Глава 4 Первый срок: победы и поражения

Глава 4 Первый срок: победы и поражения

Первые месяцы Рузвельта в Белом доме были смесью активной деятельности и замешательства. С несколько оскорбительным высокомерием он отказался участвовать в принятии совместных с Гувером решений во время периода «подбитой утки» [44]. При первом после выборов визите ФДР в Белый дом (двадцать третьего ноября 1932 года) Гувер пытался убедить его подписать соглашение об урегулировании международных долгов и полагал, что поддержкой Рузвельта заручился. Гувера, впрочем, ожидало разочарование. Улыбка вновь избранного президента, очевидно, говорившая о его согласии, всего лишь означала, что он принял во внимание то, что было сказано. Точно так же, как это было в случае обращения генерала де Голля к французским поселенцам в Алжире, когда тот им сказал: « Je vous ai compris» [45]. Гувер был не первым, и уж точно не последним, кто подобным образом неверно истолковывал Рузвельта. ФДР, насколько мог, избегал любых противостояний.

Он не преминул отвернуться от оскорбленного ранимого Гувера, который сказал (в частном разговоре), что больше никогда не желает с ним (Рузвельтом) иметь никаких дел. Однако, в начале января после визита в Гайд — Парк уходящего государственного секретаря Генри Л. Стимсона наметилось некоторое потепление в отношениях, по крайней мере, между Стимсоном и Рузвельтом (что было совсем неплохо, поскольку Стимсону было суждено занять пост военного министра США в администрации Рузвельта в период с 1940 по 1945 годы). Визит Стимсона сделал возможной новую встречу с Гувером, которая состоялась в Белом доме двадцатого января. Встреча эта была так же совершенно непродуктивной, как и встреча в ноябре, хотя и не привела к предполагаемому сплошному молчанию обоих президентов во время совместной поездки к зданию Капитолия в День инаугурации. На фотографии видно, что они на самом деле обмениваются какими?то репликами, хотя их содержание, вероятно, было таким же безрадостным, как и погода.

После второго визита в Белый дом Рузвельт продемонстрировал свою обособленность от уходящей в отставку администрации Гувера, вернувшись к прежней привычке, еще до Уорм — Спрингс, проводить свой отпуск, плавая на яхте у берегов Флориды. Эта поездка чуть не стоила ему жизни, и он мог бы погибнуть еще до инаугурации, так и не успев вступить в должность. Пятнадцатого февраля он сошел на берег для встречи с жителями Майами и во время этой встречи пережил покушение на свою жизнь, единственное за все время пребывания на посту президента США. Таким покушениям, успешным или неуспешным, подвергались многие из американских президентов. В данной ситуации Секретная служба США оказалась бессильной, таким образом, в очередной раз подтвердив справедливость мнения специальных агентов всего мира о невозможности гарантировать безопасность, когда полный решимости убийца готов осуществить замысел ценой своей жизни. Мэр Чикаго Антон Чермак, стоявший рядом, защитил Рузвельта. Чермак приехал с миссией покаяния; он не только не выступил в поддержку Рузвельта на съезде демократов в его родном городе, но и организовал против него группу клакеров. Чермак приехал в надежде на мировую, но встретил свою смерть. Он принял на себя пулю, предназначенную Рузвельту. Несмотря на то, что Чермак долго боролся за свою жизнь в больнице [46], ранение оказалось смертельным (еще дольше времени понадобилось на то, чтобы его убийцу — Джузеппе Зангару — посадить на электрический стул).

Таким образом, смерть Чермака, а также смерть сенатора от штата Монтана Томаса Дж. Уолша, которого Рузвельт выбрал на пост министра юстиции и который внезапно скончался от инфаркта, когда ехал на поезде в Вашингтон, возвращаясь с Кубы после заключения позднего брака, плюс плохая погода и состояние экономики омрачили инаугурацию, которая состоялась 4 марта 1933 года. День начался со службы в присутствии Кабинета в церкви на Лафайет — Сквер, напротив Белого дома. Совершал богослужение неизменный Эндикотт Пибоди, несмотря на то, что он свой голос отдал за Гувера. (Знал ли об этом Рузвельт?)

Это было частью таланта Рузвельта — в намного большей степени, чем директора школы Гротон Пибоди — не обращать внимания на унылый характер пасмурного мартовского дня (приспущенные траурные флаги, мрачного как туча Гувера и, прежде всего, на прогрессирующий паралич экономики), быть сродни лучу солнца, пронзающему низко нависшее небо. Его наиболее достопамятные признаки — в уголке рта сигарета в длинном мундштуке (задолго до того, как никотин стали считать ядом), видавшая виды старая фетровая шляпа, говорившая об отсутствии привязанности к роскоши, — нельзя было демонстрировать в такой день. На ступенях Капитолия курить он не мог, а вместо шляпы должен был надеть шелковый цилиндр или, по крайней мере, носить в руке. Но и без этих привычных вещей одно качество Рузвельта — его уверенность, порождающая уверенность у других, — бросалось в глаза.

