22 Частные жизни

22

Частные жизни

…настоящая Джеки – настоящей она была со своими детьми, все делала для детей. Жила ради детей и сделала бы ради них все, что угодно.

Питер Бирд

Джеки всегда оставалась лояльной к семье Кеннеди, но к 1979 году сумела отвоевать независимость от них и для себя, и для детей. Главная ее цель, как она сказала Пьеру Сэлинджеру сразу после убийства Джона, всегда заключалась в том, чтобы воспитать Каролину и Джона успешными, способными людьми. Как еще в 1968 году говорил один старинный друг Кеннеди, Джеки изначально решила, что ее дети не станут частью клана Кеннеди: «Джеки намерена сама вырастить своих детей. Она не хочет, чтобы Каролина и Джон стали одиннадцатым и двенадцатым ребенком Бобби и Этель. Хочет, чтобы дети понимали: даже теперь, когда семья уменьшилась до трех человек, они единое целое и все еще связаны с президентом и с нею». Она неукоснительно следила, чтобы дети сохранили это понимание и во время ее брака с Онассисом, порой в ущерб своим взаимоотношениям с мужем-греком.

Каролине исполнился двадцать один год, когда она, первая из младшего поколения, участвовала в открытии Президентской библиотеки. Отца убили накануне ее шестого дня рождения, почти шестнадцать лет назад, она была уже достаточно большой девочкой, чтобы помнить его и шок от его смерти, всепоглощающее горе, торжественность похорон, безутешные слезы матери, разницу между жизнью в Белом доме и после. Каролине было семь, когда она с семьей летала в Англию, побывала с визитом у королевы и пила чай в Виндзорском замке, потом ее разлучили с няней, Мод Шоу, которая до тех пор всегда была рядом. Ей было десять, когда в Лос-Анджелесе убили ее любимого дядю Бобби, заменившего ей отца, – снова невероятно страшные похороны и болезненное ощущение утраты. Четыре месяца спустя оробевшая девочка стала свидетелем того, как мать вышла за грека, который годился ей, Каролине, в дедушки, в окружении чужих людей на чужой земле. Ее воспитывали в мире дворецких, горничных, водителей и спецагентов, которые держали на расстоянии зевак и фотографов, выскакивавших из-за кустов в Центральном парке. Подростком Каролина привыкла к миру частных самолетов и яхт, к ощущению обособленности от толпы. Несмотря на все усилия матери защитить личное пространство Каролины и обеспечить ей нормальную жизнь, опыта нормальной жизни у девушки не было, да и не могло быть.

Джеки желала, чтобы Каролина вспоминала отца с гордостью, невзирая на все неприятные разоблачения, которые обрушивались на нее начиная с 1975 года. Одну из стен комнаты Каролины увешали фотографиями президента – одного и вместе с Каролиной, был у нее и альбом марок с его портретами. Именно она нарекла именем отца новый авианосец. Каролина и Джон-младший всегда сознавали, что они – дети Джона Кеннеди, но Джеки беспокоилась, как бы они не усвоили и другие, более опасные привычки, свойственные их кузенам и кузинам. Ричард Гудвин писал: «После смерти Бобби в Хайаннисе творилось черт-те что. Наркотики и пьянство. Джеки хотела, чтобы ее дети держали дистанцию, а потому практически не общалась с тем поколением. Жила в Хайаннисе год-другой, прежде чем перебралась в Мартас-Винъярд. По-моему, они просто были разными людьми… у детей Бобби было трудное детство. С такой матерью, как Этель, сложно поладить. Она сначала орала, а потом ретировалась – хуже некуда. Но ведь понятно, откуда у нее проблемы».

Брак Джеки с Онассисом увел Джона и Каролину из этого окружения, как раз когда после смерти Бобби младшее поколение покатилось по наклонной. Лето дети проводили теперь главным образом на Скорпиосе, изредка и ненадолго заезжая в Хайаннис-Порт и к Джанет в Ньюпорт, в пасхальные каникулы бороздили моря на «Кристине», а на Рождество и Новый год обычно отправлялись к Радзивиллам в Тервилл или на Карибы. По сути, они чаще видели Энтони и Кристину Радзивилл, которых подруга Ли описывала как «милых и воспитанных детей», а не родственников по линии отца. Каролине особенно нравилось зимой и весной ездить верхом и охотиться на лис в Фар-Хиллс. Поэтому ни ей, ни Джону не пришлось существовать в замкнутой и затхлой атмосфере соперничества, окружавшей сыновей Бобби Кеннеди и Питера Лоуфорда, атмосфере, где большую роль играли наркотики и ощущалась вся тяжесть наследия Кеннеди.

Вдобавок с ними была Марта, «гувернантка» и постоянная компаньонка с 1969 года и до отъезда Каролины в закрытую школу. По словам Марты, дети никогда не проводили летние каникулы в Нью-Йорке: пока был жив Онассис, они ездили на Скорпиос, а в августе возвращались в Хайаннис и оставались там до сентября. Плавали, катались на водных лыжах, бегали по пляжу, играли в тачбол и бейсбол. Зимой по выходным ездили в Нью-Джерси или катались на лыжах на севере штата Нью-Йорк; «Кристина» швартовалась в США, и дети присоединялись к матери и Онассису, совершая на яхте чудесные круизы. Последнее лето на Скорпиосе Джеки провела в 1975 году, а пока решался вопрос о ее содержании, увезла детей в Хайаннис, но уже планировала сбежать с ними оттуда в Мартас-Винъярд, в дом, который достроили в 1980-м.

