Эпилог Страна рыбьих хвостов

Эпилог

Страна рыбьих хвостов

Почему у них у всех рыбьи хвосты?

Это была не первая моя мысль после того, как я вошел в кирпичное административное здание исправительного заведения Тафта, но почти первая. Сначала мне пришло в голову, что здание выглядело довольно безвредно. Здесь была большая и просторная приемная с очень высоким потолком, слишком большим количеством американских флагов и зоной для посетителей с собранными у стены мягкими креслами. Два охранника в форме, мужчина и женщина, сидели за большим пластмассовым столом и выглядели невероятно скучающими.

Как ни странно, у них у обоих были косички «рыбий хвост».

Косичка у мужчины была сплетена из рыжевато-каштановых волос, напоминавших по цвету растение перекати-поле. Она была очень высокой на макушке и вздымалась на добрых три дюйма над его темным черепом, на висках плотно прижималась к нему, а сзади спускалась на несколько дюймов ниже воротника его светло-серой форменной рубашки. Рыбий хвост у женщины был такой же конструкции, но ее волосы были цвета ананаса и намного длиннее на затылке.

За предыдущую неделю я собрал кое-какую информацию, и кто-то осведомленный (то есть один из бывших гостей этого заведения) сказал, что мне надо приехать туда в сером тренировочном костюме, белой футболке и белых кроссовках. Все остальное будет у меня конфисковано и отправлено в коробке родным. Единственное исключение сделают для теннисной ракетки, которую мне позволят пронести с собой. Он настоятельно рекомендовал мне сделать это, потому что ракетки из тюремного отдела досуга были весьма посредственного качества.

Именно поэтому в пятницу 2 января 2004 года я зашел в административное здание в сером спортивном костюме и с новенькой теннисной ракеткой фирмы «Хед» под мышкой правой руки.

– Я Джордан Белфорт, – сказал я двум принимавшим меня рыбьим хвостам, – явился, чтобы начать отбывать свой срок.

– Добро пожаловать в Тафт, – сказал женский рыбий хвост на удивление дружелюбным тоном, – присядьте вон там.

Она показала на стулья.

– Кто-нибудь займется вами через несколько минут.

Через несколько минут появился третий охранник. Он был невысоким, коренастым, бледным, не слишком красивым, с бедрами, которые подошли бы роженице, и с неуклюжей походкой, наводившей на мысль о низком уровне интеллекта. На нем была такая же серая форма охранника, как и на других, хотя казалось, что она у него подбита толстым слоем ваты. В правой руке он держал папку. На его узком черепе тоже красовался светло-каштановый рыбий хвост, настолько пышный, что там легко поместилось бы птичье гнездо. Он заглянул в свою папку и сказал:

– Вы Белфорт?

– Да, – ответил я, в ту же секунду осознав, что больше не был ни мистером Белфортом, ни даже Джорданом Белфортом, а стал просто Белфортом.

– Хорошо, – скучающе произнес он, – следуйте за мной, Белфорт.

Он провел меня через несколько не предвещавших ничего хорошего стальных ворот, последние из которых захлопнулись за мной с мрачным «бум». Невысказанное послание сводилось к следующему: «Теперь ты заключенный, и все, что ты знал во внешнем мире, не имеет никакого значения». Потом мы пришли в маленькую комнату, где не было ни окон, ни стола, ни стульев, и только в глубине ее с потолка свисал большой белый занавес.

– Почему у вас с собой теннисная ракетка? – резко спросил охранник.

– Меня отправляют в колонию, и мне сказали, что я могу взять с собой теннисную ракетку.

– Уже нет. Несколько лет назад правила изменились.

Он несколько мгновений смотрел в свою папку, а затем сказал:

– Вы уверены, что вас отправляют в колонию? Здесь сказано, что вас отправляют на нижний уровень.

В Тафте было два различных отделения: «нижний уровень» и колония. На нижнем уровне жили настоящие заключенные, а в лагере – «колонисты», как их называли. «Нижний уровень» не был сплошь набит убийцами и насильниками, но все-таки там было достаточно насилия, а в колонии, наоборот, его совсем не было. Вокруг нее даже ограды не было – там жили на честном слове и оттуда в любой момент можно было выйти.

Стараясь сохранить спокойствие, я сказал:

– Я уверен, что меня отправили в лагерь, судья рекомендовал так поступить в тексте приговора.

Он спокойно пожал плечами:

– Вы можете обсудить это со своим консультантом, дайте мне ваши кроссовки.

– Мои кроссовки? – Я посмотрел на мои новенькие кроссовки фирмы «Найк». – А что с ними не так?

– На них есть красная полоска. У нас разрешены только абсолютно белые кроссовки. Мы отправим их вашим родным вместе с теннисной ракеткой. А сейчас идите за занавес и разденьтесь догола.

