Глава шестая Болезнь – Россия

Глава шестая

Болезнь – Россия

…я переехал в Финляндию, а из Финляндии в Швецию, где поправился окончательно, совершенно отбросив безвыходное мировоззрение, внушенное мне отцом… Я вышел из тупика на большую дорогу.

Л. Л. Толстой «Правда о моем отце»

Изгнание Ивана

В Финляндии, в Ганге, а затем – в Швеции, в Энчёпинге, куда Лев Львович отправился в сопровождении слуги Ивана, у него было много времени обдумать свое положение, в котором он оказался, как он сам потом был уверен, под влиянием «вредного учения» отца. А положение было таково, что не только русские врачи не надеялись на его выздоровление, но и родная мать писала сестре после выписки сына из подмосковного санатория: «…застала в Москве Лёву очень потолстевшего, но как-то вяло и пухло, без мускулов и силы. Духом же он вовсе нехорош: апатичен, тяжел, всё только думает о своем нездоровье и кишках, ничего не читает, не говорит, ото всех удаляется. Страшно за то, что он впадет в апатию или идиотизм, а это хуже смерти».

Сопровождать Льва Львовича в Финляндию вызвался младший брат Андрей.

Тяжелый для всей семьи 95-й год, казалось, не обещал просвета. Дочь Маша внезапно собралась замуж за Николая Оболенского. Его мать, племянница Толстого, Елизавета Валериановна, была настолько бедна, что должна была с большой семьей уехать из Москвы. Старшего сына Колю попросила взять на содержание в дом Толстых. Коля был неглуп, недурен собой, имел тихий характер, но решение Маши выйти за него замуж поразило семью как громом. «Отогрели его, держали в доме всё время его студенчества, и вдруг, не имея гроша за душой и никакого положения, он не только брал на себя непосильную роль, но оставался у нас же на шее, – писала Софья Андреевна в воспоминаниях. – Он был чрезвычайно ленив и неподвижен, совсем не разделял мыслей и направления Маши, напротив, любил барствовать и ничего не делать. Когда впоследствии, несмотря ни на что, Маша все-таки вышла за него замуж, Лев Николаевич с грустью говорил про Машино замужество: “Точно породистую лошадь впрягли в телегу навоз возить”».

В «Опыте моей жизни» Лев Львович откровенно признавался, что при всей любви к семье он, по сути, бежал от нее в 1895 году в Финляндию. Семья Толстых в это время представляла из себя узел нераспутываемых проблем. В этом узле он, Лев Львович, оказывался лишь одной из ниточек. Он со своей несчастной болезнью нуждался в строгом уходе и мудрой заботе, а вместо этого сам, как самый старший из сыновей, оставшийся в доме, вынужден был входить в положение семьи. Сочувствовать матери, потерявшей Ванечку, учить уму-разуму младших братьев, с которыми не справлялись отец и мать, переживать из-за романов сестер и сострадать отцу в его тяжелых духовных исканиях.

Уезжая в Финляндию, Лёва решал сразу два вопроса. Он избавлял мать и отца от своего присутствия, от депрессивного вида и невыносимого характера человека, непрерывно озабоченного своими «кишками». И сам избавлялся от семейных проблем.

Прибыв в финский городок Ганге, он быстро отпустил Андрея домой, потому что толку от него не было никакого. А вот молодой слуга Иван, позаимствованный Толстыми из имения Раевских, пришелся ему по душе. Иван был расторопен и стряпать умел не хуже кухарки. Кроме того, он забавлял барина своим поведением. В первый же день приезда, впервые оказавшись на море, он напился морской воды, и у него прихватило желудок. Но объяснение, что морскую воду не пьют, Ивана не устроило. «Нет, ваше сиятельство, это не от воды, а климат превращает», – важно сказал он. Вечером он отправился гулять по городу с финской молодежью, хвастал Россией, за что был побит и назван «хвастливым сатаной».

Вообще этот Иван, мелькнувший в воспоминаниях Льва Львовича как незначительный персонаж, представлял из себя интересное явление. Патриотизм уживался в нем со смердяковщиной. «Мнения его были самые решительные», – вспоминал Лев Львович. Как-то он спросил слугу, что тот думает о русском народе. «Безусловно, дикий народ, ваше сиятельство», – заявил тот.

Именно Иван оказался последним звеном, связующим больного Льва Львовича с родиной. Расставаясь с ним уже в Швеции, он внезапно понял, что расстается-то он… с Россией. С Россией в самом себе… как болезнью. Любопытно, что на изгнании Ивана настоял шведский врач Вестерлунд, взявшийся лечить Льва Львовича в Энчёпинге. Это было одно из его условий – отказ от русского слуги. Вторым обязательным условием было прекращение переписки с родными.

Едва ли в намерения Вестерлунда входило «излечение» пациента от родины. Просто методом его лечения была полная изоляция больного от волновавших его прежде раздражителей. Но сам Лев Львович воспринимал это так: «Вылечил меня доктор Вестерлунд, но помогло ему главное, то, что я отделился от семьи и России и порвал с их влиянием» («Опыт моей жизни»). А в книге «Правда о моем отце», говоря о «безвыходном мировоззрении» отца (тоже символа России, как и крестьянин Иван), от которого он излечился как от болезни, он пишет: «Передо мной открылись новые горизонты жизни, европейская культура, имеющая много изъянов, но всё же, в основе своей, разумная и жизненная».

Таким образом Лев Львович, по собственному ощущению, стал как бы первым «европейцем» в семье. Его братья и сестры редко выезжали за границу. Отец бывал дважды, но в молодости. Софья Андреевна за всю жизнь ни разу не выезжала за пределы родины. И в голове Льва Львовича возник новый внутренний «проект». Он, Лев Толстой-младший, – соединит свою великую фамилию с великой европейской культурой!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.