После школы Марта водила детей гулять в Центральный парк, а до наступления холодов – раз в неделю на уроки тенниса, проходившие под надзором спецагентов (иногда на них пробирался Рон Галелла). Дома они пили чай или горячий шоколад со сбитыми сливками, пастилой и тостом с корицей. Сама Джеки любила то, что Джон называл «диетической едой», но, обедая или ужиная с детьми, «мадам», как ее называла Марта, ела все, что любили дети, – куриный суп-пюре или бефстроганов. Вынув страницу из книги старого Джо Кеннеди, Джеки прикалывала к стене карту мира и показывала детям, где путешествовала с их отцом. День рождения у Джона был 25 ноября, а у Каролины – 27 ноября, но праздник устраивали для каждого свой, всегда на уик-энд Дня благодарения в Нью-Джерси. Уезжали туда в среду, и Джеки немедля предпринимала конную прогулку.

Детство в Нью-Йорке и Нью-Джерси, в обособлении благодаря богатству и привилегированному положению, во всем походило на жизнь отпрысков богатых семей с Восточного побережья, кроме одного – американцы воспринимали их как свою королевскую семью. Джеки говорила: «Происходящее с ними не обязательно выпадает на долю других детей. Как-то раз Каролину, когда я пробовала научить ее кататься на лыжах, сбили с ног фоторепортеры. Как объяснишь это ребенку? А все эти взгляды? Или когда люди показывают на тебя пальцем?»

Первой школой Каролины стала школа при женском монастыре Святого Сердца на углу 91-й улицы и Пятой авеню, которой руководил французский орден, школу основали в 1800 году, специально чтобы обучать девочек из знатных семей. Джон посещал школу Святого Давида для мальчиков, которая ставила своей целью «академическую и нравственную подготовку юных джентльменов-христиан» и которой руководили по тем же правилам католики-миряне. В десять лет Каролина внешне была похожа на отца – с густой гривой темно-русых волос, яркими синими глазами, крупным кеннедевским носом и белозубой улыбкой. Она была такой же спортивной, как отец, но темпераментом скорее напоминала мать, застенчивая, с внимательным взглядом и острым цепким умом. В школе другие дети отлично знали, кто она такая и кто ее мать. Она держалась особняком, общаясь в основном с двумя кузинами Лоуфорд, которые учились в той же школе. Первое время ей было трудно завести подруг, поскольку матери других девочек стеснялись приглашать ее в гости. На Рождество она приглашала шестерых друзей на обед в самый модный манхэттенский ресторан, что вряд ли назовешь нормальным для ребенка десяти лет от роду.

Джон, общительный экстраверт с такими же, как у матери, густыми черными волосами, карими глазами и тонкими чертами, с легкостью заводил друзей и находил общий язык со всеми, поэтому в школе у него было меньше проблем, чем у сестры. Его отдали в монастырскую школу в четыре года, и одноклассники понятия не имели, кто он такой, но ему не сравнялось и пяти, когда он отправился на открытие Раннимида, и учителя так объяснили его отсутствие: «Джон уехал в Лондон, в гости к королеве». В сентябре 1968 года Джеки перевела сына в школу при университете, а Каролину – в Брирли, самую модную нью-йоркскую школу для девочек. Осенью 1972 года Каролина начала обучение в закрытой школе города Конкорд, штат Массачусетс. Джеки пыталась сделать нью-йоркское детство Каролины подобием собственного. Она сама очень любила балет и стремилась привить эту любовь дочери. Джеки не привыкла делать что-либо наполовину, а потому пригласила для дочери в качестве преподавателя приму-балерину Марию Толчиф и записала ее в балетную школу при Американском балетном театре, но Каролина на полдороге бросила школу. «Я люблю балет, – сказала Джеки, – а она нет. Ей было неинтересно. Она любит лошадей».

Чтобы защитить личное пространство детей и максимально обеспечить им возможность вести нормальную жизнь, Джеки пресекала общение с прессой, отгородившись от публичности даже сильнее, чем в Белом доме, когда время от времени, на радость Джеку, позволяла опубликовать отобранные красивые фото счастливых семейных сцен. Ограждая детей от фотографов и репортеров, спецагенты постоянно сопровождали Каролину в Брирли и дежурили у дверей класса. Хотя школьный автобус останавливался по соседству, Джон-младший никогда на нем не ездил, покидал дом через боковой вход, в сопровождении Марты, Магси О’Лири и спаниеля Шаннона, и садился в старый Oldsmobile, на котором спецагент отвозил его в школу.

Присутствие спецагентов было необходимостью, поскольку в файлах ФБР фигурировали угрозы похитить детей, но Джеки очень хотела, чтобы они по возможности чаще соприкасались с нормальной жизнью, а не прятались от нее в коконе. Как говорил Питер Бирд, Джеки была «отчаянной матерью», она хотела, чтобы дети смотрели на жизнь без страха. В 1968 году она попросила главу спецслужбы Джеймса Роули, чтобы его люди держались чуть подальше. «Агенты топают под окнами детских ночь напролет, – писала Джеки, – ведут переговоры по рации, перед домом припаркована куча машин, из-за чего наш загородный домик напоминает стоянку подержанных авто». Когда на тринадцатилетнего Джона напали в Центральном парке, Джеки сказала телохранителям, что ему это пойдет на пользу, «он должен узнать, что такое жизнь… если не давать ему свободы, он вырастет овощем».

Каролина не разделяла энтузиазма матери по поводу балета, но, как и Джеки, любила фотографию, и Питер Бирд всячески поощрял ее занятия. Летом 1973 года она провела четыре недели в городке Клерфилд в Аппалачском угольном бассейне на востоке штата Теннесси, помогала в съемках документального фильма о будничной жизни шахтерских семей, который финансировало правительство. Следующим летом она работала стажером-волонтером в сенатском офисе дяди Тедди на Капитолийском холме и жила у тети Этель в Хикори-Хилле. А в начале 1975-го работала с Карен Лернер в проекте Кашогги для NBC, после чего поехала в Швецию.

