Герцог Алессандро и Лорензаччо

Герцог Алессандро и Лорензаччо

До окончательного выздоровления после избавления от червя было еще далеко, когда пришла тревожная весть из Флоренции. Враги оклеветали Бенвенуто, сказав герцогу, что тот говорил о нем всякие гадости и, более того, собирался вместе с изгнанниками первыми взойти на стены Флоренции, а это уже измена. Теперь герцог клялся, что тут же накинет петлю на шею Бенвенуто, если тот посмеет вернуться в родной город.

Жить с подобным обвинением Бенвенуто не мог. Кроме того, он рассчитывал работать и получать от герцога заказы. Он нанял «пару коробов» и полуживой отправился с Феличе во Флоренцию. Короб — это двухместная повозка с откидывающимся верхом. Какие у них там были дороги, я не знаю, наверное, хорошие, если их строили еще древние римляне, но думаю, что поездка была трудной.

Встреча с сестрой и ее семейством была радостной, все друзья пришли в дом, среди прочих и Пьер Ланди, «который был наибольший и самый дорогой, какой у меня когда-либо был на свете». Описывая родственников и друзей, Бенвенуто всегда скуп на слова. А. К. Дживелегов пишет: «Мы видели, как потрясла его смерть брата. А сестру Липерату (Рипарата) он поддерживал всю жизнь и, когда она умерла, всю привязанность к ней перенес на ее детей. Эта поразительная нежность в буйном, неукротимом Бенвенуто — черта удивительная тем более, что, по-видимому, и в своей мастерской он был отличным, немного вспыльчивым, может быть, немного тяжелым на руку, но добрым и участливым хозяином».

Встретился он и с другом Бенедетто Варки и с нежностью, и со смехом поблагодарил его за сонет. Вот он:

На мнимую и небывшую смерть Бенвенуто Челлини

Кто нас утешит, Маттио? Чья сила

Нам помешает изойти слезами,

Когда, увы, не ложь, что перед нами

Безвременно на небо воспарила

Сия душа, которая взрастила

Столь дивный дар, что равного и сами

Не помним мы и не создаст веками

Наш мир, где лучших рано ждет могила?

Дух милый, если есть за тканью тленной

Любовь, взгляни на тех, кому утрата

Печалит взор, не твой блаженный жребий.

Ты призван созерцать Творца вселенной

И ныне зришь Его живым на небе

Таким, как здесь ваял когда-то.

Через две недели пребывания в родном городе, когда он «уже смог оторвать голову от подушки», Бенвенуто отправился к герцогу — оправдываться. Во дворец Медичи его принесли на носилках. Приближенные герцога смотрели на него, как на чудо, мало того что он еле жив, так он еще и бесстрашен!

Во Флоренции Бенвенуто успели сообщить имя человека, который его оклеветал, — художник Джорджетто Васселларио. Под этим именем скрывается всем известный Джорджо Вазари, художник, архитектор, автор знаменитых «Жизнеописаний», и тем удивительней выглядит характеристика, которую дал ему Бенвенуто бестрепетной рукой. Он умел любить, умел и ненавидеть. «Эту скверную услугу оказал Джорджетто Васселларио, аретинец, живописец, быть может, в награду за столько благодеяний, ему оказанных; ибо я содержал его в Риме и давал на расходы, а он поставил мне верх дном весь дом; потому что на руках у него была такая сухая проказочка…» Ругань Бенвенуто я процитирую в другом месте, там она более уместна. Понятно, что Бенвенуто руководила злоба. Хорошо, что Вазари не прочитал этих оскорбительных строк.

Бенвенуто удалось оправдаться перед герцогом. Один вид больного говорил в его защиту. Стали искать виноватых. Вазари категорически отрицал свое участие в этом деле. Портной герцога закричал:

— Ах ты, висельник, или ты не знаешь, что я это знаю наверное!

Позднее свой человек при дворе сказал Бенвенуто, что если Вазари и говорил герцогу плохое о Бенвенуто, то по наущению и приказанию Оттавио Медичи — это был настоящий, реальный враг.

— Он тебя ненавидит. Уезжай-ка ты из Флоренции по-добру по-здорову.