Я сделал, как мне было сказано, и через две минуты уже охранник заглянул мне за уши, провел пальцами по моим волосам, открыл мне рот и поднял язык, поднял сначала одну, потом другую ногу и, наконец, приподнял мой «мешочек для орешков» (как он его назвал), а затем отдал мне тренировочный костюм и сказал, чтобы я одевался. Затем он выдал мне синие холщовые тапочки вроде тех, которые председатель Мао выдавал политическим диссидентам, отправляя их в свои лагеря для перевоспитания.

– Ваш консультант – миссис Ричардс, – сказал охранник, – она будет здесь через час. А пока устраивайтесь поудобнее.

Его последние слова содержали большую дозу иронии, ведь в комнате не на чем было сидеть, кроме как на полу, покрытом дешевым линолеумом. Затем он ушел, заперев за собой дверь.

Спокойствие, только спокойствие! – подумал я. Они не смогут засунуть меня на нижний уровень. Я был сделан из того теста, из которого делают колонистов. Я не был замечен ни в каком насилии и не был рецидивистом. Я даже сотрудничал с властями!

Через тридцать минут дверь открылась, и в комнату вошла миссис Ричардс. Она была высокой, выше шести футов ростом, плечи у нее были как у футбольного полузащитника, а мясистое лицо в складках – как у шарпея. Ее торчащий вверх темно-каштановый рыбий хвост был с милю высотой. На ней была обычная одежда – голубые джинсы и синяя ветровка. На ногах – черные армейские ботинки.

Прежде чем она успела что-либо произнести, я вскочил с линолеума и сказал:

– Миссис Ричардс, у меня серьезная проблема: охранник сказал, что меня отправляют на нижний уровень, но ведь меня должны были отправить в колонию. Это рекомендовал судья в приговоре.

Она дружелюбно улыбнулась, обнажив два передних зуба, которые так наезжали друг на друга, что казались одним огромным сломанным зубом. У меня по спине побежали мурашки. Консультант Сломанный Зуб сказала довольно бодрым тоном:

– Окей, давайте посмотрим, как нам решить эту проблему. Следуйте за мной.

Сломанный Зуб оказалась очень милой. Она отвела меня в маленькую комнату для интервью, где несколько минут изучала мои документы. Наконец она сказала:

– У меня для вас хорошие новости, Белфорт, вам действительно назначено пребывание в колонии.

Слава богу! – подумал я. Я, конечно, настоящий колонист. Я всегда это знал. Господи, и зачем я волновался?! Как глупо.

И тут:

– Подождите, я поторопилась!

Новый приступ паники.

– В чем теперь дело?

– Офицер, отвечающий за ваше будущее досрочное освобождение, не прислал мне сопровождающий доклад. Я не могу отправить вас в колонию, пока не посмотрю его. В этом докладе содержится вся информация о вашем деле.

Я почти в панике:

– Вы засунете меня на нижний уровень?

– Нет, нет, – ответила она, одарив меня улыбкой, – я не буду засовывать вас на нижний уровень, я засуну вас в яму.

У меня просто глаза вылезли на лоб:

– В яму? В одиночную камеру?

Она медленно кивнула.

– Да, но только до тех пор, пока сюда не придут ваши бумаги. Это продлится не более недели.

Теперь паника достигла апогея:

– Неделю? Как могут бумаги идти неделю? Они не могут просто прислать их по факсу?

Она поджала губы и медленно покачала головой.

– О господи, – пробормотал я, – неделю в одиночке. Это нечестно!

Сломанный Зуб жизнерадостно кивнула:

– Ага, точно! Добро пожаловать в Тафт, Белфорт!

Сначала они забрали мои вещи, затем выдали мне оранжевый комбинезон, потом вернули мои тапочки из лагеря для перевоспитания и велели мне завести руки за спину, чтобы они могли защелкнуть на них наручники. Что они и сделали с улыбкой.

«Они» – это были два охранника в форме штрафного изолятора. Он находился в самом низу административного здания, и в этой части тюрьмы содержали самых опасных преступников. Меня, закованного в наручники и охваченного паникой, провели по длинному узкому коридору со зловещими металлическими дверями по обеим сторонам.

Неудивительно, что «они» принадлежали к совершенно другой породе, чем вежливые приемщики с рыбьими хвостами. (Ни у одного из них не было рыбьего хвоста, клянусь богом!) Это были необычайно высокие, крайне мускулистые люди, а их излишне развитые челюсти говорили о злоупотреблении стероидами в сочетании с генетической предрасположенностью к насилию. Пока мы проходили по изолятору, то не обменялись ни одним словом, если не считать моего мимолетного замечания о том, что меня сюда бросили не потому, что я сделал что-то не то: просто потерялись бумаги (так что они просто обязаны обращаться со мной мягко). Услышав это, оба пожали плечами, как будто хотели сказать: «А нам какое дело?»