Окончив Конкорд летом 1975 года, Каролина, продолжая традицию Кеннеди, должна была поступать в Радклиффский колледж Гарварда. Но Джеки, которая всегда стремилась привить дочери собственные интересы и более всего заботилась о том, чтобы девушка сама выбрала путь в жизни, осенью отправила Каролину прослушать курс изящных искусств у Sotheby’s в Лондоне, где она остановилась у Хью Фрейзера. Дочери Фрейзера, Флора и Ребекка, примерно ровесницы Каролины, познакомили ее с многими людьми. Идея, видимо, родилась благодаря дружбе семьи с Марком Шандом, эффектным блондином, племянником друга Кеннеди Гарри Ашкома и братом Камиллы Паркер-Боулз, с которым Джеки и Каролина встречались на Багамах в 1972 году. Шанд прослушал первый такой курс и теперь занимался торговлей произведениями искусства. Среди его друзей была модная молодежь его возраста, включая лорда Хескета и его брата Бобби, Николаса Сомса, Адама Карра и др.

Каролина, которую опекал Шанд, вскоре стала пользоваться популярностью и с головой окунулась в светскую жизнь, ходила по ночным клубам, обедала в модных ресторанах, ездила на загородные танцевальные вечеринки, особенно в прекрасный особняк Хескетов в Нортхэмптоншире, выстроенный по проекту Николаса Хоксмора. В Лондоне она посетила «вечеринку на воде» в честь Энди Уорхола, где присутствовало множество знаменитостей в экстравагантных нарядах («Фрики, сплошь фрики!» – восторженно восклицал Уорхол). Патрик Личфилд, прославленный фотограф, двоюродный брат королевы, впервые увидел Каролину именно там: «Она выглядит намного привлекательнее, чем на фото. Сильное, интересное лицо. В этой девочке чувствуется личность».

В Лондоне Каролина наслаждалась свободой, какой никогда бы не смогла иметь в Нью-Йорке или в массачусетском Кембридже, где фамилия Кеннеди означала одно – в покое ее не оставят. Впервые она оказалась вдали от матери, а значит, могла более-менее делать все, что заблагорассудится, и жить обычной жизнью тогдашней молодежи: танцевать, выпивать, время от времени выкурить косячок. Ей по-прежнему докучали папарацци, и она раздраженно спрашивала у подруги: «Ну почему я должна быть публичным человеком?» Одевалась Каролина просто, за модой не гналась, даже по вечерам почти не красилась, словно не хотела привлекать внимания. В шумной застольной компании она была самой тихой.

Джеки старалась изо всех сил, но Каролина все равно страдала оттого, что у нее известная и эффектная мать. Ей еще не было восемнадцати, когда она восстала против постоянной материнской опеки и попыток управлять ее жизнью. В Королевском географическом обществе, куда Джеки повела дочь в надежде увлечь ее географией, директор с некоторым удивлением отметил, что Джеки задавала интересные вопросы, а Каролина стояла «в полной прострации». Несмотря на популярность, жизнь у девушки была нелегкая, она никогда не знала наверняка, нравится ли людям она сама или же их привлекает ее известность. Каролина переживала трудные времена, и Джеки тоже было с нею нелегко. В отеле Claridge, где Джеки, приезжая в Лондон, всегда останавливалась, менеджер обнаружил трогательное послание, написанное губной помадой на зеркале в ванной: «Дорогая, всегда помни: мама тебя любит!»

В Лондоне Каролина едва не погибла. Около 9 утра 23 октября Хью Фрейзер собирался выйти из дома, подбросить ее к Sotheby’s, а потом отправиться в палату общин, поскольку он был членом парламента, – но его позвали к телефону. Буквально через минуту-другую дом содрогнулся от мощного взрыва. Зеленый Jaguar Фрейзера, припаркованный у дома, превратился в груду железа. Известный онколог Гордон Фэрли, проходивший по улице со своими собаками, был убит, его тело отбросило в сад Фрейзера. Бомбу заложила ИРА (Ирландская республиканская армия), предполагалось, что взрыв произойдет, когда машина тронется с места. Фрейзера и Каролину спас телефонный звонок.

Фрейзер немедля позвонил Памеле Харлек и попросил забрать девушку, так как ожидал наплыва прессы и боялся еще одного взрыва. Харлеки жили всего в нескольких сотнях метров. «Я согласилась и забрала ее к себе, – вспоминала Памела, – она пробыла у нас около недели, позднее мы уезжали в Нью-Йорк. Я разговаривала с Джеки по телефону каждый день раза по два, поскольку ее интересовало состояние дочери…»

Давняя подруга мужа не в последний раз оказала Памеле весьма холодный прием. Когда Харлеки прибыли в Нью-Йорк, где Дэвиду предстояло прочитать курс лекций, Джеки встретила Памелу «по-королевски»: «Джин Смит устроила в нашу честь коктейль. Вошла Джеки, и я хотела было, как обычно, расцеловать ее в обе щеки, но она холодно поздоровалась и протянула руку, словно королева. Я не единственная, с кем она проделывала такое; Бетси Уитни, добрейшая душа, как-то говорила мне, что лишь несколько человек на свете вызывают у нее антипатию и Джеки из их числа…»

Капризность Джеки, ее внезапную холодность чувствовали на себе многие, кто ее знал, но не близкие друзья. Она любила умышленно дразнить людей, иногда весело, а иногда подолгу, как кошка, играющая с мышью. Одна подруга вспоминает, как Джеки пригласила ее на обед – помочь развлекать Роуз Кеннеди и герцогиню Виндзорскую: «Обе уже очень старые и слегка ку-ку. Обсуждали исключительно одежду, одежда то, одежда сё. Я встречала герцогиню в ее лучшие годы, и сейчас она уже определенно была не в себе, а миссис Кеннеди оказалась попросту скучной. Помнится, мы прошли в столовую, а там лежал очень красивый золотой пояс с бирюзой и драгоценными камнями. Миссис Кеннеди заохала, что Джеки надо его носить, ведь с ним любое платье заиграет, но что Джеки обронила: “Petit rien du tout. – Пустячок”. По-моему, это был подарок иранского шаха. Через минуту-другую сцена повторилась, когда старушки увидели роскошную золотую сумку с застежкой, отделанной драгоценностями. Я видела, что Джеки чуть смущена, но ее это явно забавляло…» Пока Джеки была замужем за Онассисом, она любила дразнить женщин, которые с ним заигрывали, посылала им цветы с записочкой: «От Ари».

