«Да, у меня француженка-жена, но русского она происхожденья…»
«Да, у меня француженка-жена, но русского она происхожденья…»
Уж за одни твои слова спасибо тебе… Отогрел ты мое сердце… Но все-таки замуж: я за тебя не пойду. Лучше уж я так пойду с тобой, если не прогонишь… Только не спеши, пожалуйста, не торопи меня…
А. Куприн — «Олеся»
В Ленинграде меня замучили, жаловался Валерий Золотухин:
— Правда, что он женился на Влади? А в посольстве была свадьба? Они получили визы и уехали в Париж?..
— А правду говорят, что он принял французское гражданство? Как смотрит коллектив на этот альянс? По-моему, он ей не нужен…
В Театре на Таганке же — сплошное недоумение и все те же «слухи, как старухи…». Даже начинающий режиссер-практикант Геннадий Примак по простоте душевной сунулся с расспросами к Высоцкому: «У меня тут спрашивают…»
Последний рассвирепел:
— Ну и что, ну и что, что спрашивают, ну, зачем мне-то говорить об этом? Мне по пятьсот раз в день это говорят, да еще вы!..
…И пошли летать в столице
Нежилые небылицы —
Молодицы и девицы —
Словно деньгами сорят:
В подворотнях, где потише,
И в мансардах, возле крыши,
И в мечтах еще повыше
Разговоры говорят.
А что же вы хотели? Конечно, кумир нарушил правила игры. Как выразился тот же Золотухин, любовь и роман с Мариной обернулись ему ненавистью толпы. Толпа не может простить ему измену с западной звездой…
Гостю Московского кинофестиваля Даниэлю Ольбрыхскому его «куратор», тайком указывая на Высоцкого, говорил:
— Даниэль, то, что я тебе рассказывал о Высоцком, это правда. Да, он бард, актер, гитарист, наш известный певец. Но это все ерунда. Главное, что он… — опекун настороженно огляделся, — он… спит с Мариной Влади!
«Между тридцатью и сорока — это самый лучший возраст для женщины, — утверждала Марина. — После тридцати для нее начинается интересная жизнь. Потому что она уже пережила какие-то моменты, материнство, любовь… Потом, она в полной зрелости своего ума, но она еще совершенно молода. Она может новую жизнь начинать — то, что было у меня с Володей. Это самый замечательный возраст. Я тогда выглядела на восемнадцать, а у меня уже было трое детей».
Стоя перед зеркалом, Марина поправляла прическу. Заботливая Айше что-то подсказывала, поправляла выбившийся локон. Наконец Марина удовлетворенно улыбнулась: «Ну как?» Айше подняла большой палец, а потом указала им на землю: «Все мужики твои!» Но Марина вдруг стала серьезной:
— Айше, ну что мне делать?
Подруга мигом поняла: «Как, что делать? Если ты его любишь, он тебя тоже, при чем тут еще чье-то мнение?»
— Понимаешь, много сложностей…
«И тут я увидела такие глаза! — вспоминала спутница „НиГри“. — Русалочьи, горячие, страстные. Обычно у нее они невинные, голубые, а тут — зеленые! Никогда их не забуду…»
Кремлевский вольнодумец, переходящий из рук в руки, как эстафетная палочка, вечный помощник вождей ЦК КПСС Георгий Шахназаров, в доме которого нередко гостевал Высоцкий, вспоминал, как Владимир, близко никого не подпускавший к обсуждению своих личных проблем, вдруг затеял странный разговор, на ком же ему жениться. «У меня, говорит, есть выбор — актриса нашего театра (не помню фамилию, которую он назвал) или Марина Влади.
— Володя, я тебе удивляюсь, женись на той, которую любишь.
— В том-то и дело, что люблю обеих, — возразил он, и мне на секунду показалось, что не шутит, действительно стоит перед выбором и ищет хоть какой-нибудь подсказки.
— Тогда женись на Марине, — брякнул я безответственно, — все-таки кинозвезда, в Париж будешь ездить…»
Такой же вопрос Высоцкий задавал и другим, но так, словно не ждал совета, а проверял реакцию. Художник Борис Диодоров, например, был ошарашен, услышав от него: «Как ты посмотришь, если я женюсь на Марине Влади?»
Зато прежняя жена Высоцкого, Людмила Абрамова, на сей счет высказывалась по-своему мудро: «Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это его выбор. Его! Не то, что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью, — Володя выбрал. Его право выбора — это самый главный святой закон…»
Но в глазах родителей Высоцкого роман сына с иностранкой (!) выглядел безусловным скандалом. Единственное, что утешало Семена Владимировича, так это то, что Марина все-таки была членом французской компартии. Он даже гордился этим и говорил о принципах пролетарского интернационализма.
Владимир и Марина умели слушать всех. Но решения принимали совершенно самостоятельно.
