Глава 2 СУЩНОСТЬ И СКРЫТЫЕ УГРОЗЫ ЛЕНИНСКОЙ СИСТЕМЫ «КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА»

Глава 2

СУЩНОСТЬ И СКРЫТЫЕ УГРОЗЫ ЛЕНИНСКОЙ СИСТЕМЫ «КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА»

Данная система сложилась в качестве антипода монархии и отличается от последней только тем, что страной вместо одной персоны руководят несколько равных между собой лиц. Возникновение данного советского типа решения государственных проблем обуславливается не чьим-либо капризом или стечением обстоятельств, а полным разочарованием общества в самодержавии по причине неумения или нежелания конкретных августейших, и не только августейших особ управлять народом с учетом его интересов и настроений. Ответная реакция населения вполне естественна — необходимо заменить неэффективную монархическую модель управления коллективным органом. Ведь сообща вершить дела куда сподручнее: каждый свободен в высказывании собственного мнения, критике чужого и не утверждении целиком или отчасти ошибочных инициатив товарищей. Совет опытных администраторов как фильтр гораздо меньше пропустит через себя плохо продуманных проектов постановлений, чем любой монарх-умница, не говоря уже о бестолковом эгоисте.

Посыл, безусловно, верный, однако, увы, неприемлемый на практике из-за фактора времени. Оно стремительно летит, и поспеть за ним, пусть и не без оплошностей, по плечу лишь одному человеку — монарху. Здесь под словом «монарх», понимается не только некий венценосный правитель государства, как-то царь, король, шах и т. д., а единовластный руководитель (правитель) в более широком смысле, например, президент, глава государства, глава правительства и т. п., избираемый совершенно демократическим путем всенародно и на определенный срок. Антипод монарха — многоголовый Совет — по самой природе обречен на безнадежное отставание. Конечно, коллегиальный орган, состоящий из талантливых представителей элиты общества, способен найти самый лучший выход из десяти затруднительных положений. Зато сто других «тупиков» так и останутся не рассмотренными из-за дефицита времени. И чем дальше, тем больше накопится «хвостов», усиливая в геометрической прогрессии всеобщее раздражение и недовольство медлительностью собрания советников. Хочешь не хочешь, а придется подражать единоличному властителю, который за час санкционирует столько распоряжений (более или менее удачных, но изученных и получивших санкцию), сколько членам консилиума не обсудить и за сутки.

Признание кого-либо из своих рядов неформальным лидером, чей голос в прениях, особенно затянувшихся, превращается в решающий, ускоряет работу Совета. Правда, до оптимального уровня ей не дотянуться никогда. К тому же к прежнему изъяну — волоките — прибавится новый — угроза скрытого или явного соперничества советников за пальму первенства: статус неофициального арбитра ведь нигде никак не прописан и не узаконен. Посему имя главы Совета в зависимости от колебаний сиюминутных симпатий и антипатий большинства может меняться сколько угодно раз, хоть ежечасно. В итоге высший орган власти, скованный взаимной подозрительностью «сопредседателей» и их длительными дебатами, утратит всякую мобильность, да и авторитет — персональный — тоже.

Рассмотрим процесс принятия государственных решений коллегиальными органами ЦК РКП(б): Политбюро, Оргбюро и Секретариата — этими тремя ленинскими «коллективными руководителями». Между прочим, впоследствии, уже по инициативе Сталина, была создана четвертая коллегиальная структура, так называемое «Совещание завотделами ЦК РКП(б)». Зачем Сталину— непримиримому борцу с феноменом «коллективного руководителя», потребовалось создание еще одного подобного монстра, выясним немного позже.

Итак, заседания Политбюро обычно проводятся по четвергам еженедельно и по понедельникам раз в две недели с 12.00 до 16.00, максимум до 18.00. Как правило, раз в неделю около 19.00 собирается Оргбюро. В тот же час и с той же регулярностью заседает Секретариат. Как вы полагаете, много вопросов успевают проработать семь членов Политбюро за четыре-шесть часов? Пятнадцать — двадцать пять от силы. За тридцать, тем более сорок список зашкаливает редко. И, понятно, лучше всего на свежую голову решаются пункты, возглавляющие повестку дня. А чем дальше очередь, тем реже уставшие члены ареопага дискутируют, тем чаще голосуют за любую более или менее приемлемую формулировку. Вот почему у Г.В. Чичерина, М.М. Литвинова и Л.М. Карахана (наркома и замнаркомов НКИД) — привилегия являться в зал Совнаркома одновременно с «коллективным руководством». Иные наркомы и чиновники вынуждены ожидать вызова в приемной

Отчего товарищи Каменев, Зиновьев, Сталин, Троцкий, Рыков, Томский, Бухарин, Калинин, Рудзутак и Молотов не могут видеться ежедневно, не секрет. У каждого есть дополнительная нагрузка. Каменев с утра до вечера пропадает в СТО, СНК или Моссовете. Зиновьев разрывается между Москвой и Петроградом (Коминтерном и Петросоветом). У Сталина, Руд-зутака и Молотова полно дел на Воздвиженке, 5 (в аппарате ЦК). По соседству, на углу Воздвиженки и Моховой, в помещениях ВЦИКа общается с посетителями Калинин. Поблизости, на Знаменке, 23 Реввоенсоветом и Военно-морским наркоматом командует Троцкий. Рыков страхует в Совнаркоме и СТО вечно занятого Каменева. Томский увлечен профсоюзной работой во Дворце Труда на Солянке, 12. Бухарин помогает Зиновьеву в Коминтерне и заведует центральным печатным органом партии «Правдой». Чтобы состыковаться на полдня хотя бы четверке вождей (таков кворум), нужно еще договориться друг с другом, выкроить «окошко» в перенасыщенном совещаниями, выступлениями и встречами рабочем графике, пробежать глазами по материалам, подготовленным к заседанию, и, по крайней мере, не захворать в условленный день[12].