Охранники остановились и отперли одну из металлических дверей.

– Заходи внутрь, – приказал один из них, – когда мы закроем дверь, просунешь руки в щель, и мы снимем наручники.

После этого они практически втолкнули меня в крошечную камеру, может быть, шесть на двенадцать футов. К одной стене были прикручены две пары стальных нар, а к другой – соединенные между собой стул и стол, а стальной унитаз без сиденья находился на открытом месте, выставленный на всеобщее обозрение. Маленькое, закрытое железной решеткой окошко выходило на грязное поле. На нижних нарах валялся мой сокамерник, белый мужик среднего возраста, по цвету лица которого можно было понять, что он давно не видел солнца. Он просматривал какие-то бумажки, и к своему изумлению я увидел у него на голове самый потрясающий из всех рыбьих хвостов. Он был просто мирового класса, из кудрявых рыжих волос, уложенных на макушке так ровно, что ее можно было использовать как поднос. Как только охранники захлопнули дверь, он вскочил с кровати и спросил:

– Что случилось? Что, по их словам, ты будто бы сделал?

– Ничего, – ответил я, – я сам явился для отбытия срока, а они потеряли мои бумаги.

Он выпучил глаза.

– Они всегда так говорят.

– То есть как?

– Они зарабатывают деньги, когда бросают людей в яму. Тафт не подчиняется Управлению тюрем, это частное предприятие, они получают доход. Тебе ведь это известно?

Я кивнул.

– Да, это заведение, кажется, принадлежит компании «Уокенхат Корпорейшн».

– Точно, – сказал он, – и за каждый день, который ты проводишь в «яме», «Уокенхат» выставляют правительству счет на сто долларов. Ладно, плевать, меня зовут Сэм Хаусман. – И он протянул мне сжатый кулак – традиционное тюремное приветствие.

– Джордан Белфорт, – ответил я, стукнувшись с ним костяшками, – а ты почему в «яме»?

– А я подал иск о наложении ареста на дом начальника тюрьмы, а потом еще на дома нескольких охранников.

У меня глаза почти вылезли из глазниц.

– Ты наложил арест на дом начальника тюрьмы? Зачем ты это сделал?

Он небрежно пожал плечами.

– У меня были свои причины. Я так же поступил и с судьей, который вынес мне приговор. И с обвинителем тоже. Я попросту уничтожил их кредиты. Теперь начинаю процедуру лишения их собственности. А за что ты попал в тюрьму?

О Господи! Этот рыбий хвост просто сумасшедший!

– За махинации с акциями… ну и еще за кое-какие вещи. Типичные преступления «белых воротничков». А ты?

– Я ничего не сделал. Я невиновен.

О, какой сюрприз! – подумал я.

– Ну а что они сказали, что ты сделал?

– Они сказали, что я выписывал необеспеченные чеки, но это неправда. Я могу выписывать столько чеков, сколько хочу, независимо от того, сколько денег у меня на счету. Таков закон.

– Неужели? Почему? – спросил я.

– Потому что власти украли мое свидетельство о рождении в тот день, когда я родился, и спрятали его в каком-то сейфе в Пуэрто-Рико. А вместо этого они дали мне документы на какое-то подставное лицо, которое зовут СЭМ ХАУСМАН. Вот так – СЭМ ХАУСМАН, все прописными буквами, а не так, как полагается по закону, – Сэм Хаусман, прописные, а потом маленькими буквами. Вот кто я на самом деле: Сэм Хаусман, пишется маленькими буквами.

Он подошел к нарам, находившимся менее чем в двух футах от нас, и протянул мне книгу под названием «Исправление с помощью закона».

– Поверь мне, – сказал он, – когда ты прочтешь эту книгу, то тоже будешь накладывать арест на имущество начальника тюрьмы. Пойми: ты ведь просто раб, Джордан. Ты должен отозвать свое подставное лицо, другого выхода нет.

Я кивнул и взял у него книгу. А потом просто ради прикола спросил:

– А как же Федеральная налоговая служба? Что же с ними произошло?

Он улыбнулся с видом знатока.

– ФНС вообще не существует. Если ты найдешь в Конституции США хоть один закон, который позволял бы ФНС собирать налоги, обещаю побрить голову.

Ты имеешь в виду свой рыбий хвост?

– Есть только одна поправка, которая всего лишь упоминает подоходный налог, но она так и не была ратифицирована.

С этими словами он дотянулся до стопки бумаг на нарах и протянул мне ту, что лежала сверху.

– Вот список всех американских сенаторов, которые ратифицировали Четырнадцатую поправку. Посчитай: ты увидишь, что их было недостаточно для формирования законного большинства.