Как там заканчивался сценарий Высоцкого о молодом человеке из Ленинграда, влюбленном в девушку из Шербура?
«Он шел по улицам и улыбался прохожим, потому что интересная сказка кончилась и начиналась еще более интересная реальность…»
* * *
— Имею честь пригласить вас на свадьбу, — сказал Высоцкий торжественно, с какой-то извиняющейся улыбкой. — Будут только свои.
Если бы это торжество состоялось на Манежной площади, утверждал приглашенный Андрей Вознесенский, все равно не хватило бы мест…
1 декабря 1970 года стало днем бракосочетания Марины Владимировны и Владимира Семеновича. Невесте и жениху в ту пору исполнилось уже по тридцать два (к слову сказать, Пушкин встретил свою несравненную Наталью Николаевну именно в этом возрасте). В церемонии бракосочетания принимают участие лишь четыре человека: собственно сами новобрачные и их свидетели — тот самый французский журналист Макс Леон и Всеволод Абдулов. Хотя нет, конечно же, был еще один человек — сотрудница районного загса, которая и делала соответствующие «записи актов гражданского состояния».
«Свадьба была странная, — рассказывал Абдулов. — Мы тогда были бедные, с деньгами и работой — проблемы, поэтому обошлись без цветов и нарядов. Володя и Марина явились в водолазках. Чтобы не привлекать внимания, Высоцкий попросил работницу загса расписать их не в большом зале с цветами, музыкой и фотографом, а в ее кабинете…»
Свадьбу справляли в небольшой квартирке на 2-й Фрунзенской набережной, снятой накануне и за один день превращенной Мариной в уютное жилище. «Своих» у новобрачных оказалось совсем немного. Главный «свадебный генерал» Юрий Петрович Любимов с Людмилой Целиковской, Вознесенский с Зоей Богуславской, Александр и Лиля Митта. Позже подъехал скульптор Зураб Церетели.[22]
На мгновение заглянул и незваный гость — какая-то девушка с глазами цвета морской волны и великолепными тонкими белыми руками преподнесла новобрачным большой, толстый и тяжелый пакет. Там оказалась икона от старого известного сценариста, эрудита и поэта.
«Пироги, жареная утка, заливное — меню признанных кулинаров Лили и Саши Митты», — рассказывала Зоя Богуславская-Вознесенская.
— Нет-нет, — уточняла «главная по кухне» Лиля Митта, — во-первых, это была не утка, а индейка. Она занимала полстола. Я подавала ее на салатных листьях, с консервированными фруктами и делала ей красивый ореол из «перьев» — хвост из шампуров, на которые были нанизаны огурчики, помидорчики, редиска, виноградины. Мы с Мариной всегда любили украшать стол, хотя тогда в России не очень-то было принято уделять внимание антуражу… Было фруктовое желе, еще какие-то салаты приготовили. Ну и яблочный пай я испекла — его все очень любили. Зураб до сих пор, как увидит меня, спрашивает: «Где мой яблочный пирог?»
За тарелками и рюмками пришлось бежать в ближайший магазин «Уют». Потом Вознесенский откупоривает бутылку вина столетнего разлива… Притихший, немного растерянный Юрий Петрович (куда заведет его главного артиста этот судьбоносный шаг?!) пьет за молодоженов, желает им счастья на скрещении неведомых франко-русских дорог.
Гости замечали: Володя был удивительно тих в тот день, ничего не пригубил, лежал на диване и пел.
«Настроения нет, — сразу уловил Церетели. — А у меня характер такой: чувствую, будто моя вина, что праздник не состоялся. Тогда говорю: поехали в Тбилиси, там гулять будем!
И сделали свадьбу. Грандиозную! Сказка! До шести утра песни пели, на бутылках танцевали, веселились. Правда, потом один эпизод случился: Марина случайно ударила ногой по столешнице, и вдруг огромный дубовый стол, заставленный посудой, бутылками, сложился вдвое, и все полетело на пол. На Кавказе есть примета: если на свадьбе потолок или стол начинают сыпаться, значит, у молодых жизнь не заладится. Я это понял, и все грузины вокруг поняли, но мы постарались виду не показывать, продолжали гулять, будто ничего не случилось. Однако я уже знал: Марине и Володе вместе не жить…»
Невеста, правда, возлагала вину на жениха: «Ты неловким движением опрокидываешь часть раздвижного стола — дорогая посуда падает и разбивается вдребезги. Мы в ужасе. Как бы отвечая на наши смущенные извинения, хозяин проводит рукой по столу, смахивая все, что стоит перед ним. Тамада говорит:
— Тем лучше, можно начать сначала…»
Ну, что ж, бывает. Праздник продолжался. Крики первых петухов застают молодых в белых одеждах, сидящих во главе стола, расцвеченного лобио, сациви, маринованным чесноком, пряностями, шашлыками, приготовленными прямо во дворе… Каждому в небольшой рог наливают вино. Бокалы из старинного хрусталя предназначаются только для воды….