Согласимся, что ситуации патовая. Проблемы, которым требуется санкция высшей государственной инстанции — Политбюро, — растут, как снежный ком. Однако «коллективный руководитель» функционирует не более шести-восьми раз в месяц, сорок-пятьдесят часов из примерно пятисот возможных (за вычетом 240 часов необходимых человеку на сон), которыми располагают в течение того же месяца. Монарх, даже за трапезой или слегка приболев, в состоянии подумать и принять решение по тому или иному неотложному вопросу.

Таким образом, десятикратное преимущество во времени заранее гарантирует единоличному властителю победу в соревновании с властителем коллективным. И никакие ухищрения не способны помочь аутсайдеру нагнать лидера. Между прочим, без этих ухищрений не обойтись, поскольку они могут существенно сгладить главное противоречие (временной цейтнот) и обеспечить пусть относительную, но некую стабильность процессу коллективного управления.

Ухищрение первое — телефон. 3 февраля 1922 года Политбюро распорядилось членов руководящей пятерки опрашивать по телефону с трех до четырех часов дня, предварительно разослав им для прочтения «голосуемые предложения». Результаты голосования опросом по телефону секретарь ЦК вносил в протокол следующего заседания Политбюро.

Ухищрение второе — курьер. Нарочный с проектом документа на руках за два-три часа обегал всех членов Политбюро и возвращался с резолюцией каждого на нем, после чего секретарь ЦК оформлял голосование «вкруговую», как решение Политбюро, и вносил его в протокол ближайшего заседания ареопага.

Ухищрение третье — делегирование полномочий Политбюро нижестоящим структурам, каковыми были Оргбюро и Секретариат. Именно эта уловка и позволяла неуклюжей системе «коллективного руководства» держаться на плаву. Под расплывчатую «организационную» сферу компетенции обоих инстанций подвели ряд важнейших «политических» вопросов в первую очередь кадровые и финансовые. На Секретариат возложили основную задачу подбора кандидатур на ответственные посты; оценки смет (например, по резервному фонду СНК), циркуляров (например, об интегрировании кооперативов) и разного рода административных инициатив (например, преобразование области Коми в автономную республику). Малозначимые пункты повестки Секретариат решал самостоятельно, отсылая прочие на одобрение Оргбюро, которое имело право распоряжаться судьбой статей средней значимости, в том числе определять, кому в каком непромышленном губкоме по рекомендации ЦК секретарствовать или в какой стране быть консулом. Главных партийных аппаратчиков национальных ЦК, областных Бюро ЦК, ключевых региональных (промышленных) губкомов (Московского, Петроградского, Нижегородского и т. д.), коллегии наркоматов, редакции газет, полпредов, советников и секретарей в заграничных миссиях и иных высших чиновников утверждало Политбюро. Контроль за «правильностью» разрешения второстепенных проблем члены Политбюро осуществляли посредством знакомства с протоколами Оргбюро и Секретариата. Если что-то не нравилось, накладывалось вето, после чего вердикт, не удовлетворивший кого-то, пересматривался. Однако и этот громоздкий трехступенчатый механизм управления не поспевал за жизнью, часто буксуя (по многим вопросам формировались комиссии) и теряя много времени на трехкратных апробациях одних и тех же постановлений[13].

Похоже, что первым, кто осознал, насколько опасно для будущего Республики сохранение подобного стиля руководства, был генеральный секретарь ЦК РКП(б). Сталин участвовал в заседаниях всех трех коллегиальных органов. На его глазах проблемы обсуждались, нередко впустую, не раз и не два то в Секретариате, то на Оргбюро, и наконец, в Политбюро. Случались и отсрочки по разным причинам или топтания на месте, когда комиссии затягивали с внесением предложений. При таком неповоротливом режиме власти государство неминуемо рано или поздно свалится в хаос и новую смуту, либо агрессия извне (при отсутствии яркого, объединяющего людей вождя, «второго Ленина»), либо стихийное возмущение изнутри в клочья разнесут не только систему «коллективного руководства», но и само государство (что, в конце концов и случилось в начале трагических 90-х годов XX столетия). Но попробуй укажи соратникам на коренной изъян советско-партийной управленческой системы — демократизм— и необходимость реставрации официально узаконенного единоначалия! Тебя мигом обвинят в бонапартизме и снимут с должности, оставив все, как есть. Что же делать? Ничего. Ждать, пока партийные и народные массы не поймут, по краю какой пропасти разгуливают. Правда, прозрение может наступить слишком поздно — в момент военной или революционной катастрофы.

Впрочем, один фантастический выход имеется: Сталину надо, во-первых, завоевать большинство в Политбюро, сместив Каменева; во-вторых, подмять под себя Политбюро, ЦК и саму партию, превратив детище Ленина в покорную безропотную машину; в-третьих, провести через эту укрощенную «машину» конституционную реформу и реформу избирательной системы, чтобы затем, с помощью выборов, передать власть из коллегиальной партийной структуры (Политбюро) официальному главе государства — Председателю правительства или Президенту (Председателю Президиума Верховного Совета (ВЦИК) и т. п.), с четко прописанными в основном законе полномочиями и сроками их исполнения. При этом реализация столь фантастического плана должна идти под благозвучными коммунистическими лозунгами.

Этому фантастическому плану, замышленному Сталиным еще при жизни В.И. Ленина и впервые «озвученному», правда, в весьма своеобразной форме — в виде клятвы у гроба усопшего вождя, к сожалению, не суждено было осуществиться в полном объеме. Но согласитесь, что-то до боли знакомое где-то осуществилось? Правильно, в Китае.