Тогда Бенвенуто не знал, что это была его последняя встреча с герцогом. Он вернулся в Рим, стал прилежно работать над медалью с изображением Алессандро и ждал, когда же Лорензаччо пришлет ему обещанный оборот для медали. В мастерскую захаживал Франческо Содерини, флорентийский изгнанник. Бенвенуто отзывается о нем неодобрительно — «некий дурачина». Этот «дурачина» издевался над работой Бенвенуто: «Ты хочешь увековечить этого тирана?» Еще Франческо говорил, что если бы мог, то украл бы у Бенвенуто его чеканы.

Пришло письмо из Флоренции. Монте Агуто писал, что разговаривал про оборот для медали с этим сумасшедшим философом Лоренцино, «каковой сказал, что днем и ночью ни о чем другом не думает и что он это сделает, как только сможет», но тут же добавил, что лучше бы Бенвенуто сам придумал сюжет для оборота.

Пришла зима. Однажды в Крещение Бенвенуто с Феличе отправился на охоту. Настреляли гусей, к ночи возвращались назад. Когда они поднялись на небольшой бугор, то взглянули в сторону Флоренции, «…оба мы издали крик изумления, говоря: «О Боже небесный, что это за великое дело такое видно над Флоренцией?»» Это было как бы «большое огненное бревно, которое искрилось и издавало превеликий блеск».

От Рима до Флоренции 300 километров, так что ничего похожего на отблеск пожара Бенвенуто видеть не мог. Описанное в книге «огненное бревно» могло быть только знаком, чудом Всевышнего, а скорее всего, просто литературным приемом, позволяющим автору выступить в роли предсказателя. Бенвенуто поделился впечатлением с друзьями, и те сказали:

— Что-то это да значит! Будем ждать вестей из Флоренции.

И вести скоро пришли: герцог Алессандро по прозвищу Мавр, сын чернокожей и папы Климента VII, убит, а убийца — его брат Лоренцино, он же Лорензаччо. Вся эта история и сам убийца — Брут XVI века — очень волновали во все времена историков, романистов и драматургов. Я видела на сцене «Современника» драму «Лорензаччо» (по-моему, Мюссе). Это было давно, Лорензаччо играл совсем молодой Константин Райкин — он великолепно двигался, эдакая кошачья опасная повадка, великолепно нес текст. В черном трико, на голове черный паричок — злодей, да и только, а герцог был веселым, обаятельным бабником, зрители ему явно сочувствовали. Мне тогда и в голову не приходило, что я когда-нибудь сама возьмусь описывать эту историю.

Лорензаччо долго вынашивал идею убийства. Самому убить было не под силу. Алессандро был молод, он великолепно владел шпагой и, опасаясь за свою жизнь, ведь везде «наследил», был очень осторожен. Для убийства Лорензаччо нашел профессионала, некоего Скоронконколо. Ночь с 5 на 6 января 1537 года. После праздника святого Епифания Лорензаччо предложил герцогу для свидания с очередной красавицей свою спальню. Герцог доверял брату и не надел стальных наручей и перчаток, без которых никогда не выходил ночью.

Во Флоренции выпал снег, после шумного праздника город наконец угомонился, пустые белые улицы и свежий воздух создавали ощущение чистоты и покоя. В спальне было тепло, уютно. Алессандро разделся, отстегнул шпагу и улегся, в ожидании дамы, наверное, задремал. В комнату неслышно вошли Лорензаччо и Скоронконколо. Лорензаччо одернул полог:

— Государь, вы спите?

Первый удар он нанес сам, потом за дело принялся наемный убийца. Алессандро умер не сразу, он долго сопротивлялся. Семь ран обнаружили на его теле. Лорензаччо и наемник в ту же ночь оставили Флоренцию.

Историки пишут, что это убийство открыло серию новых убийств, случившихся в большом количестве в XVI веке, что последующие убийства по смыслу и почерку отличались от прежних, которые происходили в предыдущем столетии — в кватроченто. П. П. Муратов объясняет, что тогда человека на убийство толкала страсть — политическая, любовная — не важно. Этим Павел Павлович, видимо, желает сказать, что те убийцы как бы пребывали в состоянии стресса, а в чинквеченто на преступление шли обдуманно. Почему все изменилось? Во Флоренции в XVI веке господствовали испанский дух, испанский этикет и мода. Убийства стали семейными, защита семейной чести, например, что было несвойственно вольнолюбивой Флоренции.

