«В ПОСТУПКАХ ПРЯМ И ВЕРЕН САМОМУ СЕБЕ…»

«В ПОСТУПКАХ ПРЯМ И ВЕРЕН САМОМУ СЕБЕ…»

Будущий знаменитый военачальник родился в семье потомственного военного, чьи предки вот уже несколько поколений служили в русской армии.

Быть потомственным по роду занятий — свойство очень почетное и таковым почиталось всегда. Когда дело передается от отца к сыну, от деда к внуку, то одно это уже вызывает благожелательное расположение к носителю семейной традиции. Тем более, если сам род занятий уважителен и почтенен. Так ценились в народе потомственные камнерезы и плотники, охотники и мореходы, кружевницы и вышивальщицы.

Потомственные воины ценились особо, ибо ратный труд не только тяжел, но и смертельно опасен. И выучка требуется тут особая: суровая и неустанная.

Цепочка родовых занятий, передаваемая порой из глубины веков, надежно обеспечивала многие людские достижения, сберегала открытия, секреты творчества, полезные традиции и навыки. Правнуки пользовались достижениями далеких предков, порою не зная даже имен их. Увы, исторические судьбы России складывались далеко не в благоприятных условиях. Кто были зодчие, возводившие храмы Новгорода и Владимира? Кто выковал золоченый шлем Ярослава, сложил Псковский или Нижегородский кремль! Узнаем ли когда-нибудь? Воскресим ли память о замечательных предках?

Невольно складывалось такое положение, что память о предках иногда сберегалась лишь в пределах двух-трех поколений. А иной, обратный опыт легко можно было бы позаимствовать за границей. Скажем, у английских лордов. О, они уж умели хранить память о предках, еще как! Рассказ об этом стал непременной принадлежностью английской литературы. Вот, например, сценка из классика XVIII века:

«…Итак, мой двоюродный дед, сэр Ричард Ревлин, великолепный в свое время генерал, уверяю вас. Он проделал все кампании герцога Мальборо и получил этот рубец в битве при Мальплакэ… Это вот — дед моей матери, ученый судья, хорошо известный в западном округе… А вот два его брата, Вильям и Уолтер Блэнт, эсквайры, оба члены парламента и выдающиеся ораторы… Вот еще славный малый; я не знаю, как он мне приходится, но он был мэром города Манчестера».

Итак, у мелкого дворянина-пропойцы из Лондона имеется целая галерея семейных портретов. И опять-таки предки ведь не то чтобы короли или премьер-министры, подумаешь — мэр Манчестера (много ли меньше его гоголевский городничий Сквозник-Дмухановский, он ведь тоже «мэр» своего безымянного города!). Но далеко не всегда была возможность собирать картинные галереи в России. Пример тому — семья потомственных офицеров Брусиловых.

Никаких семейных портретов Алексею Алексеевичу Брусилову в наследство не досталось, да и не написали их в свое время. И все же попробуем воспроизвести эту галерею. Вот портрет военного в стальной кирасе. Голова в пышном парике, отчего кажется очень крупной, лицо гладко выбрито, взгляд суров и тверд. Картина написана в манере письма своего времени: колорит темный, рисунок строгий, никаких посторонних частностей, украшений — пейзаж там или архитектурная деталь. Таковым — суровым и строгим — было время, когда жил и действовал Иван Иевлевич Брусилов, прадед героя этой книги: время великих преобразований Петра. Иван Иевлевич служил вахмистром, то есть младшим офицером, в петровской армии, потом сделался полковым аудитором (по-современному нечто вроде военного прокурора). Суровый, видать, был человек, ибо порядки в государстве Петра Великого были строги до жестокости, всяческие нарушения дисциплины карались круто. Иван Иевлевич служил исправно, сделавшись последовательно поручиком, капитаном и, наконец, секунд-майором. Последний чин в петровские времена считался уже немалым: в ту пору делали много, а жаловали наградами скромно.

Другой портрет: сын уже названного Брусилова и, следовательно, дед нашего героя Николай Иванович. Тут был бы совсем другой колорит письма! Картина получилась бы нарядная, светлая: Николай Иванович в небольшом, изящном, сильно напудренном парике, в зеленом мундире дорогущего английского сукна, золотом сверкают ордена и эполеты. Позади героя — роскошная драпировка, а слева, в углу картины, — раскрытое окно, море и корабли. Красиво и цветасто писали при императрице Екатерине Алексеевне! Пышность, роскошь и расточительность царили при дворе, и все дворяне старались подражать ему. Как сын штаб-офицера, Николай Иванович в отрочестве был зачислен в привилегированный Сухопутный шляхетский корпус, куда принимались только потомственные дворяне. Благополучно окончил его, служил в войсках, никаких особых подвигов не совершил и благополучно вышел в отставку в звании, как и отец, секунд-майора. Правда, за полвека звание это немного подешевело, что ли: при Петре Великом требования были куда как строги, а при его наследниках начались всяческие потакания «вольностям дворянства». Впрочем, о деде Брусилова нам известно немного.

