшихся между СССР и Германией после разрыва Веймарской республики с остальной Европой в 1922 году с целью заключения сделки с советским правительством. Рапалльский договор, который был подписан в том году на итальянском приморском курорте, не только утверждал признание де-юре большевистского режима, но и предоставлял ему статус «наибольшего благоприятствования». Распахнутые двери для растущего объема торговли также позволили Советскому Союзу осуществлять разведывательную деятельность под прикрытием; германо-советских торговых компаний, проводящих г законные коммерческие операции. К числу наиболее; видных фирм относились «Deruta Deutsche-Russische Transport Gesellschaft», Германо-Российская нефтяная компания и «Garantie-und-Kredit-Bank fiir den Osten AG».

Это были внешние операции по образцу «Востваг» («West-Oesteuropaeische Warenaustauseh Aktiegesel-lschaft»), берлинской торговой фирмы, основанной в 1921 году братьями Аароном и Абрамом Эренлиба-ми, двумя офицерами военной разведки польского происхождения, которым были выделены средства из фондов Красной Армии для организации компании-прикрытия по адресу Шиффбауердамм, 19[63].

Договор, ознаменовавший эру тесного торгового сотрудничества между Веймарской республикой и СССР, содержал также ряд секретных статей, дававших возможность Германии обойти ограничения, налагаемые Версальским мирным договором для того, чтобы сохранять в демилитаризованном состоянии германские вооруженные силы. Однако в течение десятилетия, предшествовавшего приходу Гитлера к власти, личный состав германского флота, армии и ВВС тайно функционировал и проходил подготовку в России. Работая бок о бок с советскими экспертами, он получил возможность продолжать разработку подводных лодок, самолетов и танков, то есть ту деятельность, которая была особо запрещена положениями того, что многие немцы с возмущением называли «версальским диктатом».

Одной из важнейших обязанностей Орлова в торговой делегации было осуществление контроля за выполнением секретных военных контрактов и договоров о закупках, которые Советский Союз заключил с Германией. В 1929 году его главным подчиненным в этих тайных операциях по торговле военными материалами был Павел Аллилуев, назначение которого на эту должность было санкционировано комиссаром обороны Климентом Ворошиловым. Орлов был в числе небольшой горстки советских старших должностных лиц в Берлине, кому было известно о том, что человек, которого Москва прислала для контроля качества самолетов и двигателей, закупаемых в Германии, был братом второй жены Сталина Надежды Аллилуевой. В те два года, что они проработали вместе в Берлине, Аллилуев стал доверенным лицом и верным другом, от которого Орлов получил немало информации из первых рук о «византийском» образе жизни внутри Кремля. У Аллилуева была там квартира с 1919 года, когда его сестра, темноволосая семнадцатилетняя "красавица, сила воли которой была под стать ее поразительной восточной красоте, вышла замуж за сорокалетнего Сталина. Их неспокойный брак закончится трагически — самоубийством Надежды в 1932 году, через год после возвращения Аллилуева в Москву из Берлина. Впоследствии Орлов узнал непосредственно от Аллилуева, с которым вновь встретился в 1937 году в Париже, что, несмотря на слухи о том, что Сталин застрелил ее в припадке ярости, его сестра на самом деле застрелилась сама, чтобы вырваться из уз ставшего невыносимым брака, после одной особенно бурной ссоры с мужем-тираном[64].

Решение Сталина направить шурина на работу под началом Орлова в Берлин свидетельствовало о том, что он придавал большое значение тайному сотрудничеству, которое открывало советским вооруженным силам доступ к германской технологии производства вооружений. Поскольку Сталин использовал русско-германские отношения для перевооружения Красной Армии и ВВС, это сотрудничество способствовало укреплению антифранцузских настроений Германии, традиционного недруга России в Европе. Эти настроения достигли своего апогея в 1923 году, когда французская оккупационная армия, находящаяся в Рейнской области, двинулась в Рур после того, как немцы не выплатили военных репараций. Однако подспудная выгода, которую Сталин извлекал из этого «брака по военным соображениям» с Берлином, заключалась в массовом проникновении советских агентов в Германию.

Надежды Москвы на разжигание второй большевистской революции в Германии рухнули после ряда безуспешных коммунистических мятежей в разных частях страны в октябре 1923 года, однако последствием того, что было инспирированной Коминтерном катастрофой, стал сенсационный рост разведывательных < операций IV Управления штаба РККА (РУ) и Иностранного отдела ОГПУ. Для достижения целей, намеченных в Первом сталинском пятилетнем плане, агенты; РУ и ИНР, действовавшие под прикрытием Хандельсфертретунг, предприняли совместными усилиями атаку на технологические секреты германской промышленности. Их операции имели целью кражу патентованных химических процессов у мощной корпорации «И. Г. Фарбен», похищение современной сталеплавильной технологии у Круппа и «Рейнметал», инженерных чертежей — у Борзига и Маннесмана и последних достижений. электропромышленности — у компаний «АЭГ» и «Сименс». Официальные лица из торгового представительства, которое выступало в качестве расчетной палаты для законных контрактов и «крыши» для советских разведывательных сетей, вербовали персонал и внедряли лиц, сочувствующих коммунистам, во всемирно известные научно-исследовательские учреждения Германии, такие как Институт кайзера Вильгельма, Берлинская высшая техническая школа и Институт Люфтфартфоршунгс[65].

