ЗА КУЛИСАМИ БОЛЬШОГО ДЕЛА

ЗА КУЛИСАМИ БОЛЬШОГО ДЕЛА

Мы работали как пчелы — другого сравнения не нахожу. Штаб ДПА напоминал растревоженный улей. Десятки телефонных аппаратов беспрестанно гудели от звонков, голоса хрипли от натуги, сквозь помехи неустойчивой проводной связи офицеры пытались докричаться до Владивостока, Хабаровска, Оренбурга, Ижевска, Йошкар-Олы… Тут же сутками напролет надрывно гудел мощный ксерокс, группа молоденьких девушек запечатывала и подписывала для отправки конверты. Адреса всевозможные — Кремль, воинские части, военкоматы, газеты, телевидение. Утром и к ночи, всегда неожиданно, но стабильно собирал всех Рохлин — то он требовал отчета о проделанной работе, то ставил новые задачи. О спокойном течении его речи в такие моменты говорить не приходится, его слова и оценки не всегда были дипломатичны и корректны. Если честно, то со всех, невзирая на прежние звания и должности, генерал «драл три шкуры». Без обид и пререканий не обходилось, но Лев Яковлевич умел взбунтовавшихся «задавить авторитетом». Не выдержал и я, прямо на собрании заявив, что вот сейчас выскажу все как есть и уйду. Дескать, сил больше нет каждый день получать новые задачи, не закончив прежние, видеть задерганных товарищей, которые выкладываются от и до, а их незаслуженно укоряют в нерасторопности.

Интересная получилась реакция на это выступление людей и самого Рохлина. Меня неожиданно поддержали и в глаза генералу — кто корректно, а кто тоже по-командирски — высказали свои претензии. Дескать, давайте работать планово, без дурацких авралов, все свои обязанности знают и ленивых тут нет. Словом, бунт на корабле. Лев Яковлевич народ выслушал, не перебивал, а потом сказал:

— Да, возможно, вы правы. Я бываю несдержан, бываю груб, бываю несправедлив. Но я же не сволочь! Мы с вами взялись поменять власть, на нас огромная ответственность, и места мелким обидам быть не должно. Поэтому вы обязаны сегодня же сделать следующее…

Рохлин был неисправим. Он видел цель— все и все должны были ей подчиняться. Мне же через полчаса после совещания неожиданно протянул руку, обнял и заявил:

— Ну куда ты денешься? Раз мы с тобой запряглись, то будем вместе тянуть эту повозку до конца. Давай напрягись, чтобы к съезду все СМИ были оповещены, «пришли» телекамеры, причем пусть будут даже иностранцы. Нам нужен резонанс!

И я побежал работать дальше. Никто из штаба не ушел.

10 сентября произошло событие, которое заставило всех переволноваться. До этого «Наш дом— Россия» несколько раз предлагало генералу покинуть это объединение добровольно, как говорится, по собственному желанию, но Лев Яковлевич уходил от ответа. Публично говорил: «Не дождутся! Я буду их разваливать изнутри!». И его позиция была известна всей стране. А 10 сентября вечером телевидение показало, как Черномырдин и Рохлин дружелюбно общаются, после чего диктор объявил о инициативе генерала выйти из НДР. Внешне выглядело некрасиво — пообщались, поулыбались, о чем-то договорились, и Рохлин по-доброму написал заявление о выходе, словно власть и мятежный депутат пришли к обоюдному «консенсусу». Получалось, что генерал вроде бы уже никакой и не мятежный, а вполне ручной.

В ту ночь я оставался в штабе ДПА, чтобы в 4 утра выехать с Рохлиным в Тулу, где у депутата намечалась встреча с жителями этого края. Но к приезду Рохлина сюда уже «прилетело» несколько наших людей, озабоченных этим телевизионным сюжетом. Такой ажиотаж вокруг его выхода из НДР удивил Льва Яковлевича:

— Что тут страшного? Да, я не готов был выходить из НДР, а вчера решился. Мы же на Оргкомитете обсуждали вопрос. Это даже не политический шаг, а организационно-регистрационный, что ли…

Мы бросились ему хором объяснять, что внешне все выглядело, как какой-то сговор с властью. Или вас, мол, там чем-то прижали, или купили — именно так это будет расценено и прессой, и общественностью, если не объяснить и не расставить все точки над «i». Рохлин, повернувшись к Ачалову, вопросительно посмотрел на него. Тот развел руками и показал глазами на нас с Антиповым — этим парням, занимающимся СМИ, дескать, виднее. И тогда Лев Яковлевич впервые спросил нас:

— Что же делать?

Повисла пауза. И генерал, давая команду на посадку в микроавтобус, заявил, обращаясь ко мне:

— Волков, ты поднял волну, ты и думай, как мне комментировать ситуацию!