Такова идеальная перспектива, которую Сталин шаг за шагом начнет воплощать в жизнь. Но пока до воплощения этой мечты в жизнь очень далеко, генсек старается найти некие рычаги, чтобы снизить давление на перегруженное делами Политбюро. Уже 24 апреля 1922 года Оргбюро разрешает «единственные постановления Секретариата, не опротестованные в течение 24 часов с момента вручения протокола заседания Секретариата ни одним из членов Оргбюро, считать постановлением Оргбюро», о чем и уведомлять заинтересованных лиц.

К сожалению, данная мера оказалась не очень эффективной, и тогда 16 июня 1922 года Сталин реорганизует трехступенчатую модель управления в четырехступенчатую:

«Протокол № 30

Заседания Секретариата ЦК РКП от 16/VI-22 года.

§ 50.0 работе Секретариата ЦК (т. Сталин).

1. Перенести день приема т. Сталина с[о] вторника на понедельник, а т. Куйбышева с понедельника на вторник.

2. Ботмену прежнего постановления назначать заседания Секретариата ЦК раз в неделю по пятницам в 7 час[ов] вечера.

3. Для разгрузки повестки дня заседания Секретариата и Оргбюро от вопросов мелкого, текущего характера установить при Секретариате постоянное совещание заведующих отделами ЦК под председательством секретаря ЦК РКП т. Куйбышева. (Выделено мной. — А.К.).

4. Совещание просматривает все вопросы, поступающие для внесения в Оргбюро или Секретариат ЦК, определяет, какие из них и куда (Оргбюро или Секретариат) должны быть внесены, и подготовляет материал к вносимым в Оргбюро или Секретариат вопросам.

5. Вопросы мелкого, текущего характера, в отношении которых в совещании не возникает разногласий, решаются совещанием и при единогласии решения совещания считаются постановлениями Секретариата, и как таковые заносятся в протоколы Секретариата.

6. Заседания совещания назначить 1 раз в наделю по вторникам».

Совещания завотделами начинались также около семи часов вечера. Участвовали в них заведующие или замы заведующих Бюро Секретариата (т.т. Назаретян и Товстуха), Организационного отдела (т.т. Каганович и Охлопков), Агитационно-пропагандистского (т.т. Бубнов и Яковлев), Учредительно-распределительного (т.т. Сырцов и Кнорин), Управления делами ЦК (т.т. Ксенофонтов и Поскребышев, Савин), отдела Работниц (т.т. Смидович и Мойрова), Статистического (т.т. Струмилин и Смиттен), Сметно-финансового (т.т. Раскин и Донское), Истории партии (т.т. Ольминский и Лепешинский). Те же «завы» и «замзавы» отделов регулярно посещали заседания Секретариата и Оргбюро (с 28 сентября 1923 года в обязательном порядке). Вот Сталин и воспользовался тем обстоятельством, что персоны, руководившие отделами ЦК, своими консультациями содействовали более эффективной работе трех секретарей. Генсек подумал: почему бы тому же аппаратному ядру не позволить санкционировать единогласно что-то из мелочевки, тем самым увеличивая число принятых Секретариатом решений?! Идея Молотову и Куйбышеву понравилась, и в результате завотделами ЦК обрели соответствующее право»[14].

«Производительность труда» государственной машины по принятию жизненно необходимых решений значительно возросла, но естественно, вышеприведенные проблемы этим не могли быть решены окончательно. Теперь уже четыре партийных «двигателя» советской власти трудились «в поте лица», едва поспевая за событиями и частенько дублируя друг друга. Вынужденная процедура прохождения многих инициатив и предложений через три «вспомогательных» фильтра у стороннего наблюдателя порождало иллюзию аппаратного всемогущества, которую усиливало «кураторство» над ними одного из членов Политбюро — Сталина! У кое-кого могло возникнуть опасение, что генсек намерен потихоньку перевести центр власти из Политбюро в «подшефные» ему структуры. А раз могло возникнуть, то оно и возникло… у товарища Зиновьева, который после Каменева был на втором месте по рейтингу популярности среди членов ЦК.

Опасаясь, что Сталин «перехватит» его рейтинг и выдвинется на первые роли в Политбюро, пока только после Каменева, Зиновьев предложил несколько «укоротить» аппетиты Кобы следующим образом. С одной стороны, он предложил усилить политически роль Секретариата путем введения в его состав двух членов Политбюро (Зиновьева и Троцкого) и кандидата в члены Политбюро Бухарина, с другой стороны, ликвидировать Оргбюро. Этим самым политические возможности Сталина будут значительно «урезаны», чего и добивался глава Коминтерна.

Никто не уловил опасности в инициативе главы Коминтерна. Только Сталин сообразил, что ликвидация Оргбюро немедленно увеличит нагрузку на Политбюро и Секретариат, которые и без того едва успевали принимать срочные решения, постоянно откладывая неспешные. И, несомненно, зиновьевское желание «сделать как лучше» поставило бы обе структуры перед риском полной утраты дееспособности. Но сказать об этом соратникам Иосиф Виссарионович не мог, ибо произнесение: а) «сообща мы не в силах угнаться за временем» — неминуемо вынуждало огласить и б) «необходимо вернуться к единовластию», к чему ни партия, ни страна, еще не позабывшие самодурства Николая II, не были готовы. Оттого Сталин парировал проект коллеги не возражением по существу, а окольным путем, сведя дискуссию к дилемме персонального доверия или недоверия генеральному секретарю ЦК.

Сталина поддержал Каменев, который, не в пример Зиновьеву, мыслил глубже и смотрел дальше. Уже при первом же знакомстве с «проектом Зиновьева» он указал, что этот план представляется ему сомнительным, ибо подобный состав Секретариата (Сталин, Зиновьев, Троцкий) обозначал бы фактически ликвидацию Политбюро. То есть, Льва Борисовича не могла обрадовать затея, умалявшая политическую роль Политбюро, а значит и самого Каменева, который пока лидировал в нем. В итоге Сталин и Каменев дали дружный отпор членам ЦК, которые подпали под влияние инициативы Зиновьева и обеспечили сохранение статус-кво системы «коллективного руководства». При этом Сталин закономерно выдвинулся на второе место после Каменева по рейтингу влияния, как на других членов Политбюро, так и ЦК в целом. Этот эпизод еще раз доказал, что система «коллективного руководства», как кислород для жизни организма, нуждается в харизматическом лидере.