Созданная им администрация, сформированная в конце зимы, по зрелом размышлении, не вдохновляла. Среди целого ряда назначений, которых удостоились демократы, несколько позиций отошло и республиканцам. Однако, кроме выбора в качестве вице — президента Джона Гарнера, который имел на этом, в сущности, малозначительном посту меньше влияния, чем впоследствии имели Генри Уоллес, Ричард Никсон, Линдон Джонсон, Хьюберт Хамфри, Джордж Г. У. Буш и Ричард (Дик) Чейни, за бортом назначений остались все те, кто не поддержал Рузвельта на выборах. Ньютон Бейкер, Уильям Макэду и, само собой, Эл Смит никаких предложений не получили. Корделл Халл, бывший сенатор от штата Теннесси, обладал определенной политической силой в регионах и неимоверной живучестью, благодаря которой на посту государственного секретаря он пребывал дольше остальных его коллег (около двенадцати лет) за всю историю США; хотя назвать его значимой фигурой в этой роли сложно. В первую очередь, его интересовало продвижение свободной торговли, снижение торговых барьеров, вопросы, которые во времена правления Гитлера, Муссолини, Франко, а также во время японской агрессии, а затем и Второй мировой войны давали ему лишь определенную значимость в принятии решений во внешней политике США. Не вызывает сомнений, что во время президентства Рузвельта ключевые решения принимал не Государственный департамент, а Белый дом. Такое положение весьма устраивало Рузвельта.

На посту министра финансов ФДР пожелал видеть Картера Гласса, сенатора от штата Вирджиния, чей опыт к семидесяти четырем годам жизни был так же неоспорим, как и его умеренные амбиции. Гласс предпочел остаться в Сенате, потому Рузвельт обратил свой взор на Уильяма Х. Вудина, главная политическая сила которого заключалась в том, что ранее он вложил в кампанию ФДР десять тысяч долларов и в этом смысле считался хорошим посредником между властями и крупным бизнесом. Вскоре Вудин ушел по состоянию здоровья в отставку, оставив Рузвельта лицом к лицу с двумя пуританами от финансовой сферы.

Первым был заместитель министра Дин Ачесон. Со временем он станет выдающимся государственным секретарем в президентство Трумэна, но на данном этапе это был довольно упрямый человек тридцати с небольшим, который осенью 1933 года, будучи в оппозиции к проводимой правительством Рузвельта политике девальвации доллара, запрета вывоза золота за границу и конфискационного его обмена на бумажные деньги, подал в отставку.

Вторым был Льюис Дуглас, федеральный директор по управлению бюджетом, который придерживался не менее жесткой позиции в вопросах экономической политики, чем Гувер, и который также ушел в отставку в знак протеста через десять месяцев после инаугурации Рузвельта. Тем временем на пост Министра финансов был назначен Генри Моргентау — младший, друг Рузвельта и одновременно его сосед в долине реки Гудзон, который служил ФДР верой и правдой, несмотря на то, что в 1944 году он выдвинул план о преобразовании послевоенной Германии в страну с аграрной экономикой.

Среди других «преданных» демократов можно отметить двух начальников военных ведомств: министра обороны Джорджа Дерна и министра военно — морских сил Клода Суонсона. Отличительной чертой Дерна являлось то, что, не являясь последователем Церкви мормонов, он стал губернатором штата Юта, но его знания армии (и даже интерес к ней) оставляли желать лучшего. Как только на горизонте появилась реальная угроза войны, Рузвельт заменил его Генри Стимсоном [47]. Суонсон, сенатор от штата Вирджиния, в некоторой степени разбирался в делах военно — морского флота. Об этом говорит тот факт, что в то время, когда Рузвельт занимал должность заместителя министра военно — морского флота, Суонсон возглавлял сенатский комитет по военно — морским силам, но этот же факт свидетельствует о том, что он уже вышел из возраста деловой активности и, наверное, с трудом бы противостоял вызовам будущего. Главой министерства торговли США президент назначил Дэниела Роупера (Южная Каролина), чья история приверженности Демократической партии уходила корнями в далекое прошлое: он являлся заместителем Генерального почтмейстера США еще в начале президентства Вудро Вильсона. На место же скончавшегося Уолша, на должность министра юстиции, Рузвельт назначил Гомера С. Каммингса (штат Коннектикут). Каммингс имел высокую репутацию прокурора, а также превосходный послужной список в Демократической партии, однако в нем тоже не чувствовалось активной силы.

Самым интересным назначением Рузвельта в демократической администрации была министр труда Френсис Перкинс. Она, как и некоторые другие, была республиканкой (позднее она вступила в ряды Прогрессивной партии, или «партии сохатого») в период правления Дяди Тэда, но так давно работала в связке с демократами в Олбани при администрациях Смита и ФДР, что прежняя партийная принадлежность отошла в область воспоминаний. Она стала первой в истории США женщиной — министром, и ее назначение стало тем более примечательным, что возглавила она министерство, где, предположительно, свирепствовал мужской шовинизм. Если лидеры профсоюзов не могли внедрить своего человека в ряды этого министерства, то, по крайней мере, рассчитывали, что будут избавлены от неприятностей в отношениях с этим довольно властным социальным работником женского пола. Однако Перкинс целиком и полностью оправдала выбор Рузвельта. Завоевав всеобщее уважение, она проработала в кабинете Рузвельта в течение всего срока его президентства, установив с президентом доверительные отношения — не слишком близкие и не слишком далекие — и всегда была в состоянии высказать ему свою точку зрения. Ее часто называли мадам Перкинс, что прекрасно характеризует ее качества. Скажем, к имени Луи Хоу нередко прибавляли воинский чин — полковник Хоу — забавный отголосок полковника Хауса, давнего доверенного лица президента Вудро Вильсона, хотя остается загадкой какими воинскими частями командовали оба этих человека. Употребление должностных обращений «посол», «губернатор», «министр» перед именем через много лет после того, как их обладатели уже давно сложили свои полномочия, говорит о том, что любовь к титулам и званиям отнюдь не исчезла в США без следа.