Вот это по-военному— инициатива всегда наказуема. Перед подъездом к Туле он повернулся ко мне:

— Ну что?..

— Через десять дней — Учредительный съезд Движения. Лидер не может одновременно состоять в двух противоположных по идеологии общественных объединениях. Значит, выбор у вас один…

Микроавтобус остановился возле ДК, Рохлин открыл дверь, и к нему толпой бросились журналисты. Первый вопрос — прокомментируйте ваш выход из НДР. Лев Яковлевич чуть оглянулся на меня и уверенным, как всегда, тоном сообщил:

— Через десять дней состоится Учредительный съезд Движения. Лидер не может одновременно находиться в двух противоположных по идеологии общественных объединениях. Я, естественно, выбрал то, которое ближе душе, сердцу и гражданам России. Это Движение в поддержку армии. Мы его создаем для того, чтобы подобных «Нашему дому — Россия» пропрезидентских партий и фракций, защищающих антинародный режим, не существовало…

В этот день на него наседали журналисты еще несколько раз. И на пресс-конференции он уже в подробностях рассказал, как реально обстояло дело. У меня сохранилась запись пояснений Льва Рохлина:

«Мы понимали, что руководству НДР было крайне не выгодно объявить о моем исключении. В этом случае НДР рисковало потерять значительную часть своих сторонников. Поэтому оно тянуло время, пытаясь добиться моего добровольного ухода.

Добровольный выход из НДР на первом этапе работы по созданию общественного движения «В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки» был на наш взгляд не целесообразен. В то же время, при наших встречах в регионах, постоянно и настойчиво ставился вопрос о моем выходе из НДР. Высказывалось непонимание ситуации одновременного нахождения в правительственном и оппозиционном движениях. Кроме того, приближается день Учредительного съезда ДПА. До него осталось 10 дней. Оргкомитет рекомендовал мне по собственному усмотрению выбрать время выхода и заявить на заседании фракции.

Вчера, 10 сентября такое заседание состоялось. И я пришел на него с готовностью сделать заявление о своем выходе. Во время заседания получил записку от А.Н. Шохина с приглашением переговорить в перерыве с Виктором Степановичем Черномырдиным.

В ходе разговора я сказал, что находясь в НДР, искренне верил, что могу способствовать изменению к лучшему ситуации в армии. Но в течении полутора лет, несмотря на все мои усилия, армия и оборонная промышленность продолжали катиться к своему развалу. Фракция НДР ни в чем не поддержала меня. Даже в вопросах борьбы с коррупцией. Мало того, зачастую, ее представители открыто мешали, пытаясь задержать проведение прогрессивных законопроектов.

Я заявил премьер-министру, что при таком подходе правительственного движения и его фракции в Госдуме, армия и оборонная промышленность обречены на полное уничтожение.

Черномырдин по многим позициям не согласился со мной. Он обратился ко мне с просьбой: добровольно выйти из НДР и покинуть должность председателя Комитета по обороне.

Решение о моем выходе из НДР уже было принято Оргкомитетом Движения. И оставалось только выполнить его. В то же время я отказался добровольно покинуть должность председателя Комитета Госдумы по обороне, высказав Виктору Степановичу, что меня принимали в НДР таким, какой я есть. А о своих взглядах и позиции я заявил с самого начала предвыборной кампании в составе НДР. И стал председателем Комитета с этими взглядами. Никогда своей позиции не менял. Всегда выполнял то, что обещал своим избирателям: боролся за армию, за Россию, за ее безопасность.

Считаю, что нам необходимо приложить все усилия для сохранения за представителем Движения должности председателя Комитета Госдумы по обороне. Это позволит нам эффективнее влиять на решение проблем армии и оборонной промышленности.

Сегодня уже 156 депутатов Госдумы высказались за создание внефракционного движения депутатов в поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки. Реализация этого намерения станет еще одним условием, которое позволит нам эффективно работать над решением проблем обороны и безопасности страны…»

На обратном пути он остановил наш микроавтобус в лесу и приказал всем плеснуть в пластиковые стаканчики по две-три «бульки» водки. Мне же налил своей рукой полный стакан «булек» и с доброй иронией заявил: «Молодец, сориентировался. Почти гений…» Когда выпили, тем же тоном добавил: «Но не задавайся, а то возомнишь…» Рохлин есть Рохлин, последнее слово всегда за ним.

