Между Арбатом и Мойкой

Между Арбатом и Мойкой

Пятнадцатого мая 1831 года, прожив почти три месяца в доме на Арбате, молодожены отправились в Петербург. Это было своеобразное «свадебное путешествие» и единственная совместная поездка четы Пушкиных. Добирались они трое суток. Если Пушкину главная дорога России была хорошо знакома с отроческих лет, с той поры, когда дядюшка Василий Львович отвез его поступать в Лицей, то в жизни Натальи Николаевны это было первое большое путешествие в сознательном возрасте. Они преодолели 722 версты с остановками для смены лошадей на двадцати семи почтовых станциях в пределах четырех губерний — Московской, Тверской, Новгородской и Петербургской.

Прибыли они 18 мая, поселившись на неделю в знаменитой петербургской гостинице Демута. В первом письме в Москву, адресованном Нащокину, Пушкин сообщает: «Приехали мы благополучно, мой милый Павел Воинович, в Демутов трактир, и на днях отправляемся в Царское Село, где мой домик еще не меблирован… Моя жена тебе очень кланяется».

Один из первых визитов, чуть ли не на другой день по приезде, супруги Пушкины нанесли Елизавете Михайловне Хитрово. Ее дочь Дарья Федоровна Фикельмон не замедлила отметить свое первое впечатление: «Пушкин… привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны… Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более чем поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, что ему недостает, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».

В среду 20 мая на вечере у Плетнева Пушкин представил Наталью Николаевну ближайшим друзьям. Сам он впервые встретился у Плетнева с Гоголем, которого тот специально позвал к себе для знакомства с поэтом.

Пушкин и Наталья Николаевна 22 мая наносят визит семейству Карамзиных. Представление жены в этом доме было для поэта особенно важно, мнением вдовы историографа он дорожил более, чем чьим бы то ни было. Екатерина Андреевна на другой день написала Вяземскому о своем первом впечатлении: «Мы видели Пушкина и его красивую жену, они выглядели очень хорошо вместе». Ее дочь Софья Николаевна вторит ей: «Мы несколько раз видели Александра Пушкина, который образумился и очень счастлив, и только раз — его очень красивую жену». Так к московским голосам восхищения красотой Натальи Николаевны присоединяются петербургские. Пушкин рассказывает о своих царскосельских планах Карамзиным, для которых, как и для Пушкина, Царское Село было почти родным.

В этот визит, по всей видимости, был решен вопрос о мебели для нового жилища. Карамзины предложили Пушкину по сходной цене купить мебель Вяземского с его царскосельской дачи. Пушкина это устраивало вдвойне — и дешево, и близко.

Завязалась курьезная история. Вяземский ошибочно полагал, что эта мебель взята напрокат, и просил Карамзиных «отдать» ее купцу. Таким купцом оказался Пушкин, сообщивший прежнему владельцу о своем приобретении. Вяземский же, узнав, что отдавать мебель не надо, захотел ее оставить себе, разрешив Пушкину пользоваться ею до своего приезда. Пушкин написал другу 3 июля: «Ты требуешь назад свою мебель. Эх, милый! Трудно в Царском Селе мне будет найти новую. Нечего делать, возьми себе назад. Только мне жаль будет тебе оставить ее за ту же цену. Ей-богу, ваше сиятельство, больше стоит. Она мне досталась по оказии и по знакомству; право не грех прибавить рублей сто». «Нет, батюшка, государь мой Александр Сергеевич, — возражал Вяземский 14 июля, — ста рублей не придам вам за мебели, сказать по совести, довольно будет с вас и того, что я ни гроша не беру за прокат и что можете пользоваться ими до приезда моего».

В те дни, когда мебель Вяземского перевозится на дачу Пушкина, собственные его вещи Нащокин отправляет обозом из Москвы.

Нам неизвестно, когда точно Пушкин представил жену родителям, но конечно же молодые были у них в гостях 23 мая, в день рождения Сергея Львовича. Сестра Пушкина Ольга Сергеевна 4 июня сообщила мужу: «Брат мой и его жена приехали устраиваться здесь и пока проведут лето в Царском Селе. Они очень приглашают меня поселиться с ними. <…> Они обожают друг друга; моя невестка совершенно очаровательна, красавица и умница, и при всем том еще ребенок».

Елизавета Михайловна Хитрово пригласила Пушкина с женой в день его рождения к себе, явно желая сделать им приятное; но Пушкин даже по такому случаю не хотел вывозить жену в свет. День рождения он твердо решил отметить вдвоем с Натальей Николаевной в собственном жилье в Царском Селе. В канун дня рождения он сообщает Елизавете Михайловне в посланной с нарочным короткой записке: «Я сейчас уезжаю в Царское Село и искренне сожалею, что не могу провести у вас вечер», — к которой Наталья Николаевна делает приписку: «Я в отчаянии, что не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, — мой муж увозит меня в Царское Село. Примите выражение моего сожаления и совершенного уважения». В ее словах явственно сквозит недоумение. Она не могла покуда понять, что Пушкин в начале их семейной жизни хотел приобщить ее к воспоминаниям своей лицейской юности и отпраздновать свой день рождения без посторонних, с ней одной.

Проницательная Дарья Федоровна Фикельмон в письме Вяземскому от 25 мая 1831 года, в канун дня рождения Пушкина, написала по-своему пророческие строки: «Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот раз еще любезнее. Мне кажется, что я в уме его отмечаю серьезный оттенок, который ему и подходящ. Жена его — прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономия мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем; у Пушкина видны все порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, — добавляет она, — я видела эту красивую женщину всего только один раз».