Зато отец известен хорошо. И недаром. Представьте: генерал с пышными золотыми эполетами, короткая стрижка, виски зачесаны вперед, лицо подпирает стоячий, нашитый золотом воротник, на груди многочисленные ордена и цветастые ленты через плечо — знаки высших отличий государства. Портрет торжествен, но строг, как того и требовал русский ампир — живописная манера второй четверти прошлого века.

Биография Алексея Николаевича вполне достойна своего героического времени — эпохи Отечественной войны 1812 года. Уже в тяжелую для нас кампанию 1807 года он начал воевать в небольшом офицерском чине. А затем — сражения с Наполеоном, отступление до Москвы, поход в Европу, взятие Парижа. И все это в боевом строю, под огнем, на передовой. Однако Брусилов продвигался в чинах туговато, хотя имел много боевых наград: только к пятидесяти годам он стал полковником. С 1839 года служил на Кавказе, где в ту пору велась упорная и кровопролитная война с войсками Шамиля. Как и его дед, он служил аудитором, стал генерал-майором, сделался начальником всей военно-судебной службы на Кавказе, а в 1856 году был произведен в генерал-лейтенанты. В ту пору его старшему сыну, знаменитому в будущем русскому военачальнику, было всего три года.

Алексей Алексеевич Брусилов, правнук, внук и сын русских офицеров, родился 19 августа 1853 года[1]. Будущий полководец был, что называется, поздним ребенком: при его рождении отцу уже миновало шестьдесят шесть лет, а матери приближалось к двадцати восьми. Разница в летах между супругами не может не обратить внимания нынешнего читателя, но заметим, что для современников родителей Брусилова все это почиталось в порядке вещей. Пожилой супруг был жених хоть куда: боевой генерал, украшенный звездами и рубцами, крепкий здоровьем и положительный нравом; до сих пор не женился — походы, царева служба времени женихаться не оставляли. Молодая супруга ко дню венчания была уже по тем понятиям совсем немолодой девушкой, ей уже исполнилось двадцать пять. Она была дочерью гражданского чиновника, служившего в канцелярии наместника Кавказа, поляка по рождению Антона Нестеровского, звали ее Мария-Луиза. Скромная и застенчивая, она, надо признать, красотой не отличалась; была необычайно добра, деловита, заботлива, мечтала о семье, детях.

Брак оказался счастливым. Супруги нежно любили и заботились друг о друге. Пошли дети. Один за другим появились на свет четверо мальчиков: Алексей, Борис, Александр и Лев. Александр скончался во младенчестве, а трое других росли крепкими, веселыми и здоровыми, радуя родителей и родных.

Считают, и не без оснований, что характер будущего взрослого человека в сильнейшей степени зависит от того, как прошло его раннее детство; благоприятнейшее воздействие оказывает обстановка теплоты, ласки, дружбы и радости, царящей вокруг ребенка; сам того еще не понимая, он впитывает эту разлитую вокруг него благодать всем своим существом, а потом целую жизнь в самых глубинных тайниках души сохраняет, как негасимый свет, это добро и эту нежную чистоту. И уж совсем бесспорно, что обратные примеры пагубны и трагичны. Уже чуть-чуть повзрослев, став хоть малость сознательным, обретя память, человек как бы уже обороняет себя от вредного воздействия извне. Младенец же равно открыт для воздействия на его природу. Счастье, когда это воздействие порождено теплом любви и мира.

Маленькому Алексею Брусилову повезло (следовательно, повезло и Брусилову-полководцу). Его детство прошло в чистейшей атмосфере взаимной любви и счастья. Нежная мать, заботливый отец, младшие братья, требовавшие от него, совсем еще маленького, тоже ласки и заботы, — все это заложило в душе огромный запас нравственного здоровья. Счастье, которое не заменится ничем.

