Смерть Ванечки

Смерть Ванечки

Но все события зимы и весны 1895 года померкли на фоне того, что случилось вечером 23 февраля. В три дня от скарлатины умер младший из детей Толстых – шестилетний Ванечка. Самый любимый ребенок Софьи Андреевны и Льва Николаевича. Душа и сердце многочисленной семьи Толстых.

Это был тринадцатый и последний ребенок. До него родители пережили смерть нескольких младенцев – Вари, Петра, Николеньки и Алеши. Но ни одна из этих смертей не переживалась так болезненно, как смерть Ванечки. Это было, наверное, самое страшное семейное потрясение, сравнимое только с уходом Толстого из Ясной Поляны в 1910 году.

Сын Толстого Илья Львович писал, что «кто знает, может быть, если бы Ванечка был жив, многое и многое в жизни отца произошло бы иначе. Быть может, этот чуткий и отзывчивый ребенок привязал бы его к семье, и у него не явилась бы навязчивая мысль уйти из Ясной Поляны».

Это верное предположение, потому что в 1910 году Ванечке было бы двадцать два года, и он мог бы разумно примирить отца и мать.

Ванечка родился 31 марта 1888 года. Софья Андреевна приближалась к своему сорокачетырехлетию, а Льву Николаевичу было без малого шестьдесят лет. Но с самого начала Толстой видел в этом сыне своего духовного наследника. Когда Ванечка только родился, Софья Андреевна писала сестре: «Лёвочка взял его на руки и поцеловал; чудо еще невиданное доселе…» Сам Лев Николаевич заметил в дневнике: «К нему странное чувство “ай”, благоговейного ужаса перед этой душой, зародышем чистейшей души в этом крошечном и больном теле».

Ванечка рос болезненным ребенком. Как-то, взглянув на него, брат Лев сказал в присутствии Софьи Андреевны: «Не жилец он на этом свете». Это, видимо, чувствовали все члены семьи и даже посторонние. Побывавший однажды у Толстых известный публицист Михаил Осипович Меньшиков писал Софье Андреевне после смерти Ванечки: «Когда я видел вашего маленького сына, то думал, что он или умрет, или будет гениальнее своего отца». Задатки нового Льва Толстого увидел в Ванечке и Николай Николаевич Страхов, который писал Толстому: «Он много обещал, может быть, наследовал бы не одно ваше имя, но и вашу славу».

Всех поражало внешнее сходство Ванечки с отцом. В чем тут было дело, понималось не сразу. Отец становился стариком, у него выпадали волосы на голове, нос делался «картошкой» и появилась известная всему миру седая борода. Ванечка был бледен, белокур, локоны до плеч. Но достаточно было внимательно посмотреть на него…

«На этом детском личике поражали глубокие, серьезные серые глаза; взгляд их, особенно когда мальчик задумывался, становился углубленным, проникающим, и тогда сходство со Львом Николаевичем еще более усиливалось. Когда я видел их вместе, то испытывал своеобразное ощущение. Один старый, согнувшийся, постепенно уходящий из жизни, другой – ребенок, а выражение глаз одно и то же, – вспоминал поклонник Толстого Гавриил Андреевич Русанов. – Лев Николаевич был убежден, что Ваня после него будет делать “дело Божье”».

К старости Толстой всё меньше и меньше занимался своими детьми. «Без руля и без ветрил» росли младшие сыновья Андрей и Михаил. Особенно Андрей, который рано пристрастился к алкоголю, пропадал ночами на деревне, целыми днями играл на гармошке и напугал родителей тем, что после гимназии собрался жениться на яснополянской крестьянке Акулине Макаровой. В связи с этим в октябре 1895 года отец написал сыну письмо, где справедливо указывал, что «питье водки» и «игра на гармонии не имеют ничего общего с женитьбой» и что «человек никак не может жениться, будучи в таком состоянии».

Старшие дочери продолжали служить отцу, но мечтали о замужестве. Толстой понимал, что рано или поздно они его оставят. Старшие сыновья Сергей и Илья жили врозь с родителями. Илья женился рано, Сергей – поздно, в том же 1895 году. Лев болел, а младшая дочь Саша, которая в будущем окажется самой преданной последовательницей отца, была еще мала, в 1894 году ей исполнилось десять лет. К тому же мать по сложным причинам не любила младшую дочь.

Ванечка душевно объединил всю эту непростую, многоликую семью. Отличительной чертой его характера было миротворчество. Это дитя не выносило семейных ссор и старалось всех немедленно помирить. У него было врожденное чувство справедливости. Он сразу вступался за слабого, будь это сестра Саша, которую обижали старшие братья, или няня, на которую могла накричать мама. И это не было испугом, обычным для ребенка во время домашних ссор, но очень ранним проявлением доброты и любви к людям. Он мог расцеловать руки кухаркиного сына Кузьки просто от радости, что видит его. Он любил устраивать праздники и готовить подарки. «Он волновался за несколько дней, у всех спрашивал, кто что подарит няне, и сам готовил ей чашку, платочек, шкатулочку или что-то еще», – вспоминала Софья Андреевна.