За неполные шесть лет петербургской жизни Пушкины жили на семи квартирах и трех дачах. Самая счастливая и безмятежная пора связана с небольшим уютным домиком в Царском Селе, где они провели пять месяцев 1831 года — большую часть лета и лучшее время осени. По имени тогдашней хозяйки мы называем этот домик дачей Китаевой.

Еще в ту пору, когда Пушкин пребывал в Михайловском, сосланный туда Александром I, вступивший на престол новый император Николай I велел построить в Царском Селе для двух вышедших на покой личных камердинеров покойного брата Агафонова и Китаева домики на месте бывшего плаца — на углу Колпинской и Кузьминской улиц, напротив Александровского парка. Дом Китаева был построен из казенных средств по проекту архитекторского помощника Горностаева, просмотренному придворным архитектором В. П. Стасовым. Чертеж фасада был одобрен государем 11 декабря 1826 года и скреплен подписью министра двора князя Волконского. Начатое в 1827 году строительство было завершено год спустя. Яков Китаев вскоре скончался, и с 1830 года владелицей домика стала его вдова.

Мысль поселиться с Натальей Николаевной именно в Царском Селе пришла Пушкину уже через полтора месяца после свадьбы, когда стало очевидным, что в Москве с тещей ему не ужиться. Дача была заранее снята П. А. Плетневым на условиях, которые изложил ему Пушкин: «Отлагаю чтение до Царского Села, где ради бога найми мне фатерку — нас будет: мы двое, 3 или 4 человека да 3 бабы. Фатерка чем дешевле, тем, разумеется, лучше, но ведь 200 рублей лишних нас не разорят. Садика нам не нужно, ибо под боком у нас будет садище, а нужна кухня, да сарай, вот и все. Ради бога, скорее же! и тотчас давай нам и знать, что всё де готово, и милости просим приезжать. А мы тебе как снег на голову». Условия найма «фатерки» Пушкин формулирует весьма определенно: «1) на какой бы то ни было улице Царскосельской. 2) До января и потому квартера должна быть теплая. 3) Был бы особый кабинет — а прочее мне все равно».

Двадцать четыре версты самой благоустроенной тогдашней дороги в России, украшенной придорожными фонтанами и отделанными мрамором верстовыми столбами, — и мечта, которая владела Пушкиным, наконец осуществилась. Семья поэта поселилась в уютном домике Анны Китаевой. Хозяйка занимала в доме три комнаты, а остальные семь с отдельным входом были в распоряжении Пушкина с Натальей Николаевной. Плетнев в полной мере исполнил пушкинские условия: дом был с мезонином, в котором была только одна комната, присмотренная для кабинета. Поскольку домик занимал угловой участок со схождением улиц не под прямым углом, то и его фасады располагались соответственно, а овальная гостиная как бы сводила их между собой, соединяла посредством огибающего ее крыльца с колоннами. На первом этаже одна за другой шли буфетная со столовой, овальная гостиная, будуар Натальи Николаевны и спальня. Мебелью Вяземского, уехавшего за границу, обставили дачу, как пришлось. Обеденного стола не оказалось, вместо него был приспособлен овальный гостиный. Собственные вещи прибыли из Москвы с большим опозданием.

Нанятый в Москве дворецкий Александр Григорьев должен был доставить в Царское Село обоз с вещами Пушкиных. Надзор за исполнением данного поручения принял на себя Нащокин, которому Пушкин сообщает 1 июня 1831 года: «Вот уже неделя, как я в Ц. С. <…> Теперь, кажется, всё уладил и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следственно, без больших расходов и без сплетен». Только 11 июня Пушкин извещает Нащокина: «…получил весь мой московский обоз. <…> Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской», — а 3 сентября рассказывает об увольнении нечистого на руку дворецкого: «Дома у меня произошла перемена министерства. Бюджет Алекс.<андра> Григорьева оказался ошибочен: я потребовал щетов; заседание было… бурное… вследствии сего Алекс.<андр> Григ. <игорьев> сдал министерство Василию (за коим блохи другова роду)… Алекс.<андр> Гр.<игорьев> при отставке получил от меня в виде аттестата плюху…»

Иллюзия идиллической деревенской жизни вблизи столицы была нарушена вспыхнувшей холерой. И без того не дешевая жизнь в Царском Селе еще вздорожала после неожиданного переезда туда гонимой холерой императорской семьи, которая заперлась в своей резиденции. Ей вослед устремились двор и общество. Двор въехал в Царское Село 10 июля, что на иной лад перестроило всю жизнь маленького городка: «Царское Село закипело и превратилось в столицу». Поэт, искавший творческого и семейного уединения, вместо этого оказался в самой гуще придворной жизни. В большом Петербурге семейство Пушкиных еще могло оставаться в стороне от двора; в летней же резиденции, да еще запертой карантинами, оказаться в стороне от него не было никакой возможности.

День Пушкина по уже давно сложившемуся распорядку начинался рано с утренней прогулки и купания, затем он работал до середины дня, после чего следовала послеобеденная прогулка с Натальей Николаевной. Посмотреть на них стекались любопытные. А. О. Россет вспоминала, «что летом 1831 г. в Царском Селе многие ходили нарочно смотреть на Пушкина, как он гулял под руку с женой, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красивая шаль». Вероятно, это та самая шаль, о которой сохранилось воспоминание барона Ф. А. Бюлера, в будущем директора Московского архива Министерства иностранных дел, а тогда десятилетнего мальчика: «Пушкина видел я в 1831 г. вместе с его молодою красавицей женою в саду Александровского дворца, в Царском Селе. Он тогда провел там все лето по случаю свирепствовавшей в Петербурге холеры. Однажды он вез оттуда жене своей в подарок дорогую турецкую шаль; ее в карантине окурили и всю искололи». Россет любила обедать у Пушкиных: там кормили пищей самой простой и полезной: щами или зеленым супом, большими рублеными котлетами со шпинатом; на десерт подавали варенье из белого крыжовника.