И вот вдруг первое потрясение, первая жизненная гроза, и какая! Алексею едва исполнилось шесть лет, когда скоропостижно скончался отец. Здоровый и закаленный человек, он внезапно простудился, запустил простуду, получил крупозное воспаление легких. В ту пору лечить эту болезнь не умели… Дети по малолетству не понимали, к счастью для себя, всю трагичность случившегося. Но их мать… Несчастная женщина не выдержала горя. Она буквально увяла на глазах у близких, у нее открылась скоротечная чахотка, ничто не могло ей помочь, и она скончалась, пережив своего супруга всего на четыре месяца…

Трое малолетних братьев за полгода стали круглыми сиротами. Теперь их могло ждать холодное сиротское детство: грустные дома призрения, безрадостный, с тайными слезами быт. И тут Брусилову и его братьям вновь судьба преподнесла великое благо.

Алексей Николаевич не имел ни сестер, ни братьев, но у Марии Антоновны была единственная сестра Генриетта. Она давно уже вышла замуж за военного инженера Карла Антоновича Гагемейстера, обрусевшего немца. Супруги жили счастливо, но детей им, как тогда говорили, бог не дал. Дядя и тетка маленьких Брусиловых без колебаний взяли сирот к себе. И не только взяли, но сделали все, чтобы заменить им родителей. Никто, конечно, не может заменить родных отца и мать, но если есть в природе что-то хоть приблизительно близкое к тому, то следует признать: супруги Гагемейстеры оказались из числа таких вот великодушных и самоотверженных людей.

В дядином доме мальчики стали истинно родными детьми. Их не баловали, напротив — приучали к порядку и послушанию, но окружала их такая искренняя любовь, такое неподдельное участие, общие семейные радости, забавы и маленькие торжества в подобающих случаях, что они не почувствовали никакого разрыва в обстановке родительского дома и дома их дядюшки. Мальчики платили своим приемным родителям тем же: лаской и вниманием. Уже став молодым человеком, офицером, пережив войну, Алексей Брусилов по-прежнему остался им предан и искренне привязан. Он советовался с дядюшкой о делах, писал им обоим подробные письма, дорожил их вниманием.

Все они в доме дяди получили, помимо прочего, и прекрасное образование. С помощью иностранцев — гувернанток и гувернеров мальчики хорошо выучили языки: старший, например, владел французским совершенно свободно, немецким чуть-чуть похуже, английский тоже знал достаточно. Ребята приучались читать классику, прежде всего Пушкина. Штудировали всемирную и русскую историю (последнюю по Карамзину). Учились музыке, причем всерьез: тетка сама была неплохой пианисткой, поэтому племянники не только овладели фортепьяно, но стали позже непременными участниками музыкальных вечеров, проводившихся в доме для близких и гостей.

Детство и отрочество Алексея Брусилова и его братьев прошло в Кутаиси, где продолжал служить дядя. Прекрасные, цветущие долины, благодатный климат Грузии, ее гостеприимный и гордый народ, веселые игры со сверстниками — все это создавало поистине замечательные условия для полного мальчишеского счастья. Но не только. Пушкин, оспаривая известную поговорку, что несчастья, мол, учат, сказал с присущей ему глубиной суждений: «Говорят, что несчастье — хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет». Детство Алексея Брусилова прошло в истинном счастье, и это стало лучшим его детским университетом. Именно в детстве — детстве счастливом, радостном, полном разностороннего учения и полезных забав, в счастливой, доброй семье — заложились положительные основы характера будущего воителя и патриота.

Семейные традиции властно вели его собственную судьбу, и у него, как и у младших его братьев, не имелось ни малейшего сомнения в том, какой жизненный путь предстоит им избрать. В воспоминаниях знаменитого полководца есть строки, сказанные вроде бы мимоходом, но полные для нас глубокого смысла: «Самым ярким впечатлением моей юности были, несомненно, рассказы о героях Кавказской войны. Многие из них в то время еще жили и бывали у моих родных».

Алексею было всего четыре года, когда отец зачислил его в Пажеский корпус. Однако целых десять лет будущий паж пребывал в доме дяди, и только летом 1867 года его отвезли в Петербург. Здесь четырнадцатилетнему подростку предстояли экзамены в объеме начальных классов гимназии, он выдержал их успешно, особенно отличившись в иностранных языках. Его зачислили прямо в третий класс. Так со 2 ноября он сделался воспитанником самого привилегированного военно-учебного заведения в тогдашней России.