Участие Орлова во многих ключевых операциях было решающим. Он прибыл в Берлин после того, как были обнародованы задачи Первого пятилетнего плана по перестройке Советского Союза и превращению его в современное промышленное государство. Невероятные цели, которые ставил перед промышленностью Сталин, практически не учитывали ни людских затрат, ни производственных мощностей, причем Германия была очевидным источником, из которого Россия могла получить технический опыт и научные «ноу-хау», чтобы подпитать советскую промышленность. Это составляло существенную часть задания Орлова, и его опыт как главы резидентуры ОГПУ в торгпредстве в Париже вовлек его в новый вид разведывательной деятельности, которая на том этапе истории СССР приобрела не меньшее значение, чем военная или политическая разведка.

«Ее целью было оказание помощи в индустриализации Советского Союза путем кражи производственных тайн — новых изобретений, секретных технологических процессов и т. п.», — писал впоследствии Орлов, объясняя, каким образом «советские разведывательные организации за границей начали вербовать в свои сети инженеров и ученых, а также изобретателей, работавших в лабораториях и на предприятиях крупнейших промышленных концернов»[66]. По словам Орлова, когда он прибыл в Берлин, Советский Союз уже связал себя обязательством закупить большое количество машин и оборудования и даже целые заводы на Западе для достижения целей, намеченных в пятилетнем плане. С немцами велись переговоры относительно закупки патентов на промышленные процессы, причем предполагалось, что немецкие инженеры поедут работать по контрактам в Россию, чтобы инструктировать советский инженерно-технический персонал и обучать его новым методам. Однако цена, которую немцы запросили за эту техническую помощь, была настолько высокой, что Сталин дал указание ОГПУ сосредоточить усилия своих агентов на организации крале изобретений и патентов[67].

Для этого в 1929 году в ИНО было создано новое подразделение по промышленной разведке. В его задачи входило получение нелегальными средствами того, что Комиссариату внешней торговли не удавалось заполучить путем легальных контрактов или экономического лицензирования германских промышленных технологий. Его деятельность осуществлялась в сотрудничестве с Отделом экономической разведки, для чего у Орлова имелся в распоряжении многочисленный персонал торгпредства в Берлине. Огромное здание со штатом из нескольких сот русских и сочувствующих немцев вполне соответствовало гигантскому торговому обороту на сотни миллионов марок.

В годы, предшествовавшие приходу Гитлера к власти в 1933 году, финансовая жизнеспособность многих известных германских фирм, таких как «БМВ» и «Юнкере», решающим образом зависела от их контрактов с этим подразделением торгового представительства, именуемого, чтобы не вызывать беспокойства, инженерным отделом. Его деятельность служила прикрытием для экспорта в СССР германских вооружений, запрещенных Версальским договором. Персонал этого отдела — как русские, так и немцы — тщательно проверялся сотрудниками ОГПУ с помощью верных членов Коммунистической партии Германии (КПГ)[68].

«Иногда получения всех необходимых формул, чертежей и инструкций было достаточно для того, чтобы советские инженеры и изобретатели смогли воссоздать сложный механизм или в точности воспроизвести какой-то производственный процесс», — писал Орлов[69]. Однако, несмотря на такой успех, он замечал, что в СССР часто обнаруживали нехватку человеческого фактора — особого умения и инженерной интуиции, когда приходилось точно воспроизвести какой-то сложный производственный процесс. В таком случае, если верить Орлову, требовалось найти подходящих немецких или других иностранных инженеров и побудить их, соблазнив финансовыми вознаграждениями, поехать в Россию для обучения советских инженерно-технических кадров. И тогда, чтобы тщательно скрыть поездки граждан Германии в Советский Союз, новый паспорт на чужое имя был необходим для сокрытия того факта, что тот или иной немецкий ученый или инженер отправлялся в несанкционированную поездку в Советский Союз.

«Гонорары, выплачиваемые русскими за такие поездки, иногда достигали 10 ООО долларов США за несколько дней работы», — рассказывал Орлов, отмечая при этом, что тем не менее «Советы экономили на этом миллионы»[70]. Сам Орлов приводил в качестве примера, иллюстрирующего успех его операции в Германии, подробный отчет о том, как ОГПУ выкрало технологию изготовления промышленных алмазов. Растущий спрос в Советском Союзе на алмазы для режущих инструментов, необходимых для развития нефтепромышленности в соответствии с пятилетним планом развития металлургии, заставил рассмотреть предложение Круппа о поставке недавно изобретенных у него «види», как назывались тогда эти искусственные камни (от немецкого «wie diamant», т. е. «подобные алмазам»)[71].

