Глава восьмая Проблема

Глава восьмая

Проблема

– Я все равно не понимаю, зачем пол-литра, – не унимался Жора.

– По соточке на брата.

– Шофера ты тоже считаешь?

– Кстати, где он?

Мы все уставились на входную дверь. Из-за двери слышались голоса, очевидно недружелюбные. Отчетливо разбирались слова урою, попробуй, а также мат в огромном количестве.

Внезапно шофер, явно не без посторонней помощи, влетел в кафе, еле-еле устояв на ногах.

– Уроды! – кричал шофер неведомым противникам.

Впрочем, противники появились сразу же вслед за ним. Те самые гастарбайтеры, которых мы встретили у входа.

– Выходи, поговорим, – предложили гастарбайтеры шоферу.

– Пусть все выходят, со всеми поговорим, – уточнил самый высокий и самый тощий из гастарбайтеров.

– Прекрасно, – заметил я. – Мы погружаемся в тему. Можно сказать, окунаемся в нее с головой. Вам повезло, господа! Купчино раскрывается перед вами всеми своими сторонами. Выпить мы уже заказали, теперь узнаем, что такое купчинская драка.

– Я бы предпочел не погружаться в тему столь глубоко. Можно было ограничиться поверхностным изучением, – мрачно сказал Жора и злобно взглянул на шофера.

– А я чего? Я только сказал, что нигде от этих уродов проходу нет. Понаехали, сволочи.

– Ты считаешь, что это ничего?! – завизжал Жора.

– В душе вы все со мной согласны, – гордо заявил шофер.

Тем временем гастарбайтеры подошли к нашему столику:

– Кому сказали, выходи.

– Пошли вон отсюда! – раздался громкий окрик, и откуда-то из потайного коридора показалась массивная фигура человека в белом переднике.

– А мы чего? – повторили гастарбайтеры недавний шоферский вопрос, но трусливо попятились к выходу.

Перед тем как покинуть кафе, самый длинный и самый тощий угрожающе произнес:

– Мы вас у выхода подождем.

– Я хозяин кафе, – сказала фигура в переднике. – И никому не позволю устраивать разборки в моем заведении.

– А там, за дверью?

– За дверью не моя территория, – сказала фигура и скрылась в потайном коридоре.

Нам принесли коньяк. Я разлил его по рюмкам.

– Вообще-то я коньяк не пью, – сообщила Аня и хлопнула рюмку, не дожидаясь тоста. И окончательно раскраснелась. Так, что больше уже не краснела.

– Нас будут сильно бить? – осведомилась Аня.

Я задумался.

– Тебя, наверное, бить вообще не будут. Хотя черт их знает, этих гастарбайтеров. Местные гопники не били бы, но у этих свои порядки.

– Еще посмотрим, кто кого, – сказал молчавший до сих пор оператор и произнес тост:

– За победу!

Выпили.

– Вы что, серьезно? – снова завизжал Жора. – Как вы себе это представляете? Их семеро, а нас пять, включая девушку.

– Тебя, похоже, тоже можно включать в девушки, – сказал расхрабрившийся оператор.

Жора помахал руками, но ничего не ответил. Он явно не определился, к какому полу лучше примкнуть.

– Мне страшно, – весело сказала Аня, глядя на меня. – Можно, я поближе к тебе сяду?

– Конечно.

Аня уселась ко мне на колени.

Не выпивший коньяка шофер разразился гневной тирадой:

– Много я слышал про ваше Купчино, но не думал, что правда. У вас здесь особый мир. Отдельная планета. Все человечество живет на планете Земля, а небольшая его часть – в Купчино.

– Нужно быть сталкером, чтобы здесь выжить, – подхватил Жора.

Я пожал плечами.

– Чтобы здесь выжить, нужно – для начала – не хамить незнакомым людям.

– Нет, нужно быть сталкером, – не унимался Жора.

– Много ты понимаешь в сталкерах, – сказал я. – Вот расскажу сейчас, как по заданию редакции я ездил в город Озерск, тогда поймешь.

Рассказ про ядерный щит Родины и бобров

Отправляясь в город Озерск Челябинской области, я знал две вещи. Там есть предприятие «Маяк», на котором сделали первую советскую ядерную бомбу. И еще там была авария. Типа Чернобыльской.

Я чувствовал себя сталкером. Устроила родная редакция пикник, блин, на обочине. Но я держался. Поскольку, цитирую, «когда в Зону выходишь, то уж одно из двух: либо плачь, либо шути, – а я сроду не плакал».