Пажеский корпус был основан еще при Елизавете Петровне в 1759 году, замышлялся он как придворная дворянская школа, где молодые люди готовились как для гражданской, так и для военной службы. Но с 1802 года направленность обучения в корпусе несколько изменилась и более уже оставалась без существенных перемен сто с лишком лет. Главной целью Пажеского корпуса стала подготовка офицерских кадров для русской гвардии. В ту пору и вплоть до 1917 года гвардейские полки считались особым родом войск: шефами полков являлись особы царствующего дома, офицеры — из числа родовитого дворянства, солдаты — наиболее рослые и крепкие среди призывников.

Алексей Брусилов и его семья не принадлежали к родовитому дворянству, они были из числа «служилых», из тех, что выдвинулись в эпоху Петра Великого, но заслуги Брусиловых в течение почти полутора веков русской военной истории обеспечивали старшему их потомку место в привилегированном учебном заведении. По уставу в число пажей могли зачисляться только сыновья и внуки лиц «первых трех классов» (по тогдашней табели о рангах), то есть дети военных или гражданских генералов и соответствующих им придворных чинов. Корпус размещался в роскошном здании на Садовой улице, близ Невского проспекта (теперь там Ленинградское суворовское училище). Обычно переход от теплоты семейной жизни к строгому военному распорядку проходит болезненно. Однако у Алексея имелось в натуре то, что называется «военная косточка». Он легко и охотно принял казарменный быт, суровые, порой жесткие законы мужского военного братства, без напряжения привыкал к армейской дисциплине и послушанию. Стало быть, он действительно оказался прирожденным военным.

Надо отметить, что уровень преподавания и воспитания в Пажеском корпусе был в ту пору довольно высок. Образовательная программа отличалась разносторонностыо и широтой: воспитанники изучали — помимо, разумеется, чисто военных предметов — географию, историю, естествознание, рисование, русский и иностранные языки. Преподаватели в корпусе подбирались из числа самых известных и уважаемых в столице, нередко там работали профессора Петербургского университета и других высших учебных заведений. Кстати, требовательность к воспитанникам никакими послаблениями не смягчалась, ленивцев и повес наказывали, а порой и отчисляли. Строгую требовательность эту Брусилову пришлось вскоре испытать на себе.

В каждом классе имелся свой воспитатель, наблюдавший за поведением и нравственностью подопечных юношей. Среди этих воспитателей преобладали люди опытные и любящие свое дело. Сохранились в Военно-историческом архиве характеристики, которые регулярно составлялись о каждом воспитаннике, выражая действительные особенности юной личности, направления в развитии характера.

Вот, например, как точно обрисован пятнадцатилетний Алексей Брусилов: «Характера резвого и даже шаловливого, но добр, прямодушен и чистосердечен, никогда не скрывает своих дурных сторон и не хвалится хорошими, как к своей, так и к чужой собственности имеет полное уважение, к одежде всегда опрятен и бережлив. В разговоре несколько грубоват и резок, развит хорошо. Способности тоже хорошие, но любит лениться, а потому и успех только что порядочный».

Присмотримся повнимательнее к этой очень живой характеристике. Отметим: «добр, прямодушен и чистосердечен». Надо получше запомнить эти бесхитростные, но точные слова: юный воспитанник Пажеского корпуса наделен был этими качествами в той же мере, как и знаменитейший позже полководец Брусилов. Еще: «развит хорошо», «способности хорошие», однако «ленится»; неудовлетворительная характеристика, хоть и прикрыта добродушными ссылками на способности, ведь главное здесь — леность. Порок наисущественнейший. Увы, слишком многие утешаются зыбкой формулой «способный, но ленивый».

Так продолжалось, надо признать, довольно долго. В следующем, четвертом классе он занимался опять-таки кое-как, его причислили к «разряду удовлетворительных». В пятом дело пошло еще хуже. В характеристике говорится: «Заниматься стал очень слабо». И чуть позже: «Курит и вошел в товарищеский кружок шалунов». (Заметим, что в ту пору в русском языке слово «шалун» имело несколько иной смысл, чем ныне, приближаясь к значению «сорванец» и т. п.) Итог оказался, как и положено, плачевным: Алексей не выдержал годовых испытаний, его оставили в пятом классе на второй год…

Все это сулило грозные перспективы нерадивому кадету, но… Но, к своему счастью, юный Брусилов получил в столице лишь поверхностную болезнь. Об этом можно судить твердо, ибо сохранились развернутые характеристики его опытных педагогов. Вот одна, составленная в самое неудачное время для будущего генерала: «В поступках прям и верен самому себе; благоразумен и поэтому сговорчив; когда говоришь с ним о его заблуждениях — его трудно заставить, но легко убедить. Добр — простит обиду и поможет».