«Это действительно была уникальная свадьба, — гордился собой скульптор, — она напоминала музыкально-поэтическое представление. Высоцкий пел, гости читали стихи Пушкина, Пастернака, Лермонтова, а грузины пели грузинские песни. Моя жена Инесса накрыла стол, блюда подавались на старинном андрониковском сервизе, фрукты и овощи на серебряных подносах…»
Звучали пышные тосты:
— Пусть ваш гроб будет сделан из досок того дуба, который мы садим сегодня — в день вашей свадьбы!
— Пусть ваши правнуки даже на черном рынке не смогут достать билеты на ваши спектакли…
И, разумеется:
— Забудем ли мы выпить за нашего великого Сталина?!.
Еще за год до этого Высоцкий все точно увидел:
Кстати, был у тамады
Длинный тост аллаверды
Про него — Отца родного —
И про все его труды…
В спальне новобрачных ждал дар одного из друзей — гениального мистификатора, «человека не из жизни», режиссера и художника. Молодожены распахнули двери — и остановились, не смея сделать ни шага: пол в комнате был устлан ковром из разноцветных фруктов. А на кровати распахнутыми крыльями лежала роскошная старинная шаль с приколотой запиской в два слова: «Сергей Параджанов».
«Я… никогда не забуду лицо Марины Влади, какое было у нее во время медового месяца, — признавался Зураб Константинович. — Ни в одном фильме, ни на одном самом удачном снимке она не была так обворожительно, так неотразимо, победительно красива!.. Я видел Марину, когда она утром выходила из спальни, и ее, словно сияние, окружала любовь. Когда-нибудь я напишу картину На ней будет сцена, которую я видел тогда: на балконе Высоцкий с гитарой поет у ног Марины, она стоит в белом платье, с развевающимися золотыми волосами, а рядом, замерев, смотрит на них моя большая черная собака…»
Тогда же Церетели повел молодоженов в гости к своему другу, художнику Ладо Гудиашвили. Увидев у того на стене две работы Модильяни, Марина гордо сказала, что когда-то ее отец дружил с Амадео.
— А как фамилия твоего отца? — поинтересовался старый художник.
Марина назвала. Тогда Ладо вышел в соседнюю комнату и принес фотографию, на которой был запечатлен Владимир Поляков в компании с Пикассо, Леже и Модильяни в легендарном ресторане «Куполь» на бульваре Монпарнас.
— А там, слева, посмотри, — показывал Гудиашвили, — сидит певица Сузи Солидор, она приходила туда с огромной змеей на шее. А вечным спутником танцовщицы Жозефины Бейкер был гепард Никита… Мы жили весело и беззаботно. Никто не думал о славе, главными для нас были слова друзей.
* * *
Вспоминая и свадьбу, и все годы супружеской жизни, Марина Влади убежденно говорила: «То, что мы поженились, — спасло его. Дело не только в том, что мне удалось заставить его хоть как-то взять себя в руки. Не будь нашей женитьбы, Высоцкого просто извели бы — он или погиб бы намного раньше, или оказался в тюрьме. А при мне его не решались трогать».
* * *
Вскоре вечным беспризорникам и скитальцам несказанно повезло — старый Володин приятель, Эдуард Володарский, удачно «сосватал» им квартиру на Матвеевской, которую спешно сдавал знакомый журналист, отправлявшийся — на целых два года! — в командировку в Монголию. Владимир и Марина получили в свое распоряжение вполне приличное жилище — аж три комнаты! Тут уже было где развернуться. Марина обставила квартиру оригинальной пластиковой мебелью, которую вместе с какими-то необыкновенными занавесками привезла из самого Парижа.
Хотя существовало, конечно, и неудобство — излишне назойливый сосед в лице самого Володарского, который, отрываясь от сочинения очередного киносценария или пьесы, «отрывался по полной» другим, хорошо известным ему и Высоцкому способом.
Существовал и еще один минус. На Матвеевскую зачастил некий Костя Мустафиди, радиоинженер, счастливый обладатель редкой по тем временам полупрофессиональной квадроакустической установки «AKAI». Он предложил Высоцкому сделать полный аудиоархив его песен. Владимир ухватился за эту идею, и они взялись за работу. Наблюдая за ними, Марина возмущалась:
— Кто такой этот Костя, чтобы делать Володе замечания?
Ее интуитивная неприязнь вскоре нашла реальное подтверждение. Предприимчивый инженер Костя, сообразив, что напал на «золотую жилу», втихаря начал приторговывать уникальными записями. Марина добилась, чтобы Высоцкий таки выгнал проходимца из дома. Предательства ни она, ни он не прощали…
После замужества Марину донимали одним:
— Ты что, во всей Франции не смогла найти себе мужа?