Санкт-Петербург был основан Петром Великим. А город Озерск – Лаврентием Павловичем Берия. Он, как известно, курировал советский ядерный проект.

В честь основателя благодарные жители назвали улицу – параллельную улице Сталина. В 1953 году ее, естественно, переименовали. Остались только легенды. Например, такая. Однажды, заехав в основанный им город, Берия потребовал коньяку. Ему подали армянский. Чем вызвали гнев наркома, поскольку тот употреблял исключительно грузинский. Отдел снабжения распорядился, и все советское время в Озерск завозили коньяк только из Грузии.

Сейчас – бери хоть «Хеннесси». Хотя город до сих пор закрытый. Он и Озерском-то стал двадцать лет назад, а до этого числился Челябинском-65.

На въезде – КПП. Не банальный шлагбаум, а специальные проезды с металлическими решетками. Мы как официальная делегация получили привилегию не выходить из автобуса. Простая перекличка:

– Сташков!

– Я! То есть здесь!

Охрана по всему периметру города. Не объедешь, не проскочишь. Даже не проплывешь по озеру – там сети (мало ли – вражеская подводная лодка). Ходят патрульные катера. Говорят, в Озерске единственная часть внутренних войск, у которой есть свой военно-морской флот.

В гости (имеется в виду, в город) приглашают только близких родственников. Дальних – по случаю. Какая-нибудь свадьба или похороны. Друзей – не принято. Каков у города основатель, такие и порядки.

И все это сомнительное удовольствие можно, условно говоря, оценить в 13,5 тысяч. Такова была средняя зарплата на «Маяке», где работают 14 тысяч из стотысячного населения Озерска. Думаю, должна быть тоска по советским временам – тогда хоть снабжение было по высшему разряду.

Чувствую, что пора переходить к личным впечатлениям. Но их, к сожалению, мало. Жил я в гостинице. Где, разумеется, останавливался Берия. Он же распорядился строить дома не выше двух этажей – чтобы из-за деревьев было не видно. Сейчас не спрячешься – на Озерск можно посмотреть из космоса. Через Google. Так что новый город – стандартные новостройки.

Двухэтажный Озерск производит довольно мрачное впечатление. Я погулял минут десять и отправился в бар. Там же ресторан, казино, боулинг и кинотеатр. Пиво – 40 рублей. Правда, в пластиковых стаканах. У стойки сидели студенты и решали какие-то цепочки полураспада. После этого в боулинге я надеялся увидеть шары из урана. Или хотя бы светящиеся. Шары были обычные, а местный журналист меня обставил. Полное разочарование.

Хотя первое разочарование было еще раньше. Мне заявили, что ни собак, ни коров о двух головах я не увижу. И ехидно добавили:

– Двухголовые – это в Кунсткамере.

– А как же авария?

В 1957 году авария действительно была. С выбросом в 20 миллионов кюри. Черт его знает, что это значит, но для сравнения: в Чернобыле было 50 миллионов. То есть сопоставимо. Но в Озерске 18 из 20 миллионов осели на промплощадке.

– Те, кто там был, в основном умерли, – сообщили мне. – Зато кто выжил, живут и живут.

Надо сказать, люди в «атомограде» – энтузиасты своего дела (см. среднюю з/п). Все время на все лады меня убеждали: радиация в некритических дозах если не полезна, то не факт, что вредна. По крайней мере, не доказано, что вредна. Да и что такое радиация? В самолете пролетел – нахватал. На рентген сходил – еще больше. А в Питере вообще столько гранита – что и говорить не о чем. Это все радиофобия, виною которой – Чернобыль.

Вот-вот, спрашиваю, а как же Чернобыль? Отвечают: большинство чернобыльцев умерли, потому что сами себя убедили, будто радиация вредна. Подтверждено исследованиями. Зато на заводах по обогащению урана – вроде как хуже некуда – директорам за семьдесят, хоть они всю жизнь там работают.

Еще один аргумент. Ядерные отходы низкого уровня активности сливают в закрытый Течинский каскад водоемов. В конце 40-х – начале 50-х туда сбрасывались и отходы от производства, гораздо более радиоактивные. Люди в этих местах не водятся. Поэтому развелось без числа всякой живности. Обнаглевшие бобры строят хатки прямо на плотинах. И никто не знает, как с этим бороться. Потому что бобры занесены в «Красную книгу», и разрушать их хатки строжайше запрещено.