Иногда Джеки нравилось играть в запутанные игры с бывшими поклонниками и их женами. Как-то раз она пригласила на ужин в Мартас-Винъярд одну супружескую пару, которая гостила у друзей на Кейп-Коде, причем предложила прислать за ними самолет, пошутив, что это вместо десерта. Они приехали в указанное место, но Джеки там не оказалось: «Стояла адская жара. Никакого аэропорта мы не нашли, просто ангар, сесть не на что, и мы устроились на бордюре, на солнцепеке. Примерно через полчаса прикатила Джеки на Range Rover, босиком. Помню, дочка сидела у меня на коленях, а Джеки гнала машину как ненормальная. Когда добрались до места, Джеки спросила, чего бы мы хотели. Было уже около половины первого, я ответила, что не отказалась бы от “Кровавой Мэри”, на что Джеки заявила, что сначала мы пойдем на пляж».

На пляже она разыграла целый спектакль, притворяясь, что не знает, как готовят «Кровавую Мэри», как заправить пленку в фотокамеру и т.?д. Сущее представление, а не прием гостей, все в стиле «ребята-вам-же-чертовски-повезло».

«Ее переполняли комплексы и противоречия, – вспоминала одна дама, которая знала Джеки еще подростком. – Она любила соперничать и была весьма воинственна. Сначала приближала людей к себе, уделяла им много внимания, а потом бросала, и никто знать не знал почему. Как-то раз после смерти Онассиса мы устраивали ужин. И я попросила одного знакомого, с которым она периодически выходила в свет, заехать за ней. А Джеки вдруг разозлилась и без двадцати восемь отменила все. На нее можно было рассчитывать, только когда речь шла о детях и животных, а вот со взрослыми людьми возникали сложности».

Отказ от ужина по причине мелочной обиды на приятельницу означал, что Джеки решила наказать ее: мол, нечего оказывать подобные «услуги» не спросясь. Еще одной жертвой «царственной Джеки» стал Энди Уорхол, который не только дерзнул беспардонно опоздать на ее вечеринку, но вдобавок привел без приглашения своего друга Боба Колачелло. Проступок, конечно, более серьезный, но Джеки и отплатила ему с лихвой. Мариетта Три, раньше представлявшая США в Комиссии ООН по правам человека, американская аристократка и великосветская королева Нью-Йорка, не позволила другу и патрону Уорхола, Генри Гиллеспи, включить художника в число гостей, которых он намеревался привести к ней домой. Позднее она призналась Гиллеспи, что действовала по указке Джеки: «Джеки попросила Мариетту и других своих друзей в наказание за наглость не приглашать Уорхола на вечеринки».

Порой даже ее поклонники с трудом понимали, что Джеки собой представляет. Ее двоюродный брат, когда его попросили описать Джеки, сказал: «Это очень-очень сложно, поскольку все ее тепло и дружелюбие отдавали театральностью. Отнюдь не все было искренне, но и то хорошо. Напускное дружелюбие воспринималось как комплимент. Она постоянно играла, вне всякого сомнения. Но актрисой она была не во всем. Кое в чем оставалась правдивой». Он сравнил Джеки с самой прославленной из американских гейш, Памелой Гарриман: «Миссис Гарриман умела сделать так, что тебе казалось, будто ты единственный мужчина в комнате и вообще на свете. Джеки тоже отчасти обладала таким талантом, но, с другой стороны, миссис Гарриман слышала все, что ты говорил, а Джеки половину времени просто не слушала… Еще она считала, что все будут делать, как она сказала, потому только, что она Джеки. Помню, как-то раз я отверг ее предложение, а она меня даже не слышала, только потом переспросила: “Ты хочешь сказать, что не станешь этого делать?!” Она-то думала, я у нее на крючке, а тут на тебе…»

Актер Энтони Куин, с которым Джеки одно время дружила, стал персоной нон грата, когда в 1975 году согласился на главную роль в фильме «Греческий магнат» (The Greek Tycoon), явно по мотивам истории Онассиса и Джеки. Как только объявили о съемках, ему позвонила Нэнси Таккерман и сообщила, что звонит по поручению миссис Онассис, которая «высоко его ценит» и будет признательна, если он откажется от участия в картине. Куин перезвонил: «Будьте добры, скажите миссис Онассис, что пока это только идея… Но в любом случае мое участие гарантирует, что к ней отнесутся со всем уважением». Куин слышал, как Нэнси говорила с Джеки, которая сама не подошла к телефону, передала через Нэнси, что «была бы весьма признательна, если вы не появитесь в этой картине». Но Куин появился не где-нибудь, а на Каннском фестивале, на представлении будущего фильма (тогда даже сценария еще не было), которое включало прием на яхте (вообще-то туристической) и фотографирование его в темных очках а-ля Онассис. Позднее на той неделе он обедал в Сен-Поль-де-Вансе, и в тот же ресторан вошла Джеки. Куин встал, намереваясь поздороваться, а «она прошла мимо, словно мы незнакомы, я пытался перехватить ее взгляд, даже рукой помахал. Ноль внимания». А чего, собственно, Куин ожидал?

Даже те, кто хорошо знал Джеки, например Луи Окинклосс, порой удивлялись ее капризам. Они вместе работали над дневниками бабушки жены Окинклосса, Флоренс Слоун. Окинклосс был озадачен и несколько раздосадован, когда в 1983 году Джеки внезапно отказалась идти на презентацию книги, продемонстрировав, по его словам, «странную причуду своего характера… обусловленную ее противоречивым отношением к прессе, которая и приносила ей славу, и причиняла боль». Джеки предложила устроить вечер в Музее Нью-Йорка, представив городские фотографии 1860-х как фон для дневников Флоренс Слоун. «Поскольку я возглавлял это учреждение и оплачивал расходы, организовать вечер оказалось несложно, однако в последнюю минуту мне сообщили, что Джеки, вероятно, не придет, потому что там будут репортеры!» – рассказывал Окинклосс. Сообщение доставила Нэнси Таккерман. «Я попросил Нэнси поговорить с Джеки, но она категорически отказалась. Сущая рабыня. Тогда я сказал, что напишу ей письмо. Джеки тотчас поняла, в чем дело. Пришла пораньше, осталась допоздна, очаровала всех присутствующих и стала центром вечера».