Советский Комиссариат тяжелой промышленности немедленно закупил партию образцов «види» для опробования их в бурильных операциях. Когда их прочность и высокая режущая способность подтвердились, комиссариат решил купить патентные права на производство «види» и заключить контракт с Круппом на строительство завода для их производства в Советском Союзе. Однако два директора немецкой фирмы, приехавшие в — Москву для переговоров, заломили непомерно высокую цену. Когда эта цена обсуждалась на заседании Политбюро, Сталин, по словам Орлова, заявил Менлсинскому: «Эти ублюдки хотят слишком много денег. Попытайтесь выкрасть это у них. Покажите, на что способно ОГПУ!»[72]. Вызов был принят, и соответствующие указания направлены в торгпредство в Берлине. Первым шагом в том, что Орлов называл «трудным заданием», было выяснение местонахождения завода, производящего «види», и фамилий изобретателя и инженеров, отвечающих за это производство.

Для выполнения этого задания был выбран д-р Б., как назвал Орлов своего агента, немецкий ученый из Берлинской высшей технической школы. Через одного из своих коллег ему удалось выяснить, что завод Круппа, изготовляющий промышленные алмазы, расположен в пригороде Берлина. Отправившись туда, он разговорился в пивной неподалеку от завода с работающими на нем инженерами и техниками, рассказав им, что работает над монографией о твердых сплавах, а они рекомендовали ему поговорить с ответственным за процесс старшим техником по фамилии Корнелиус. С помощью инспектора берлинской полиции, который, как рассказывал Орлов, тоже был советским информатором, д-р Б. раздобыл домашний адрес Корнелиуса. Затем он отправился на встречу с крупповским техником и расположил его к себе выпивкой и обедом. Весьма польщенный вниманием со стороны столь известного ученого, Корнелиус без утайки рассказал ему о печах, в которых получают «види» под воздействием высоких температур и давления. Изобретателем процесса был один инженер, которого Орлов назвал оперативным псевдонимом «Ворм» и который, по его словам, недавно был уволен Круппом за то, что согласился изготовить такую же печь для одного из конкурентов промышленного гиганта[73].

«Ворм» был занесен Круппом в черный список, а это означало, что он не мог получить другой работы в этой отрасли, вследствие чего оказался легкой добычей для русских. Орлов поведал, что д-ру Б., чтобы вызвать интерес у «Ворма», пришлось лишь представиться посредником одной шведской фирмы, заинтересованной в создании установки для производства промышленных алмазов, чтобы разрушить монополию Круппа. За 10 ООО марок он согласился сделать полное техническое описание процесса. Однако, будучи преданным членом нацистской партии, «Ворм» оговорил, что он будет сотрудничать со шведами только при условии, что они не станут продавать алмазы русским.

Усердные попытки сыграть на корыстолюбии жены «Ворм», предложив выплачивать ей дополнительно 1000 марок в неделю, а также тайно подкинув ей субсидию на покупку туалетов, привели к тому, что д-р Б. заручился ее поддержкой. Эта поддержка сыграла решающую роль, когда из Москвы сообщили, что в дополнение к изготовленным «Вормом» чертежам производственного процесса необходимо, чтобы изобретатель присутствовал при строительстве и пуске в эксплуатацию печи, которая вращается на большой скорости при высокой температуре для образования тепла и давления, требуемых для преобразования частиц графита в промышленные алмазы. Орлов вспоминал, что жене «Ворма» понадобилась целая неделя, чтобы уговорить мужа согласиться подписать контракт на два года работы в России. Изобретатель, согласившись, настоял на том, чтобы в Москве ему было обеспечено проживание в первоклассной гостинице, предоставлена в распоряжение машина с шофером, а также потребовал контракт для своего бывшего помощника с завода Круппа. Г-жа «Ворм» продолжала получать отдельную субсидию из Москвы, что сыграло решающую роль, когда потребовалось удержать «Ворма» в России после того, как он заболел там ревматизмом. Хотя его письма домой были преисполнены ненависти к Советскому Союзу, его жена, у которой только что прорезался вкус к высокому уровню жизни в Берлине, позаботилась о том, чтобы ее муж выполнил условия контракта и обеспечил пятилетний план промышленными алмазами по низким ценам[74].

Не все усилия ОГПУ, направленные на кражу германской технологии, заканчивались столь же успешно. Орлов вспоминал, как в 1929 году операция, задуманная Абрамом Слуцким, который был в то время заместителем начальника Иностранного отдела, привела к крайне неприятным последствиям. В ней предусматривалось использовать одного агента ОГПУ, который якобы бежал из Советского Союза, чтобы открыть патентное бюро в Берлине. Фирма объявляла о наличии в ней «вакантных мест» и настойчиво подчеркивала якобы антисоветскую позицию своего управляющего, что предположительно должно было привлечь целый поток полезных изобретений, а также открывало возможность подкупа и подрыва моральных устоев изобретателей, работавших на германскую военную промышленность. Выбранный Слуцким агент был двоюродным братом директора германской киностудии УФА, человека, положение которого помогло бы вызвать доверие к бюро. Он разместился в роскошном берлинском служебном помещении, получив на его аренду 40 ООО долларов США из фондов ОГПУ[75].

