Месть и закон

Месть и закон

Летом 1929 года у Пилсудского вновь возникли проблемы со здоровьем, заметно хуже стала слушаться правая рука. Он впервые отказался участвовать в очередном съезде легионеров, потому что ему нужно было отдохнуть. Учитывая, что он всегда придавал этому мероприятию важное значение, можно с уверенностью утверждать, что он чувствовал себя далеко не лучшим образом, хоть и не хотел в этом признаваться даже самым близким людям. Не проявлял он интереса и к текущим событиям, что с озабоченностью отметил общавшийся с ним в то время Славой-Складковский.

На этот раз отпуск провел в Друскениках, и, кроме Свитальского и Славека, которым дал указания относительно того, какой линии поведения ББ должен придерживаться в сейме, никого из политиков маршал не принимал. Это его нежелание поддерживать широкие контакты нашло отражение в одном из писем, относящихся именно к этому времени. Пилсудский явно начинал замыкаться в себе, что для него ранее не было характерно. Видимо, таким образом он подсознательно берег свою нервную систему от излишних нагрузок. Это ухудшение самочувствия своего кумира отметил для себя и Свитальский. Но отдых пошел Пилсудскому на пользу, и осенью он выглядел уже существенно более энергичным и деятельным.

4 сентября 1929 года Свитальский в соответствии с указаниями Пилсудского предложил Дашиньскому созвать совещание по бюджету. Этот шаг был задуман как своеобразный тест, который должен был показать, кто помимо ББ готов поддержать правительство. Но проверка вызвала последствия, которых Пилсудский никак не ожидал. 14 сентября шесть центристских и левых партий обратились к Дашиньскому с просьбой в ответ на эту инициативу правительства сообщить кабинету о необходимости ускорить созыв сейма и обсудить с ним все детали совершенствования работы над бюджетом. Они также подчеркнули, что после закрытия сессии парламента единственным органом, имеющим право представлять палату, является ее президиум во главе с маршалом сейма. Так на политической сцене появился левоцентристский блок Центролев, обладавший большинством мест в сейме.

Оппозиция точно так же отказалась от участия в предложенном Славеком совещании по вопросам ревизии конституции. Тогда Пилсудский попытался перессорить между собой партии Центролева. С этой целью он сообщил в печати, что Дашиньский 24 июня вел с ним переговоры и сделал предложение о едином блоке ББ с ППС и одной из крестьянских партий. Дашиньскому пришлось оправдываться тем, что он действовал от собственного имени, а не по поручению своей партии. Но все же, вопреки расчетам маршала, оппозиционный блок устоял.

Не сумев разрушить единство оппозиции, Пилсудский вновь решил перейти к тактике прямого давления на строптивых депутатов под его непосредственным руководством. Он даже планировал отдых за границей, чтобы набраться сил перед нелегким столкновением, которое его ожидало. Но болезнь помешала зарубежной поездке.

Следующую провокацию режим приурочил к открытию сессии сейма, назначенному на 31 октября. Пилсудский уже 12 октября обсудил со Свитальским будущую тактику поведения. Для себя он избрал роль жесткого политика, премьер же должен был демонстрировать готовность к переговорам. При этом маршал заявил, что никогда не допустит возвращения к власти партий и если будет в том нужда – готов совершить еще четыре «мая».

31 октября события развивались следующим образом. Поздним пополуднем, задолго до назначенного времени открытия сессии, перед зданием парламента, а также в общедоступном вестибюле сейма стали собираться офицеры, в основном полковники и подполковники, общим числом 30 – 50 человек. Некоторые были при саблях. Они пришли сюда прямо с работы в центральных военных ведомствах. В своих рапортах на имя коменданта города полковника Венявы-Длугошовского они называли разные поводы, по которым явились в здание сейма. Одни – якобы повидаться с депутатом сейма полковником Коцем, другие – потому что узнали, что распоряжение об открытии сессии сейма вместо заболевшего премьера Свитальского будет зачитывать Пилсудский, и решили его поприветствовать, третьи – в расположенное в здании парламента общедоступное почтовое отделение. Военные вели себя спокойно, но на просьбы покинуть здание не реагировали.

Когда Пилсудский в сопровождении Славой-Складковского и Бека вошел в вестибюль, офицеры образовали живой коридор и приветствовали своего кумира. Но и после этого они не ушли, поскольку-де были оскорблены необоснованным требованием покинуть вестибюль и ждали извинений от сеймового руководства[247].