Номинальные республиканцы, даже без Френсис Перкинс, были гораздо более интересными, чем демократы. Так, Генри Э. Уоллес, с одной стороны, исконный фермер из штата Айова, а с другой, патриций — догматик, которому не доставало умения подстраиваться под новые условия, но который всегда оставался верен себе и своему стилю, хоть и в несколько неуклюжей манере, вероятно, вследствие своего происхождения. Его отец, Генри К. Уоллес, также в свое время занимал пост министра сельского хозяйства при президентах Гардинге и Кулидже и был владельцем журнала Wallace’s Farmer,прибыльного издания, имеющего вес далеко за пределами Айовы. Первоначально вместо Уоллеса Рузвельт намеревался назначить на пост министра сельского хозяйства Генри Моргентау — младшего, однако в конечном итоге решил, что уместнее отдать приоритет сельскохозяйственному штату Айове перед долиной реки Гудзон. И вскоре от этого своего выбора получил значительную выгоду, поскольку через год с небольшим он назначил Моргентау на еще более ответственный пост министра финансов. Хотя отношения Рузвельта и Уоллеса нельзя было назвать близкой дружбой, но Франклин испытывал к Уоллесу симпатию настолько крепкую, что предложил ему пост вице — президента США во время предвыборной кампании на выборах президента в 1940 году. По окончании президентского срока ФДР тихо распрощался с ним, избрав кандидатом на вице — президентскую должность Гарри Трумэна, чем спас западный мир, — по крайней мере, с точки зрения здравого смысла — от угроз президентства Уоллеса после того, как победа Союзных войск переросла в холодную войну. Тем не менее, назначение Уоллеса в 1933–м стало небезынтересным и даже в чем?то смелым.

Гарольд Айкс, радикал из Чикаго, был вторым номинальным республиканцем, однако, поскольку он являлся организатором кампании «партии сохатого» Дяди Тэда в Иллинойсе в 1912 году, можно было предположить, что он относился к своей партийной принадлежности весьма легковесно. Айкс был удивлен и польщен, когда Рузвельт (после отказа двух сенаторов) предложил ему возглавить министерство внутренних дел. Айкс был на редкость грубым субъектом, с успехом оборонял вверенную ему сферу деятельности и за свой характер получил прозвище «старый брюзга». Его записные книжки, вполне в духе этого человека, проливают свет на внутреннюю политику США при администрации Рузвельта. В некоторой степени, как и Френсис Перкинс, Гарольд Айкс был влиятельным и успешным министром в Кабинете и служил на своей должности весь срок президентства Рузвельта (как и она), отчасти потому, что был верен президенту, но держал дистанцию и никогда особо не вмешивался в дела Белого дома. Его положение было прочным еще оттого, что по большинству вопросов, которые курировало его министерство, Рузвельт инстинктивно был настроен так же радикально, как и Айкс. (В отличие от министерств внутренних дел в других странах, основная функция министерства внутренних дел США — не полицейские мероприятия и организация безопасности, а управление большой частью земель под федеральной юрисдикцией, включая охрану окружающей среды, природные ресурсы, национальные парки, лесное хозяйство) [48].

За исключением перечисленных выше персоналий Кабинет не блистал яркими личностями, а скорее создавал впечатление, что сформирован он был по принципу географического равновесия. Кроме того, чувствовалось, что Рузвельт не желал видеть в Кабинете людей, которые могли бы оспорить его собственный вес, что безусловно влияло на качественный состав этого института. Вместе с этим Кабинетом, укрепленным необходимым количеством важных заместителей и помощников в Белом доме и министерствах, Рузвельт был вынужден противостоять наиболее внушительным угрозам, с которыми не встречался еще ни один президент со времен Линкольна.

На первом этапе президентство Рузвельта, омраченное финансовым кризисом, стремительным снятием банковских вкладов по всей стране и ежедневными банкротствами банков, закружилось в водовороте активной деятельности. Можно много полемизировать о том, насколько хорошо в Белом доме осознавали последствия своих решений. Но сомневаться в интенсивности их работы нет никаких оснований. Законодательные инициативы и действия исполнительной власти следовали одно за другим. И все законопроекты принимались Конгрессом преобладающим большинством голосов. Рузвельт не только выиграл президентские выборы, но и получил серьезное демократическое большинство в обеих палатах. Состав Сената был следующим: 62 сенатора были от Демократической партии и только 34 — от Республиканской. Соотношение в Палате представителей составляло 313 демократов к 119 республиканцам. Безусловно, не все демократы южных штатов придерживались прогрессивных взглядов, однако считанные единицы из этих конгрессменов имели желание противостоять Рузвельту на этом этапе, и многие поддерживали его, исходя из своих политических убеждений, а не по принципу регионального происхождения. Генри Рейни от штата Иллинойс стал первым за более чем пятьдесят лет демократом с севера США, которого избрали спикером Палаты представителей. Более того, Конгресс лихорадило от страха обвала экономики США, поэтому никто не был склонен противостоять требованиям вновь избранного президента, который показывал хотя бы какой?то путь к выходу из кризиса. В результате угроза Рузвельта, обозначенная в инаугурационной речи, править, если понадобится, с использованием неограниченной исполнительной власти, была настолько же ненужной в первый период после ее произнесения, как и неисполнимой, когда критическое положение отступило. Конгресс восстановил утраченную уверенность в собственных силах и потребовал дополнительных полномочий. Но в период с начала марта по середину июня 1933 года, известный как «Сто дней» Рузвельта, Конгресс принимал все, что представлялось на рассмотрение сверху. Большое количество законопроектов стали законами. Иногда законодатели, с точки зрения исполнительной ветви власти, заходили слишком далеко. Так, сенатор Хьюго Блэк от штата Алабама, который впоследствии стал либеральным членом Верховного Суда, несмотря на нелицеприятное обвинение в принадлежности к Ку — Клукс — Клану, предложил сократить рабочую неделю до пяти дней и шестичасового рабочего дня и провел эту инициативу в Сенате. За законопроект проголосовали 56 сенаторов и 30 против. Президент, всегда умевший искусно ввернуть яркую метафору, вынужден был им напомнить, что «эти часы нужно будет приспособить ко времени доения коров».