Самые близкие и дорогие Пушкину люди разделяли его радость, переносили свои чувства к нему на Наталью Николаевну. Особенно приятно поэту было эпистолярное общение с П. А. Осиповой. Только к пушкинским письмам к ней делает приписки Наталья Николаевна. Например, к письму от 29 июля она добавила: «Разрешите мне поблагодарить вас за все те приятные вещи, которые вы мне говорите в письме к моему мужу; заранее поручаю себя вашей дружбе и дружбе ваших дочерей, примите выражение моего почтения».

Прасковья Александровна, в свою очередь, адресовала ей отдельную приписку к письму Пушкину от 21 августа: «Поистине, сударыня, те три строчки, которые вы прибавили для меня в письме, только что полученном мною от вашего мужа, доставили мне больше удовольствия, чем в другое время доставили бы три страницы, и я благодарю вас от всего сердца. Радуюсь надежде когда-нибудь увидеть вас, ибо я готова восхищаться вами и любить вас. Благодаря вам счастливы люди, которых я люблю, и тем самым вы уже имеете право на мою благодарность. Прошу вас верить очень дружеским чувствам покорной слуги вашей

Прасковьи Осиповой».

Перед самым днем рождения Натальи Николаевны Пушкин вчерне закончил «Сказку о царе Салтане» на основе записанной в Михайловском со слов Арины Родионовны сказки «Некоторый царь задумал жениться». Из всех его сказок эта самая радостная, оптимистическая, в ней даже зло не наказывается, а прощается. В бумагах поэта она обозначена первой в списке его сказок под названием «Сказка о женихе». В ней явно отразились его собственные тревоги и беспокойства, связанные со сватовством, препятствия, чинимые матерью невесты, и радостные ощущения от начала семейной жизни. «Три девицы» и «сватья баба Бабариха» отзываются ситуацией трех сестер Гончаровых, из которых две засиделись в невестах, и их сварливой матери. Хотя Бабариха ни разу не названа их матерью, но в конце, когда Гвидон, обращенный в шмеля, не стал ее жалить, прямо сказано:

А царевич хоть и злится,

Но жалеет он очей

Старой бабушки своей…

Во всех (в том числе и няниной) вариациях народной сказки, лежащих в основе пушкинской, отсутствует образ Царевны Лебеди, он привнесен автором под впечатлением тех чувств, которые рождала в нем Наталья Николаевна, и пропитан ощущением Царского Села с его царственными лебедями на глади Большого озера. Реальные события царскосельской жизни — рождение великого князя Николая Николаевича и его крестины в придворной церкви Екатерининского дворца — также, вероятно, служили импульсами к созданию сказки. Еще 16 июля Пушкин сообщал Плетневу: «У нас в Ц. С. всё суетится, ликует, ждут разрешения царицы». Надежда Осиповна писала дочери 20 августа, что все царскосельские дамы, в том числе Натали, «готовятся к крестинам, которые состоятся послезавтра, в субботу». Соседство двора и радужные надежды на царя, с которым Пушкин встречался запросто и который благоволил к нему, — эта атмосфера нашла отражение в сюжете сказки и определила ее мажорный финал.

Сказка явилась своеобразным подарком Пушкина ко дню рождения и именинам жены, которые они впервые отпраздновали вместе. Эти дни для Пушкина всегда были священны как годовщина Бородинского сражения, весть о котором он встретил там же, в Царском Селе, в стенах Лицея; теперь же они стали дороги вдвойне.

Подходил к концу самый светлый, даже несмотря на эпидемию холеры, период жизни четы Пушкиных. Когда порой становилось грустно, поэт утешал себя и своих друзей, отделенных от него карантинами. «Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу, — писал он Плетневу. — Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь всё еще богаче; мы встретим еще новых знакомцев, молодые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные ребята; мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать, а нам то и любо».

Многое для них переменилось и определилось за пять месяцев царскосельской жизни, только в отношениях с родными все осталось по-прежнему. Пушкин пишет Нащокину: «Теща моя не унимается; ее не переменяет ничто… бранит меня да и только… Дедушка ни гугу. До сих пор ничего не сделано для Натальи Николаевны…»

Д. Н. Гончаров навестил сестру и шурина 21 сентября, о чем написал деду: «…четвертого дни воспользовался снятием карантина в Царском Селе, чтобы повидаться с Ташей. Я видел также Александра Сергеевича; между ними царствует большая дружба и согласие; Таша обожает своего мужа, который также ее любит; дай бог, чтоб их блаженство и впредь не нарушилось, — они думают переехать в Петербург в октябре; а между тем ищут квартеры».

Завершающим аккордом царскосельской жизни стала вставка Пушкиным в восьмую главу «Евгения Онегина» письма Онегина Татьяне, отмеченная в автографе датой: «5 окт. 1831. С<арское> С<ело>». Она уравновесила письмо Татьяны Онегину, установив тем самым своеобразную симметрию в разрешении любовной коллизии романа. Письмо Онегина исполнено тех чувств, которые испытывал их автор в начале своей семейной жизни:

Нет, поминутно видеть вас,

Повсюду следовать за вами.

Улыбку уст, движенье глаз

Ловить влюбленными глазами.

Внимать вам долго, понимать

Душой все ваше совершенство,

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть… вот блаженство.