Возможно, Толстой не просто любил Ванечку, как старый отец любит позднего ребенка, но испытывал к нему определенный духовный интерес. Ванечке легко давалось то, что сам Толстой добивался в себе с огромным трудом. У него от рождения было то, к чему отец так стремился. Поэтому он любил проводить с ним время, часто играл с ним и в то же время вел самые серьезные разговоры о добре, любви и справедливости. И трудно сказать, кто кого учил. Он говорил отцу: «Папа?, никогда не обижай мою маму». А матери: «Не сердись, мама. Разве не легче умереть, чем видеть, когда люди сердятся…»

Однажды Ванечка все-таки обиделся на отца и запретил ему входить в свою комнату. Толстой оскорбился и нарочно вошел. Потом он записал в дневнике: «Трудно нам, порченным гордецам, прощать обиду, забывать ее, любить врагов, даже таких, как милый 3-летний В.». Работая над «Катехизисом» (кратким изложением своей веры), Толстой писал Попову: «Проверка одна – доступность младенцам и простым людям – чтобы было понятно Ваничке и дворнику».

Ванечка обладал выдающимися способностями. В шесть лет свободно говорил по-английски (и даже учил английскому старого художника Ге, который говорил о нем: «Это мой учитель»), понимал немецкий и французский языки. Он хорошо рисовал, был очень музыкален, сначала диктовал, а затем сам писал письма родным и, не прожив на свете и семи лет, оставил художественный рассказ «Спасенный такс», напечатанный Софьей Андреевной после его смерти.

И умирал он как-то необычно… Незадолго до смерти спросил мать, правда ли, что дети, умершие до семи лет, становятся ангелами. Да, ответила она. «Лучше и мне, мама, умереть до семи лет». У него не было страха смерти («Не плачь, мама, ведь это воля Божья»), но при этом на смертном одре испытывал тоску. Последними словами были: «Да, тоска…» (По версии Льва Львовича, последние слова младенца: «Вижу… Вижу…»).

Его похоронили рядом с братом Алешей на кладбище села Никольское близ Покровского-Стрешнева, где родилась Софья Андреевна. В 1932 году здесь прошла трасса строительства канала Москва-Волга, и останки детей перезахоронили в селе Кочаки в нескольких километрах от Ясной Поляны, где покоятся многие члены семьи Толстых. Как рассказывала свидетельница, «гробы были выкопаны из сухого песчаного грунта, и при вскрытии гроба Ванечки поразило, что его голова с локонами была как живая, но буквально на глазах, от соприкосновения с воздухом, кожа лица стала темнеть и волосы осыпались».

Софья Андреевна не могла оправиться от потрясения многие годы. Именно с этого началось ее серьезное психическое расстройство. Ее мучили ночные галлюцинации, в Ясной Поляне она уходила в сад и беседовала с мертвым Ванечкой на сокровенные женские темы. Но и Толстой, много видевший в жизни разных смертей, сначала не мог определить отношения к этой смерти. «Похоронили Ванечку. Ужасное – нет, не ужасное, а великое душевное событие. Благодарю тебя, Отец. Благодарю тебя».

За что он благодарил Бога? За смерть сына? За новое испытание? Или за новое понимание смысла жизни? Несколько позже он записал в дневнике: «Смерть Ванечки была для меня, как смерть Николеньки (старшего брата Толстого – П. Б.), нет, в гораздо большей степени, проявлением Бога, привлечением к Нему. И потому не только могу сказать, что это было грустное, тяжелое событие, но прямо говорю, что это (радостное) – не радостное, это дурное слово, но милосердное от Бога, распутывающее ложь жизни, приближающее меня к Нему событие».

И затем: «Смерть детей с объективной точки зрения: природа пробует давать лучших и, видя, что мир еще не готов для них, берет их назад. Но пробовать она должна, чтобы идти вперед. Это запрос. Как ласточки, прилетающие слишком рано, замерзают. Но им все-таки надо прилетать. Так Ванечка. Но это объективное дурацкое рассуждение. Разумное же рассуждение то, что он сделал дело Божие: установление царства Божия через увеличение любви – больше, чем многие, прожившие полвека и больше».

И еще: «Да, жить надо всегда так, как будто рядом в комнате умирает любимый ребенок. Он и умирает всегда. Всегда умираю и я».

На третий день после смерти сына Толстой сказал: «В первый раз в жизни я чувствую безвыходность…»

А Софья Андреевна утверждала, что именно после смерти Ванечки Лев Николаевич стал стариком.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.