Не сохранилось, к сожалению, ничего, что бы могло рассказать о внутреннем мире Брусилова-подростка: ни дневников его, ни писем, ни рассказов близких. Можно лишь засвидетельствовать по чисто внешним приметам, что в шестнадцать-семнадцать лет он переживал какую-то душевную невзгоду. Отсюда вся нервозность поведения, рассеянность (ее преподаватели толковали как леность), шалость и печальный итог всего — второгодничество. Нет сомнений, что то была опасная, можно сказать даже, критическая точка в его судьбе. Сможет ли он взять себя в руки, подтянуться, проявить необходимейшую для всякого военного строгую самодисциплину? Или…

Он провел год в Кутаиси, у дяди. Видимо, много пережил душевно за это время, много занимался. Подробности неизвестны, но очевидно, что он вернулся в корпус другим человеком: собранным и подтянутым. Сразу сдал экзамен не только за пятый класс, но и за следующий — тот, который он пропустил. Теперь дело пошло куда лучше. В старшем, выпускном классе занятия шли уже исключительно по военному делу, а Брусилов занимался им с большой охотой. Много сил он отдавал упражнениям в кавалерийской езде, которую очень любил.

Итак, летом 1872 года настал долгожданный час выпуска и производства в офицеры. Пажеский корпус готовил своих питомцев в основном для службы в гвардии. Но правила были строги, и тех, кто успевал похуже, могли направить в армейские части. Алексей Брусилов оказался в числе последних, но решающее значение имели тут не его ученические грехи, а нечто более серьезное и прозаическое. Позже он признался в том лаконично и прямо: «В гвардию я не стремился выходить вследствие недостатка средств». Да, так. Молодому офицеру гвардии полагалось (не по уставу, конечно) вести жизнь на широкую ногу, а стоила такая жизнь в Петербурге баснословных денег.

Молодой прапорщик Алексей Брусилов выбрал местом службы 15-й Тверской драгунский полк. Выбор был продуман: во-первых, он страстно любил кавалерию, а во-вторых, полк стоял в Закавказье, невдалеке от Кутаиси, где жили родные ему люди.

Девятнадцатилетний прапорщик был упоен своим новым положением: он офицер, да еще офицер-кавалерист, он избавлен от мелочной опеки ученичества, ему открыты, как казалось, все радости мира. Вспомним, как начал свою офицерскую службу ровесник Брусилова, герой «Капитанской дочки» Петр Гринев. Он по пути к месту назначения выпил со случайным попутчиком, охмелел с непривычки и проиграл в бильярд сто рублей — сумму по тем временам баснословную. Пушкин точно изобразил настроения и повадки новоиспеченного офицера-дворянина — примеров, подобных описанному, в реальной истории предовольно.

Так точно случилось и с Брусиловым: «Вернувшись опять на Кавказ, уже молодым офицером, я был в упоении от своего звания и сообразно с этим делал много глупостей, вроде того, что сел играть в стуколку с незнакомыми людьми, не имея решительно никакого понятия об этой игре, и проигрался вдребезги, до последней копейки. Хорошо, что это было уже недалеко от родного дома, и мне удалось занять денег благодаря крестнику моего дяди. Я благополучно доехал до Кутаиса».

Как видно, ничто тут не изменилось за сто лет: Брусилов не первый и не последний.

На исходе лета 1872 года он благополучно прибыл в свой полк — первое место службы. Он стал кавалерийским офицером, драгуном.

Драгуны — один из родов кавалерии, причем наиболее поздний из всех других (об этом чуть ниже). И поскольку сам Брусилов всю жизнь был кавалеристом — и не только по роду службы, но и по сути своей натуры, — то здесь следует сказать хотя бы несколько слов о роли кавалерии в военной истории.

Слов нет, пехота старше, нежели конные войска. Велись между древними народами уже долгие, большие войны, a лошадь еще не была приручена. Первым боевым использованием коня стала колесница: легкая двухколесная повозка с одним или — реже — несколькими воинами. Все хорошо знают такие изображения в древнеегипетских росписях, ведь в Египте полки колесничих стали главным видом вооруженных сил, сами фараоны выходили в бой на колесницах.