Орлов, памятуя о провале Праслова во Франции, относился к этому плану скептически, отмечая также, что, для того чтобы удержать на плаву в бизнесе это фиктивное патентное бюро, потребуется 30 ООО долларов США в год. Деньги были потрачены впустую. В результате этой операции не удалось получить какой-либо важной информации, и из всего потока безумных изобретений, который потек в его офис, единственным видом вооружения, попавшим в руки бюро, была небольшая модель артиллерийского орудия. Комиссариатом обороны уже были получены чертежи этого оружия благодаря секретному соглашению с немецким генштабом. Бюро также привлекло внимание полиции, в результате чего в 1930 году оно было ликвидировано. В отличие от обычной практики ОГПУ, агенту Слуцкого, который руководил этим бюро, было разрешено остаться в Германии после того, как он заверил, что не будет делать никаких разоблачений перед властями[76].

Большие надежды возлагались на другую разведывательную операцию в Берлине. Из описания ее Орловым можно сделать вывод, что он был ее вдохновителем. Однако надежды эти совсем не оправдались. Суть операции^ заключалась в «обхаживании» немецкого фабриканта русского происхождения, производившего карандаши. Во время революции в России он потерял там фабрику и большие владения. После бегства с семьей в Берлин г-н С., которого называли лишь по первой букве его имени, к 1931 году жил с дочерью в весьма стесненных условиях, когда с ним в контакт вступил представитель советского Комиссариата легкой промышленности. Г-ну С. было сделано предложение, от которого, как полагали, тот не откажется: возвратиться в Россию, чтобы за весьма приличное жалованье наблюдать за строительством новой карандашной фабрики в Москве. Обедневший немецкий промышленник ухватился за возможность восстановить семейное состояние, однако вскоре обнаружил, что предложение было сделано не только потому, что советским школьницам неожиданно потребовались его карандаши с золотым тиснением. Эти заманчивые посулы были сделаны потому, что Центру стало известно о работе его дочери личным секретарем японского поверенного в делах в Берлине и что ей часто приходилось работать для самого посла. По словам Орлова, ОГПУ не имело доступа к важным японским разведданным, а поэтому оно не могло упустить такой шанс. Однако, когда отцу было сказано, что его деловая сделка зависит от того, удастся ли ему уговорить дочь приносить домой конфиденциальные японские военные и дипломатические документы, он все рассказал жене. Та яростно запротестовала, заявив, что ее дочь «никогда не будет шпионкой», и вся хитроумная операция рухнула[77].

Тщательно продуманный план использования информаторов женского пола, который, как отмечал Орлов, действительно увенчался блестящим успехом, был предпринят в 1929 году, когда один из агентов завел роман с молодой секретаршей из министерства иностранных дел Германии. Светловолосая северная красавица, которая сочувствовала нацистам, тем не менее невольно позволила уговорить себя стать ценным источником информации для советской разведай. Любовник убедил ее принести ему секретные отправления дипломатической почтой, заявив, что является горячим сторонником Гитлера. Немало успешных результатов было достигнуто благодаря притворным любовным связям, но, как отмечал Орлов, в некоторых случаях они даже кончались прочными браками. Он вспоминал, как его бывший начальник Артузов посмеивался по поводу одного такого случая: «Этой супружеской паре будет что рассказать своим внукам, если их спросят, при каких обстоятельствах они поженились»[78].

Впоследствии Орлов оправдывал проведение им операций по промышленному шпионажу в Берлине перед сенатским комитетом США. Он утверждал, что, согласно подсчетам экономического отдела ОГПУ, промышленные картели и тресты Запада, которые торговали с Советами, завышали иногда на 75 процентов цены на товары и услуги, предоставляемые русским промышленным предприятиям.

«Должен признаться, — свидетельствовал Орлов в 1957 году, — что именно я в 1930 году обнаружил существование так называемого «джентльменского соглашения», или блока, между электрическими компаниями мира»[79]. Он рассказал юридическому подкомитету, как его агенты в Германии представили сенсационное подтверждение этому в виде конфиденциального меморандума американской фирмы «Дженерал электрик». «Я помню послание, подписанное вице-президентом фирмы Миндором и адресованное немецкой компании „АЭГ"», — сказал Орлов в своих свидетельских показаниях в 1955 году. Он имел в виду письмо директора по фамилии Блейман члену руководства швейцарской фирмы «Браун Бовери». В нем, по его словам, содержался «список цен, которые следовало запрашивать с Советского Союза под тем предлогом, что у него не было достаточного обеспечения кредитов». Он объяснил, что этот разоблачительный документ был получен с помощью одного прокоммунистически настроенного служащего АЭГ." По утверждению Орлова, документ сыграл решающую роль, позволив Советскому Союзу «развалить» в конечном счете этот картель, который, по его словам, заламывал «цены на 60–70 процентов выше, чем обычные», за электрогенераторное оборудование и тяжелые моторы, поставляемые в СССР[80].