Завершение романа совпало для поэта с началом новой, неведомой доселе жизни. Как в облике Татьяны для ее создателя сливаются жизнь и поэзия, так для Пушкина они слились в Наталье Николаевне. «Евгений Онегин», роман его жизни, был закончен. В заключительной строфе восьмой главы автор запутывает читателя, обращает его к той легенде, которую он создал, намекая:

А та, с которой образован

Татьяны милый Идеал…

О много, много рок отьял!

Та или те, которых можно было бы назвать ее прототипами, теперь были заслонены свершившейся реальностью: Пушкин обрел свой Идеал.

Первоначально Пушкины намеревались провести в Царском Селе и зиму, отсрочив тем самым начало великосветской жизни, предполагая окунуться в нее после Рождества, на Масленицу, когда атмосфера всеобщего праздника объединяла на время все слои общества, отменяла ограничения этикета. Это способствовало бы адаптации Натальи Николаевны к непривычной среде. Но неожиданный переезд двора в Царское Село облегчил приспособление к высшему свету. Теперь откладывать переезд в Петербург не имело смысла, нужно было вывести супругу в свет в самом начале сезона. Таким образом, Пушкин оказался озабочен поисками петербургской квартиры. Его родители и сестра, искавшие тогда же квартиры для себя, помогают и ему, однако их требования к столичному жилью во многом различались.

Около 15 октября Пушкин пишет Вяземскому, что покидает Царское Село и поселяется в Петербурге, сообщая свой первый петербургский семейный адрес: «…у Измайловского мосту на Воскресенской улице в доме Берникова», ошибочно указав вместо Вознесенского проспекта Воскресенский, весьма далекий от Измайловского моста через Фонтанку.

Вероятнее всего, первое семейное жилье приискали сыну Надежда Осиповна и Сергей Львович Пушкины, снявшие себе, по словам дочери, «премиленькую квартиру у Синего моста», по соседству. Дом располагался вблизи Садовой улицы и принадлежал обер-прокурору Сената А. С. Берникову. Однако снятая квартира не устроила Пушкина, прежде всего из-за того, что Наталье Николаевне, уже беременной, было бы затруднительно подниматься на третий или четвертый этаж. Поэтому через неделю Пушкин присмотрел более удобную квартиру, ближе к центру, на втором этаже. Уже 22 октября он сообщает Нащокину: «Пиши мне: на Галерной в доме Брискорн». На следующий день сестра поэта, О. С. Павлищева, о том же пишет мужу: «Александр, который по приезде предлагал мне переехать к нему, своего предложения больше не повторял, а если бы и сделал это, я бы не согласилась: образ жизни, который они будут вести, мне не подходит: они будут принимать слишком много гостей, которые совсем не интересны мне, а мои друзья не в дружбе с ними. Пока они еще не совсем устроились; по приезде они выбрали дом, который им потом разонравился, и нашли другой, на Галерной, за 2500 рублей. Моя невестка беременна, но это еще не заметно; она очень хороша собой и любезна».

Хозяйкой дома была Ольга Константиновна Брискорн, вдова тайного советника Федора Максимовича Брискорна. Сама хозяйка с детьми от двух браков жила в особняке, выходившем на Английскую набережную. Участок дома по Галерной поначалу не был застроен. Только после смерти мужа вдова решила застроить участок с противоположной стороны, возведя на нем четырехэтажный доходный дом, на что и получила позволение в мае 1829 года. Строительство велось быстро, и уже с сентября 1830 года «Санкт-Петербургские ведомости» стали публиковать объявления о сдаче внаем «в доме, состоящем 1-ой Адмиралтейской части под № 225 по Галерной улице и Английской набережной… вновь отделывающихся квартир, удобных для помещения, со службами и с отоплением всех мест. Поварни в оных снабжаются посредством машин». Однако две самые дорогие квартиры продолжали пустовать. В одну из них и въехали Пушкины. Скорее всего, Александр Сергеевич прочел объявление в той же газете: «По Галерной улице, в доме под № 225, отдаются в наем квартиры: в бэль-этаже одна о 9, а другая о 7 чистых комнат с балконами, кухнями, конюшнями, сараями, ледником, сухим подвалом, чердаком… на хозяйских дровах каждая по 2500 рублей в год».

Итак, квартира значилась в бельэтаже (ныне это второй этаж) с двумя балконами, то есть занимала половину парадного этажа дома. Переезд на Галерную состоялся не тотчас, некоторое время заняли хлопоты по устройству на новом месте. Посетивший Пушкина на новой квартире М. П. Погодин записал в дневнике 28 октября: «Он только что переехал и разбирается».

Название улицы напоминало о том, что здесь, в Адмиралтейской части города, некогда располагался галерный флот Петра I и селились его моряки. В этом квартале находился в ту пору и дом капитана галерного флота, грека на русской службе Андрея Диопера. На его дочери Евдокии женился первым браком прадед Пушкина Абрам Петрович Ганнибал. Ему, чернокожему африканцу, она родила белую дочь. Затеян был бракоразводный процесс, затянувшийся на годы. Евдокия закончила жизнь свою на покаянии в Тихвинском Вознесенском женском монастыре.

Ко времени, когда Пушкин с женой поселился в этом квартале, о прошлом Адмиралтейской части напоминали разве что легенды и сохраненные названия улиц и набережных, ставших теперь вполне аристократическими. Параллельно расположена парадная Английская набережная с ее знаменитыми особняками, задние фасады которых выходили как раз на Галерную улицу. Представления светской барышни, мечтающей выйти замуж, о будущем доме на Английской, как мы помним, нашли свое отражение в «Романе в письмах», начатом осенью 1829 года в Тверской губернии в деревенской ситуации, близкой той, что изображена в письмах героев, и заброшенном перед отъездом Пушкина в Москву, где он сделал первую попытку сватовства к Наталье Николаевне.