Кавалерия в привычном для нас облике, то есть как отряды вооруженных всадников, появилась также в глубокой древности у кочевых племен. Самые, пожалуй, знаменитые из них — наши далекие соотечественники скифы. Основным оружием их было не копье и сабля, а лук со стрелами, то есть средство дальнего боя. И это не случайность, а закономерное следствие уровня тогдашней техники: люди еще не придумали стремян, ездили «охлюпкой», без опоры на стремена крепко держаться в седле невозможно, а значит, нельзя успешно владеть оружием ближнего боя — трудно нанести сильный удар и при этом не упасть с коня.

Отсутствие стремян было причиной относительной слабости конницы в античном мире. Вспомним, что в армиях греков и римлян главной ударной силой стала тяжеловооруженная пехота. Не знал древний мир и подковы — это значит, что кавалерия была ограничена в своих передвижениях, лошади легко сбивали копыта, особенно на твердом грунте. Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь хоть и были сами прекрасными наездниками, но прославились успехами прежде всего своей великолепной пехоты.

Расцвет кавалерии произошел в средние века. И на Востоке, и на Западе конница стала главной боевой силой, а пехота чуть ли не вспомогательными войсками. В Западной Европе основой армии сделалась тяжелая рыцарская конница, сильно вооруженная, но малоподвижная. Напротив, на Востоке (например, у арабов или татаро-монголов) сложился иной тип кавалерии — легкой и подвижной, главное оружие которой — искривленный меч, сабля (впоследствии она стала принадлежностью почти всех конных войск). Во время крестовых походов и при нашествии татаро-монголов на Польшу, Чехию и Венгрию оба вида кавалерии столкнулись. Эти столкновения закончились в общем-то в пользу легкой и подвижной кавалерии Востока.

В старой Руси сложился свой тип вооруженных сил, где был равно использован опыт Запада и Востока. Войска Киевской Руси, а позже и Московского царства имели более тяжелое вооружение, чем легкая конница степняков, но подвижность русской кавалерии была куда выше, чем у западных рыцарей. В этом одна из причин, что наши предки успешно отразили наступление отборных армий захватчиков, вторгавшихся на Русь как с Востока, так и с Запада.

Развитие огнестрельного оружия подняло значение пехоты, но отнюдь не отменило роль конницы. Тогда же встал вопрос: как сочетать коня и ружье? Ведь на скаку, с седла не попадешь в цель из тяжеленного мушкета… Военная практика вскоре подсказала решение, и тогда-то появились драгуны. Происхождение этого слова неясно, зато точно известно время и место рождения. В конце XVI века французская армия вела кампанию в Италии. И вот маршал Бриссак догадался посадить пехотинцев на лошадей, чтобы срочно перебросить их в необходимом направлении; у заданной цели новоявленные кавалеристы спешились и повели бой, как им положено, в пешем строю. Маневр Бриссака оказался неожиданным и успешным.

Как все истинно ценное и новое, опыт этот получил быстрое распространение. В XVII столетии драгунские части появляются во всех европейских армиях. В 1631 году первый драгунский полк был сформирован в России, сформирован из иностранцев; опыт оказался неудачен. Как и многое другое в русской военной истории, наши драгунские полки ведут свою настоящую историю со времен Петра Великого. Именно тогда, во времена Полтавы и походов в Германию и Персию, где еще никогда не вндали дотоле русских знамен, именно в ту пору российская кавалерия состояла почти сплошь из драгунских полков. Это понятно. Смелые и решительные войны Петра отличались размахом и маневром, а поэтому, коли пришла нужда. — пехоту на коня! Всадников в пешие шеренги! «А о Петре ведайте, что жизнь ему недорога, жила бы только Россия!»

Тогда же, то есть при Петре, в 1703 году, возник Тверской драгунский полк. История его известна довольно хорошо, и это долгая, славная и очень интересная история. Не место излагать ее здесь, как и рассказывать о роли драгунских войск в русской армии: тут тоже возникали свои моды и пристрастия, в течение капризного XVIII века драгунские полки то спешивались и становились карабинерами, то, напротив, «утяжелялись» и превращались в кирасир. Но с начала XIX века драгуны опять стали существенной частью кавалерии, а полк, в котором начал свою службу молодой Брусилов, участвовал почти во всех военных кампаниях, что вела Россия с 1812 года.

Итак, Тверской драгунский полк появился еще до Полтавской победы. Военные люди всегда любят историю своих частей и подразделений, гордятся ею. В русской армии почти обо всех именитых полках создавались исторические описания, есть они (хоть и не слишком обширные) и о тверских драгунах. Юному прапорщику Алексею Брусилову, как и его однополчанам, старшим и младшим, было чем гордиться.