Дашиньский, решив, что присутствие офицеров грозит сейму, возможно, даже кровавой расправой, отказался открывать сессию, пока они не покинут здание. Об этом он тут же написал в письме президенту. Пилсудский, прождав около часа открытия сессии, отправился в кабинет спикера. Состоявшийся между ними в весьма резких тонах разговор результата не дал. Маршал сейма твердо стоял на своем: «Под угрозой штыков, револьверов и сабель сессию не открою!» Ничего не добившись, Пилсудский оставил кабинет спикера. 1 ноября в письме президенту по поводу инцидента он назвал Дашиньского «безумцем», которому нужно лечиться, а не заниматься политической работой, «ослом», «опереточным комиком», «сумасшедшим»[248].

Поскольку офицеры и после отъезда диктатора здание сейма не покинули, Дашиньский перенес церемонию открытия на 5 ноября. Но в назначенный срок сейм опять к работе не приступил, так как президент отложил заседание на 30 дней. Это означало, что Пилсудский от намеченного плана давления на сейм отказываться не собирался.

Инцидент в связи с открытием сейма явно прибавил оппозиции уверенности в собственных силах. Она по-прежнему не до конца понимала, что Пилсудский вовсе не намерен считаться с тем, что более 70 процентов граждан Польши, принявших участие в голосовании, сказали его режиму «нет». Диктатор знал, что у оппозиции на тот момент не было достаточного арсенала средств, способных заставить его считаться с волей сеймового большинства. Как показала всепольская кампания митингов, проведенных по инициативе Центролева 1 декабря, общество достаточно безразлично отнеслось к очередному конфликту режима и оппозиции в сейме.

Выбор противником наступательной тактики подтолкнул Пилсудского к корректировке стратегии. Понимая, что время работает на оппозицию, не обремененную необходимостью сокращать государственный бюджет, он посчитал опасным для режима дальнейшее откладывание решения вопроса о судьбе сейма. 28 ноября 1929 года на встрече с премьером и председателем парламентской фракции Беспартийного блока Пилсудский изложил свой план дальнейших действий. Он считал, что следует сконцентрировать усилия на двух направлениях. Во-первых, учитывая международные и внутренние обстоятельства, постараться, чтобы бюджет все же принял сейм. Во-вторых, добиться перехвата политической инициативы правительством. Именно кабинет должен определять стратегию взаимоотношений с сеймом, пока тот не примет бюджет, «и тогда можно с этим сеймом делать все, что захочется. Принципиально следует исходить из того, что эта бюджетная сессия – последняя для этого сейма». Пилсудский высказался также и по вопросам тактики ускорения процесса прохождения бюджета в сейме. Для этого он намеревался сделать вид, что лично для него важнейшим является конституционный вопрос, поэтому для его решения он готов пойти на большие уступки. Тревожила его и возможность вынесения сеймом вотума недоверия правительству. Для предотвращения этой угрозы он считал возможным припугнуть сейм роспуском или же воспользоваться парламентскими методами, «произнося речи и затягивая дискуссию с помощью обсуждения каждого правительственного заявления». Сам же Пилсудский планировал вступить в борьбу с сеймом в марте 1930 года[249].

Спустя неделю после этого совещания началось практическое осуществление плана Пилсудского. Случилось событие, которого опасался маршал. 5 декабря, в день начала работы сейма, партии Центролева внесли предложение о вотуме недоверия кабинету Свитальского и на следующий день приняли абсолютным большинством голосов. Президент утвердил отставку, страна оказалась без правительства. Это не был правительственный кризис в точном понимании этого слова, потому что за вотумом недоверия не последовали переговоры его инициаторов о создании собственного кабинета. Правда, они заявили, что не будут возражать, если президент поручит кому-нибудь из представителей оппозиции сформировать правительство, но дальше этого не пошли, оставив инициативу Мосьцицкому Тем самым сейм как бы подтвердил исключительное право президента, а фактически Пилсудского, определять весь состав кабинета. Добившись отставки Свитальского, оппозиция исчерпала свой наступательный потенциал. А это автоматически отдавало инициативу Пилсудскому, накопившему к этому времени огромный опыт борьбы с оппозицией.

Августовская новелла 1926 года ограничивала время работы парламента над бюджетом пятью месяцами, и если он его не успевал утвердить, то это должен был сделать президент своим декретом. Таким образом, правительство не могло остаться без бюджета. Один месяц из отпущенного парламенту срока уже прошел. Заставить парламент интенсивнее работать над бюджетом Пилсудский мог, и далее препятствуя его работе. Согласно парламентским обычаям во время правительственного кризиса работа депутатов приостанавливается. Поэтому чем дольше сейм бездействовал, тем меньше у него оставалось времени для работы с правительственным проектом государственных расходов. А если бы парламент бюджет вовремя не одобрил, то тогда у санации был бы повод заявить, что сейм не хочет исполнять свои конституционные обязанности. Пилсудский знал, что опытные парламентарии это понимают и поэтому постараются лишить режим этого аргумента, приняв бюджет вовремя. Сам он в это время избегал делать какие-то громкие заявления или высказывать угрозы в адрес сейма. Лишь президент демонстрировал активность, ведя переговоры с руководителями палат и парламентских клубов. Но последнее слово было за Пилсудским.