То немногое, что нам известно о начале петербургской семейной жизни Пушкиных, протекавшей в доме Брискорн, позволяет говорить, что Наталья Николаевна была посвящена во все дела мужа и по мере сил помогала ему: пересылала письма, готовила подсобные материалы. К примеру, ее рукой были переписаны девять первых страниц «Записок Екатерины II». От кого Пушкин получил список, неизвестно. Секретный характер рукописи не позволял воспользоваться услугами обыкновенного писца. История этой копии необычна. Когда описывали после смерти Пушкина его бумаги, Николай I по поводу этого документа распорядился кратко и выразительно: «Ко мне». В конце 1830-х годов копии «Записок» изымались правительством у частных лиц, а оригинал хранился за семью печатями в Государственном архиве. «Записки» были впервые изданы в 1859 году в герценовской Вольной русской типографии в Лондоне. Пушкинский же список более чем на сто лет исчез из поля зрения исследователей и был найден только в 1949 году в архиве Зимнего дворца. Вся копия была переписана на гончаровской бумаге с водяными знаками «АГ 1830» и «А. Гончаров 1830».

Переехав в Петербург, Пушкины сняли жилье только на полгода, предусмотрев предстоящее увеличение семейства и смену квартиры на более поместительную. К концу пребывания их в доме Брискорн Наталья Николаевна, готовившаяся стать матерью, уже не выезжала. Новую квартиру Пушкин начал подыскивать загодя. С этой целью он еще в марте 1832 года дважды посетил семью своего знакомого, полковника Алексея Илларионовича Философова, чтобы, как выразилась его сестра Екатерина Илларионовна, «осмотреть горницы», которые они собирались в мае освободить: «В первый раз, как он приходил, мы были дома одни; я, не взглянув на него и увидя, что шляпа у него очень затаскана, приняла его за лакея и отвечала сухо, не смотря на него, что заставило его, не оглядев горниц, скорей убираться вон. Когда же мне сказали, что это был Пушкин, два дня с досады не знала, что делать, не могла себе простить низкого чувства — судить людей по платью. Третьего дня он еще раз пришел, и братец был дома, уже принял его получше меня; я же отвесила ему низкий поклон за вину свою, и не знаю, сколько еще должна отвесить таковых же, за приятные часы, доставленные мне его стихами».

К 6 апреля 1832 года, годовщине получения Пушкиным согласия Натальи Ивановны на брак с ее дочерью, поэт заказывает для жены золотое кольцо с бирюзой с гравированной изнутри надписью: «А. Р. 6 avril 1832». Это кольцо потом хранилось в семье Пушкиных, пока не было подарено младшим сыном поэта Григорием Александровичем Пушкинскому Дому; ныне оно находится в собрании Всероссийского музея А. С. Пушкина.

В первой половине мая 1832 года Пушкины переезжают с Галерной улицы на Фурштатскую в дом Алымова. В Литейной части встречались дома в два этажа с каменным нижним и деревянным верхним, каким был и дом Алымова. Это единственный из домов, где жили Пушкины, не сохранившийся до наших дней. Однако его нетрудно представить себе по рисункам и планам. Такой дом, выходивший окнами на улицу с бульваром, с двором и деревянными постройками при нем, должен был напомнить Наталье Николаевне уютные московские особняки. Квартира была в 14 комнат, с паркетным полом на втором этаже, с кухней, людской и прачечной.

Хозяин дома, титулярный советник Матвей Никитич Алымов, в мае 1831 года потерял жену Екатерину Петровну, умершую от холеры. Он происходил из старинной русской фамилии, родственной Пушкиным. Его старший сын Петр Матвеевич, вышедший в отставку штабс-капитаном артиллерии, был помещиком Старицкого уезда Тверской губернии и соседом Вульфов. Через его брата Павла Матвеевича Алымова, поручика Корпуса инженеров путей сообщения и псковского помещика, Пушкин в середине мая 1832 года послал первое письмо с нового адреса — Прасковье Александровне Осиповой, поздравляя ее с рождением внука[49]: «Дай Бог ему и его матери здравствовать, а нам всем побывать у него на свадьбе, если нам не пришлось быть на его крестинах. К слову о крестинах: они скоро будут у меня на Фурштатской, в доме Алымова».

Прасковья Александровна ответила из Пскова: «От души желаю, чтобы эти строчки застали вас уже отцом и чтобы ваша прелестная супруга так же благополучно разрешилась от бремени, как и моя дочь. Я жду этого известия с 20-го с нетерпением и не перестаю думать об этом». Как она и хотела, Пушкин прочтет эти строки, уже став отцом.

Косвенно с ожиданием появления на свет первого ребенка можно связать стихотворение, которое Пушкин вписал в альбом княжны Анны Давыдовны Абамелек 9 апреля 1832 года:

Когда-то (помню с умиленьем)

Я смел вас нянчить с восхищеньем,

Вы были дивное дитя.

Вы расцвели — с благоговеньем

Вам ныне поклоняюсь я.

За вами сердцем и глазами

С невольным трепетом ношусь

И вашей славою и вами,

Как нянька старая, горжусь.

Еще двухлетней знал ее Пушкин-лицеист: в Царском Селе жили ее родители. В 1814 году, когда родилась Анна, ее отец князь Давыд Семенович Абамелек был полковником лейб-гвардии Гусарского полка. Пушкин видел Анну маленькой девочкой.