Обстановка в Закавказье в ту пору оставалась вполне спокойной. Долгая и кровопролитная война с горцами Шамиля закончилась. В августе 1859 года грозный некогда имам сдался войскам генерала Барятинского в ауле Гуниб. С тех пор опасные набеги мелких феодальных князьков в грузинские и кубанские долины прекратились. Мир царил и на русско-турецкой границе. Впрочем, то следовало бы назвать скорее длительным перемирием: правящая верхушка Османской империи по-прежнему мечтала вернуть под свою власть народы Кавказа.

Части русской армии, которые несли службу в Кавказском военном округе, имели прекрасный боевой опыт и традиции. Они приучены были действовать в той своеобразной местности, где горные кручи соседствовали с цветущими равнинами, а холод заснеженных ущелий с полуденным зноем долин. Большинство офицеров и старослужащих солдат хорошо научились применяться к особенностям театра военных действий, имели достаточную воинскую закалку. Кстати, и это немаловажно, многие из них знали языки местных народов, их обычаи и нравы.

Тверской драгунский полк уже давно располагался в Закавказье. Офицеры отличались немалым боевым опытом, в особенности старшие по возрасту, ветераны войны с Шамилем. Младшие по-возрасту офицеры ревниво берегли традицию.

15 августа 1872 года прапорщик Алексей Брусилов представился командиру тверских драгун полковнику Мейендорфу Богдану Егоровичу. То был пожилой вояка, добродушный и благожелательный, из давно обрусевших немцев. Он тепло принял новоиспеченного офицера, хриплым басом сказал несколько приветственных слов и поручил полковому адъютанту позаботиться об его устройстве. Это произошло в Тифлисе, когда драгуны прибыли из летних лагерей. Брусилов был назначен младшим взводным офицером в 1-й эскадрон.

Служба оказалась для молодого офицера увлекательной, интересной и даже приятной. В частях Кавказского округа не очень-то мучили личный состав строевой муштрой и нарядами. Офицеры, особенно молодые, жили довольно-таки вольготно. Высокое начальство находилось далеко, командиры частей смотрели сквозь пальцы на проделки их младших сослуживцев, к тому же вокруг Кавказ со всеми своими соблазнами: южной природой, прекрасным вином, вековыми обычаями веселого застолья. А в Тифлисе — театры, изысканное общество, балы и званые вечера, на которых офицерская молодежь всегда являлась самыми желанными гостями.

Юный Брусилов легко вошел в новую для него жизнь. Общительный, скромный и приветливый, он быстро сошелся со своими новыми товарищами. Принимал участие в развлечениях, но меру соблюдал, что оказалось весьма кстати. Увы, немало его сотоварищей, старших и младших, злоупотребляли обычаями кавказского застолья, проще говоря, пили излишне много. На это окружающие смотрели тогда сквозь пальцы, что приводило порой к плачевным последствиям. К счастью, этого рокового для русского человека соблазна Брусилов полностью избежал. Ни в молодости, ни тем более в зрелые годы никакого пристрастия к вину он не испытывал. Но застольного веселья не избегал, товарищей не сторонился.

Большинство офицеров-драгун жили жизнью пестрой, бивачной. Почти все оставались холосты, а потому беспечны в быту. Очень почитали оперетку: «в лагере жили в палатках, и к вечеру все, кроме дежурного по полку, уезжали в город» (то есть в Тифлис), вспоминал позже Брусилов. Впрочем, надо признать, что тамошняя оперетта была по тем временам сравнительно недурной. Ну-с, а после спектакля само собой: «кончали мы вечер, обычно направляясь целой гурьбой в ресторан гостиницы «Европа», где и веселились до рассвета». Отметим, что в компании Брусилова и его товарищей оказалось все же немало интересных людей, назовем Александра Сумбатова (Южина) — в ту пору совсем еще юношу (он младше Брусилова), а позже известнейшего русского актера и драматурга, директора Малого театра.

Офицеры кавказских частей ревниво блюли традиции, в том числе и сомнительные. К числу последних принадлежало дуэлянтство. Позже Брусилов просто и прямо вспоминал: «Времена Марлинского, Пушкина, Лермонтова были от нас сравнительно еще не так далеки, и поединки, смывавшие кровью обиды и оскорбления, защищавшие якобы честь человека, одобрялись людьми высокого ума и образования. Так что ставить это нам, зеленой молодежи того времени, в укор не приходится».