Безотлагательным делом воскресенья, с которым столкнулся президент после субботней инаугурации, стало вскрытие нарыва загнивающей банковской системы. Каким образом ему удалось преуспеть в этом вопросе, остается неразгаданной тайной. Президент Гувер в последние дни правления самонадеянно призывал Рузвельта восстановить доверие, отбросив большую часть своих предвыборных обещаний. В действительности система прилагала все возможные усилия к восстановлению, однако ей требовалась законодательная поддержка. Чрезвычайный закон о банках, подоспевший своевременно, стал толчком к возрождению. Его провели в Палате и Сенате в течение одного дня, даже без печатной копии, и он был предоставлен на подпись в Белый дом тем же вечером. Деморализация оппозиционной Республиканской партии была выражена лидером меньшинства в Палате представителей, который пояснил их молчаливое согласие, сказав следующее: «Дом догорает дотла и президент Соединенных Штатов заявляет, что это лучший способ погасить пожар». В Конгрессе того времени витал дух товарищества, которое нашло отклик во время Лондонского блица через восемь лет. Людям вряд ли нравились неудобства, связанные с невозможностью получить наличные деньги. Это, в том числе, коснулось и Элеоноры Рузвельт, которая понятия не имела, как им оплатить счет в отеле «Мэйфлауер», куда их поселили накануне их переезда в Белый дом. В такой атмосфере любые жесты, вселяющие уверенность, в которых Рузвельту не было равных, имели нужный отклик.

Сочетание улыбки Рузвельта, объявления «банковских каникул» на неделю [49]и чрезвычайного закона о банках вернули доверие к системе, и когда после выходных вынужденные «банковские каникулы» завершилась, большинство банков, признанных «здоровыми», открылись и возобновили свою работу. Процессу способствовали первые широкомасштабные пресс — конференции, проведенные Рузвельтом восьмого марта, и первое радиовыступление из цикла «Беседы у камина», которое состоялось четырнадцатого марта. Возможно, за кулисами этих выступлений скрывалось лицемерие, но на авансцене лейтмотивом новой администрации были открытость и демонстрация неисчерпаемой уверенности в своих силах.

За этими событиями последовали невиданный прежде всплеск законодательной активности и создание новых агентств и программ. Первым был создан Гражданский корпус охраны окружающей среды, закон о котором был принят Конгрессом тридцать первого марта. [50]Задачей корпуса являлось трудоустроить безработную молодежь и с ее помощью произвести очистку лесов и национальных парков. Члены корпуса размещались в специальных лагерях и получали один доллар за свою работу. Руководство корпусом осуществлялось армией, от чего формулировка «Гражданский» в названии звучала несколько иронично. Левые при этом обвиняли корпус в излишней милитаризации. Так, Норман Томас, неоднократный выдвиженец в кандидаты на пост президента США от Социалистической партии (в 1932–м он набрал 884 тыс. голосов), к которому Рузвельт, тем не менее, испытывал немалое уважение, полагал, что Корпус по структуре и форме управления походит больше на фашистский, чем на социалистический. Как бы там ни было, а к июню в Корпус было зачислено четверть миллиона молодых людей, и эта программа, в отличие от некоторых других ранних предприятий в рамках «нового курса», продержалась до 1942 года, когда «благодаря» войне в стране не осталось безработных. Программа такого рода вызвала полную поддержку Рузвельта. Он придавал большое значение приведению в порядок территории, даже такой необъятной, как Соединенные Штаты, и, кроме того, он не любил когда люди сидели без дела.

Следующим появился Закон о регулировании сельского хозяйства [51], который вступимл в силу в середине мая, примерно в то же время, что и закон об учреждении первого крупного регионального проекта США, получившего название «Управление ресурсами бассейна Теннесси». Закон о регулировании сельского хозяйства был направлен на преодоление кризисной ситуации в сельскохозяйственной сфере, где избыток объема продукции на внутреннем рынке привел к существенному снижению цен, что было на руку промышленным потребителям и ставило фермеров в безвыходную ситуацию. Этот закон имел много схожих черт с бесславной Единой сельскохозяйственной политикой Европы четверть века спустя. Излишек сельскохозяйственной продукции удалось снизить путем выплат фермерам компенсаций за то, что последние сокращали поголовье скота и посевные площади под основные сельскохозяйственные культуры — пшеницу, хлопок и табак. Это решение было эффективным, но ошибочным, в том смысле, что многие американцы все еще жили впроголодь. Еще одним последствием принятого закона стало то, что федеральные деньги оказались в руках крупных и довольно богатых фермеров, у которых было больше возможностей «не выращивать свиней». При всем том, как и европейская Единая сельскохозяйственная политика, Закон о регулировании сельского хозяйства, в определенной степени, способствовал восстановлению равновесия в сфере сельского хозяйства и вывел из безысходной ситуации многие фермерские хозяйства.