При моем глубоком уважении к П. П. Муратову, здесь я с ним не согласна. Убивали в Италии неправдоподобно много во всю эпоху Возрождения. В защите семейной чести есть хоть какой-то смысл, ранее убивали просто ради развлечения, ревности, зависти и, конечно, в борьбе за власть. Но не в этом дело. Совершенно непонятно, ради чего убил герцога Лорензаччо. То есть причины-то есть, но ни одной определенной. Он мог обидеться, что его обошли с наследством, может быть, им руководило желание защитить свою родную сестру от посягательств герцога. Но Лорензаччо обозвали «новым Брутом», хотя очевидно, что он никак не радел за республику и слово «тиран» совсем его не смущало. Скорее всего, он начитался древнегреческих авторов, его соблазняла сама идея подвига, а в помощь задуманному, как всегда, выступили ревность, зависть и злоба.

Враги Алессандро были в восторге от содеянного. Филиппо Строцци, сенатор, а сейчас глава изгнанников, один из умнейших людей своего времени, поклялся женить двоих своих сыновей на дочерях Лорензаччо (кажется, так и получилось). Ненависть Филиппо к Алессандро усугублялась еще и тем, что он приходился дядей Екатерине Медичи (будущей королеве). Филиппо Строцци не мог простить герцогу пренебрежительного и жесткого отношения к юной племяннице еще в ту пору, когда ее хотели выдать замуж.

Но самую большую радость испытывали изгнанники. Узнав об убийстве герцога, «вприпрыжку на своем мулишке» в мастерскую явился Франческо Содерини.

— Это и есть оборот медали для преступного тирана, который обещал тебе Лоренцо Медичи, — со смехом кричал он в лицо Бенвенуто. — Ты нам хотел обессмертить герцогов, а мы их больше не желаем.

За Франческо явился некий Баччо Беттини, тоже республиканец, «голова, как кузов», с негодованием описывает его Бенвенуто.

— Мы их разгерцоговали, и у нас больше герцогов не будет, а ты нам хотел сделать их бессмертными, — ликовал Баччо.

И тут Бенвенуто произнес речь:

«— О, дурачье! Я бедный золотых дел мастер, который служит тому, кто мне платит, а вы надо мной издеваетесь, как если бы я был глава партии; но я из-за этого не стану попрекать вас ненасытностью, безумствами и никчемностью ваших предков; но я все же говорю на этот ваш дурацкий смех, что не пройдет и двух или трех дней, самое большее, как у вас будет новый герцог, может быть, куда хуже этого прежнего».

И ведь как в воду глядел! То есть «в воду-то» Бенвенуто глядел спустя двадцать лет, когда диктовал эти записки, тогда легко было выставлять себя провидцем в оценке ушедших событий, но, судя по его разногласиями с изгнанниками, он и сразу после убийства герцога видел дальше, чем они. О восстановлении республиканского строя не было и речи. Во Флоренции господствовали испанцы, ранее Карл V сам назначил Алессандро пожизненным герцогом. Сейчас предстояло выбрать нового тирана. И его выбрали скоро и без шума. Новым герцогом стал шестнадцатилетний Козимо Медичи, сын всеми любимого кондотьера Джованни Медичи делла Банде Неро.

Но изгнанники не оставили надежд на республиканское правление. Они спорили до хрипоты и уверяли Бенвенуто, что герцог Козимо был выбран на определенных условиях, то есть власть его ограничена. И опять Бенвенуто показал себя умным человеком.

«— Эти люди во Флоренции посадили юношу на изумительного коня, — сказал он, — потом надели ему шпоры, и дали ему в руки повода на полную волю, и поставили его на прекраснейший луг, где и цветы, и плоды, и всевозможные услады; потом сказали ему, чтобы он не переступал неких назначенных пределов; теперь вы мне скажите, кто тот человек, который сможет его удержать, когда он захочет их переступить? Нельзя давать законов тому, кто их хозяин».

Ну не мудрец ли Бенвенуто Челлини?! И главное, эта формула годится на все времена, и сейчас, в 2011-м, она и нам очень подходит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.