Лишь 21 декабря 1929 года появился реальный кандидат в премьеры – все тот же Бартель. Новый кабинет был приведен к присяге 29 декабря. Есть интересное свидетельство, записанное со слов Бартеля, о том, как Пилсудский уговаривал его принять этот пост в четвертый раз. Первоначально с этим предложением к нему обратился президент, но профессор своего согласия не дал. «Однако после этого он был вызван к Пилсудскому и там сдался перед настойчивыми просьбами великого человека, к которому он глубоко привязан. „Если бы вы были на моем месте, – сказал он, – то и вы бы не могли отказать“. Я сидел рядом с ним, он очень трогательно провел своей рукой по моему колену и грустным голосом обратился ко мне с такими словами: „Пан Казимеж, я очень болен, может, мне даже придется умереть, и я бы хотел, чтобы после моей смерти был сильный человек, который сумеет защитить мою честь. Этим человеком можете быть только вы“. Эти слова, – продолжал Бартель, – глубоко меня потрясли и развеяли все мои сомнения, я был совершенно разоружен и не способен к малейшему сопротивлению воле коменданта»[250]. Радикальных изменений в составе правительства не произошло.

Назначение премьером Бартеля, считавшегося либералом среди пилсудчиков, было воспринято оппозицией с удовлетворением как подтверждение ее силы. На самом же деле в выигрыше оказался Пилсудский. Незаметно для оппозиции он сумел стимулировать работу сейма над бюджетом, в первой половине февраля 1930 года она была успешно завершена, и проект бюджета, претерпевший незначительные изменения по сравнению с правительственным вариантом, был передан в сенат. Теперь диктатор мог переходить к осуществлению намеченной им стратегической цели – роспуску парламента. Что касается сроков этой акции, то он не был ограничен каким-либо конкретным временем, поскольку открытие следующей бюджетной сессии сейма уже традиционно могло быть назначено только на 31 октября 1930 года. И вновь оппозиция облегчила ему задачу. 8 марта сеймовая фракция ППС внесла предложение о вотуме недоверия министру труда и социального обеспечения Александру Пристору, другу и близкому соратнику диктатора. Поводам стала его политика в отношении больничных касс, в руководящих органах которых прежде доминировали социалисты.

В ответ на этот вызов санации Пилсудский, видимо, приказал Бартелю резко выступить в парламенте, что тот и сделал спустя четыре дня. Суть речи премьера сводилась к тому, что парламент себя изжил и не способен решать задачи, стоящие перед современным государством, депутаты перестали соответствовать своему предназначению представителей народа, превратили служение в профессию и т. д. Оппозиция сочла это выступление покушением на основы демократии и отреагировала на него 14 марта выражением вотума недоверия Пристору, хотя Бартель и предупредил сейм, что в случае такого решения правительство в полном составе подаст в отставку. Схватка правительства и оппозиции завершилась очередной кажущейся победой последней.

Пилсудского более чем устраивала отставка кабинета Бартеля. Вопрос с бюджетом можно было считать решенным, хотя проект еще не вернулся из сената и не был окончательно утвержден нижней палатой. Теперь это без ущерба для престижа режима мог сделать президент, а ответственность за это можно было возложить на сейм, якобы безответственно относящийся к своим обязанностям. Но в повестке дня работы сейма были еще два вопроса, в решении которых режим было крайне не заинтересован. Во-первых, все еще незавершенное дело Чеховича – Государственный трибунал не стал выносить по нему окончательного решения, хотя и признал факт нарушения закона. Он вернул дело сейму, заявив, что только тот может по существу оценить открытые правительством кредитные линии и произведенные расходы. И лишь после получения соответствующего решения нижней палаты можно будет возобновить процесс. Во-вторых, утверждение выводов специальной комиссии сейма, созданной для расследования инцидента при открытии сессии сейма 31 октября 1929 года. Однако в связи с известной практикой, что сейм не работает, пока нет кабинета, можно было дотянуть до конца марта, когда истекал предусмотренный августовской новеллой срок работы бюджетной сессии.

17 марта президент принял отставку правительства Бартеля и предложил сформировать новый кабинет Пилсудскому, но тот отказался. 19 марта в прессе появилась его статья с изложением мотивов такого решения, в целом сводящихся к испытываемому им отвращению к парламентским методам работы вообще и польского сейма в особенности. Следующим кандидатом в премьеры стал маршал сената Юлиан Шиманьский, всемирно известный врач-окулист, профессор Виленского университета. Будучи человеком, не посвященным в тонкости политической игры, проводившейся Пилсудским, он со всей серьезностью отнесся к порученной ему миссии. Проведя переговоры с представителями сеймовых фракций, кандидат в премьеры пришел к выводу о возможности достижения мира между противостоящими сторонами и создании правительства политического примирения, о чем не преминул сделать публичное заявление.