Исходя из названия «Управление ресурсами бассейна Теннесси», [52]можно подумать, что речь идет о какой?то локальной программе, но фактически это была масштабная программа регионального развития в одной из наибеднейших частей Соединенных Штатов. Река Теннесси несет свои воды через семь штатов: Вирджиния, Северная Каролина, Кентукки, Теннесси, Джорджия, Алабама и Миссисипи. Территория бассейна реки равна трети Великобритании. И это был один из наиболее отсталых аграрных районов США, население которого в своем большинстве жило в крайней нужде. Кроме всего прочего, районы характеризовались высокой частотностью наводнений, тут свирепствовала малярия и отсутствовала электроэнергия (только 3 % фермерских хозяйств обладали этим благом цивилизации). Эта территория была словно специально создана для того, чтобы Рузвельт мог проявить свои прогрессивные идеи. В отличие от одного небезызвестного британского политика, которого называли «социалистом в любом департаменте, кроме своего собственного», ФДР принимал наиболее радикальные решения в сферах, в которых разбирался наилучшим образом — коммунальное электроснабжение и экономика сельского хозяйства. Увертюра из угрожающе звучащей, но любопытной и ценимой современной оперы Электрификация Советского Союза, если аббревиатуру СССР (USSR) поменять на США (USA), больше подошла бы в качестве музыкальной предвыборной темы ФДР, чем неудачная мелодия «Тротуары Нью — Йорка» Эла Смита. Законопроект, разрешающий деятельность государственной корпорации «Управление ресурсами бассейна Теннесси», стал законом восемнадцатого мая 1933 года, и эта широкомасштабная программа, конечно, с учетом неизбежных кратковременных падений курса акций прожила, принимая все во внимание, долгую и успешную жизнь.

Рузвельта, на самом деле, обвинили в массированном продвижении региональной «национализации». Так, член Палаты представителей Джозеф Мартин от штата Массачусетс — который впоследствии прославится в качестве мишени для блестящей шутки президента — в речи «Мартин, Бартон и Фиш» [53], во время предвыборной кампании Рузвельта 1940 года, — полагал, что программа построена по коммунистическому образцу. Рузвельт отреагировал с характерным ему апломбом. «Я скажу им, что она (корпорация „Управление ресурсами бассейна Теннесси“) — ни рыба ни мясо, но как бы там ни было, она, несомненно, придется по вкусу народу из долины Теннеси». Деятельность корпорации «Управление ресурсами бассейна Теннесси» вызвала межпартийный энтузиазм у видных западных прогрессивистов [54], например сенатора — республиканца и одного из патриархов американского либерализма Джорджа У. Норриса из штата Небраска. Их инстинктивная изоляционистская позиция (которую Норрис в 1930–е не разделял) не представляла никаких проблем до конца 1930–х, и они решили примкнуть к Рузвельту и его политической силе, которые развивали бурную деятельность.

Успех политики Рузвельта подкреплялся популярной в обществе (но это не касалось Элеоноры Рузвельт) отменой «сухого закона» в отношении пива и вина [55]. Все это было частично замаскировано под меру, предпринятую с целью сбалансировать бюджет (хотя притворства в этом особого не было), поскольку правительство предусмотрительно оставило некоторые ограничения касательно вновь легализованных возлияний. Крепкие напитки были разрешены не сразу, однако стены цитадели были безвозвратно разрушены, и к концу июня ФДР, отдыхая на острове Кампобелло, получил строгий выговор от Элеоноры за то, что «смешал коктейль» для их младшего сына семнадцати лет. Сложно приготовить коктейль из пива и вина, и если бы президент действовал противозаконно, а также, по мнению его жены, безответственно, ее выговор был бы еще более уничтожающим. К счастью для Франклина, Кампобелло находится в Канаде.

Обещания сбалансировать бюджет, данные в Питтсбурге в пылу избирательной кампании, коснулись некоторых сфер. Бюджет на оборону урезали с 752 миллионов долларов в год до 531 миллиона (последняя цифра вряд ли бы при сегодняшних ценах покрыла расходы на один бомбардировщик «Стелс»). Основная часть сокращений коснулась армии. Это спровоцировало генерала Макартура вступить лицом к лицу в несколько истеричную конфронтацию с Рузвельтом, что положило начало его противоборства с президентами — демократами и что, в конечном итоге, привело к его увольнению из армии президентом Трумэном восемнадцатью годами позднее. Зарплаты в федеральных органах власти, в общем и целом, также были урезаны, а несчастные просители премии, не продвинувшись ни на шаг в своих требованиях, обнаружили, что ветеранские пособия, которые, по общему признанию, были чем?то сродни мошенничеству, были сокращены на 400 миллионов долларов. В то же время были взяты на себя новые финансовые обязательства по Гражданскому корпусу охраны окружающей среды, Закону о регулировании сельского хозяйства, Управлению ресурсами бассейна Теннесси и другим специальным программам. В том, что делалось, прослеживалась некая логика, сродни чему?то схожему с нетвердым кейнсианством [56], что характерно для ранних действий администрации. Однако, пока Джон Мейнард Кейнс не опубликовал в начале 1936 года свою работу « Общая теория занятости, процента и денег», было бы ошибочным считать его формулу правительственных расходов выходом из кризисной ситуации как целиком понятное тогда учение в английском Кембриджском университете, не говоря уже о Вашингтоне на заре формирования экономической политики «нового курса». Кейнс встретился с Рузвельтом в Белом доме летом 1934 года, когда его идеи уже окончательно сформировались в теорию. Эту встречу можно назвать плодотворной, но многие переоценивали важность достигнутого с президентом согласия во время подобных встреч.