Я снова кивнул, затем взял предписанное мне чтение и забрался на верхние нары. Следующие несколько дней я провел, узнавая все, что только можно узнать о том, каким образом я могу отозвать свое «подставное лицо». Если я не знакомился с книгами об этом, то Сэм читал мне лекции, а когда в маленькую щель в стальной двери трижды в день просовывали малосъедобную еду, то Сэм настаивал, чтобы все недоеденное я выбрасывал в туалет – включая огрызки яблок и неоткрытые пакетики с кетчупом. Иначе злодеи из «Вакенхат», стремящиеся любой ценой сократить расходы, будут использовать повторно все объедки.

Каждое утро Сэм улыбался мне с унитаза и говорил:

– Пора покормить начальника тюрьмы!

Потом накладывал огромную кучу и, довольно кивнув, нажимал слив в унитазе.

Я писал по два письма в день, одно Чэндлер и одно Картеру. Я решил, что лучше я солгу им – расскажу, в какой я хорошей колонии, как я целый день играю в теннис и занимаюсь в фитнес-центре. А не звоню я только потому, что здесь очень долго оформляют счет, на который переводится плата за телефонные звонки.

Пока один день сменялся другим, Сэм дал мне полную информацию о колонии, которая, конечно же, была прекрасным местом для отбывания заключения. Как он объяснил, за номинальную плату я смогу там жить как король: завести собственного повара, дворецкого, горничную, массажистку и человека, который будет выполнять ту работу, которую мне назначит мой консультант, и все это менее чем за тысячу долларов в месяц, причем выплачивать это можно не деньгами, а марками, сигаретами и купленной в буфете едой. А еще можно просто попросить одного из моих друзей на воле перевести деньги на счет в тюремном магазине для другого заключенного. И хотя последняя стратегия не совсем сочеталась с правилами, но, уверял меня Сэм, так поступают все.

И, наконец, утром седьмого дня моего заключения в изоляторе стальная дверь распахнулась, и я услышал самые прекрасные слова во всем мире:

– Вставай, Белфорт, пора в колонию.

– Слава богу, – пробормотал я, чуть не расплакавшись. Я как заяц спрыгнул с верхних нар, повернулся к Сэму и в последний раз посмотрел на его потрясающий рыбий хвост.

– Удачи тебе с твоим подставным лицом, – сказал я.

Он подмигнул:

– Я расправлюсь с этими ублюдками, как только захочу.

Похоже, что так оно и есть, – подумал я. И вышел из камеры.

– Да я его тебе сейчас в глотку воткну, – зарычал наркоторговец Тони, которому осталось сидеть еще пять лет из восьми.

– Попробуй, – зарычал я в ответ, – сейчас сам его получишь.

Это было через два часа, и наркоторговец Тони стоял примерно в пятидесяти футах от меня, по другую сторону от теннисной сетки. Стоял теплый зимний день – солнце ярко светило, было градусов пятнадцать тепла, и Тони собирался подавать. Я изо всех сил пытался следить за ним, но это было нелегко. В конце концов, в колонии происходило слишком много всего интересного. За спиной Тони находилось футбольное поле, где игра была в самом разгаре, рядом баскетбольная площадка, а за ней – заросшая травой поляна, где две дюжины мексиканцев сидели за деревянными столами для пикника и скручивали буррито для своей фиесты, назначенной на вечер пятницы.

Но это было только начало: за моей спиной располагалось бейсбольное поле, справа – беговая дорожка, площадка для метания подков, площадка для волейбола, а слева от меня, вдалеке, были дорожки для прогулок, которые вели к нескольким невысоким бетонным зданиям – столовой, залу для активного отдыха, библиотеке, комнатам для тихого отдыха, музыкальной комнате, медпункту и административному корпусу. По всему периметру были расставлены маленькие белые объявления: Проход закрыт, – а за этими объявлениями раскинулась плоская пыльная равнина, на которой стоял город Тафт, окруженный не слишком впечатляющим горным хребтом.

Неожиданно из громкоговорителя раздался зычный голос:

– Перекличка, перекличка! Двор закрывается. Всем колонистам вернуться в блок для четырехчасового построения и переклички.

Только я собрался бросить ракетку, как заметил, что никто из колонистов не обратил ни малейшего внимания на объявление, все они продолжали заниматься тем, чем занимались. Только когда через десять минут прозвучало новое объявление, то все потихоньку потянулись к выходу. В центре блока располагалось просторное пространство размером с футбольное поле, оно было заставлено бесконечным морем маленьких комнаток со шлакоблочными стенками, которые с одной стороны выходили на туалеты и душевые, а с другой – на телевизионные комнаты и комнаты для тихих занятий, а перед ними располагалось с полдюжины административных офисов, где персонал делал вид, что работает.

Я вошел в блок и двинулся по узкому коридору по направлению к нижней койке № 12. По обеим сторонам коридора располагались маленькие комнатки, размером примерно восемь на двенадцать футов. Как и в изоляторе, в них были только простейшие удобства – две койки, два запирающихся шкафчика и стальные стол и стул, прикрепленные к серому цементному полу.