Насколько эффективно советская разведка осуществляла операции по промышленному шпионажу в Германии в лериод работы Орлова в мозговом центре на Линденштрассе, можно судить по отчету за 1930 год Союза немецкой промышленности, известного под названием «Рейхсфербанд дер дейчен индустри». Этот союз основал бюро по борьбе с промышленным шпионажем, по оценкам которого ежегодные потери к концу десятилетия составляли более 800 млн. марок, или почти четверть миллиарда долларов в год. Усилия по борьбе со шпионажем, предпринятые Союзом немецкой промышленности, почти не имели успеха, поскольку Советам удалось внедрить одного немецкого коммуниста в головное учреждение бюро, устроив его там в качестве секретаря. Дополнительным фактором, способствовавшим этому, было нежелание министерства иностранных дел Веймарской республики портить отношения с Советским Союзом. В результате этого случаи шпионажа, раскрытые в 20-х годах, не подвергались строгому судебному разбирательству. Обычно судом выносились легкие приговоры, сводившиеся к нескольким месяцам тюремного заключения далее в отношении самых тяжких преступлений. При этом такие дела окружались секретностью, чтобы избежать открытой критики в адрес Германо-советского пакта[81].

Увеличивающийся размах шпионской деятельности, центром которой было советское торгпредство, причинял все же слишком большое беспокойство, чтобы его можно было игнорировать. К концу пребывания там Орлова берлинская полиция, которая создала специальное подразделение для борьбы с промышленным шпионажем, обнаружила троекратное увеличение числа зарегистрированных случаев шпионажа за период между 1929 и 1930 годами: с 330 до более 1000. Во многих случаях следы вели к рабочим-коммунистам, составлявшим существенную часть хорошо организованной сети, на которую был возложен сбор информации и секретов под руководством советских служащих из Хандельсфертретунг. Обнаружилось, что советское торговое представительство было связано (или непосредственно участвовало в них) со слишком многими из этих случаев, чтобы можно было отмахнуться от фактов. Официальные опровержения со стороны советского посольства и торгпредства вскоре настолько участились, что газеты, явно иронизируя, начали упоминать о них как о «неизбежном опровержении» или «опровержении, как и следовало ожидать», со стороны советских официальных лиц[82].

«Не настало ли время проявить поменьше вежливости и побольше энергии?» — выражала недовольство газета «Франкфуртер цайтунг» в 1931 году. Это требование было высказано после того, как советское торгпредство выступило с опровержением, что один из его сотрудников, Глебов, заключил сделку с австрийским инженером по фамилии Липпнер, с тем чтобы тот выкрал нефтехимические секреты с завода компании «И. Г. Фарбен» во Фридрихшафене. Позднее в том же году призыв к действию зазвучал еще настойчивее, когда были арестованы коммунистический профсоюзный лидер Эрих Штеффен и двадцать пять инженеров с химических заводов «И. Г. Фарбен» во Франкфурте и Кёльне. Месяц тюремного заключения побудил Карла Динстбаха, местного функционера Коммунистической революционной профсоюзной оппозиции (РГО), полностью сознаться в том, каким образом группа агентов под руководством Штеффена крала информацию для Советского Союза[83].

Министерство иностранных дел Германии отказалось санкционировать обыск полицией служебных помещений на Линденштрассе, которого требовало обвинение по делу Штеффена. Однако Москва настолько встревожилась возможностью разоблачения сотрудника советского посольства под псевдонимом «Александр», что распорядилась организовать защиту Штеффена якобы от имени одной организации коммунистического фронта. Но попытка замять это дело, купив молчание подсудимых и свидетелей, обернулась неприятными последствиями, когда в руки государственной прокуратуры попало секретное письмо Штеффена, в котором он приказывал своим сотрудникам из РГО называть свои действия «не шпионажем, а промышленной помощью»[84].

Общественное возмущение всем этим делом и относительно мягкие приговоры к десяти и четырем месяцам заключения, вынесенные Штеффену и другим руководителям советской шпионской сети, вызвали политический скандал. Нацисты создали себе политический капитал на снисходительности правительства, и это дело повлекло за собой ужесточение наказаний за промышленный шпионаж. Президентом Гинденбургом 9 марта 1932 года был подписан указ «О защите национальной экономики», который приобрел силу закона. Согласно ему, увеличивался до пяти лет максимальный срок заключения за кражу промышленных секретов для иностранной державы. В следующем году, когда Гитлер стал канцлером Германии, за промышленный шпионаж была введена смертная казнь[85].