Еще в 1978-м Джеки сделала два важных шага к независимости и самореализации. Во-первых, она создала свое личное королевство на Мартас-Винъярде, вдали от Хайанниса, где обосновались Кеннеди. Небольшой перелет – и ты уже в другом мире, доступном лишь избранным. Друг Джеки Аштон Хокинс вспоминал: «Она очень гордилась этой усадьбой, любила ее и, по-моему, чувствовала себя там счастливой, это место как бы напоминало ей о множестве приятных вещей, но не было никоим образом связано с семейством Кеннеди. Похоже на то, что было там, но в другом месте. Помню, как она гордилась своим домом, наверное, это был первый дом, который она построила сама… Как-то раз Джеки мне написала: “Думаю, одно из самых замечательных дел в жизни – создать любимый дом, который становится приютом поколений и хранит их воспоминания”».

Она купила на Мартас-Винъярде около четырехсот акров земли, заплатив чуть меньше миллиона долларов. На участке с видом на пресноводный пруд и дальше на океан построила свой любимый дом. Некогда эти земли принадлежали коренным жителям, индейцам вампаноаг, потомки которых все еще живут на острове. В этой части много лесов и водоемов, сохранились остатки каменных стен, построенных фермерами-поселенцами. Грунтовые дороги отвращали любопытных туристов. Вдобавок грозного вида охранник сторожил подходы к дому Джеки, владения которой протянулись до самого океана.

Проектировал дом Хью Ньюэлл Джекобсен, модный и успешный вашингтонский архитектор, которого порекомендовали Пэй и Рейчел Меллон. Джекобсен вспоминал: «Я был знаком с миссис Кеннеди, даже как-то раз танцевал с ней, но она наверняка меня не запомнила… И вдруг раздается звонок, звучит это имя, этот голос, а она еще и спрашивает, не хочу ли я заняться этим проектом. Разумеется, я согласился и вылетел в Хайаннис».

На вопрос, как ему работалось для Джеки, Джекобсен ответил: «С ней мне работалось чудесно, потому что она вникала во все, правда, совершенно не умела читать чертежи, но ведь большинство людей не умеют, а лишь прикидываются, словно в неумении читать синьки есть что-то постыдное. Джеки не играла в игры. С помощью натянутых шнуров весь проект дома разметили на пляже, чтобы можно было переходить из одной комнаты в другую». Иногда они обедали с Меллонами и еще раз просматривали чертежи с Рейчел, чье видение дома и садов оказало большое влияние на Джеки.

Когда настало время работать на участке, несмотря на предусмотрительность, все пошло наперекосяк. Когда Рейчел и Джеки вместе с Джекобсеном прилетели на остров, оказалось, что шнуровая разметка сделана неправильно и дом смотрит не в ту сторону. Джеки напустилась на архитектора: «Мой юрист приехал бы на день раньше и все проверил». В результате они с Рейчел бросили Джекобсена на острове, чтобы он все переделал.

Джекобсен спроектировал дом в виде смежных павильонов, причем одно крыло было специально задумано для Рейчел Меллон – из местного белого кедра, с белыми дверями и окнами. Предполагался отдельный гостевой домик, стилизованный под амбар, с большой гостиной и тремя спальнями, а также стилизованный под зернохранилище дом для Джона-младшего, со спальней, ванной и большущей комнатой.

Хотя Джеки и понравился дом, Джекобсен нечаянно умудрился ее обидеть, и она в своей типичной манере оборвала с ним все отношения, не объяснив причин. Джекобсен был озадачен, а юристу Джеки, когда отправился к нему за окончательным расчетом, сказал: «Это первая клиентка, которую я потерял, мы не разговаривали почти два месяца». На это Алекс Форджер ответил: «Я вам расскажу, что произошло. 23 октября в четыре часа, когда вы ехали в Дерри-Энд показать только что законченный вами дом и его освещение, вы обронили какую-то фразу, с намеком, что у нее нет вкуса. Такого ей никогда никто не говорил».

Разумеется, как и все, что делала Джеки, Ред-Гейт, ее дом на Мартас-Винъярде, вызывал огромное любопытство. С дороги его не разглядишь, кругом охрана, оставался единственный подход – с воздуха. Журнал Women’s Wear Daily организовал аэрофотосъемки, горничная Джеки поведала историю, водопроводчик продал копии чертежей. Особенно изнывали от любопытства сестры Кеннеди, ведь посмотреть дом их не пригласили. Правда, пригласили Джоан: «В первое лето, когда Джеки там поселилась, она позвонила мне в Хайаннис-Порт и позвала на выходные. Я, конечно, согласилась, поскольку все умирали от любопытства, что же это за дом, к которому близко не подойдешь. Перед отъездом Джеки спросила меня: “Ты понимаешь, что будет, когда ты вернешься? Все накинутся с вопросами”. Она считала это забавным, ей нравилось, что все жаждут приехать, но я так и не поняла, почему она позвала меня, а не их. Она никогда не делала им ничего плохого, но любила подразнить…»

Джеки была не прочь подразнить и Тедди, которого – за исключением нескольких случаев в их жизни – очень любила. Джоан рассказывала: «Повод для поддразнивания возникал всякий раз, когда я навещала ее, узнав об очередной пассии Тедди. Я звонила Джеки и сбегала к ней на день-другой. Особенно мне запомнился первый раз: Тедди позвонил на следующий вечер и спросил, как у нас дела. Джеки очень вежливо с ним поговорила, потом повесила трубку и сказала: “Он там вертится как уж на сковородке… Понимает, что я тебе сейчас все расскажу, и ему до смерти хочется знать, о чем мы говорим, а спросить он не может – ни у тебя, ни у меня”. Ей доставляло огромное удовольствие поставить Тедди в крайне неловкое положение».