После прихода сюда я успел только познакомиться со своим новым сокамерником, и он показался мне вполне приличным парнем (этакая легкая версия наркоторговца). Он был низеньким, коренастым, темноволосым, черноглазым и с вечно угрюмым выражением лица. Его звали Марк, и, если не считать двух отсутствовавших передних зубов, он выглядел довольно здоровым. Сейчас он лежал на кровати и читал. Он даже не повернул головы, когда я вошел в нашу каморку и сел за стальной стол.

Тут я услышал возбуждающий женский голос:

– Эй, Белфорт!

Я поднял голову – вот это да! – маленькая сексуальная девица стояла у входа, уставившись на меня. Она была не выше пяти футов и четырех дюймов, у нее были прекрасные каштановые волосы, доходившие до тонких плеч, а плечи она отводила назад, как настоящий чирлидер, и таким образом привлекала внимание к острым маленьким грудкам. Выглядела она лет на тридцать. На ней была мужская розовая нарядная рубашка навыпуск и обтягивающие джинсы «Ливайс». На воле я не назвал бы ее прямо уж такой восхитительной, но здесь она выглядела такой же сексуальной, как модели, рекламирующие нижнее белье «Виктория Сикрет».

Она сказала:

– Я ваш консультант, миссис Стриклэнд.

А что случилось со Сломанным Зубом? – подумал я.

– А что случилось с миссис Ричардс? – спросил я.

– Она просто заменяла меня на прошлой неделе, – некоторое время миссис Стриклэнд смотрела на меня, а потом сказала: – А вы не похожи на парня, который украл сто миллионов долларов. Выглядите слишком невинно.

– Да, мне это уже говорили, но я, безусловно, виновен в том, в чем меня обвинили.

Со смешком:

– Здесь редко такое слышишь. Тут в Тафте никто ни в чем не виноват. Кстати, как прошла ваша неделя в «яме» с Сэмом Хаусманом?

– Да он же просто маньяк! Он уже наложил арест на ваше имущество тоже?

Миссис Стриклэнд рассмеялась.

– Нет, но я здесь явно в меньшинстве: он так обошелся почти со всеми. Думаю, я ему нравлюсь.

Она пожала плечами.

– Ладно, после переклички я вас отсюда переведу, ваша новая койка – нижняя № 42. Это комната Чонга.

– Томми Чонга? [27]

– Да. Пожалуй, я помещу вас с ним в одну комнату. Тогда за вами будет легче наблюдать.

Сказав это, миссис Стриклэнд улыбнулась и вышла, не сказав больше ни слова.

Я слышал, что Томми Чонг отбывал в Тафте срок по какому-то смешному обвинению о продаже трубок для курения марихуаны через Интернет. Насколько я мог судить, это была какая-то смешная гримаса правосудия. Вообще-то продажа этих трубок сама по себе не была незаконной в пределах штата, нарушение заключалось в том, что он продавал их через Интернет – а значит, пересекал границы штатов и совершил федеральное преступление. В результате его посадили на десять месяцев.

Я с трудом удержался, чтобы не начать сравнивать справедливость двух наших приговоров. В конце концов, если за продажу бонгов полагалось десять месяцев в кутузке, то сколько тогда надо было дать за кражу 100 миллионов долларов у тысяч людей, тайный вывоз миллионов долларов в Швейцарию и участие в развратных действиях, нарушавших все законы человеческие и божеские? Наверное, десять тысяч лет.

– Что за дерьмо! – вдруг сказал мой сокамерник.

– Что именно дерьмо?

– То, что с такими людьми, как ты, здесь обращаются по-особому.

– Ты о чем?

Сокамерник пожал плечами.

– Я не говорю, что ты в этом виноват, но я сижу здесь уже девятнадцать месяцев, и за это время Стриклэнд разговаривала со мной только раз, когда велела мне застелить постель. А ты здесь всего несколько часов, но она уже прибежала в своей розовой рубашке и переселяет тебя к Томми Чонгу. Знаешь, она ведь даже не будет посылать тебя работать на кухню, как это делают с каждым новичком. Она, наверное, сделает тебя уборщиком, а это здесь самая легкая работа.

Потом он сказал более дружелюбным тоном:

– Ладно, неважно, на самом деле я хотел бы отвечать за твою стирку. Я буду брать с тебя два бакса в неделю плюс пятьдесят центов за кондиционер. Можешь расплачиваться со мной марками или консервированным тунцом, как тебе больше нравится.

– Отлично, – сказал я, – буду платить тунцом.

Тут по всему блоку разнесся зычный голос.

– Перекличка, перекличка! Объявляется подъем для построения и переклички.

Марк вскочил с постели и уставился на дверь, я последовал его примеру. В блоке наступила тишина.