В ту пору дуэли в военной среде оставались весьма распространенными. Строго говоря, в России они тогда законом запрещались, даже карались (по уложению 1845 года). Но как карались?.. За «правильную», так скавать, дуэль, то есть с соблюдением неписаных, но весьма популярных предписаний «дуэльного кодекса», полагалось по закону наказание от 7 дней до 6–8 лет заключения в крепости. Как видно, разница в крайних пределах наказания поразительно велика: неделя ареста или многолетнее заключение — отличие громаднейшее! И надо сказать, что военные власти смотрели на дуэльные дела весьма снисходительно, длительные сроки заключения применялись в исключительных случаях, обыкновенно тогда, когда дело оказывалось нечистым, то есть опять-таки с нарушением «дуэльного кодекса».

Естественно, что так называемый запрет дуэлей и фактическая безнаказанность участников только способствовали их распространению. В воспоминаниях Брусилова скупо, но выразительно рассказывается о подобных происшествиях в их полку. Причины дуэлей были пустяковыми, просто вздорными, а кончались порой трагически. Сам Брусилов по уравновешенному своему характеру и полному отсутствию заносчивости ссор кровавых не затевал, но ему однажды случилось стать секундантом. Дело кончилось худо: в итоге бессмысленного (по пьяному делу) скандала один офицер убил на дуэли другого. Поскольку случай оказался из ряда вон выходящим, всех участников наказали.

В послужном списке Брусилова появилась следующая запись: «По решению главного военного суда от 22 августа 1874 г. за принятие на себя обязанностей быть посредником поединка, окончившегося смертью одного из противников, присужден был к содержанию год арестом на Тифлисской главной гауптвахте на два месяца». Порядочный срок наказания для секунданта, надо признать. Подобное могло бы существенно повлиять на дальнейшую судьбу молодого офицера, но… В той же записи вслед шла в высшей степени примечательная фраза: «Наказание это не велено считать препятствием к наградам и преимуществам по службе». Значит, наказать-то наказали, но отнеслись со снисхождением. Простительная, мол, слабость — дуэль.

Служба Алексея Брусилова в Тверском драгунском полку меж тем протекала вполне благополучно, но и ничем примечательным не отмечалась. Служба как служба, не хуже и не лучше, чем у других. Рассказывать тут особенно нечего.

Позже генерал Брусилов описал обстановку, окружавшую прапорщика Брусилова, в следующих нелицеприятных словах: «Мы не блистали ни военными знаниями, ни любовью к чтению, самообразованием не занимались, и исключений среди нас в этом отношении было немного, хотя Кавказская война привлекала на Кавказ немало людей с большим образованием и талантом. Замечалась резкая черта между малообразованными офицерами и, наоборот, попадавшими в их среду людьми высокого образования».

Ясно, что молодой Брусилов принадлежал к малообразованному большинству. Увы, среда, его окружавшая, не способствовала развитию, а сам он был еще слишком юн, несамостоятелен.

И все же «военная косточка» в его характере сказывалась. Дисциплину он не нарушал, на службу не опаздывал, а главное — страстно любил само военное дело, саму армейскую жизнь. Ведь для многих бытовая армейская неустроенность, постоянные перемещения, порой неожиданные, все эти резкие перемены обстановки могут оказаться невыносимыми, не выдержит такого иной человек, затоскует. Брусилов же с радостью отдавался напряженной повседневности армейского быта. Ему нравилось проводить занятия с драгунами своего взвода. Он обожал лошадей и верховую езду, охотно учился у седоусых ветеранов тысячелетней мудрости обхождения с конем. Словом, служил в охотку.

Старшие не могли этого не заметить. Уже через полгода после зачисления в полк Брусилов был назначен на должность адъютанта полка, то есть нечто вроде распорядителя по штабу, пост, требующий аккуратности, дисциплины и такта. Всем этим он обладал в полной мере, с делом справлялся, и 2 апреля 1874 года его произвели в поручики (старший лейтенант по-современному). Правда, пока он лишь исполнял обязанности полкового адъютанта, ибо нельзя было назначить на такую сравнительно высокую должность прапорщика; теперь же его представили на утверждение. Тут некстати произошла скандальная дуэль, утверждение задержали. И только 14 июня 1875 года поручик Брусилов по всей форме сделался адъютантом Тверского драгунского полка.

Ему исполнилось двадцать два года. Офицерская юность благополучно миновала, были приобретены некоторые опыт и практические командные навыки. Не хватало знаний, военного образования, но это дело наживное. Но самое основное — не хватало главнейшего опыта для всякого офицера: сурового опыта войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.