Можно согласиться со всеми, кто писал об Анне Абамелек, что Пушкин с полным основанием мог славить ее таланты и что он любил детей. Но представляется, что главным импульсом к созданию этого стихотворения было ощущение, связанное с ожиданием рождения собственного ребенка, и с мыслями о том, как он будет нянчить его, как некогда малютку Абамелек, и как будет гордиться, наблюдая ее взросление.

Наталья Николаевна родила дочь Марию 19 мая 1832 года. Роды были тяжелыми, и только к середине июня она начала поправляться и принимать гостей. Неожиданно письмом от 2 августа Пушкина и Наталью Николаевну приветствует в стихах и прозе живший по соседству граф Д. И. Хвостов: «Свидетельствуя почтение приятелю-современнику, знаменитому поэту Александру Сергеевичу Пушкину, посылаю ему песенку моего сочинения, на музыку положенную, и прошу в знак дружбы ко мне доставить оную вашей Наталье Николаевне». Озаглавленная «Соловей в Таврическом саду 1832 года», она заканчивалась словами:

Любитель муз, с зарею Майской

Спеши к источникам ключей,

Ступай послушать на Фурштатской,

Поет где Пушкин-соловей.

Пушкин не медлит с ответом: «Жена моя искренно благодарит вас за прелестный и неожиданный подарок. Я в долгу перед вами: два раза почтили вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женой на поклонение к нашему славному и любезному патриарху».

Оправившаяся после родов и появившаяся снова в свете Наталья Николаевна, как и прежде, пожинает лавры, о чем Вяземский сообщает в письме жене 3 сентября: «Наша поэтша Пушкина в большой славе и очень хороша». Вяземский использовал при этом любимое выражение Пушкина, когда, будучи чем-то особенно доволен, он говорил: «Очень хорошо».

В конце ноября 1832 года Пушкины перебрались на новую квартиру в один из аристократических кварталов столицы, на Гороховую улицу у пересечения ее с Большой Морской (современный адрес — Гороховая, 14). Не последнюю роль в выборе нового жилья сыграла необходимость работать в архиве, помещавшемся по соседству, в здании Главного штаба на Дворцовой площади. Там же находилась и Коллегия иностранных дел, в которой поэт теперь числился по службе.

Трехэтажный каменный дом, в котором поселилось семейство, принадлежал купцу П. А. Жадимеровскому. 1 декабря был подписан контракт о найме квартиры: «Я, нижеподписавшийся, Титулярный Советник Александр Сергеевич Пушкин, заключил сей контракт с Фридрихсгамским первостатейным купцом Петром Алексеевичем Жадимеровским в том, что нанял я Пушкин у него Жадимеровского в собственном его каменном доме, состоящем 1-ой адмир. час. 2-го квар. под № 132-м Отделение в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы: 1-н сарай для экипажей, конюшни на 4 стойла, 1-н небольшой сарай для дров, 1-н ледник и чердак для вешанья белья, — от вышеписаннаго числа впредь на один год, т. е. по 1-е декабря 1833 года, за который наем обязан я Пушкин платить ему Жадимеровскому по три тысячи триста рублей банковыми ассигнациями в год, платеж оных денег производить за каждые четыре м-ца по равной причитающейся сумме вперед без всякого отлагательства, а ежели я Пушкин в платеже наемных денег буду неисправен и по срокам не заплачу, то волен он, Жадимеровский, оные покои отдать другому, хотя бы то и с уменьшением против моей наемной цены, а я Пушкин обязан как за содержание, так и за все убытки, от сего последовать могущие, ему Жадимеровскому заплатить и до показанного срока от платежа отказаться не могу — также оную квартиру не передавать другому без согласия Жадимеровского». В контракте было указано, что в трех комнатах «стены обклеены французскими обоями» и в пяти комнатах полы «штучные, в прочих сосновые», печи с медными дверцами, двери «с задвижками, замками и ключами», «переплеты как летние, так и зимние с целыми стеклами и оные все с медными задвижками», в кухне «английская плита, очаг с котлом и пирожная печь с машинкою».

До недавнего времени считалось, что Пушкины сняли квартиру в угловом доме. Однако последние исследования убедительно доказали, что они поселились в соседнем особняке на Гороховой. Об этом свидетельствует, во-первых, сам текст контракта, где указано, что квартира снята у Жадимеровского «в собственном его доме», тогда как лицевой корпус по Большой Морской значился «во дворе статского советника Александра Степановича Воронина»; к тому же в контракте вовсе не упоминается Большая Морская, а прямо сказано, что дом расположен «на проспекте Гороховой улицы». Во-вторых, дом на Большой Морской не имел третьего этажа. В-третьих, число комнат по планам дома на Гороховой совпадает с указанным в контракте.

Пушкин, сообщив о переезде на новую квартиру Нащокину в письме от 2 декабря, писанном уже «в Морской в доме Жадимировского», оправдывается перед другом-кредитором, что был вынужден «употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными», и все еще рассчитывает выручить деньги за «Медную бабушку» (после переезда статуя Екатерины II осталась на прежнем месте, во дворе дома Алымова): «Мою статую я еще не продал, но продам, во что бы то ни стало. К лету у меня будут хлопоты. Нат. Ник. брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли ты крестить Гаврила Александровича?» Так, как мы видим, хотел поначалу назвать Пушкин своего первого сына — в честь далекого предка, выведенного им в «Борисе Годунове», или в честь основателя рода Загряжских, ордынца Исахара, в православном крещении Гавриила.