Через несколько мгновений мимо подчеркнуто быстро прошли два охранника, заглядывая в каждую комнату. Они шли так быстро, что было ясно, они нас даже не считают, исходя из того, что все на своих местах. Через несколько минут тот же зычный голос прокричал: «Вольно», и уровень шума опять повысился, а колонисты принялись слоняться по блоку, как спортсмены в раздевалке.

Я стукнулся со своим новым ответственным за стирку костяшками пальцев, и, попрощавшись таким образом, отправился по узкому коридору к сорок второй нижней койке. Дойдя до этой комнаты, я обнаружил там Томми, сидящего на кровати и разбирающего гору писем. Он был еще красивее, чем в кино, хотя я всегда был под таким кайфом, когда смотрел его фильмы, что, наверное, все время галлюцинировал. Он был стройным и загорелым, с головой, покрытой копной серебристых седых волос и хорошо подстриженной бородой такого же яркого цвета.

– Томми? – нерешительно сказал я.

Он поднял голову и улыбнулся.

– Да, а ты Джордан?

Я кивнул, и мы пожали друг другу руки в традиционной манере, не стукаясь костяшками пальцев. Затем мы поболтали несколько минут. Похоже, новости здесь быстро распространялись, потому что Томми, как оказалось, знал о моем деле так же много, как я о его.

– Так фильм «Бойлерная» действительно о тебе? – спросил он.

– Не совсем, – ответил я, – он в какой-то мере касается принадлежавшей мне фирмы, но сценарий написан с точки зрения мелкого служащего. Вот там есть сцена, где они едут в Атлантик-Сити на автобусе, – тут я начал объяснять ему, что было неправильно в «Бойлерной», а мой мозг снова пошел по двум дорожкам.

На первой дорожке слова выскакивали из меня автоматически: «…Уверяю тебя, что мои брокеры никуда не ездили на автобусе, они бы со стыда умерли, если бы их на этом застукали. Они пользовались только частными самолетами и лимузинами…»

А на второй дорожке я вел внутренний монолог и говорил себе: «Господи, поверить не могу, насколько Томми Чонг не похож на мое представление о нем. Ты только посмотри, как он изменился в лице, когда я стал рассказывать о безумии моей прежней жизни. А я думал, что все это для него в порядке вещей, но, кажется, он по-настоящему шокирован моей порочностью!»

Тут у входа в нашу комнату появился еще один заключенный. Ему было за пятьдесят, и он выглядел как ухудшенная версия Робина Уильямса. У него была волнистая седая борода, достаточно пышная для того, чтобы в ней поместилась целая семья ласточек. Он сказал с шутливой формальностью:

– Мистер Белфорт, Дэвид, ваш покорнейший слуга.

Тут он поклонился.

– Я хотел бы быть вашим дворецким. Я буду делать все, что вы скажете, – стелить вашу постель, убирать комнату, приносить вам кофе по утрам, выполню любые поручения, как большие, так и мелкие.

Он взглянул на Томми.

– Я уверен, что мистер Чонг подтвердит высокий профессионализм моих услуг.

Я посмотрел на Томми, стараясь сохранить бесстрастное лицо.

– Дэвид – хороший человек, – сказал Томми, – тебе стоит нанять его.

– Сколько? – спросил я Дэвида.

– Семь «книжечек» [28] в месяц, – с достоинством ответил он, – и я делаю прекрасный ванильный латте. Краду сироп на кухне.

– Конечно, почему бы нет? – ответил я. В конце концов, «книжечка» стоит всего 7 долларов 20 центов. Значит, за 50 долларов 40 центов у меня будет свой собственный тюремный дворецкий.

– Вы можете начать завтра.

Дэвид поклонился и ушел.

Томми сказал:

– Надо только быть осторожным, если он предложит тебе что-то приготовить. Он сидит уже двадцать лет и большую часть времени ловит белок, а потом маринует их в соевом соусе и готовит в микроволновке.

Он пожал плечами.

– Говорят, это вкусно.

Я прокрутил этот сценарий в голове, пытаясь понять, каким же образом он ловит белок. «Наверное, ставит ловушки», – предположил я. Тут раздался другой голос:

– Эй, Джордан!

Я поднял глаза и увидел низенького мексиканца.

– Что такое? – с улыбкой спросил я.

– Я Джимми, главный уборщик. Миссис Стриклэнд сказала, что ты будешь работать со мной.

Милашка миссис Стриклэнд!

– Думаю, ты вообще не очень хочешь работать?

– Совершенно не хочу, – быстро ответил я, – сколько это стоит?

– Сто баксов в месяц, и ты ни разу не прикоснешься к ручке метлы.

– Договорились, – ответил я, – как ты хочешь, чтобы я тебе платил?

– Пусть твой друг на воле отправляет моей сестре каждый месяц деньги, а она будет переводить их мне.