А она отвечала:
— Там — charmant, здесь — мужик.
«Мужик», само собой, хотел жрать.
По мнению большинства знакомых, Марина была отменной кулинаркой. Фирменное блюдо? О, у нее их было великое множество — и разнообразные спагетти, и мясо по-бретонски, и японские блюда из сырой рыбы, прежде всего тунца. «Только нужно уметь резать эту рыбу, — предупреждала Влади, — чтобы не поранить руки. Зато это очень вкусно».
Да-да, она фантастически готовила, заверял Иван Дыховичный, который имел счастливую возможность быть тому свидетелем и придирчивым дегустатором. Все время придумывала какие-то новые блюда. При этом делала все вроде бы левой рукой, без всякого напряжения. Она была как Дед Мороз, потому что все время покупала продукты в валютной «Березке»…
При всем уважении к французской кухне готовить по этой рецептуре она чаще всего отказывалась, ссылаясь на то, что на подобные блюда требуется чересчур много времени. Из русской — предпочтение отдавала борщу и супам. Впрочем, замечала Марина, «Володе было совершенно все равно, что он ест. Так что не этим я его заманила».
Но свидетельством особого отношения Влади к кухне является тот бесспорный факт, что одну из книг, которая появилась из-под ее пера, автор озаглавил: «От сердца — к чреву. Кулинарные истории и рецепты». Но тогда в Москве своими поварскими секретами она делилась лишь с благодарными приятельницами. Может быть, проверяла на них еще не написанные странички своей будущей книги?
— Лиля, вот ты знаешь, что такое настоящий бульон? Нет, Лиля, ты не знаешь, что такое настоящий бульон! Это такая штука, которая придает силы, возвращает улыбку и радость жизни, — даже рассказывать Марина умела «вкусно». — Секрет бульона мне достался от моей бабушки-татарки, предки которой… а, кстати, откуда они сами-то были? В общем, я узнала, как варили конину ее предки. Мясо клали под седло наездникам, которые собирались в дальнюю дорогу, — под седлом оно размягчалось, на привале его можно было быстренько отварить и съесть. Такой, можно сказать, гамбургер среднеазиатских степей…
Вот слушай и запоминай рецепт бульона, который я сама придумала. Его готовят из рыбы, и рыбы нужно много и по возможности мелкой. Ее долго кипятят, не добавляя никаких специй. Потом из рыбы нужно вынуть кости, посолить, а затем уже процедить бульон. Кстати, масса из костей и хвостов — очень вкусный корм для собак, кур или просто певчих птичек. Жаль, у вас здесь никакой живности нет, не то что у меня дома… Да, и последний штрих — добавляешь туда выжатую половинку лимона и мелко нарубленный анис. И тогда уже подаешь на стол. Объеденье!..
В Москве Марина безропотно ходила по полупустым и грязным гастрономам, наводила порядок в квартире, пылесосила, стирала, вытирала пыль, гладила белье, сдавала пустые бутылки. В очередях за колбасой ей постоянно приходилось решать некоторые лингвистические головоломки. К примеру, Марина никак не могла сообразить, когда ей задавали вопрос: «Кто крайний?» Ведь у очереди, по ее мнению, имеются два края. Почему же тогда господ интересует крайний, а не последний? И как реагировать на слова господ, когда один из них говорит другому: «Да отстань от нее! Видать, сука, нерусская!»? Все это поначалу madame Vlady ставило в тупик…
«В России главное слово — „дефицит“, — просвещала она своих парижан. — Все было дефицит! Я жила совершенно по-советски, единственную роскошь могла себе позволить — походы в „Березку“, где покупались дефицитные продукты. Я же должна была его хорошо кормить! У нас друзья приезжали из разных городов, привозили продукты. Однажды приходим в театр, а у служебного входа стоит Володин товарищ и в руке, как огромный букет цветов, держит мороженую рыбу!!!»
Задерживаясь на утренней репетиции в театре, Высоцкий названивал домой:
— Мариночка, хватит валяться… Вставай.
Любопытная кадровичка, невольно оказавшаяся свидетельницей разговора, тут же поинтересовалась:
— Володя, а кто у вас готовит, убирает? Кто о тебе заботится?