Болезнь, а затем и смерть Ленина лишили Политбюро авторитетного лидера, одно слово которого — закон для всех, а, значит, способного по примеру монарха на свое усмотрение быстро решать любые проблемы, превращая «равноправие» иных членов ареопага в фикцию. Ведь пока Политбюро возглавляет харизматическая фигура, цейтнот времени минимален и почти не ощущаем. Однако стоит кумиру сойти с дистанции, «равноправие» моментально материализуется. Харизмы-то нет ни у кого из прочих членов. Посему без общего собрания, дискуссий и голосований не обойтись. А на это требуется время. Много времени. Процесс управления непременно замедлится, рассмотрение вопросов затормозится или застопорится, угроза их стихийного (во вред окружающим) или неверного (от спешки) разрешения возрастет (это уже будут ошибки объективные, неизбежные).

Компенсировать отсутствие монарха или харизматической персоны в какой-то степени может наличие нескольких вспомогательных коллегиальных органов, оттягивающих на себя часть забот высшей инстанции. Чем больше филиалов, образованных законным путем, тем прочнее хрупкая стабильность всей системы. Но повторимся: она не вечна, и рано или поздно под воздействием революции или войны коллегиальная система рухнет, как карточный домик, и похоронит под собой любое государство, невзирая на строй, — и капиталистическое, и социалистическое, и всякое другое. Правда, появись вовремя в «коллективном руководстве» очередной непререкаемый авторитет, и «советская» власть опять обретет под ногами твердую почву. На срок не больший, чем продлился его правление.

Летом 1923 года российская компартия харизматической особы не имела, возвращаться к монархии не желала, вследствие чего предохраняла ее, а заодно и страну от скоротечного срыва в пропасть исключительно сеть коллегий, важнейшими из которых были Политбюро, Оргбюро, Секретариат, Совещание завотделами ЦК и СТО, распутывавшие экономические и хозяйственные «узлы». При таком раскладе упразднение Оргбюро — самоубийственно. Вот поэтому Сталин категорически и воспротивился близорукой инициативе т. Зиновьева

К счастью, генсек с помощью Каменева сумел отстоять Оргбюро от недальновидных посягательств, и, в конце концов, все сошлись на разумном компромиссе: Оргбюро не разгонять, но пополнить Троцким и Зиновьевым в качестве членов, а Бухарина ввести туда в ранге кандидата. Пленум ЦК санкционировал данный вариант 25 сентября 1923 года.

Сталин первым отметил, что в партийных кругах частенько фигурирует слоган «диктатура партии» и что это не только искажение одного из основных догматов марксизма, но и чревато серьезными последствиями. Так, выступая, перед секретарями уездных комитетов, командированных в Москву на партучебу, 17 июня 1924 года с разъяснением итогов XIII съезда РКП(б), состоявшегося 23 мая в Москве, он обратил внимание на снижение теоретического уровня партийцев и, в частности, сказал:

«Нередко говорят, что у нас «диктатура партии». Я, говорит, за диктатуру партии. Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется даже в резолюции XII съезда, было пущено такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не класса. Но это же чепуха, товарищи. Если это верно, то тогда неправ Ленин, учивший нас, что советы осуществляют диктатуру, а партия руководит советами. Тогда неправ Ленин, говоривший о диктатуре пролетариата и не [говоривший] о диктатуре партии. Если это верно, тогда не нужно Советов, тогда нечего было говорить Ленину на XI съезде о необходимости «размежевания партийных и советских органов». Но откуда и почему проникла эта чепуха в партийную среду? От увлечения «партийностью», которое приносит больше всего вреда именно партийности без кавычек, от беззаботности на счет вопросов теории, от отсутствия привычки продумать лозунги раньше, чем они пущены в ход, ибо стоит на минуту подумать, чтобы понять всю несообразность подмены диктатуры класса диктатурой партии. Нужно ли доказывать, что эта несообразность способна породить в партии путаницу и неразбериху?»[15]

Отметим, что в этом выступлении Сталин меньше всего хотел уличить партийную элиту в слабой теоретической подготовке. Если внимательно вчитаться в эти строки, то можно уловить, что генсек «подправляет» самого Ленина, который в данном конкретном случае противоречил сам себе. С одной стороны: «…Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами». То есть истинным диктатором и является как раз партия, которая «…руководит Советами». То есть, о «диктатуре партии» впервые высказался Ленин. Но на XI съезде партии Ильич, осознав свою ошибку, решительно заявил о необходимости «размежевания партийных и советских органов». Вот на эту самопоправку Ленина и обратил внимание Сталин, будучи решительным сторонником такого размежевания, за что он боролся всю свою оставшуюся жизнь, так и не решив до конца эту проблему. Результат известен — канули в Лету и партия, и Советы.

19 июня Бухарин, будучи шеф-редактором центрального органа партии, по просьбе Сталина опубликовал в «Правде» на второй и третьей полосах газеты первую половину доклада генсека с его «ревизионистскими» подходами к вопросам марксистско-ленинской теории, что вызвало резкий протест со стороны сначала Каменева, а затем и Зиновьева. С этого момента началась позиционная война между двумя лидерами Политбюро за первенство, закончившаяся, в конечном итоге, «сокрушительной» победой Сталина б января 1925 года. Именно этот день вошел в историю партии и страны, как день восхождения на политический Олимп «второго Ленина». Однако рассмотрим все по порядку.