– Отлично, – сказал я, а как только он ушел, в дверь просунул голову похожий на итальянца парень с белоснежными зубами.

– Ты Джордан? – спросил он.

Я кивнул.

– Да, в чем дело?

– Я Руссо, тот парень, который здесь все достает. Я видел, как ты играл в теннис. Ты хорошо играешь, но, наверное, у тебя лучше бы получалось с хорошей ракеткой.

– Что ты можешь предложить?

– «Хед», «Ликвидметал». Все прямо из магазина.

– Сколько?

– Семьдесят пять баксов.

– Беру. Как тебе платить?

Он махнул рукой.

– Не волнуйся об этом. Решим потом. У нас с тобой будет много общих дел, давай я сначала принесу ракетку.

И он ушел.

Я взглянул на Томми и сказал:

– Это же просто шоу фриков, а не тюрьма!

– Ну да, ты уже понял, – ответил он, – «суровыми условиями» это не назовешь. Вообще-то, по ночам люди здесь выходят наружу и забирают посылки от друзей, а некоторые даже встречаются с женами и занимаются сексом. Здесь все всем разрешено.

Так оно и было.

Несколько следующих дней мы с Томми рассказывали друг другу о своих приключениях, а ко мне тянулся настоящий поток заключенных, предлагавших свои услуги. Пришел Мигель, мексиканский массажист (10 долларов за шестидесятиминутный массаж, интим не предлагать), Тедди, китайский портретист («пишу акварельные портреты ваших детей по фото, 200 баксов»), деревенщина Джимми, специалист-кожевник (за 75 долларов сделает сумочку в стиле Дикого Запада, которую можно будет отправить домой жене), Дэнни, гей-парикмахер (за шесть банок тунца он вас пострижет и при этом попытается потереться причинным местом о вашу коленную чашечку)… и так далее, и тому подобное. Конечно, ко мне приходили все тюремные повара, которые мастерски использовали любые сочетания продуктов, приобретенных в местном магазине, выращенных в саду, тайно принесенных с воли и украденных на кухне и готовили в микроволновке изысканные блюда.

Вот так я снова подсел на крючок: стал вести Жизнь за решеткой.

Но на четвертый вечер рассказов о пережитом Томми сказал мне нечто, навсегда изменившее мою жизнь:

– Я видал безумных людей, – сказал он, – но ты, друг мой, безусловно, всех обскакал. Я просил жену погуглить твое имя, потому что думал, что ты все врешь – особенно этот бред насчет того, что ты пустил ко дну свою собственную яхту. Это же просто нелепо! Кто пускает ко дну собственную яхту? Но она сказала, что это все есть в Интернете.

– Ну да, – сказал я со смесью грусти и гордости, – паршивую жизнь я вел.

Томми пожал плечами.

– Может, она и паршивая, но все это невероятно смешно, особенно когда слушаешь, как ты рассказываешь… А все эти прозвища: Дуболом, Китаец, Безумный Макс, Сапожник! А особенно Герцогиня, с которой мне бы очень хотелось однажды познакомиться.

Я улыбнулся.

– Ну что же, я уверен, что через несколько лет смогу это устроить. Мы сейчас вполне ладим. Больше не бросаемся друг в друга предметами.

Томми поднял брови:

– Я скажу тебе, что ты на самом деле должен сделать.

– Что?

– Написать книгу.

Я рассмеялся.

– Написать книгу? Как я ее напишу? Я не умею писать. То есть писать-то я умею, но не книгу. Вот говорить я действительно умею. Я просто великий оратор, могу тебя заверить. Поставь меня перед комнатой, полной людей, и они все будут плакать.

– Нет никакой разницы, – уверенно сказал он, – для того чтобы писать, нужно иметь свой голос, а у тебя один из лучших голосов, какие я когда-либо слышал. Просто запиши свою историю так, как ты ее мне рассказывал.

– Я попробую, – сказал я и всю следующую неделю пытался придумать начало своей истории. Со мной действительно происходили удивительные вещи – по сути дела, вся моя жизнь была серией удивительных событий, следовавших одно за другим. Я решил составить список.

Вскоре я задумался, почему со мной случилось столько всего удивительного. Я пришел к выводу, что это не просто случалось со мной, а я сам порождал эти события. Как будто я себя за что-то наказывал. На верху списка находилась катастрофа с яхтой, а внизу – пинание карлика. И я решил попробовать начать писать.

Я уселся в одной из комнат для тихих занятий с ручкой и бумагой и начал писать мемуары. Через две недели я все еще был на первом абзаце. Я прочитал написанное. Потом перечитал. Господи – это было ужасно! Какие-то шуточки о человеке, жившем в построенных им башнях из слоновой кости, который хотел выпрыгнуть из них после краха 1987 года. Кого это волновало? Только не меня. Что было не так? Почему я не мог писать?