Кульминационным моментом скандала, связанного с советским промышленным шпионажем, стало убийство в Вене 27 июля 1931 г. Георга Земмельмана. Ранее работавший в гамбургском филиале советского торгпредства, он в течение восьми лет был надежным оперативником ОГПУ. Земмельман отбыл тюремное заключение и не раз выдворялся из разных европейских стран. Однако весной 1931 года Центр пришел к выводу, что, женившись на немецкой девушке, он стал представлять собой угрозу советской разведывательной деятельности, и немедленно уволил его. Обиженный увольнением с хорошо оплачиваемой должности в Хандельсфертретунг, Земмельман немедленно заявил о своем намерении возбудить судебный иск в отношении своих недавних работодателей. Затем он попытался оказать давление на своих бывших советских хозяев, угрожая напечатать в австрийской газете серию сенсационных статей о советских шпионских операциях в Берлине и Вене[86].

Угроза Земмельмана подробно рассказать о подпольных фабриках по изготовлению фальшивых паспортов для советских разведывательных служб и об использовании КПГ в целях привлечения военных к промышленному шпионажу вызвала быструю реакцию со стороны агентов Москвы. Андрей Пиклович, сербский коммунист, который утверждал, что он студент-медик, спокойно отправился на квартиру к Земмельману и застрелил его, а потом сдался австрийской полиции. На судебном- процессе, который проводился на фоне инспирированных коммунистами демонстраций в его поддержку, добровольно признавшийся во всем убийца был оправдан и освобожден. Это произошло после признания Пикловича в том, что к убийству Земмельмана его побудило стремление «бороться до конца против капиталистического господства» и что, если бы Земмельмана оставить в живых, он предал бы многих «пролетарских борцов»[87].

Орлов как старший офицер разведки торгпредства оказался под ударом еще задолго до того, как дело Земмельмана появилось в газетных заголовках. Решение отозвать его в Москву в апреле 1931 года, по-видимому, напрямую связано с возрастающим числом скандалов, затрагивающих советское торгпредство в Берлине. Требования провести подробное полицейское расследование советских операций нарастали с января 1930 года, когда «Берлинер тагеблат» напечатала в разделе новостей статью под сенсационным заголовком «Кто подделывает доллары?», в которой СССР связывали с появлением в германской столице фальшивых 100-долларовых купюр США[88].

«Я узнал об операции по подделке 100-долларовых купюр в 1930 году», — признался впоследствии Орлов. Он обнаружил, говорил Орлов, что ею «руководил лично Сталин». Операция включала в себя покупку одного немецкого банка, с тем чтобы через него способствовать распространению миллионов фальшивых американских долларов. Поскольку Орлов в то время был не просто одним из высокопоставленных советских офицеров разведки в Берлине, но и нес общую ответственность за экономические операции, он, вероятно, знал значительно больше о тщательно разработанном плане ОГПУ, чем говорил, давая показания сенатскому подкомитету по внутренней безопасности. Операция эта началась через год после появления Орлова в Берлине, когда советская разведка в 1929 году приобрела контроль над берлинским частным банкирским домом «Сасс и Мартини». Приобретение происходило через подставное лицо, канадскую группу, которая затем сразу же продала почтенный банкирский дом некоему г-ну Симону, выступавшему в роли посредника для Пауля Рота. Рот был ранее членом берлинского муниципального совета от коммунистов, а впоследствии обнаружилось, что он был на жалованье у советского посольства[89].

«Главным клиентом банка был человек по имени Франц Фишер», — сообщил Орлов. Сам он утверждал, что никогда не встречался с этим оперативником ОГПУ, который к концу 1929 года положил на банковский счет 19 ООО фальшивых долларов. По словам Орлова, подделку было невозможно обнаружить нетренированным глазом, потому что купюры были «умело изготовлены» в советских гравировальных и печатных мастерских. Однако в своих свидетельских показаниях перед сенатским подкомитетом он не рассказал о том, как советские агенты обрабатывали членов персонала руководства бюро гравировки и печати правительства США в Вашингтоне с целью раздобыть запас подлинной американской банкнотной бумаги. Фактически только после того, как «Дейче банк» доставил в декабре первую партию банкнот в Федеральный резервный банк, при тщательном рассмотрении 100-долларовых банкнот обнаружились мельчайшие расхождения в гравировке цифр и деталей изображения головы Бенджамина Франклина[90].

После того как 23 декабря министерство финансов США распространило по всему миру предупреждение об опасности в связи с появлением фальшивых 100-долларовых купюр, берлинская полиция совершила налет на помещение банка «Сасс и Мартини». В его сейфах было обнаружено еще немало американских долларов. При дальнейшем расследовании полиции удалось быстро раскрыть, что банк на самом деле принадлежит Москве, и выяснить роль, которую он сыграл, пуская в обращение доллары с помощью Фишера, исчезнувшего к тому времени. Было установлено, что Фишер — бывший служащий советского торгпредства в Берлине.