Каменев и Зиновьев с «примкнувшим» к ним Сталиным повели атаку на Троцкого еще при живом Ленине. С уходом вождя из жизни эта атака усилилась, приняла системный характер, но… только со стороны «Каменюги» и «Григория». Сталин сообразил, что в этой борьбе можно «использовать» Троцкого в качестве оружия против дуумвирата, в котором таилась истинная угроза раскола в Политбюро. Сменив тактику борьбы, он выиграл потом стратегически, предотвратив не только раскол, но на долгие годы исключил его принципиальную возможность, став «монархом».

Выход Сталина из «триумвирата» и его усилия по предупреждению раскола в связи с непрекращающимися нападками «дуумвирата» уже на самого Сталина имели неожиданные последствия, поскольку Коба предпринял решительный, но опасный своими последствиями шаг, заявив об уходе со всех постов, которые он занимал.

Такая реакция Сталина последовала сразу же после состоявшегося «товарищеского суда» над ним 18 августа 1924 года в ходе работы Пленума ЦК 15–19 августа. «Товарищеский суд», состоявшийся по инициативе Каменева при поддержке Зиновьева, единодушно осудил Сталина за его июньский экспромт, хотя до оргвыводов дело не дошло.

На следующее утро Сталин направил участникам Пленума письмо следующего содержания:

«В Пленум ЦК РКП

Полуторагодовая совместная работа в Политбюро с тт. Зиновьевым и Каменевым после ухода, а потом и смерти Ленина, сделала для меня совершенно ясной невозможность честной и искренней совместной политической работы с этими товарищами в рамках одной узкой коллегии. Ввиду этого прошу (в подлиннике зачеркнуто — «освободить меня». — К. П.) считать меня выбывшим из состава Пол. Бюро ЦК.

Ввиду того, что генеральным] секретарем не может быть не член Пол. Бюро, прошу считать меня выбывшим из состава Секретариата (и Оргбюро) ЦК.

Прошу дать отпуск для лечения месяца на два.

По истечении срока отпуска прошу считать меня распределенным либо в Туруханский край, либо в Якутскую область, либо куда-либо за границу на какую-либо невидную работу.

Все эти вопросы просил бы Пленум разрешить в моем отсутствии и без объяснений с моей стороны, ибо считаю вредным для дела дать объяснения, кроме тех замечаний, которые уже даны в первом абзаце этого письма.

Т-ща Куйбышева просил бы раздать членам ЦК копию этого письма.

С коммунистическим] прив[етом] И. Сталин.

19/VIII 24 г.

Т. Куйбышев! Я обращаюсь к Вам с этим письмом, а не[к] секретарям ЦК потому, что, во-первых, в этом, так сказать, конфликтном деле я не мог обойти ЦКК; во-вторых, секретари не знакомы с обстоятельствами дела, и не хотел я их зря тревожить»[16].

Как видим, Сталин не просто угрожает отставкой с должности генерального секретаря, о чем говорится во всех учебниках истории того периода, а заявляет о снятии с себя полномочий члена Политбюро. Безусловно, что причина столь решительного демарша Сталина кроется не в обиде за вынесенное ему порицание, это, скорее всего, лишь послужило поводом. Судя по тону письма «дуумвират» здорово «достал» генсека и он решил действительно уйти из Политбюро, видя всю беспомощность своих усилий по предотвращению грозящей катастрофы.

Иосиф Виссарионович уклонился от объяснений истинных причин своего демарша— умные поймут, а для помешавшихся на «коллегиальности»— это крик вопиющего в пустыне. Как им иначе растолковать, что восхваляемый ими принцип рано или поздно приведет к гибели Республики, что попытки расправиться с Троцким— опасны, ибо способны резко приблизить момент катастрофы? Ведь не поверят, пока гром не грянет… Между тем Сталин устал в одиночку бороться с проклятой системой. Неизвестно, какой зигзаг сделала бы история России, если бы Пленум ЦК удовлетворил просьбу Сталина, которому в таком случае уже никогда не стать «Монархом», диктатором, который спас Россию на, без малого, целых тридцать лет от катастрофы, по своим последствиям куда более грозной, чем трагедия 37-го года.

Благодаря усилиям Куйбышева, Орджоникидзе, Ворошилова и Рудзутака удалось убедить Сталина в пагубности для судеб страны его столь мужественного, честного, но, тем не менее, опрометчивого шага. Опрометчивого, потому, что летом 1924 года из всех «выдающихся вождей» РКП(б) лишь Сталин обладал политическим талантом, необходимым для успешного противодействия надвигавшемуся краху советской власти. И спасибо четверке медиаторов, сумевшей в течение 19 августа помирить Кобу с «Григорием» и «Каменюгой»: «товарищеский суд», возобновивший свою работу поздним вечером после очередного заседания Пленума, склонил-таки обе стороны начать движение навстречу друг другу. Зиновьев согласился исключить из статьи «К вопросу о диктатуре пролетариата и диктатуре партии», намеченную к публикации по завершении Пленума, главу «Об ошибке т. Сталина». Генсек, в свою очередь, не настаивал более на собственной отставке.

«Таким образом, на исходе августа 1924 года в коллективном руководстве установился худой мир, обещавший быть продолжительным. Ведь и Каменев, и Зиновьев теперь поостерегутся вновь провоцировать войну с Троцким, имея за спиной независимого Сталина. Троцкий сам без причины на дуэт не нападет, и, кажется, у генсека будет время, чтобы поразмышлять на досуге над тем, как «худой» мир превратить в «вечный» и что делать дальше с неуклюжей сетью коллегий. Ни Сталин, ни Зиновьев, ни Каменев еще не знали, что в ту последнюю августовскую неделю в Москве, в доме № 7 по Никитскому бульвару разыгрывается трагедия, которой вскоре суждено опять поднять на дыбы огромную страну и перечеркнуть с таким трудом и такой дорогой ценой добытое 19 августа всеобщее умиротворение»[17].