— Ой, Елизавета Иннокентьевна, да Марина сама все умеет…
* * *
Володя старался показать мне как можно больше всего из того, что сам любил, что было ему дорого, рассказывала Влади. Он очень любил Москву и хорошо знал ее. Не традиционные достопримечательности, которые всегда показывают приезжим, а именно город, где он родился, вырос, учился, работал. Со всякими заповедными уголками, чем-то близкими и дорогими ему… Мы очень любили вечерами бродить по московским улицам. И что больше всего меня поражало, изумляло, покоряло: чуть ли не из каждого окна слышны были его песни…
Ему хотелось каждый день «московских каникул» Марины сделать «красным днем» календаря, придумывая неожиданные для своей «парижской девушки» всяческие приключения. Как-то раз ни с того ни с сего, затащил на прогулку на речном трамвайчике. И, глядя на мутные воды Москва-реки, неожиданно решил:
— А теперь — на Черное море!
В Одессе их ждали, готовились. Еще в аэропорту обаятельнейший балагур Миша Жванецкий предложил: «Ребята, сегодня вы акклиматизируетесь. А завтра — ко мне на концерт».
«Приезжают „Жигули“, — вспоминал Жванецкий. — Олег, друг, за рулем, а рядом голая, как я увидел, женщина. Марина Влади… В те дни жара стояла неимоверная, и она была как-то раздета… В рамках. Но французские рамки — не наши, и поэтому на заводе „Промсвязь“ ей выдали плащ-палатку, чтобы укрылась. Ажиотаж поднялся страшный: Высоцкий с Мариной Влади в зале красного уголка! Можно потерять сознание!.. Дирекция завода, обком партии — все вокруг носились, ну как возле шампуров на гриле. Марина уже сидит, а в зале суета, все ходят, как в Мавзолее, кругами… Движение не прекращалось, пока Володя не попросил: „Дайте же посмотреть, ну, пожалуйста, я вас очень прошу…“»
Одесские гранд-дамы, преследуя по пятам прогуливавшихся вдоль моря Марину Влади и Высоцкого, шушукались: «Она такая красивая, и что она в нем, таком-сяком, нашла?..»
Явно погорячился Высоцкий, воспевая несравненные достоинства девушек с Привоза:
Ну, а женщины Одессы —
Все скромны, все — поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае красивы…
Его друзья — морские капитаны Анатолий Гарагуля и Александр Назаренко — дарили им умопомрачительные черноморские круизы на своих теплоходах «Шота Руставели» и «Грузия», устраивали со всем комфортом, оберегали от досужего внимания, исполняя любые Маринины прихоти и капризы. Бывало, рассказывал Гарагуля, идем, как вдруг Влади говорит: «Хочу купаться». Останавливается теплоход — и Марина плавает посредине Черного моря…
Море было тихим, вечным и праздничным. Ей казалось, что она барахтается в ласковых, шелковых объятиях, а с небес на нее взирает золотое око. И видит Создатель неразумную букашку, которая барахтается среди волн, уже вдоволь нахлебавшаяся солено-горькой воды, и усмехается Боженька: поглядим, выплывешь ли ты. И вспучиваются волны, уже не родные и мягкие, а хлесткие, которые заставляют тебя отворачивать лицо от далекой заветной ленточки, которая то и дело ненадолго ныряет в пучину.
Марина обожала море. Как-то на спор поплыла к горизонту. Ей хотелось тронуть рукой эту ленточку там, где кончается море. Вот такая странная мысль одолела ее лет в десять. Тогда не удалось…
Она вынырнула из глубины и широко распахнула вмиг защипавшие глаза. Отдышавшись, медленно поплыла к борту теплохода. Рядом, метрах в двадцати-тридцати, на легких волнах покачивалась спасательная шлюпка с двумя матросиками. Она вспомнила свои средиземноморские путешествия с Жан-Клодом; тогда ей тоже было хорошо, она была безмятежна и спокойна. Но почему-то именно Черное море сейчас кажется ей безбрежным и бездонным, как жизнь и счастье, смывающим с души всю горечь и прежние обиды. Она приблизилась к борту корабля, закинула голову. Солнце слепило, но все же она видела знакомый силуэт ее Владимира, беспокойно пританцовывавшего на палубе и машущего ей рукой: «Скорей! Домой! Марина!»
Однажды, следуя обратным курсом на Одессу, Анатолий Гарагуля шутки ради отбил РДО главе Сочи Вячеславу Воронкову: «На борту Владимир Высоцкий и Марина Влади. Предлагаю встретиться».
Утром следующего дня градоначальник уже томился на берегу в ожидании гостей. «Прокатил их по городу, — рассказывал Вячеслав Александрович, — и затащил на гору Малый Ахун, где на поляне, вблизи бывших дач первых кремлевских особ — первого „президента“ Калинина и наркома Молотова, устроил царский пикник… Жаль, Высоцкий сначала не хотел ни пить, ни петь. Только потом не выдержал, и вдвоем с директором санатория „Сочи“ они стали рвать голоса и гитары над вечерним Сочи у костра. Хотя времени было в обрез. Чуть в итоге не опоздали на теплоход…» Вспоминая тот вечер, градоначальник мечтательно вздыхал и говорил: «Марина назвала меня ласково „мэрчик“…»
Только вот в Крыму, где Слава Говорухин снимал свой фильм «Белый взрыв», путешественникам сначала не повезло. Отдохнуть в Ялте? Пожалуйста. Но вольные поездки по приграничному полуострову иностранке Марине де Полякофф погранслужбами строго возбранялись. Да ладно, не беда, решили в киногруппе. Под предлогом «выбора натуры для съемок» зафрахтовали прогулочный катер и объездили с французской гостьей чуть ли не все Крымское побережье, даже в Форос заглянули.