В марте 1979 года Глория Стайнем опубликовала в крупнейшем феминистском журнале Ms статью о жизни Джеки, прошлой и нынешней, о браках с Кеннеди и Онассисом и о том, что «относились к Джеки совершенно по-разному, хотя менялся лишь мужчина рядом с нею». Даже когда после смерти Онассиса она осталась одна, все предположения о ее будущем могли основываться только на двух возможных моделях, то есть на предыдущих браках: «Станет ли она снова Кеннеди (только политически влиятельнее и серьезнее) или останется Онассис (вероятно, более светской и просто богатой)?». (Никому в голову не приходило, что она вернется в издательский бизнес, куда ненадолго попала сразу после колледжа, и займется тем, чем занималась много лет назад, самостоятельно.) От большинства Самых Известных Женщин на свете требовались мужество и решительность, чтобы пойти работать и стать частью обычного мира. Стайнем задавала вопрос: «Будь у нас власть Кеннеди или деньги Онассиса, многие ли среди нас нашли бы в себе силы самим делать карьеру и выбрать работу, а не влиятельность за счет мужа?»

В феврале 1978 года Джеки вернулась к издательской работе, на сей раз в Doubleday, где некогда в отделе рекламы трудилась Нэнси Таккерман, а президентом был ее старинный приятель Джон Сарджент. В Viking Джеки приобрела опыт и многому научилась, так что годы в Doubleday – с 1978-го и до самой смерти – стали вершиной ее карьеры. Писательницы из нее не вышло, но она была прекрасным редактором, работала с чужими текстами так же, как с собственной жизнью, тщательно и умно: формировала, обрезала лишнее, подбирала подходящие слова, добиваясь точности образа.

Работа редактора манила ее как приключение. «В редакторской работе, – говорила она, – мне нравится, что она обогащает знания и расширяет кругозор. Каждая книга ведет тебя по новой тропе…» Альбом «В русском стиле» привел ее вместе с Дианой Вриланд и Томом Ховингом в Москву и Санкт-Петербург; «Сады Атж?» (Atget’s Gardens), альбом фотографий французского мастера, снимавшего королевские парки и сады, напомнили о юношеском восприятии Версаля и страсти к французской истории, как и альбом «Невиданный Версаль» (Unseen Versailles). Деборы Тюрбвиль и жизнеописания Людовика XIV и Марии-Антуанетты, составленные Оливье Бернье. Книга Артемиды Купер и Энтони Бивора «Париж после освобождения. 1944–1949» (Paris After the Liberation: 1944–1949) описывала тот мир, который Джеки увидела, впервые приехав в Париж; книга «В поисках Омм Сети» (The Search for Omm Sety) Джонатана Котта, история современной английской жрицы Осириса, перекликалась с увлечением Джеки Древним Египтом (путешествуя по Нилу с Онассисом, она встречалась с Дороти Иди, сиречь Омм Сети, которая жила в глинобитной хижине в Абидосе). Со времен своей первой поездки в Индию в 1962 году Джеки любила индийское искусство, и книга Навена Патнаика «Второй рай. Жизнь индийского двора. 1590–1947» (A Second Paradise: Indian Courthe Life, 1590–1947) предоставила возможность для дальнейших изысканий, и она снова с друзьями – Кэри и Эдит Уэлч и с автором – отправилась в Индию, где посетила давних знакомых, в частности махараджу Джайпура. Джеки нравилось работать с друзьями – например, с Джорджем Плимптоном – над собранием фоторабот Тони Фрисселл и его собственной книгой о фейерверках; с Андре Превеном и с Джоном Поуп-Хеннесси над их автобиографиями; с Дианой Вриланд над альбомом «Аллюр» (Allure). Джеки уговорила Рудольфа Нуреева написать предисловие к сборнику сказок Пушкина, а балерину Гелси Киркланд – поведать противоречивую историю ее жизни. «Предоставив мне возможность написать автобиографию, – вспоминала Киркланд, – Джеки помогла мне разобраться в собственной жизни и карьере». Со старым другом Марком Рибу она работала над «Небесной столицей» (The Capital of Heaven). Она присоединилась к Рибу в Китае, в качестве ассистентки, когда он вел фотосъемки в Пекинском университете. Целый день она ходила по университету никем не узнанная, что было для нее редкостным удовольствием.

Старые друзья и те считали, что работа с Джеки открыла им доселе неизвестную ее сторону. «Я знал Джеки много лет, – вспоминал Марк Рибу, – но только во время совместной работы начал узнавать ее по-настоящему. Теперь мы были сообщниками и имели одну цель – успех книги. Мало-помалу за внешним блеском я обнаружил необыкновенную серьезность и удивительную силу воли. С умом и увлеченностью она добивалась высочайшего качества».

Хотя никогда не работала в офисе полную неделю, Джеки массу времени тратила на авторов, даже за пределами издательства. Работая с Луи Окинклоссом над «Фальшивой зарей» (False Dawn, 1984), серией биографических эссе о женщинах XVII столетия, Джеки взяла рукопись с собой на Мартас-Винъярд и работала сутки напролет. А затем направила Окинклоссу семь страниц критических замечаний и изложила общее впечатление от книги:

Я всегда считала Генриетту Английскую одной из самых очаровательных женщин, когда-либо ступавших по нашей планете. Нельзя ли написать о ней побольше?.. Быть может, Елизавета Богемская и не была красавицей, но стихотворение, которое ей посвятил Генри Вуттон, одно из самых красивых поэтических произведений, когда-либо написанных о женщинах… Моя любимая глава – «Великая мадемуазель»… Я, как наяву, вижу и слышу этих людей, чувствую холод, когда она сидит у костра с Лозеном, угадываю шум и суету на валах, вижу ее большой красный нос и неуклюжую походку… Мне хочется, чтобы каждая глава была маленьким романом, чтобы я могла побольше узнать обо всех этих людях, представить их себе в привычном их окружении…