А случилось вот что. Второго сентября 1924 года, секретарь Пред реввоенсовета М. С. Глазман покончил жизнь самоубийством, судя по всему из-за вердикта Московской Контрольной Комиссии, исключившей его на днях из партии якобы за недостойный коммуниста образ жизни, а именно: пользование превышающее норму жилплощадью (в коммунальной квартире) с интерьером бежавшего буржуа, протекцию родственникам, наем прислуги и занятие спекуляцией.

Обвинения — из разряда клеветнических передергиваний завистливых соседей по коммунальной квартире. Партколлегии МКК, конечно, надлежало тщательно разобраться с жалобой жильцов. Однако пролетарии, заседавшие в комиссии, рубанули с плеча, даже не поинтересовавшись анкетой с легендарным революционным прошлым помощника Троцкого и мнением тех, кто подсудимого знал не понаслышке. Сам же Михаил Соломонович из скромности постеснялся хвалиться перед партийным трибуналом чинами и дружбой с членом Политбюро.

Каменев сразу понял, какой будет реакция Наркомвоенмора, отдыхавшего в Кисловодске. Троцкий, памятуя о предыдущих провокациях Зиновьева с Каменевым, разумеется, расценит изгнание Глазмана из РКП(б) как продолжение политики давления на «выдающегося вождя» со стороны потерявшего чувство меры дуэта. В феврале неразлучная пара расправилась с первым заместителем Председателя РВС — Склянским. Теперь довела до самоубийства секретаря главы РВС, человека большой «нравственной силы, революционного долга, честности, высшего бескорыстия». И если с увольнением первого Троцкий, скрепя сердце, смирился, то за смерть второго, несомненно, предъявит Политбюро счет. Назревал грандиозный скандал, который Каменев, чувствуя за оппонентом моральную правоту и безусловную поддержку партийного общественного мнения, постарался предотвратить.

4 сентября он, Молотов, Дзержинский и Калинин постановили от имени Политбюро:

«а) Признавая ошибкой исключение из партии т. Глазма-на, просить ЦКК произвести тщательную проверку этого дела и сообщить на следующем заседании Политбюро, б) Похоронить т. Глазмана, как члена РКП»’.

Президиум ЦКК, разобравшись в сути дела, квалифицировал решение партколлегии МКК «совершенно неправильным», а «тов. Глазмана, как члена партии, считать неопороченным». Виновных в драме завистливых жильцов, двух партийных и одного беспартийного, строго наказать (исключить из партии и привлечь к суду за клевету). 11 сентября Политбюро в составе: Каменев, Молотов, Калинин и Дзержинский резолюцию ЦКК приняло к сведению. Однако усилия двух коллегий по предупреждению конфликта Троцкого не удовлетворили. Он требовал полной статисфакции — оргвыводов в отношении бездушных членов МКК и обнародования в прессе всей правды о трагической гибели своего ближайшего товарища. Троцкий лично написал некролог на смерть Глазмана, в котором указал на истинную причину трагедии — верного партии большевика погубила «чудовищная ошибка» судей из партколлегии МКК. Члены редколлегии газеты «Правда», куда была направлена рукопись статьи, обратились в Политбюро за советом: печатать или не печатать, некролог. Высшая инстанция своим решением от 11 сентября статью опубликовать позволила, но «за исключением тех строк, которые могут подать повод к созданию, по мнению Политбюро, толков вокруг признанной уже ЦК и ЦКК ошибки». Таким образом, Каменев предпочел защищать честь мундира. Троцкого, защищавшего честь друга и соратника, позиция тезки возмутила и в Политбюро была направлена гневная телеграмма Троцкого:

«Политбюро признало исключение Глазмана ошибкой. Но партия об этом не знает. Если постановление Политбюро не будет напечатано, то его значение будет равно нулю. Предупредить «толки» можно только гласным наказанием виновных в заведомо преступном исключении Глазмана из партии.

Только этим можно предупредить повторение подобных исключений. Печатать мою статью с умолчанием о причинах самоубийства, значит бросать тень на Глазмана вместо того, чтобы открыто и точно сказать, кто и как довел до самоубийства этого прекрасного партийца, работника и человека. На это я не могу согласиться. Если Политбюро не сочтет возможным пересмотреть свое решение, о чем я ходатайствую, то прошу мою ненапечатанную статью разослать всем членам ЦК и ЦКК с приложением настоящей моей телеграммы. 12/ IX/24 Л. Троцкий».

Каменев упрек Предреввоенсовета проигнорировал. 17 сентября члены Политбюро, прибегнув к опросу, санкционировали: «Ввиду телеграммы т. Троцкого от 12/IX с.г. статью не публиковать, разослав ее, согласно просьбе т. Троцкого, всем членам и кандидатам ЦК и ЦКК вместе с его телеграммой»[18].

Коллегиональное большинство равнодушно отмахнулось от проблемы, совершив тем самым непоправимую ошибку, стоившую в конечном итоге Каменеву статуса лидера, а Троцкому кресла Наркомвоенторга. Ограничившись посмертной реабилитацией несправедливо осужденного, Политбюро не стало привлекать к партийной ответственности столичных инквизиторов. Видимо, столь откровенное, хотя и негласное, заступничество за лиц, повинных в смерти Глазмана, и побудило Троцкого дать звонкую пощечину испугавшемуся правды наследнику Ленина.

Тем самым Лев Давыдович совершил свою главную политическую ошибку, которая расчистит Сталину путь наверх, к статусу неформального лидера Политбюро. Впрочем, пенять за нее Троцкому вряд ли стоит. Да, как политик он, конечно же, оплошал. Зато как человек и искренний друг, оказался на высоте.