В ту зиму все в доме переболели — и Пушкин, и Наталья Николаевна, и их годовалая дочь Маша. 31 января, в канун Нового года, Пушкин начал «Капитанскую дочку», назвав главную героиню Машей, по имени дочери. Вернулся он и к оставленному прежде «Дубровскому», в котором героиня также носит имя Мария. При работе над ним Пушкину вспоминаются и Болдино, и Михайловское, но прежде всего Захарово: «Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места; он вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей». Перед мысленным взором Пушкина предстает деревня, к которой его так тянет, но обстоятельства заставляют жить в Петербурге.

Пушкины в кругу современников. Слева направо: графиня Э. К. Мусина-Пушкина, граф В. А. Мусин-Пушкин, А. С. Пушкин, Н. Н. Пушкина, баронесса А. К. Шернваль, князь Е. Г. Гагарин. Рисунок Г. Г. Гагарина. 1832 г.

Встреча Нового года у Одоевских. Третий справа — А. С. Пушкин. Рисунок В. Ф. Одоевского. 1835 г.

Сохранилось по-своему уникальное изобразительное свидетельство одного из светских визитов Пушкиных, относящееся к концу этого года. Карандашный рисунок, исполненный князем Григорием Григорьевичем Гагариным, талантливым художником-любителем, запечатлел их за завтраком у графа В. А. Мусина-Пушкина в гостинице Демута в компании с его женой Эмилией Карловной, сестрой Авророй Шернваль, их подругой П. А. Бартеневой и князем Евгением Гагариным. Они представлены сидящими за круглым столом, Пушкин рядом с женой. Это единственное изображение смеющегося Пушкина и единственное, где он запечатлен вместе с Натальей Николаевной. Художнику удалось передать непринужденную атмосферу маленького кружка, в котором Пушкин явно чувствовал себя уютно. К. А. Полевой писал: «Кто не знал Пушкина лично, для тех скажем, что отличительным характером его в обществе была задумчивость или какая-то тихая грусть, которую даже трудно выразить. Он казался при этом стесненным, попавшим не на свое место. Зато в искреннем, небольшом кругу, с людьми по сердцу, не было человека разговорчивее, любезнее, остроумнее. Тут он любил и посмеяться, и похохотать, глядел на жизнь только с веселой стороны и с необыкновенною ловкостью мог открывать смешное».

Реальная жизнь со всеми навалившимися заботами отнюдь не располагала к веселости. Во второй половине февраля Пушкин пишет Нащокину: «Жизнь моя в П. Б. ни то, ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, деньги достаются мне через труды, труды требуют уединения».

В. А. Соллогуб оставил воспоминание о своем первом, в юности, посещении дома Пушкиных после знакомства с поэтом в театре: «На другой день отец повез меня к Пушкину — он жил в довольно скромной квартире; самого хозяина не было дома, нас приняла его красавица-жена. Много я видел на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединила бы в себе законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши? Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные женщины меркли как-то при ее появлении».

Родители Пушкина 6 мая ненадолго приезжают в Петербург, перед тем как ехать на лето в Михайловское. Они остановились в гостинице «Париж» неподалеку от дома Жадимеровского. 8 мая Сергей Львович пишет дочери: «Александр и Натали пришли тотчас же; их маленькая очень была больна, но благодаря Бога, со вчерашнего дня совершенно избавилась от болезни и, право, хороша, как ангелок». «Хотел бы я, дорогая Олинька, чтоб ты ее увидела, ты почувствуешь соблазн нарисовать ее портрет, ибо ничто, как она, не напоминает ангелов, писанных Рафаэлем». Ему вторит Надежда Осиповна: «…маленькая хороша, как ангел, и очень мила, чувствую, что полюблю ее до безумия и буду баловницей, как все бабушки. Я немного ревную ее к тетке. Натали должна родить в июле. Мы видаемся всякий день, они живут в трех шагах от Отель де Пари».

В середине мая Пушкин пишет Прасковье Александровне, приглашавшей его приехать в Тригорское: «Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до смерти этого хочется. Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придется потерпеть года два или три. Жена моя передает вам и Анне Николаевне тысячу приветствий. Моя дочь в течение последних пяти-шести дней заставила нас поволноваться. Думаю, что у нее режутся зубы. У нее до сих пор нет ни одного. Хоть и стараешься успокоить себя мыслью, что все это претерпели, но созданьица эти так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страдания…»

Прасковья Александровна отвечает через неделю: «…Что поделывает миленькая Маша? Как поживает моя прелесть Натали и вы? — Хотя вы мне упорно не верите, мне всё же кажется, что вы вторично станете отцом в этом месяце».

В начале лета 1833 года Пушкины переехали на дачу в Новую Деревню на Черной речке и больше в дом Жадимеровского не вернулись, хотя контракт был заключен на год. Пушкин по соглашению с управляющим освободил дом к 1 августа, заплатив за две трети года. Однако сам хозяин счел контракт нарушенным и подал к оплате счет на недостающие 1063 рубля 33 и 1/3 копейки. Пушкин платить отказался, и домовладелец подал иск в суд. Дело долго переходило из одной инстанции в другую, пока уже в апреле 1835 года не было вынесено окончательное решение в пользу хозяина дома. Пушкин тем не менее при жизни так и не заплатил этого долга, и расчет по нему будет произведен уже опекой над его детьми в 1837 году.

На берегах Черной речки располагались тогда самые модные, новые и красивые дачи. Берега реки рисовали художники и воспевали поэты. Актер Петр Андреевич Каратыгин писал о Черной речке, что «в начале тридцатых годов она щеголяла своими обитателями: гвардейская молодежь, светские львицы тогда взмывали пыль своими кавалькадами… На Черной речке… поселялись в ту пору люди, занимавшие значительное положение в обществе».