В проблемной деревне Муслюмово на берегу реки Течи (в честь которой каскад) уровень жизни выше, чем в окрестных селах. Хотя деревню все равно расселяют от греха подальше. Но мне обещали:

– Приезжайте летом. Местные татары за бутылку водки с удовольствием искупаются в запретной речке.

– И что с ними будет?

– Да ничего с ними, татарами, не будет. Если регулярно купаться десять лет, тогда и дозу можно набрать.

В Восточно-Уральском заповеднике (там, куда улетели с промплощадки оставшиеся два миллиона кюри) – тоже, как меня заверили, прекрасная флора и фауна. Потому как главный враг природы не радиация, а человек. Оно, может, и так, но все-таки ядро расщеплять – тоже не бобры придумали.

С чувством некоторого превосходства атомщики рассказывают о французах. На самом деле, конечно, они их уважают. У них доля атомной энергетики самая высокая в мире – 78 %. У нас – жалкие 16 % (половина – это газ).

– А ведь мы построили первую в мире АЭС, – сокрушаются атомщики.

Но французы сливают низко– и даже среднерадио-активные отходы не в Течинский каскад, а в Ла-Манш.

– А как же англичане?

– Англичане молчат. Они сливают по другую сторону. А потом Гольфстрим несет все это на норвежскую селедку.

А уж селедка, добавлю от себя, по-любому молчит.

Собственно, целью нашего путешествия был Завод-235. Это единственное в России предприятие, на котором перерабатывают отработанное ядерное топливо.

– Хотя мы предпочитаем говорить: облученное ядерное топливо, – заметил главный инженер.

Да ради бога. Я буду говорить ОЯТ. Эту аббревиатуру все должны помнить – десять лет назад по поводу ввоза этого ОЯТ была большая буча.

Завод-235 встречает гневными стихами на стенде под нейтральной вывеской «Славы отцов будем достойны»:

Когда страна в щите нуждалась,

Мы ей создали этот щит,

И супостатам лишь осталось

Умерить зверский аппетит.

Впрочем, сейчас производство – сугубо мирное, о чем и свидетельствует второе четверостишие:

Обрел наш атом профиль новый,

Но мы по-прежнему в строю,

Тебе, завод, даем мы слово:

Не запятнаем честь свою.

После инструкции нас повели по длинному коридору, в середине которого пришлось раздеться. Совсем. Впереди – Зона. Либо плачь, либо шути. Я смеялся. Передо мной шел абсолютно голый оператор со штативом и камерой.

Нам выдали белые одежды: носки, подштанники, рубаху, комбинезон и поварской колпак. Плюс черные ботинки и счетчик Гейгера.

Наконец-то я почувствовал себя настоящим сталкером. Романтическую атмосферу испортил кто-то из лиц сопровождения рассказом о том, что во Франции одежка тоже белая, но помоднее. (Кстати, во Франции ОЯТ перерабатывают даже в курортном Шербуре, где зонтики.)

Надо бы рассказать про процесс переработки ОЯТ. Тут возникает сложность. Атомщики говорят на треть по-русски (главным образом, союзы и предлоги), на две трети по-своему. Их язык состоит из аббревиатур. Как заладят: ТВЭЛ да ТВЭЛ, – так и не остановить. Спрашиваю:

– Есть какой-нибудь человеческий синоним слову ТВЭЛ?

– Есть. ТВС.

Кто-то взмолился:

– Говорите по-русски!

– Я и говорю: ТВС от ВВЭР-440 погружается…

Самое удивительное, что даже шофер на выезде из города закричал на солдата:

– Ты чего – не понял? КСП позови!

Наверное, это заразно. Или думают: мы, мол, не хуже ядерщиков.

Короче говоря, ОЯТ привозят в специальных вагонах. Разгружают и отправляют на несколько лет в бассейн. Это самый мрачный бассейн из всех, которые мне доводилось видеть. Ходишь по плитам, между которыми довольно большие щели. Над головой жуткие металлические конструкции. Нелепый плакат «Слава труду». Мир после техногенной катастрофы. Сквозь щели видно, как под толщей воды стоят то ли ТВЭЛы, то ли ТВС. В общем – ОЯТ. Остывает. Ждет очереди на переработку. Как правило, несколько лет.

Переработка заключается в следующем. Из ОЯТ выделяют ценные компоненты. Как выразился главный инженер:

– Наш завод выпускает товарную продукцию трех ассортиментов: уран, плутоний и нептуний.