Марина чувствовала, что Высоцкий, как в воздухе, постоянно нуждался в ее присутствии рядом. Она покорно и с удовольствием бывала на его концертных выступлениях, следовала за ним в гастрольные поездки по стране, приходила в восторг от того, как ее Володю встречают, как радуются, поклоняются, как ему аплодируют, как любят и всегда ждут. Она бывала с ним в киноэкспедициях с поганым, по-походному устроенным, но таким любопытным бытом. Не жаловалась. Не зря же мама еще с детства ей внушала: «Каждая женщина — хозяйка своей судьбы… Очень важно в этой жизни не отчаиваться и не опускать руки в любых, самых сложных, ситуациях…»
Рассказывая о своих родителях, как-то упомянула, что ее отец, Владимир Васильевич, родился в каком-то местечке под Минском. Новогрудск, есть такой? На следующий день Высоцкий появился дома и как бы вскользь, мимоходом сказал:
— Знаешь, Витя завтра нас ждет в Белоруссии. У него там сейчас в самом разгаре съемки, а я ему давно обещал новые песни для фильма. Мы уже созвонились. Ты как?
— И ты еще спрашиваешь?!.
«Мы снимали у озера Свитязь, — вспоминал Виктор Туров.[23] — Для Адама Мицкевича это озеро было святым… Встретил я Володю и Марину у вагона в Барановичах и привез на это озеро. Было воскресенье, из Барановичей и Новогрудска понаехало много отдыхающих… И по пляжу, по озеру пошел такой шорох, шум, взволнованность некоторая… Я оставил их одних погулять в лесу вдоль озера. Вдруг ко мне прибегает кто-то из группы и говорит: „Там бить собираются Высоцкого и Влади!..“ Приняли за самозванцев. Толпа окружила: „Думаете, коль мы провинциалы, то над нами можно издеваться? Что вы себя выдаете черт знает за кого, за известных артистов!..“»
В глазах публики Высоцкий все еще оставался седовласым поручиком Брусенцовым из «Двух товарищей», а тут… И Марина Влади в своем неброском наряде выглядела просто обаятельной женщиной в каком-то допотопном платке… Они далеко не тянули на суперменов… Словом, «самозванцев» чуть не отколотили…
Конечно, подтверждал рассказ режиссера художник Евгений Ганкин, народ, который помнил пышноволосую красавицу, не поверил, что эта скромная женщина с каким-то нелепым пучком на голове, в обыкновенном ситцевом сарафанчике и поношенных босоножках, и есть та самая Марина Влади. Местные франтихи с причудливыми прическами выглядели куда более эффектно… А уж о Высоцком и говорить было нечего. В общем, спасибо, что не плюнули…
Пока суть да дело, гостей от греха подальше упрятали в деревушке Литовка, километрах в десяти от Свитязя. Поселили у доброй старушки, которой дела не было, какие знаменитости пожаловали к ней на постой, лишь бы люди были хорошие. Угостив их драниками и козьим молоком, хозяйка отвела Марину с Владимиром на сеновал под крышей хлева. Одурманенные покоем и тишиной, они проспали там до полудня. И оставались в Литовке еще дней десять, пока Высоцкий не сочинил все обещанные Турову песни. Скоро «партизанский лес» уже вовсю гремел — «Мы не успели оглянуться, а сыновья, а сыновья уходят в бой…», «Друг, оставь покурить…», «Аисты», «Кто сказал, что земля умерла…».
Но Марине так не хочется уезжать, и она просила:
— Витя, ребята, ну уговорите Володю еще хоть немного побыть здесь, не торопиться уезжать…
В один из свободных дней Туров усадил своих гостей в лодку, по Неману они поднялись до маленькой речушки Березы. Там, на острове, отрезанном с одной стороны рекой, с другой — болотом, обитали хуторяне. «В деревеньке меня уже знали, — похвалялся Виктор Тимофеевич. — Нам подарили бутылку чисто нашего доброго житного самогона, большую луковицу, кусок белорусского сала и буханку домашнего печеного хлеба. Сели мы на бережке. Это были счастливые мгновения, когда в жизни, кажется, все хорошо, когда душа и сердце чистые, когда не хочется думать о плохом. Володя тогда вел здоровый образ жизни, был, так сказать, в полной „завязке“, и нам с Мариной пришлось вдвоем немного выпить этого самогону. И тут случилась поразительная история, будто бы по заказу! На противоположном песчаном берегу мы вдруг увидели бегущую лису. Она остановилась и безмятежно посмотрела на нас. Мы ее не пугали, она пришла к нам, как праздник, как дар божественной природы, как чудо живой жизни… И потом мы решили, что будем хотя бы раз в два года собираться здесь, на Новогрудчине. И встречаясь позже, мы говорили друг другу: „Ну, скоро поедем, скоро поедем. Ну, вот-вот…“»
А «скоро» так и не наступило.