Невероятно краткое, противоречивое и, возможно, самое важное из первых постановлений по «новому курсу» увидело свет сто дней спустя. Законопроект об оздоровлении национальной промышленности [57]был представлен в Конгресс в середине мая 1933 года и вступил в законную силу 16 июня, пройдя через Сенат с минимальным перевесом голосов (46 к 39), что было непривычно для того периода. Зловещим предзнаменованием этого голосования стало то, что одиннадцать демократов не поддержали законопроект. Можно было бы сказать, что Закон об оздоровлении национальной промышленности (NIRA) был не только слишком кратким, но и представлял собой сборную солянку разнокалиберных политических решений. Нетерпеливые моложавые политики, опьяненные атмосферой нововластия в Вашингтоне, нашли возможность внедрить в содержание его положений лично взлелеянные, но мало идущие к делу проекты. В предложенной политике четко просматривались две основных линии. Первое, бизнесу разрешили развиваться в направлении корпоративности. Конкуренция могла бы стать прекрасным лозунгом в условиях процветания экономики, когда победителем становится тот, кто первым достигает вершины; она была менее привлекательна во время кризиса, когда тянула всех вниз к неприбыльному снижению цен в условиях сужающихся рынков. Раздел I в NIRA был чем?то вроде хартии торговых ассоциаций. Это был уход от прогрессивной традиции, начатой Дядей Тедом, об искоренении трестов и враждебного отношения к картелям. В таком его виде Закон не нравился либералам, в частности судье Верховного Суда Луи Брандайсу, который был сторонником распределения, а не концентрации власти. Он также вызывал неодобрение некоторых сенаторов — прогрессивистов из западных штатов, которые частично стали причиной слабого большинства в Палате. Крен в сторону корпоративизма был отмечен изображением в виде «синего орла» для предпринимателей, которые желали сотрудничать с правительством с целью восстановления благосостояния экономики. Если они принимали кодекс, основанный на отказе от снижения цен, минимальной зарплате в 12 долларов за сорокачасовую неделю (не особенно щедро даже по стандартам 1933 года), им разрешалось использовать символ «птицы» как на самом продукте, так и на упаковке. Скептики назвали этот символ «синий хрыч», но большинство испуганных представителей деловых кругов приняли его. Автомобильная промышленность являлась довольно показательным тому примером. Chevrolet (которая стала основным подразделением корпорации General Motors)признала его, тогда как Генри Форд, который платил сотрудникам более высокие зарплаты, чем установленный государством минимум, упрямо отказался ему следовать.

Были и другие сложности. Хью Джонсон, бригадный генерал от кавалерии в отставке, был назначен возглавить эту программу. Считалось, что у него есть печать Бернарда Баруха, в подчинении у которого он работал во время Первой мировой войны. Однако Барух, крупный спонсор фондов Демократической партии, влиятельное лицо в Вашингтоне и старый приятель Уинстона Черчилля, не был человеком, с которым можно было бы ловить бабочек, а тем более охотиться на тигров. Вскоре он опорочил Джонсона и, вероятно, заслужено. Джонсон был энергичным человеком, любил выпить и обладал манией величия. В некоторых, не во всех, аспектах он был удобным партнером в сферах разделения производства для Джона Л. Льюиса, лидера шахтеров, который так же ворвался на общенациональную арену приблизительно в это время. Джонсон развернул деятельность с большой помпой и за какое?то время добился даже большей публичности, чем у самого Рузвельта. Такое положение дел всегда представляет опасность для подчиненного, что и стало причиной неизбежного падения бригадного генерала. Первым сигналом провала Джонсона стало назначение вместо него Гарольда Айкса, министра внутренних дел, управляющим Администрации общественных работ (PWA), основного творения Раздела II NIRA. Рузвельт принял такое решение, поскольку опасался, что рискованные и расточительные методы управления Джонсона не позволят контролировать 3,3 миллиарда долларов государственных средств, выделенных под эту программу. Программа PWA являлась делом большой важности. Среди проектов, выполненных под ее эгидой, было возведение моста Трайборо в Нью — Йорке, соединение города Ки — Уэст мостом с Флоридой, строительство дамбы Боулдер на реке Колорадо и модернизация железнодорожной линии Нью — Йорк — Вашингтон, а также огромное количество построек судов, больниц и школ по всей стране. Вся работа велась без каких?либо видимых признаков мошенничества или финансовой беспечности под неусыпным вниманием прессы и деловых кругов, враждебность которых росла день ото дня. Это подтверждает правильность выбора Рузвельта: вверить такие расходы внимательному, въедливому и медлительному в принятии решений Айксу, а не яркому и расточительному Джонсону.