Чем ближе подходил объявленный срок проведения съезда, тем напряженнее становилась работа. В штабе засиживались допоздна. Возвращаясь домой, мы с товарищами с удивлением каждый раз обнаруживали, что Москва живет своей жизнью, — люди гуляют по вечерним улицам, сидят в уютных кафешках, шумят в прокуренных пивных. Словно ничего и не происходит. Мы вот замышляем такое огромное дело, которое перевернет все в стране, а люди думают о том, как попасть в Кремлевский Дворец съездов на Копперфильда. Кстати, фокусник в одном из интервью прошелся по загадочной русской душе, не догадываясь, что говорит о Рохлине. А дело было так.

Копперфильд давал в Москве четыре концерта. Билеты продавались по заоблачным ценам, но Кремлевский Дворец был неизменно набит публикой. Перед отъездом в Санкт-Петербург в одном из интервью этот маг и чародей что-то обронил о загадочности русской души. Один «писака» поинтересовался, в чем, на его взгляд, это выражается. Ответ оказался неожиданным:

— Только русский может заплатить кучу денег и все мое представление добросовестно проспать. Удивительная страна. Удивительные люди…

Оказалось, что этим «проспавшим» был генерал-лейтенант Рохлин. Билеты «на Копперфильда» купила жена. Когда же Лев Яковлевич отказался «заниматься ерундой», она устроила маленький скандал. Генерал, и так мало уделявший ей внимания, на этот раз сдался почти без боя. Но армейская привычка целесообразно использовать любую свободную минуту взяла верх. Да и усталость, накопившаяся за бессонные ночи, дала о себе знать. До 20 сентября оставалось несколько дней…

В это время остро встал вопрос о помещении, где могли бы собраться полторы-две тысячи делегатов. Большой «хурал» в лице председателей Комитетов Госдумы: по делам ветеранов— генерала армии Валентина Варенникова; по промышленности, строительству, транспорту и энергетике — Владимира Гусева; по конверсии — Георгия Костина; депутатов Игоря Братищева, Альберта Макашова, генералов Игоря Родионова, уже к тому моменту покинувшему пост министра обороны, Владислава Ачалова, Юрия Панкратова, Михаила Титова, Владимира Морозова, известного в стране и за рубежом директора оборонного предприятия Алексея Шулунова и еще ряда других людей, составляющих мозговой центр, собирались и решали этот важнейший вопрос. Куда, как говорится, ни ткнешься, везде получали отказ. Кремль хорошо знал положение вещей в ДПА и действовал на опережение. И тогда Рохлин через руководителей ряда депутатских объединений обратился к руководству Государственной думы с тем, чтобы на 20 сентября нам дали Парламентский центр, находившийся тогда на Трубной площади. Надо думать, по этому вопросу в верхах происходила большая борьба, но история о ней умалчивает. Буквально в критический момент, дня за два до мероприятия, проблема разрешилась положительно.

— Расслабляться рано, — предупредил нас Рохлин. — В любой момент может все измениться. Окажется, что Парламентский центр заминирован, или там произошел пожар, или прорвало водопроводные трубы, и срочно начался ремонт… Будьте готовы переориентировать приезжающих делегатов на другое место сбора. Если такая «непредвиденная» ситуация произойдет, я вам сообщу новый адрес.

Генерал и здесь оставался тактиком и стратегом— как говорят военные, имел запасной район сбора, но где — тайны не раскрывал.

Во избежание провокаций, а Рохлин и это допускал, кроме штатных представителей Федеральной службы охраны, нам не подчиняющихся, планировалось на улице выставить посты от Союза офицеров и Союза советских офицеров, внутри здания контролировать безопасность делегатов должны были ребята из охранной организации советника Рохлина по безопасности Михаила Романова и казаки атамана Михаила Филина. На входе пропускать делегатов и гостей поручалось тем, кто в принципе знал людей в лицо, по пригласительным билетам с подписью начальника штаба организации генерала Владимира Морозова. Журналистов встречал я сам, проверял удостоверения прессы, сверял списки аккредитованных. Но на съезд приходили и люди «незапланированные», с которыми надо было разбираться оперативно на месте. «Городских сумасшедших», естественно, отсекали, а парней, скрывавшихся от ельцинской охранки, но появившихся в Москве ради участия в съезде, мы пропускали. В частности, ребят из рижского ОМОНА, попавших в международный розыск по милости предательской национальной политики Кремля.

Словом, Учредительный съезд ожидали, как на иголках. Что нам принесет 20 сентября, не знал никто. Естественно, волновались. Лишь Рохлин с самого утра излучал уверенность и полное спокойствие. Спланировав «боевую операцию», он предусмотрел все повороты событий и на любую «вводную» мог отреагировать адекватно. Его солдатами на этот раз были офицеры и генералы, на которых он мог полностью положиться. Осознавая это, мы испытывали чувство гордости, единения, боевого братства в ожидании грядущих больших дел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.