Скандал вынудил Сталина отказаться от своей мошеннической операции с фальшивой валютой. Наполеоновский размах ее проявился в последующие пять лет, когда фальшивая валюта США расползлась из Москвы, подобно безобразным нефтяным пятнам, по территории всей Европы, Китая и Южной Америки, попадая туда из тайных запасов поддельных 100-долларовых купюр. В декабре 1932 года ФБР арестовало д-ра Валентина Бертона, американского кардиолога, коммуниста, вместе с его соучастником, бывшим немецким летчиком, выдававшим себя за графа Энрике Дешоу фон Бюлова. Им было предъявлено обвинение в распространении 100 ООО долларов США в фальшивых банкнотах через чикагские банки и гангстеров. Оба были признаны виновными и приговорены к 15 годам заключения, однако подлинному тайному руководителю, дирижировавшему финальным актом хитроумного плана наводнить Соединенные Штаты фальшивой валютой, удалось сбежать в Россию. Впоследствии была установлена его личность: это был Николас Дозенберг, один из основателей Коммунистической партии США и давний агент Москвы, который управлял советской фирмой-прикрытием в Соединенных Штатах, зарегистрированной как Румыно-американская кинокомпания[91].

По словам Орлова, затея с американской фальшивой валютой продолжалась так долго только благодаря непосредственному участию в этом Сталина. Он показал, что знал о планировании этой операции валютным отделом ОГПУ. Помимо попыток «выудить» все настоящие доллары США, находящиеся в личном владении советских граждан, было решено дополнительно напечатать фальшивые банкноты на сумму 10 миллионов долларов, чтобы помочь пополнить запасы твердой валюты для выполнения пятилетнего плана. Как отметил Орлов, это была безответственная авантюра, показавшая, что советский диктатор совершенно не учитывал эффективность операции с точки зрения затрат. Это была, он сказал, «странная, глупая операция, потому что в конце концов никто не смог бы пустить в обращение более одного миллиона долларов». Однако имеются обоснованные подозрения, что ему было известно больше, чем он раскрыл. Орлов рассказал сенатскому подкомитету, что перед своим отъездом из Берлина он лично беседовал с одним «известным уголовником» из Шанхая, у которого в момент ареста обнаружили фальшивые 100-долларовые купюры[92].

«Мне просто было любопытно впервые в жизни увидеть настоящего обычного уголовника», — сказал Орлов в оправдание своего поступка американским сенаторам в 1957 году. По его словам, китайский гангстер, имя которого он весьма кстати не смог припомнить, купил освобождение у берлинских полицейских за половину своего запаса фальшивой валюты. Учитывая, что в досье Орлова есть кое-какие следы его участия в подпольных советских операциях, такое обезоруживающее своей наивностью объяснение кажется слишком неискренним и непрофессиональным. Он мог понять в то время, что Сталин приказал ОГПУ «сплавить» поддельные доллары менее проницательным китайским и южноамериканским банкам после того, как операция с фальшивой валютой была разоблачена в результате налета на банкирский дом «Сасс и Мартини», который служил основным выпускным клапаном в этой операции[93].

Газетные заголовки, обвиняющие правительство СССР в сопричастности к скандалу с этими долларами, подогрели негодование общественности и способствовали тому, что расследование, предпринятое германской полицией, сосредоточило внимание на деятельности советского торгпредства. Отзыв Орлова вскоре после того, как разразился скандал, был типичной реакцией руководства советской разведки, которая пыталась свести к минимуму ущерб и поспешила удалить главных действующих лиц из эпицентра поднявшейся бури.

Положение Орлова было особенно уязвимым, поскольку он мог попасть под подозрение из-за предыдущей работы в 1926–1928 годах в Париже, где в январе 1930 года было совершено сенсационное похищение генерала Кутепова. Орлов мог узнать, как агентам ОГПУ удалось проникнуть в окружение Кутепова, главы РОВС (Российского общевоинского союза) — под таким названием была известна белогвардейская военная организация, — которая уже давно была главным объектом внимания Москвы. Одним из его ближайших сподвижников был генерал Николай Скоблин, завербованный ОГПУ и открывший путь для проникновения в РОВС и похищения его руководителя. Кутепов исчез с парижской улицы, а позднее просочилась информация о том, что он умер от сердечной недостаточности на борту советского парохода, на который он был доставлен под хлороформом советскими похитителями[94].