Один из самых удобных и живописных участков принадлежал в Новой Деревне Федору Ивановичу Миллеру, служившему метрдотелем еще императору Александру 1 и сохранившему свое место при Николае I. Человек предприимчивый, он построил на своем участке несколько дачных домов и сдавал их внаем.

Первыми 23 июня новую дачу посетили родители Пушкина, обозрев весь дом и сад, который с видимым удовольствием им показывала Наталья Николаевна. Свое впечатление от дачи Надежда Осиповна передает в очередном письме дочери: «Александр и Натали на Черной речке[50]. Они наняли дачу Миллера, что прошлого года занимали Маркеловы, она очень красива, сад большой и дом очень большой, в 15 комнат с верхом. Натали здорова, она очень довольна своим новым жилищем, тем более что это в двух шагах от ее тетки…»

Наталья Николаевна должна была вот-вот родить. Родители поэта отправились, наконец, в Михайловское, о чем Надежда Осиповна сообщила Ольге Сергеевне: «Мы не станем дожидаться родов Натали, которые будут через три недели, она здорова, много гуляет, ездит на Острова, на Спектакли, сбирается писать тебе всякий раз, как я ей передаю твои письма, но так ничего и не делает». Перед отъездом старшие Пушкины еще раз посетили сына с невесткой. «Александр и Натали вас целуют, — пишет Надежда Осиповна дочери и зятю, — она скоро родит, а он несколько недель спустя поедет в деревню, их маленькая прелестна, они очень хорошо устроились на Черной речке». Хотя лошади из Михайловского давно уже были посланы, родители явно тянули с отъездом в ожидании родов.

Пушкин же пишет Нащокину: «Вот как располагаю я моим будущим. Летом после родов жены отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да может быть в Астрахань. Мимоездом увидимся и наговоримся досыта. Путешествие нужно мне нравственно и физически».

Однако эти планы в полной мере не сбылись. Наталья Николаевна родила сына Александра 6 июля, отправить жену с детьми в Полотняный Завод не удалось, и пришлось впервые снять на лето дачу, притом дорогую, в ближних окрестностях, на Черной речке. Сам же Пушкин путешествие предпримет, но не в Астрахань, а в Оренбург и только потом в Нижний Новгород и Болдино. Изменение маршрута было вызвано необходимостью сбора материалов для «Истории Пугачева».

С Черной речки, пока Пушкин странствовал по следам Пугачева, Наталья Николаевна одна переехала в город 1 сентября 1833 года, сняв новую квартиру на Пантелеймоновской улице в доме 113 Литейной части, принадлежавшем петербургскому плац-адъютанту капитану лейб-гвардии Павловского полка Александру Карловичу Оливье, или Оливио, и подписала контракт. Дом был расположен очень удобно, прямо напротив церкви Святого Пантелеймона, давшей название улице, в третьем доме от Цепного моста через Фонтанку у Летнего сада. Квартира в бельэтаже была в «десять комнат с особою к оной внизу во флигеле кухнею и при оной двумя людскими комнатами, конюшнею в шесть стойлов, одним каретным сараем, одним сеновалом, особым ледником, одним подвалом для вин, с обшей прачечной в каждый месяц два раза по четыре дни, одним отделением на чердаке… для вешания белья».

По возвращении Пушкина из путешествия он с женой обедал в Екатеринин день у Екатерины Андреевны Карамзиной. Его дневниковую тетрадь, уже четвертую по счету, открывает запись: «24 ноября. Обедал у К. А. Карамзиной — видел Жуковского. Он здоров и помолодел. Вечером Rout у Фикельмонт». Из писем родителей Пушкина, в очередной раз остановившихся в «Отель де Пари», известно, что поэт с женой и братом заехал к ним по пути. Надежда Осиповна написала дочери на другой же день: «Вчера я видела Натали, она очень хороша, хотя похудела, они все трое ехали на большой вечер к Фикельмон». Надежда Осиповна сообщает, что дом Оливье, «занимаемый Александром, очень красив; верю охотно: ежели платишь 4 тысячи 800 руб., то можно весьма хорошо устроиться».

Во вторник, 28 ноября, Пушкин с Натальей Николаевной посетили недавно открытый Михайловский театр, в котором в этот день давали спектакль французской труппы по пьесе К. Делавиня «Дети Эдуарда». В дневнике осталась запись: «Вчера играли здесь Les Enfants d’Edouard, и с большим успехом. Экерн удивляется смелости применений… Блай их не заметил. Блай, кажется, прав». Так впервые Пушкин помянул Экерна — барона Геккерена, голландского посланника в России.

Перед Рождеством, 20 декабря, в день рождения Ольги Сергеевны, уехавшей в Варшаву, состоялся семейный обед у родителей, снявших квартиру по соседству, на котором присутствовали не только Пушкин с Натальей Николаевной, но и маленькая Маша, о чем Надежда Осиповна с удовольствием сообщила дочери на следующий день: «Вчера был день твоего рождения, мой добрый друг. Мы провели его по-семейному: твои братья, Натали, даже маленькая Маша пришли нас поздравить. <…> Натали много выезжает, в высшем свете столько балов, город полон иностранцев, послов и принцев крови…» В самое Рождество Пушкин с женой вновь посетил родителей. Надежда Осиповна на другой день писала тригорской знакомой, баронессе Евпраксии Вревской: «Натали много выезжает, танцует ежедневно. Вчера я провела день по-семейному, все мои дети у нас обедали. Только и разговору что о праздниках, балах и спектаклях, я не приму в них никакого участия, в моем возрасте довольствуются рассказами».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.