Луи Окинклосс писал: «Разве отсюда не видно, почему Джеки была для авторов идеальным редактором? Где теперь найдешь такую в мире огромных издательств?» Даже незадолго до смерти она вкладывала всю душу в книги, над которыми работала. Энтони Бивор вспоминал о работе над книгой «Париж после освобождения», написанной в соавторстве с женой: «Поразительно, как она уловила, что именно необходимо в последней главе. Помню, она сказала, что надо по нарастающей свести воедино все три темы, и была совершенно права…»

Стивен Рубин, президент издательства, работавший вместе с Джеки в 1990–1994 годах, вспоминал, что она прекрасно умела действовать в команде, но, «когда проект был лично ее, да еще и вызывал у нее живейший интерес, она выверяла все до мелочей, вникала во все аспекты работы над рукописью вплоть до переговоров с агентами. При ее уме она прекрасно отдавала себе отчет, что знает отнюдь не все, и, если что-то ее настораживало, шла прямо ко мне с вопросом, можно ли так сделать или нельзя. Она никогда не соглашалась просто так, и порой у нас внезапно разгорались бурные споры о контрактах. Когда рукопись была готова, Джеки занималась графиком ее движения, техническим оформлением, макетом и суперобложкой, а если книга целиком была ее детищем, то и в презентации участвовала. Она не любила презентации, но, как солдат, приходила первой и уходила последней. Как и полагается хорошему редактору, она превосходно ладила со всеми своими авторами, вела себя как наседка, которая много кудахчет, чтобы, когда надо, защитить авторов…».

Однако Джеки была вполне практична, когда речь шла о финансовой целесообразности проекта. Стив Рубин писал, что «сперва пришел в ужас, когда начал с ней работать, поскольку дела у издательства тогда обстояли не блестяще. Можно ли позволять ей делать книги, на которых мы понесем убытки? Но мы быстро сработались… Если Джеки покупала что-то, в чем я не очень разбирался, то с финансовой точки зрения покупка была наверняка оправданна. А если нет, мы обсуждали потенциальную покупку, и Джеки иной раз отказывалась от проекта…».

По словам Рубина, в офисе было важно вести себя с Джеки обычным образом: «Единственный способ построить взаимоотношения с Джеки – вести себя с ней как со всеми. Начнешь обращаться с нею как с Жаклин Онассис – и в ту же секунду возникнет стена, через которую уже не пробиться… Так что первым делом предстояло усвоить, что эта женщина действительно сама делает ксерокопии, и наливает себе кофе, и сидит на всех скучных совещаниях… Как только ты это осознавал, дальше все шло отлично, поскольку Джеки всегда могла рассказать что-нибудь интересное, небанальное, свежее…»

Рубина забавляло, как она поступает, если ее присутствие вызывает бурную реакцию: «Было весело садиться вместе с ней в лифт и смотреть, что происходит, причем Джеки в замкнутом пространстве, конечно, вела себя как лошадь в шорах, просто не обращала внимания… Однажды я заметил, как она вышла из здания, и решил пойти следом, посмотреть, что будет. И увидел, как она стала невидимкой: замоталась платком и надела темные очки…»

Как говорил Рубин, Джеки была «превосходным товарищем»: «Она часто обращалась к ним [другим редакторам] за помощью, просила прочесть корректуру и проч. В некоторых вещах она была очень неуверенной, спрашивала совета. Коллеги охотно шли ей навстречу, но и сами нередко просили помочь. И она была превосходным товарищем, всегда делала то, о чем ее просили, всегда отвечала на звонки, если находилась не в офисе».

В свою очередь, персонал издательства защищал Джеки. Рубин вспоминал: «Главное было – убрать ее подальше от людских глаз, поэтому ей достался самый дальний и унылый кабинет с ужасным металлическим столом… У нас была огромная проблема с охраной, поскольку любой мог подняться на лифте и сказать, что хочет видеть Жаклин Онассис. Вы не представляете себе, какие психи могут заявиться. Но у нас работала замечательная женщина-администратор, которая умела разбираться с такими проблемами, чудесная афроамериканка по имени Эмма Болтон, она очень любила Джеки, и Джеки отвечала ей тем же. Эмма оберегала Джеки». Кроме того, в Doubleday существовал неписаный закон не обсуждать Джеки.

Как в издательстве, так и дома важную роль в гладком течении жизни Джеки играла Нэнси Таккерман, защищавшая ее от нежелательных элементов внешнего мира. Пока Джеки была замужем за Онассисом, Нэнси работала в отделе по связям с общественностью в его авиакомпании. (Именно по ее заказу Пьер Карден разработал униформу для стюардесс, вот только ни она, ни Карден не подумали, как гречанки будут выглядеть в шикарных блузках без рукавов. Когда они тянулись к багажным полкам, все пассажиры видели их волосатые подмышки. Усилия Нэнси преподать им основы этикета оказались безрезультатны.) Но все звонки Джеки или детям непременно проходили через Нэнси.

Теперь она по утрам работала в Doubleday, а после обеда занималась делами Джеки, и такое положение всех устраивало. По словам одного из коллег, «она помогала Джеки с рекламой и прекрасно умела с ней ладить». В издательстве она занимала кабинетик рядом с Джеки. Скотт Мойерс, помощник Джеки, вспоминал: «Джеки либо сама заходила к Нэнси, либо звала ее к себе. Обстановка была на редкость теплая… ведь ты работал рядом с двумя добрыми подругами, которые вместе росли, которым хорошо друг с дружкой, а потому мы постоянно смеялись, веселились, шутили».