Орлов признался ФБР, что он узнал о похищении и смерти генерала по возвращении в Москву для получения инструкций. Хотя он утверждал, что об этой операции ему стало известно только через два месяца после похищения, в 1957 году он рассказал американским сенаторам, что узнал подробности только после своего отзыва в 1931 году. Он сообщил, что находился в кабинете Артузова в тот момент, когда ему, начальнику Иностранного отдела, позвонил Яков Серебрянский, похититель Кутепова, арестованный в Румынии при исполнении другого «специального мероприятия», как в то время ОГПУ именовало задания по похищению и убийству[95]. Дальнейшее расследование дела о похищении Кутепова, хотя и не давшее результатов, активизировалось благодаря полученной из хорошо информированных источников разоблачительной информации о подрывных и шпионских операциях, руководимых из-за высоких, окрашенных в белый цвет, стен здания советской дипломатической миссии на улице Гренель[96]. Эти заявления были сделаны Григорием Беседовским, который в октябре 1929 года, будучи поверенным в делах СССР во Франции, совершил сенсационный побег через стену посольства, преследуемый вооруженными охранниками из службы безопасности ОГПУ. Беседовский был близким другом Орлова во время его первой командировки в Париж. Судя по тому, что он рассказал ЦРУ, побег дипломата был спровоцирован неправильным обращением с ним Яновича, сменившего Орлова на посту резидента, после того как Центр направил бывшего докера по фамилии Ройзенман для расследования вопроса о благонадежности Беседовского. В отношении последнего поступили сигналы о том, что он якобы является украинским националистом. По словам Орлова, Ройзенман приказал Беседовскому «пустить себе пулю в лоб». Беседовский, сказал он, знал многое о советских секретных операциях во Франции и выдал французской полиции немало сведений. Орлов рассказал, что позднее он обнаружил, что благодаря их тесной дружбе его псевдоним «Николаев» был единственным, о котором Беседовский умолчал в своих показаниях[97].

Истории о советских заговорах с целью похищения, убийства и шпионажа заполнили первые полосы мировой прессы и следственные дела полиции и контрразведок европейских стран. Это вполне могло дать Орлову повод поразмыслить после своего возвращения в Москву в апреле 1931 года над недостатками осуществления руководства шпионскими операциями из советских посольств и тортовых представительств в Париже и Берлине. Его советы помогли в реорганизации зарубежных операций Московского центра. Позже он заметил: «Советскому правительству было необходимо перестроить разведывательные операции на территории иностранных государств таким образом, чтобы в случае провала кого-нибудь из агентов следы не вели в посольство СССР и чтобы правительство могло отрицать любую связь с разоблаченной шпионской сетью»[98].

Орлов рассказал американцам, снимавшим у него показания, что по возвращении в Москву Артузов, его шеф, предложил ему сразу же снова поехать за границу, чтобы вернуть похищенные драгоценности дома Романовых, но ему удалось уклониться от этого задания[99]. Однако в архивах ОГПУ нет никаких сведений о том, что к Орлову или к кому-либо вообще когда-нибудь обращались с подобным предложением. Его основной работой было руководство VII отделением И НО ОГПУ, занимавшимся экономической разведкой. В этом качестве он мог помогать реорганизовать методику проведения операций за рубежом. Он не только обладал личным опытом работы в резидентурах Парижа и Берлина, но и работал в штаб-квартире ОГПУ в то время, когда была утверждена структура так называемых «нелегальных» разведцентров. Они были созданы для проведения операций за границей подпольными рези-дентурами, никак не связанными с. дипломатическими миссиями и торговыми представительствами. Пребывание Орлова на Лубянке совпало также и с небывалым расширением масштабов внутренних операций ОГПУ с целью насильственного проведения коллективизации советского сельского хозяйства.

Провозглашенная «Вторая революция» была предпринята по указанию Сталина, когда, невзирая на безумные затраты людских и финансовых ресурсов, войска госбезопасности были направлены во все уголки СССР, чтобы держать в страхе крестьянство и рабочих. ОГПУ играло ведущую роль в насильственном проведении политики создания колхозов, а также в принуждении рабочих к выполнению нереальных целей в промышленности, поставленных Первым пятилетним планом. Насильственная коллективизация стала причиной страшного голода 1932–1933 годов, в результате чего возникло стихийное восстание крестьян против политики партии и начались бунты на некогда продуктивных сельскохозяйственных угодьях Украины. Бунты эти жестоко подавлялись войсками ОГПУ[100]. Хотя Орлов был занят реорганизацией зарубежных операций, он, будучи старшим по должности чекистом и имея многочисленные связи в других отделах, не мог не знать о чудовищных страданиях голодающих народных масс и жестокости, с которой по приказанию Сталина ОГПУ усиливало диктат партии. Четверть века спустя он будет говорить, что осведомленность об этом была одним из факторов, способствовавших его решению совершить побег в 1938 году.

«С 1931 года, когда жестокая политика коллективизации сельского хозяйства вызвала голод в СССР, я полностью разочаровался в коммунистической партии и политике Кремля», — заявил Орлов в 1954 году, отвечая на вопросы иммиграционной службы США[101]. Не объяснил он только одного: почему ему потребовалось еще шесть лет, чтобы взбунтоваться, и почему он продолжал спокойно работать в высших эшелонах становившейся все более бесчеловечной тайной полиции. Никогда Орлов не признавал также и то, что на него ложится какая-то доля коллективной ответственности, которую сотрудники ОГПУ, несомненно, несли за молчаливое согласие с тем, что Сталин полностью контролировал их аппарат. Подобно многим другим революционерам старой закалки, Орлов, по-видимому, держался в стороне и был ослеплен надеждами, возлагаемыми на ленинизм, пока не стало слишком поздно воздействовать на ход сталинских репрессий; когда террор обратился против преданных чекистов вроде него, он предпочел совершить побег.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.