Мне очень понравилось, как он это сказал. С достоинством, но спокойно. Как будто три ассортимента – это бублики, рогалики и ромовые бабы.

В общем, полезное идет назад – в ядерный реактор. А бесполезное превращают в стекло и в таком виде хранят. Для безопасности. Если бы в 57-м году хранили в остеклованном виде, ничего бы не взорвалось.

Процесс остекловывания нам показали, но ничего интересного. Я ожидал нечто вроде мартеновской печи, а вместо этого – в темноте видна какая-то красненькая полосочка.

Мощности завода рассчитаны на переработку 400 тонн в год, а загружены только на 200 тонн. А французы с англичанами перерабатывают на двоих 3000 тонн. А шведы ОЯТ вообще принципиально не перерабатывают, только хранят. От выводов воздержусь.

В качестве философского обобщения: я думаю, человечество погубит само себя. Не обязательно атомщики, может, генетики, но кто-нибудь обязательно погубит. Зато бобрам будет хорошо.

* * *

– Ваше Купчино тоже нужно колючей проволокой огородить, – сказал шофер.

– А мне было бы страшно поехать в такой жуткий город, – сказала Аня. И хотя ей нисколько не было страшно, крепче прижалась ко мне.

Я не возражал. Я только заказал новую порцию коньяку, поскольку первая закончилась.

– Какой коньяк? – возмутился Жора. – Нам еще репортаж снимать.

– Иди, – сказал шофер, – снимай.

– Вы только посмотрите! – заорал Жора. – Он накосячил. Из-за него мы сидим тут в осаде. И он же еще издевается!

– По-моему, хорошо сидим, – засмеялась Аня и заерзала у меня на коленях.

– Я категорически запрещаю пить коньяк, – сказал Жора.

Все фыркнули.

– По крайней мере, я пить больше не буду.

Я вздохнул и сказал, что Жора напоминает мне одного человека.

Помню, в середине 90-х мы, как бы молодые политики, ездили в Данию учиться демократии. Целыми днями мы ходили по экскурсиям и слушали лекции. К счастью, на лекциях давали пиво. В Дании везде дают пиво.

Вечерами наша компания околачивалась по кабакам. Нередко заруливала в Христианию выкурить косячок. Мы были не прочь развлечься и с датскими девушками, но пьяные обдолбанные русские спросом не пользовались.

Зато как-то раз, выкурив косячок, я сорок минут разговаривал с негром. Не знаю, на каком языке мы разговаривали. Лично я говорил по-русски. А он – совершенно точно – не по-русски. Но мы прекрасно друг друга понимали. Мы шутили и смеялись. Короче говоря, отлично провели время.

В нашей группе был молодой человек, которого мы звали… Неважно, как мы его звали. Не буду вводить в искушение ревнителей нравственности. Назовем его Петя. Он ходил в костюме и плаще советского покроя. Датчане всерьез принимали Петю за сотрудника кейджиби.

Каждый день после официального ужина он отправлялся в общежитие, где мы жили, спать.

– Завтра рано вставать, – говорил Петя.

– И что? – спрашивали мы.

– Нужно выспаться.

– Зачем?

– Чтобы не засыпать на лекциях, – отвечал Петя.

Петя мог безо всякого ущерба для умственного развития спать на лекциях, поскольку лекции читались по-английски, а Петя английского не понимал.

Как-то раз мой приятель рассказал Пете анекдот.

Беседуют два джентльмена.

– Хотите сигару? – спрашивает первый джентльмен.

– Я не курю, – отвечает второй. – Я один раз покурил, потом долго кашлял. Мне не понравилось.

– Может, выпьем виски?

– Я не пью, – отвечает второй джентльмен. – Я один раз выпил, потом болела голова. Мне не понравилось.

– Может, сходим в кино? Посмотрим боевик?

– Я один раз смотрел боевик, – отвечает второй джентльмен. – Мне не понравилось. К тому же мой сын говорит…

– Извините, – вежливо говорит первый джентльмен, – насколько я понимаю, это ваш ЕДИНСТВЕННЫЙ сын?

Анекдот не слишком смешной, но он так подходил к Пете, что я долго и как-то истерически смеялся.

А Петя даже не обиделся. Он спросил, в чем смысл. Мы не смогли ему объяснить.

– Смешная история, – захихикала Аня, уже отпившая коньяка из второй порции. – И анекдот смешной.

Все, кроме Жоры, согласились, что история подходящая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.