…Прибалтийские рыбаки баловали своих удивительных гостей «особенностями национальной» ловли лосося. Поистине сказочный подарок преподнес Высоцкому и Влади в Юрмале неугомонный фантазер, все тот же Сергей Иосифович Параджанов. Он соседствовал с ними в гостинице. Однажды, когда в их номере отключили воду, Параджанов предложил попользоваться его ванной.
— Ключи от номера будут у портье, — сказал он.
Войдя в комнату, увидели на столе боржоми, фрукты, сигареты и лимонад.
— И это все? — удивился Высоцкий. — Что-то не похоже на Сергея, тут какой-то подвох, обязательно должен быть сюрприз.
Марина вошла в ванную и радостно вскрикнула:
— Смотри, Володя!
На душе Параджанов прикрепил букет — так, чтобы вода лилась на красавицу Марину прямо с охапки алых роз…
«Я до сих пор сохраняю великолепные бусы, подаренные мне Сергеем Параджановым, — гордилась Марина. — Мы, приезжая в Киев, всегда были его гостями, он угощал нас грузинскими блюдами, сыром, вином…»
* * *
Но! «Мы становимся, как говорят американцы, супругами дальних расстояний, — сожалеет Марина. — Мы почти наизусть знаем расписание авиалиний, как зимних, так и летних. Наши семейные отношения могут показаться странными: он — в Москве, я — в Париже. Мы ежемесячно проводим вместе несколько дней или недель. Иногда и более длительное время — в зависимости от нашей профессиональной занятости. Но это не осложняет нашу личную жизнь… Это было бы неинтересно. Расстояния между нами ставят все на свои места. Подобный образ жизни только способствует любви. И если даже мы иногда удалены друг от друга физически, это ничего не меняет для нас, тогда как в противоположном случае ежедневная общая жизнь, совместное проживание утомляет и даже может привести к драме. Возможно, что мы бы и не вынесли такой жизни, изо дня в день находясь постоянно рядом…
Временами я была в восторге от того, что в течение 10 лет живу с ним, и хотела бы состариться рядом. Очевидно, мы дополняем друг друга… Мне, конечно, могут сказать, что это ужасные отношения, но я, по крайней мере, в них уверена. Я этому верю. И я стараюсь становиться лучше, быть менее требовательной, быть более демократичной и терпимой женой. Но как это трудно!
И все-таки думаю, что наши отношения правильны, они проверены временем… Наша профессия тоже нас связывает и соединяет, делает единомышленниками. Наконец, наша общая славянская кровь! И уверенность в наших встречах, и безумие нас обоих. Общее наше безумие…»
* * *
— Журнал «Крестьянка». Можно вопрос?
Марина улыбается: «Конечно. Ведь это же пресс-конференция».
— Скажите, пожалуйста, кто ваши модельеры? Как вы обычно одеваетесь?
— Боже мой! Каждый раз мне задают этот вопрос, и каждый раз я не знаю, как на него ответить!.. Я не одеваюсь. То есть я, конечно, не хожу голая, но надеваю что попало. Часто ношу спортивную одежду. Специально наряжаюсь, только когда иду в театр или для выхода на прием, или еще куда-нибудь в этом роде… Но никаких модельеров у меня нет. Я абсолютно не слежу за модой и вообще никогда не следила. В юности мне просто одалживали платья, в которых надо было появляться в Каннах или еще где-то. Потом появился вечерний туалет, классический… Очень люблю красный и черный цвета… Особенно черный, он хорошо оттеняет кожу… Еще вопросы?
— Журнал «Физкультура и спорт». А дома что вы предпочитаете?