Я решил попробовать по-другому: рассказать о моих родителям, о том, что они любили всегда обедать в одной и той же столовой. Я быстро написал четыре страницы. Посмотрел на них. Это было очень здорово! И я помчался к Томми, чтобы услышать его мнение.

– Отлично, – с радостью сказал он, выслушав мои восторги, – давай посмотрим, что тут у нас.

Он читал и читал… но почему же он не смеется? В конце первого абзаца была потрясающая шутка, а он ее не заметил.

Через минуту он поднял глаза.

– Это полный отстой, – сказал он.

– Ты уверен?

Он быстро кивнул.

– Да, это очень плохо. Это просто ужасно. Здесь нет ни одной привлекательной фразы. – Он пожал плечами. – Начни сначала.

– О чем ты говоришь? Ты разве не прочел первый абзац?

Томми посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Кому интересно читать про столовую? Это скучно, блин, это обыкновенно. Джордан, послушай меня. Когда пишешь, надо все время помнить две вещи: во-превых, должен быть конфликт. Без конфликта это никому не нужно. Во-вторых, там должно быть самое-самое. Ты понимаешь, что такое самое-самое?

Я пожал плечами, потому что все еще был уязвлен тем, как презрительно Томми обошелся с моей трогательной историей о столовой.

Он сказал:

– Это значит, что ты всегда должен писать о каких-то экстремальных вещах. Самое это и самое то, самая красивая девушка, самый богатый человек, самая жуткая наркотическая зависимость, самое безумное путешествие на яхте.

Он тепло улыбнулся.

– Ведь такой и была твоя жизнь: самой-самой. Понимаешь?

Я, конечно, понимал, но, конечно, не мог так написать.

Целый месяц днем и ночью я только и делал, что писал, – а Томми читал мои труды и говорил что-нибудь вроде: «все какое-то застывшее», «это несущественно», «это скучно», «это вообще чушь собачья».

В конце концов я решил сдаться. Поджав хвост, я пришел в тюремную библиотеку. Через несколько минут я наткнулся на какие-то «Костры амбиций». Я смутно припоминал, что видел фильм и, кажется, он был ужасен. Но он был как-то связан с Уолл-стрит, поэтому я взял книгу и прочел два первых абзаца.

Что это за бред? Кто читает всю эту чепуху?

Я захлопнул книгу и посмотрел на обложку. Том Вулф. А это еще кто такой? Я из любопытства перечитал первые несколько абзацев, пытаясь понять, что же там происходит. Все было очень запутанно. Похоже, в жизни героя происходил какой-то бардак, все было неправильно. Я продолжал читать, стараясь сконцентрироваться. Вот он рассказывает о женщине, которую не видит, но по голосу понимает, как она должна выглядеть: «Двести фунтов, как отдать! И похожа на реактивный двигатель!» Тут я бросил книгу и стал смеяться во весь голос. Вот и все. Я подсел.

Я прочел книгу от корки до корки – все 698 страниц за один день – и все время смеялся в голос. Я был просто в восхищении. Заворожен. Это была не только самая блестящая книга, которую я когда-нибудь читал, но еще в его стиле было нечто, нашедшее отклик в моей душе, или, как мог бы сказать сам Том Вулф: в моем сердце, и душе, и печени, и чреслах.

Богом клянусь, я прочел эту книгу раз двадцать, пока не выучил ее почти наизусть. А потом я прочитал ее снова, чтобы научиться грамматике. Потом я заплатил своей верной прачке, наркоторговцу Марку (который оказался еще и любителем чтения), десять банок тунца, чтобы тот внимательно прочитал книгу и выписал оттуда каждое сравнение и каждую метафору на отдельном листке бумаги. Я перечитывал их снова и снова, пока наконец не смог уже рассказывать их во сне. И незаметно для меня самого у меня в голове возник голос: мой писательский голос. Он был ироничным, говорливым, наглым, корыстным и часто омерзительным, но, как сказал мне Томми, действительно безумно смешным.

Но свои мемуары я написал не в тюрьме, там я только научился писать. Когда через двадцать месяцев я вышел из тюрьмы, то не написал еще ни одной страницы. Это произошло 1 ноября 2005 года, и мне было жутко страшно. Я понятия не имел, что мне дальше делать в жизни. Думаю, большинство людей пишут под влиянием вдохновения или отчаяния. В моем случае дело было в отчаянии. У меня было отвратительное прошлое и неясное будущее, и я не знал, как примирить их между собой.

Поэтому я сел перед своим ноутбуком и написал фразу, которую считал прекрасным началом. Так я ощущал себя все эти месяцы в тюрьме, и так я себя чувствовал в первый день на Уолл-стрит. Вообще-то, я так же чувствовал себя и в тот момент, когда сидел и смотрел на пустой экран компьютера.

«Ты ничтожнее самого жалкого мерзавца» – написал я…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.