«Звонкая пощечина» заключалась в следующем:

12 октября 1924 года на четвертой полосе «Правды» читатели обнаружили средних размеров рекламу Госиздата: «Собрание сочинений Л.Д. Троцкого. Вышел из печати т. Ill, ч. I. 1917. От Февраля до Октября со специальным введением (3 печатных листа) «Уроки Октября», написанным для данного тома.

Ч. II. От Октября до Бреста выйдет из печати 22 октября».

Особо анонсированное предисловие попало на глаза тому, кому предназначалось, в считанные дни, и эффект произвело тот, который автор, несомненно, и ожидал. Товарищ Каменев разгневался не на шутку. Троцкий за сокрытие от партии малой неприглядной правды отомстил ему публичным напоминанием о неприятной для того правде большой. Увы, попытка замолчать трагедию М.С. Глазмана дорого стоила Льву Борисовичу. «Уроки Октября» довольно убедительно разъясняли и партии, и обществу в целом, что Республику Советов возглавляет человек, отличающийся политической недальновидностью, ибо именно Каменев в 1917 году упорно настаивал на легальных методах борьбы за власть, активно сопротивляясь ленинскому курсу на восстание. Не кто-нибудь, а Каменев от Февраля до Октября уверял всех, что не надо рисковать, что авторитет большевиков среди граждан России растет быстрыми темпами и вскоре РСДРП (б), завоевав парламентское большинство, сможет сформировать собственное социалистическое правительство.

То есть, Троцкий «раскрыл глаза» партии и народу на сущность «октябрьского эпизода» Каменева и Зиновьева, которые накануне Октябрьского переворота опубликовали в печати свой взгляд на «вооруженное восстание», выдав, таким образом, сроки его начала. Каменев призрачный политический намек Наркомвоенмора уловил. Мотива же, подтолкнувшего Троцкого на исторический выпад, похоже, не разглядел, хотя Лев Давыдович наверняка не случайно поместил после скандального введения «Два слова об этой книге», где помимо прочего обмолвился: «Особо я хотел бы сказать о громадной работе по подготовке этого тома, как и других моих книг, которую выполнил мой ближайший сотрудник М.С. Глазман. Я дописываю эти строки с чувством величайшей скорби по поводу беспримерно трагической гибели этого прекрасного товарища, работника и человека»[19].

«Уроки Октября», судя по итоговой распечатке книги, начаты 13, закончены 15, «отшлифованы» к 22 сентября 1924 года. Никакой политической цели они, естественно, не преследовали. Троцкий просто отдал дань уважения погибшему другу и предупредил Каменева о факторе, сулящем тому в будущем более крупную неприятность, чем критические стрелы неудобного правдолюбца, — потерю доминирующего положения в Политбюро. А фактор этот — неумение заместителя Ленина правильно оценивать складывающуюся политическую конъюнктуру, точно распознавать, чьи симпатии-антипатии и когда определяют, кому и как долго быть лидером партии и страны. В октябре 1917 года выбор личности, возглавляющей государство, зависел от рабочих окраин и военных частей Петрограда и Москвы. Спустя месяц центр тяжести переместился бы в сотни тысяч российских сел и деревень. Ну а осенью 1924 года правом присваивать почетный титул персоны номер один всецело располагало всего тринадцать особ — семь членов и шесть кандидатов в члены Политбюро: Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев, А.И. Рыков, И.В. Сталин, М.П. Томский, Л.Д Троцкий, Ф.Э. Дзержинский, М.И. Калинин, В.М. Молотов, ЯЗ. Рудзутак, Г.Я. Сокольников, М.В. Фрунзе.

Еще около ста человек— членов и кандидатов в члены ЦК— обладали полномочиями утверждать или отклонять решения чертовой дюжины. Однако за редким исключением резолюции ЦК неизменно совпадали с вердиктами Политбюро. Так что задача перед Каменевым вроде бы стояла не в пример Ленину нетрудная — постоянно учитывать мнение двенадцати коллег по ареопагу и, опираясь на них, управлять Россией либо пока коллегиальный режим полностью не исчерпает себя, либо до окончания собственной жизни, если повезет превратиться в харизматического вождя.

То есть Троцкий упрекнул Каменева в том, что ему в сложившейся после гибели М.С. Газмана ситуации было гораздо легче сделать «правильный выбор», чем В.И. Ленину в октябре 1917 года, взявшему курс на вооруженное восстание. Действительно, проследим за мыслью Троцкого в «Уроках Октября»:

«Основное воззрение правых (т. е. Каменева и Зиновьева. — А.К.) состояло в том, что революция ведет неизбежно от Советов к буржуазному парламентаризму, что «Предпарламент» является естественным звеном на этом пути, и что незачем уклоняться от участия в Предпарламенте, раз мы собираемся занять левые скамьи в парламенте, завершить демократическую революцию и «готовиться» к социалистической. А как готовиться? Через школу буржуазного парламентаризма, ведь передовые страны показывают отсталым образ их будущего. Низвержение царизма мыслится революционно, как оно и произошло; но завоевание власти пролетариатом мыслится парламентарно, на основах законченной демократии. Между буржуазной революцией и пролетарской должны пройти долгие годы демократического режима»[20].

Критика со страниц предисловия звучала справедливая. Товарищ Каменев в 1917 году действительно не замечал, не хотел замечать, что авторитет большевиков рос, как на дрожжах, но только лишь в Москве и Петрограде, в промышленных городах, однако в крестьянских общинах по-прежнему оставался на очень низком уровне. Между тем судьба выборной кампании в парламент — Учредительное собрание — зависела исключительно от позиции основной массы избирателей аграрной России — крестьян, сочувствующих эсерам. Посему победа на каких-либо выборах во всероссийском масштабе большевикам никак «не грозила».