Прежде чем сообщить о таком решении, вновь избранный президент, в то время практически всемогущественный, испытывал муки совести, потому как не мог отважиться сказать о своем намерении Джонсону с глазу на глаз. ФДР сделал это при полном собрании Кабинета министров, где Джонсон неизменно присутствовал. Президент преподнес свою речь под соусом похвалы и извинений за то, что возникла необходимость избавить исключительно талантливого Джонсона от тяжести бюрократии, связанной с Разделом II, для того только, чтобы он мог полностью сконцентрироваться на решении задач по Разделу I, требующих его способностей. Джонсон был сильно разочарован и отреагировал достаточно экспрессивно, потому Рузвельт обратился с просьбой к Френсис Перкинс, устроить Джонсону двухчасовую прогулку на автомобиле, чтобы отвлечь его от мыслей об отставке. Такая тактика сработала на этот раз, но принесла мало пользы, поскольку в августе 1934–го, четырнадцать месяцев спустя, все более сумасбродное поведение Джонсона поселило в голове Рузвельта навязчивую мысль об отставке последнего. И вновь он постарался избежать острых углов. Верные ему Френсис Перкинс и Дональд Ричберг, советник Администрации национального возрождения (NRA), были призваны на помощь для исполнения этого решения. Почему Рузвельт считал, что их присутствие облегчит боль страданий — для обезглавленной жертвы или для него самого в роли палача, — остается неясным, но это — чудесный пример методов работы человека, который почти полтора десятилетия использовал свою харизму, хитрость и власть для управления страной — дольше, чем кто?либо во всем демократическом мире.

NRA оказывала разного рода влияние на окружающую среду, судьбы людей и неустойчивые отношения «нового курса» с деловыми кругами до тех пор, пока не была 27 мая 1935 года, после обвинений в препятствовании торговле, упразднена. Это стало возможным вследствие постановления Верховного суда по делу, известному в народе как «Дело больной курицы», а в судебных хрониках — Schechter Poultry Corp. против США— название, которое создает впечатление неравной борьбы. Тем не менее, сражение выиграл Давид, а не Голиаф.

Возможно, наиболее длительное воздействие NIRA содержалось в первоначально малозаметном пункте 7 (а) Раздела I. Он запрещал федеральному правительству лишать рабочих права организовывать профсоюзы и заключать коллективный договор. На основе этого Джон Л. Льюис в течение двух недель, когда NIRA стал законом, издал плакат с фотографией ФДР и лозунгом «Президент хочет, чтобы ты вступил в Союз». «Союз» — это Профсоюз работников угольной промышленности — и плакаты были размещены преимущественно в районах добычи битуминозного угля — в Пенсильвании и Западной Виргинии. Только в Пенсильвании было набрано 128 тыс. новых членов профсоюзов. Поскольку оба штата были территорией «захваченных» шахт (монополизированных крупными сталелитейными компаниями), это привело к конфронтации с некоторыми корпорациями, которые традиционно выступали против профсоюзов в США. Было еще одно препятствие — Майрон Ч. Тейлор, глава корпорации U. S. S teel (лидера рынка), которого с Рузвельтом связывали особые отношения и чью фотографию (хотя и в компании Муссолини) он держал в своем кабинете. Удовлетворение от этих отношений не было односторонним: в 1940 году ФДР назначит Тейлора послом в Ватикан — личным представителем президента — пост, говоривший о высоком уровне доверия.

Даже такой тонкий и политически мобильный бизнесмен как Тейлор не сдался бы без борьбы; 35 тыс. шахтеров Пенсильвании начали забастовку до того, как проблема была улажена в пользу полного признания профсоюза. Рузвельту удалось устроить конференцию с участием Тейлора и нескольких других довольно авторитетных магнатов с Джоном Льюисом в Белом доме. На конференции президент предостерег бизнесменов от клановости. И если они намерены продолжать свои «фамильные» связи, то отношения эти, по его мнению, являлись некооперативными и порочными. Льюис, которому было что терять, вел себя в той ситуации как благодушный дядюшка.

Вместе с тем, Рузвельт, можно сказать, достиг значительного успеха, учитывая прежнюю несговорчивость этих акул бизнеса, хотя бы потому, что вышеупомянутая встреча вообще состоялась и совпала с несколькими важными событиями. Во — первых, отношения Льюиса с Рузвельтом достигли наивысшей точки. Как и Хьюи Лонг, губернатор и некогда сенатор от штата Луизиана, Льюис был слишком самовлюблен, чтобы иметь возможность продолжать эффективно сотрудничать с Рузвельтом, оставаясь на вторых ролях, потому выступил резко против переизбрания ФДР в 1940 году. Однако для менее ярких профсоюзных лидеров, в особенности представителей автомобильной и швейной промышленности, пункт 7(а) предписывал верно следовать политике Рузвельта, что, по мнению некоторых интерпретаторов, определило весь общественно — политический курс США. Вследствие этого, демократы стали главенствующей партией в глазах электората, по крайней мере, до окончания президентского срока Трумэна и, как видно, оставались популярными в годы правления президентов Кеннеди и Джонсона.

По окончании напряженной специальной сессии Конгресса в 1933 году Рузвельт отправился в Кампобелло в уверенности, что он заставил законодательную ветвь работать в усиленном режиме, сделав ее положение более зависимым от Белого дома, чем когда?либо прежде. Сенаторы и члены Палаты представителей разошлись на каникулы так же довольные сложившейся ситуацией с той мыслью, однако, что в будущем им не помешает некоторая независимость. Лето 1933 года стало переломным в отношениях президента с лидерами деловых кругов; они изменились к худшему. Во время избрания и инаугурации Рузвельта предприниматели были охвачены страхом. Они были готовы прыгнуть в любую спасательную шлюпку. Но когда экономическая ситуация улучшилась, они захотели, больше всего на свете, вернуть себе независимость и положение в обществе. Этому вопросу они придавали больше значения, чем своему материальному положению, хотя некоторые из них во время кризиса и серьезно пострадали.