— Дома хожу в спортивной одежде, в колготках. И вообще я очень люблю спорт. Вашему журналу, возможно, это будет интересно. Лет до тридцати я занималась почти профессионально и теннисом, и лыжами, и гимнастикой, и велоспортом, и плаваньем. А в детстве еще и верховой ездой. Но, к сожалению, совсем не модница, не кокетка…
Зато Высоцкого она старательно и со вкусом одевала, замечал фотомастер Валерий Плотников. «К себе, — говорил он, — Марина относилась не так требовательно и не особенно много времени она уделяла своему гардеробу, что, в общем-то, не мешало ей выглядеть необыкновенно очаровательной. Я же хотел сделать ее портрет для пластинки стильным и экстравагантным. Своих вещей у Марины в Москве не было, и я сказал, что договорюсь со Славой Зайцевым, он нам поможет. На что Володя мне ответил, что Марина отродясь в манекенщицах не ходила и в чужом сниматься не будет… Как я и предполагал, Слава очаровал Марину, вещи он специально подобрал с неуловимым национальным колоритом, и мы втроем, уже не помню, сколько часов подряд, с радостью и легкостью меняли один наряд за другим, помня о том, что Марина совсем не манекенщица. Правда, самого Володи на той съемке не было, и мы веселились от души…»
Нужна ли ей была диета? «Была нужна, — без тени смущения отвечала Влади. — Любая женщина, наверное, знает, что это такое. Русская женщина — тем более. Ведь каноны красоты давно изменились. Не модны уже пышные и округлые формы». Позже стала уделять всей этой канители гораздо меньше внимания.
Естественности поведения, непринужденности, раскованности, выдержке Марины московские знакомые актрисы откровенно завидовали. При случайной встрече кинозвезда тех лет Людмила Чурсина поражалась: «Она слегка располнела, платье на ней даже немножечко разошлось по швам, туфельки, наверное, любимые, новизной не отличались, а волосы по-простому распущены. Но она была так естественна и прекрасно себя чувствовала!» Когда одна сухопарая коллега вздумала укорить Влади, Марина ловко парировала: «Ты выбрала фигуру — я выбрала лицо!»
Для нее живым образцом великолепной физической формы был муж. Марина даже полагала, что «если бы Володя не стал актером, он бы стал спортсменом высокого класса. Немногие знают, чего это стоило… Юрий Любимов требовал перед каждым спектаклем проводить занятия по гимнастике, выполнять упражнения, помогающие постановке голоса, дыхания… Играя „Гамлета“, Володя каждый раз худел на 2–3 килограмма, а после „Жизни Галилея“ терял в весе еще больше. Еще бы — четыре часа на сцене, без минуты передышки! А один из монологов он читал, стоя на голове!.. В общем-то, нагрузки, какие хилому актеру не выдержать…»
Она следовала его примеру. К слову сказать, хорошая физическая подготовка, умение владеть своим телом, отменная выдержка и самообладание однажды спасли Влади жизнь в прямом смысле. Зимой 1991 года, приехав в Питер на съемки фильма «Пьющие кровь», Марина остановилась в гостинице «Ленинград». Ранним утром проснулась от удушья. Подняла голову и обомлела: номер быстро заполнялся дымом, который вползал из-под двери. Пожар! Горим! Марина ринулась в ванную, под сильной струей холодной воды намочила простыни, полотенца и затолкала их в дверные щели. Потом схватила телефонную трубку: «Портье? Портье!» — «Пожар, мадам», — услышала в ответ растерянный голос.
Спасаться надо было самой! Распахнула окно, в комнату хлынули порывы морозного ветра с Невы. Марина вскочила на подоконник. Площадь перед гостиницей уже начала заполняться пожарными машинами. Люди суетились, дико орали, визжали от ужаса, плакали. Кто-то, увидев ее в окне, закричал: «Смотрите — вон Марина Влади!»
Наконец начали действовать спасатели, заработали механизмы и пошли вверх лестницы с пожарных машин. А за дверью, по коридорам гостиницы жадным смерчем мчался огонь. Марина увидела, что какой-то боец пытается развернуть выдвижную лестницу в сторону ее окна, но в этот момент рычаг заклинило. Оставалось одно: прыгать на крошечную площадку пожарной лестницы. «Это был седьмой этаж, — придя в себя, рассказывала Марина. — Я старалась не смотреть по сторонам. Все вокруг было ужасно. Люди падали из окон прямо на тротуар. Выбора не оставалось…»
Зажмурившись, она прыгнула. Точное попадание на метровую площадку лестницы, которую мертвой хваткой удерживал молодой человек в каске, спасло жизнь Марине. Придя в себя, она сказала просто: «Не сгорела, потому что сумела не потерять голову Это я так решила — не Бог помог. А если бы выскочила в коридор, как другие, — не спаслась бы. Жертв было гораздо больше, чем сообщали в газетах».
В благодарность пожарным Марина передала им чуть не весь гонорар, полученный ею за картину. Актриса улетала из Ленинграда с маленькой сумочкой, в которой позвякивали ключи от квартиры и автомобиля. В руке держала три розы — от друзей. Но осознание беды пришло потом, когда она поняла, что навсегда лишилась самого главного — нескольких писем Высоцкого, которые она после смерти мужа, как талисман, неизменно возила с собой.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.