В то же время крестьянство— наиболее политически пассивный слой населения. Ему в принципе без разницы, кто рулит государством. Лишь бы преемники царя не ущемляли интересы жителей деревни, и тогда они «проглотят» любой государственный переворот. Вот почему Ленин был прав, когда торопил ЦК с вооруженным выступлением, утверждая, что вопрос о власти решается сейчас (в сентябре и октябре 1917 года) не в парламентах, а «в рабочих кварталах Питера и Москвы», что промедление воистину смерти подобно. И верно, после 12(25) ноября 1917 года, после обнародования результатов выборов в Учредительное собрание лозунг свержения кабинета А. Керенского силой утрачивал актуальность. Рабочие и солдаты вслед за крестьянством потянулись бы к новому, причем легитимному, объекту доверия — к обосновавшимся в Таврическом дворце депутатам. Но пока выборы не состоялись, а итог голосования не вполне ясен, те же рабочие и солдаты, раздраженные беспомощностью и нерешительностью министров-капиталистов, с готовностью подставят плечо обещающим золотые горы большевикам и помогут им взять страну под контроль. Так что торжество ленинской гвардии, возможно, никогда бы и не произошло, прислушайся ЦК РСДРП(б) в октябре 1917 года не к мнению своего прозорливого вождя — Ленина, а к уговорам умного, теоретически подкованного оппозиционера — Каменева. Догматичность подвела Льва Борисовича в 1917 году, и как знать, не сыграет ли оно с ним злую шутку вновь, что небезопасно для страны, которой руководит такой лидер.

К сожалению или к счастью, Каменеву октябрьский урок Троцкого не пошел впрок. Вместо того чтобы поблагодарить оппонента за конструктивную критику, намотать ее на ус и впредь не допускать роковых промахов, Лев Борисович поступил иначе. Обиделся и внял легкомысленным призывам Зиновьева, убеждавшего воспользоваться атакой Наркомвоенмора для реализации старой идеи фикс — изгнания «перманентного» скептика из Политбюро. Для чего требовалось развязать новую жаркую дискуссию, неважно какую, пусть бы и литературную.

Уже 24 октября в преддверии открытия очередного Пленума ЦК дуэт попробовал прозондировать отношение к опусу «Л.Д.» семерки. Проект резолюции Пленума ЦК РКП(б), адресованный соратникам, гласил:

«1. Выпущенную т. Троцким к 7-летию Октябрьской революции статью об «Уроках Октября» Пленум ЦК рассматривает, как сознательное извращение истории партии, направленное к достижению обходным путем фракционных целей т. Троцкого, отвергнутых партией после зимней дискуссии.

2. ЦК констатирует, что статья т. Тр[оцкого], не имеющая ничего общего с действительно партийным и действительно научным изучением Октябрьской революции, направлена к возобновлению дискуссии в партии и возлагает на т. Троцкого ответственность за (фраза не окончена, похоже — «последствия». — А.К.)…»[21]

Члены семерки, очевидно, желанием ломать копья из-за «Уроков Октября» не горели. По крайней мере, на Пленуме, длившемся три дня (25–27 октября), данный вопрос в повестку дня не вносился. Симптоматичная уклончивость товарищей по Политбюро нисколько не смутила и не насторожила ни Каменева, ни Зиновьева. Оба, не собираясь более терпеть Троцкого в Политбюро, вознамерились во что бы то ни стало выжить его из высшей коллегии. И для начала они решили «помириться» со Сталиным, а точнее вынудить его «помириться» с дуэтом на почве естественной неприязни Сталина к «троцкизму», а стало быть и к самому Троцкому, которого Сталин всегда считал «меньшевиком».

26 октября на Пленуме кандидат в члены ЦК РКП(б) В. Иванов обратился к Сталину с «провокационным» вопросом, правдивы ли слухи о том, что он якобы стремится блокироваться с Троцким в связи с развернувшейся дискуссией вокруг «Уроков Октября». Встревоженный этим вопросом, явно инспирированным кем-то из сотрудников «дуэта», Сталин решил выступить с заявлением, направив в ЦК письмо следующего содержания:

«Сегодня тов. Иванов (член ЦК РКП от Украины) заявил мне, что на Украине среди членов ЦК КПУ существует мнение о том, что Сталин думает блокироваться с Троцким. Источником такого мнения служат сообщения Петровского о трениях внутри фракции, проявившихся на Пленуме фракции два месяца назад. По поводу этого заявления тов. Иванова считаю нужным сообщить следующее.

1) Попытки к блоку с Троцким у меня не было и не могло быть, ибо блок с небольшевиком Троцким я считаю, и считал всегда противоестественным и антипартийным. Достаточно вспомнить последнее письмо Ленина с характеристиками отдельных лиц, чтобы понять, что такой блок неестественен не только по мотивам принципиальным, но и по характеру личных отношений между мною и Троцким.

2) Оттенки между мною, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым, с другой стороны, конечно, существуют. Оттенки всегда существовали в верхушке большевиков, как до Октября, так и после Октября. Об этом знают все большевики. Но умозаключать отсюда в пользу блока с Троцким, с которым имеются коренные разногласия, — значит говорить заведомую неправду.

3) Попытки к блоку с Троцким действительно имели место после Xll-го съезда, но не с моей стороны, а со стороны Зиновьева и некоторых других товарищей. Зиновьев предлагал тогда составить Секретариат ЦК из Зиновьева, Троцкого и Сталина, на что я тогда же ответил несогласием и своею готовностью уйти из Секретариата, чтобы дать товарищам возможность испытать на деле блок с Троцким. Блок этот не состоялся тогда ввиду моего протеста. Об этом знают Молотов, Рудзутак, Куйбышев, Фрунзе, Бухарин, Ворошилов, Орджоникидзе, ленинградские товарищи. Товарищам, распространяющим теперь нелепые слухи, достаточно хорошо известна история с этим несостоявшимся блоком. Я думаю, что попытки свалить с больной головы на здоровую, не послужат к укреплению нашей фракции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.