Ключевым событием 1933 года, которое можно сравнить со встречей на равных «стальных» магнатов и Джона Льюиса при содействии Рузвельта, стал вызов в Комитет Сената по банковским и валютным вопросам Джона Пирпонта Моргана — младшего, для которого нью — йоркское финансовое сообщество на тот момент стало своего рода независимым королевством. Это равносильно тому, с достодолжной и существенной разницей, как если бы Папу Римского попросили отчитаться по вопросу инвестиционной политики Ватикана перед одним из комитетов Парламента Италии. Морган держал себя уверенно и на равных, не пытаясь произвести хорошее впечатление. Когда ему задали вопрос о том, почему он не платил подоходный налог последние три года, он сообщил, что не имеет ни малейшего понятия и что этот вопрос нужно адресовать его бухгалтеру.

Огромное значение имело то, что Морган вообще явился на заседание. Боги снизошли до простых смертных. И богам это очень не нравилось. Они еще больше боялись упасть в глазах публики, нежели потерять прибыли. Однако Рузвельт не собирался возвращать все на прежнее место. Как раз ко времени появилась карикатура магната, которого спасают из воды, а он обвиняет своих избавителей в том, что те не вытащили из воды его цилиндр. Интересно, что Черчилль, чье красноречие было на порядок выше, чем у Рузвельта, десять лет спустя, во время войны, использовал эту метафору (в видоизмененной форме) во время дебатов в Палате общин сразу после одного из визитов к Рузвельту. Только блестящий цилиндр на этот раз превратился в обычную кепку. Уже на рубеже 1933–34 годов наихудшие опасения, с которыми столкнулся Рузвельт вначале, пошли на убыль. Кризис в банковской сфере был преодолен — скорее всего, благодаря удачному стечению обстоятельств, чем принятым мерам; экономика тоже медленно, но верно подавала знаки выздоровления. Индекс промышленного производства летом 1933 года подпрыгнул вверх и стабилизировался на том же уровне. Уровень безработицы понизился с пятнадцати миллионов человек до одиннадцати миллионов. Этого было достаточно, чтобы вызвать чувство негодования, которое пришло на смену чувству страха, — основной эмоции большинства представителей одного с Рузвельтом социального круга. Они быстро сочли его классовым предателем и в личных и кулуарных беседах поносили его в самых нелицеприятных выражениях. Их ярость не утихла даже после триумфальной победы демократов на выборах в Конгресс США [58]в середине срока полномочий президента в ноябре 1934 года. Вопреки традиционной картине, когда партия — победитель имеет небольшой перевес, перевес демократов в обеих палатах стал еще большим. В Палате представителей их количество увеличилось с 313 до 322 мест (общее количество мест — 432), в Сенате же демократов стало еще на 9 больше: 69 мандатов против 27 у республиканцев. Такой масштабный вотум доверия вынудил оппонентов администрации пуститься в демагогию и прибегнуть к подкупу голосов избирателей, ссылаясь на недочеты «нового курса».

Поскольку экономика, хоть и поднялась с колен после 1932–33 годов, не спешила восстанавливаться и не достигла показателей, которые наблюдались в годы экономического бума 1920–х, некоторые из ненадежных друзей Рузвельта после его первого года при власти от него отвернулись. И речь идет не только о знакомых по школе Гротон, по Гарварду, а и о соседях в долине реки Гудзон, о воротилах с Уолл — Стрит и членах клуба «Никербокер». Двое из его наиболее мощных сторонников, популярных в народе, ни одного из которых невозможно было даже представить себе среди его оппонентов, перешли к нему в оппозицию. Первым стал Хьюи Лонг, вторым — отец Чарльз Кофлин, радиопроповедник из Детройта, которому внимала большая аудитория слушателей. Кофлин начал с таким энтузиазмом, что, используя сомнительные богословские аргументы, провозгласил «новый курс» «курсом Христа». Лонг, который считал, небезосновательно, что он был основным доверенным лицом ФДР, обеспечившим Рузвельту выдвижение от Демократической партии в 1932 году, и в начале президентства Рузвельта полагал, что в итоге заслуживает большего внимания, ошибся, думая, что сможет впоследствии покровительственно относиться к Рузвельту.

Это был совершенно нелепый просчет, поскольку, если и существовал где?либо человек, который не нуждался в покровителях, то этим человеком был Рузвельт. В гибельном для себя визите в Белый дом в 1934 году Лонг время от времени снимал свою соломенную шляпу в Овальном кабинете только для того, чтобы предостерегающе постучать ею о колено во время разговора с Рузвельтом. С тех пор «Морской царь» (как прозвали Лонга) пошел ко дну, а в Белом доме не проронили и одной слезы после сообщения об его убийстве в городе Батон — Руж в сентябре 1935 года [59]. Убийство сняло угрозу того, что Лонг выступит кандидатом в президенты от третьей партии на выборах 1936 года. Рузвельт не боялся, что Лонг станет победителем; он боялся, что тот сможет навредить ему так же, как дядя Тед навредил Тафту в 1912–м.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.