На уловки посторонних Нэнси Таккерман не поддавалась. «Были такие, что пытались зазвать Нэнси куда-нибудь, – вспоминал один из коллег, – мол, подпоим ее виски и “расколем”. Только вытянуть из нее им ничего не удавалось. Нэнси лишнего не говорила, всегда держала язык на привязи… Очень вежливая, но твердая, жесткая. Думаю, когда всю жизнь оберегаешь Жаклин Онассис, это неизбежно, иначе ты уже не можешь…»

За четыре года работы в издательстве Doubleday Джеки начала обрастать собственной командой. Много лет с ней работал старший редактор Шай Эрхарт. Как сказал кто-то из команды, Шай делал для нее кой-какую «грязную работу»: «утрясал детали контрактов, представлял книги на совещаниях по маркетингу и сбыту, писал аннотации для торговых агентов, а она [Джеки] занималась интересными делами – покупала права и редактировала книги». Позднее она работала с еще одним помощником, Брюсом Трейси, а Скотт Мойерс и вовсе работал почти исключительно на нее. Это была его первая работа: «Я пришел в издательство сразу после школы, занимался ее документами, просматривал почту, отвечал на звонки. Проработал я у нее три года, вправду волшебное время. Она обладала невероятной позитивной энергией, потрясающая женщина с невероятно католическим вкусом, и мне открылась вся гамма ее интересов в тех книгах, над которыми она трудилась, – ее французская история, ее русская история, балет, архитектура, изобразительное искусство в целом, диапазон ее интересов был очень широк».

Джеки, рассказывал Скотт, очень не хотела, чтобы в ней видели этакую декоративную фигуру, и последовательно напрягала свою энергию. «Она стремилась приносить пользу и относилась к издательству весьма лояльно, потому-то, когда Стив [Рубин] и его предшественники уговаривали ее написать какой-либо знаменитости, она писала по необходимости, а не по собственной инициативе». Люди охотно преувеличивали характер отношений Джеки с ее главными знаменитыми авторами. Мойерса, отвечавшего на звонки и записывавшего все сообщения, подобные заявления возмущают: «Чтобы Майкл Джексон звонил, попав в неприятности, – да не было такого. Шай Эрхарт провел с Майклом Джексоном куда больше времени, чем Джеки». Первая книга Джексона, вышедшая под надзором Джеки, – «Лунная походка» (Moonwalk) – стала огромным коммерческим успехом. Его второй книгой, «Танцуя мечту» (Dancing the Dream), Джеки «заниматься не захотела, с ней от начала и до конца работал Шай. В ту пору причуды Джексона уже дали себя знать». И еще: «Что Джеки якобы звонила Камилле Паркер-Боулз и предлагала ей два миллиона долларов за ее книгу, – это чистейшая чепуха, выдумки. Случись такое, я бы знал, но этого просто не было».

Одной из самых больших удач Джеки стала покупка для издательства прав на публикацию в США нобелевского лауреата, египетского писателя Нагиба Махфуза. Она читала его произведения по-французски. Кроме того, она заново открыла чернокожую писательницу Дороти Уэст, старейшую из живых участников Гарлемского ренессанса. Уэст было под девяносто, когда Джеки познакомилась с ней на Мартас-Винъярде. Уэст поселилась на Мартас-Винъярде в доме престарелых, построенном богатыми чернокожими бостонцами, и вела колонку в Vineyard Gazette, которую читала и Джеки. В 1950-х годах Уэст заключила контракт на роман, но так его и не закончила; в начале 1990-х ее друг-адвокат посоветовал завершить начатое. Скотт Мойерс рассказывал: «Просто потому, что Джеки была знаменита и жила на Мартас-Винъярде, а о других редакторах, кроме нее, Уэст не слыхала, она послала ей первые шестьдесят страниц и краткое содержание нового романа, а также экземпляр первого. Отправила почтой в Doubleday. Я вскрыл бандероль, а там – второй роман этой исторической фигуры, после сорока лет молчания… Но в процессе работы у Дороти возникали проблемы, так что Джеки летом ездила глянуть, как идут дела. Если бы не ее еженедельные визиты, Уэст не закончила бы книгу, а так “Свадьба” (The Wedding) стала классикой…»

График у Джеки менялся редко: она приезжала утром по вторникам, средам и четвергам, обедала прямо на рабочем месте морковкой, сельдереем и сандвичами, которые приносила из дома. «Я всегда разговаривал с ней по понедельникам и пятницам, – вспоминал Мойерс, – отправлял ей бумаги с курьером домой, когда она работала дома. Она не слишком заботилась о том, что на ней надето. Если предстояла встреча или что-нибудь в этом роде, надевала деловой костюм, причем один и тот же много раз подряд: черная брючная пара и белая шелковая блузка в полоску… Больше всего мне запомнился ее невероятный энтузиазм, то, с каким жаром она охотилась за книгами, как впервые брала готовую книгу в руки. Когда все получалось, она смеялась, звонко, как девчонка, и потирала руки. В ней не было ни малейшего жеманства, только естественность. Джеки ползала на коленях, раскладывала фотографии, чтобы их рассмотреть, и никого не стеснялась…»

Брюс Трейси, старший редактор из «штурмовой группы Онассис» (по выражению Стива Рубина), который работал с Джеки над иллюстрированными изданиями, подчеркивал: «Очень важно, что она работала по-настоящему профессионально… Мне кажется, многие думали, это была синекура, а всю работу за нее делали другие, но это далеко не так. Каждая книга, которую она редактировала и издавала, от корки до корки была ее детищем… Ей действительно нравился сам процесс работы над книгой, она по-матерински опекала своих коллег, а если мы работали над каким-то важным проектом и не разбирались в предмете, для нее было чрезвычайно важно, чтобы мы учились. И я бесконечно благодарен ей, потому что такая работа сводила меня с людьми и замыслами, я имею в виду не только заметных личностей, каких она привлекала, я говорю о ее искренней увлеченности делом».

Кроме того, Трейси вспоминал, что Джеки всегда сама звонила по телефону, всегда сама встречала посетителей, никогда не перепоручала это помощникам, как поступают в Штатах многие важные шишки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.