Но когда спустя неделю Шиманьский, гордый достигнутым успехом, пришел к Пилсудскому, то вместо похвалы услышал весьма неприятные для него слова: диктатор не собирается выводить оппозицию из тупика, в который она сама себя загнала, без твердых гарантий с ее стороны, что его дело не пострадает. Он согласится взаимодействовать с оппозицией только в том случае, если депутаты и партии откажутся от контроля работы правительства и его персонального состава, не будут вмешиваться в вопросы, связанные с уже одобренным бюджетом, согласятся отменить шестой пункт закона о государственных финансах, регулирующий полномочия правительства при открытии не предусмотренных бюджетом кредитных линий, наконец, если сейм уйдет на каникулы, по крайней мере, на полгода[251]. Это были и ультиматум оппозиции, и программа изменения характера режима, сложившегося в Польше после мая 1926 года, и завуалированный отказ войти в правительство Шиманьского. Затем миссия премьера была поручена брату маршала Яну Пилсудскому. Было очевидно, что это назначение – всего лишь очередной акт фарса, разыгрываемого по сценарию диктатора.

В этих условиях Игнаций Дашиньский, понимавший, что времени у сейма для работы остается все меньше, решил нарушить неписаный обычай и созвать сессию сейма на 29 марта 1930 года. Для парламента наступил момент истины. Или бросить перчатку режиму и вступить в поединок, чем бы он ни кончился, или проиграть, и на этот раз окончательно и бесславно. Всю серьезность положения осознавал и Пилсудский. Если бы сейму удалось довести дело Чеховича до конца, то диктатору пришлось бы отказаться от видимости пребывания режима в правовом поле. И это было бы, пожалуй, его наиболее болезненным поражением. А распускать сейм в столь критический момент было опасно, ведь у оппозиции появилось бы основание утверждать, что режим таким образом пытается замять дело Чеховича. Единственное, что оставалось спасителю отечества, – начать очередную игру нервов.

В бой были брошены депутаты Беспартийного блока. Не имея возможности помешать принятию неблагоприятных для режима решений, они широко прибегали к обструкции на заседании бюджетной комиссии сейма, распуская слухи, что они придут на заседание сейма, вооруженные револьверами и резиновыми дубинками, что Дашиньский будет избит, когда пойдет открывать заседание. И маршал сейма сдался – доклад о бюджетных нарушениях был снят с повестки дня. Польская демократия еще раз продемонстрировала трусость, когда дело касалось решительного противодействия диктатуре. Несомненно, существовал страх за личную судьбу, но главным было опасение, что от этого пострадают интересы государства, будет внесен раскол в общество, активизируются претензии к Польше ее соседей, так и не смирившихся с территориальными потерями. Оппозиционеры опасались непредсказуемости Пилсудского и все больше склонялись к проведению досрочных выборов и вынесению конфликта на суд избирателей. При этом они убеждали себя, что режим не посмеет сфальсифицировать результаты выборов.

Последнее, что успел сделать сейм на заседании 29 марта, – это одобрить бюджет. В тот же день Ян Пилсудский отказался от формирования кабинета, и без промедления и каких-либо консультаций было сформировано правительство во главе с Валерием Славеком. В тот же день президент закрыл сессию сейма. У руля государственного корабля вновь оказался кабинет полковников, чей состав был почти идентичен предыдущему. Пилсудский приступал к осуществлению конечной цели своего плана борьбы с парламентом, представленного 28 ноября 1929 года Свитальскому и Славеку, – его роспуску.

Оппозиция, которая также была за досрочный роспуск парламента и считала это делом решенным, уже в апреле 1930 года стала вести закамуфлированную избирательную кампанию, используя традиционные методы: пропаганду своей политической линии в печати, на собраниях и митингах. Суть этой линии – устранение диктатуры и восстановление демократии – была сформулирована в принятой Центролевом 5 апреля декларации, содержавшей оценку ситуации, начиная с майского переворота. Отличием ожидавшихся вскоре выборов от всех предыдущих должно было стать то, что шесть партий Центролева собирались выступить на них единым фронтом. Для поддержания их боевого настроя было решено собрать чрезвычайную сессию сейма. Реализовать эту задумку было нетрудно, но результат получился нулевой. Созванная 23 мая сессия сейма была тут же отложена на 30 дней, а 20 июня, что было вполне предсказуемо, закрыта распоряжением президента, так и не начав работу. Режим последовательно лишал оппозицию возможности использовать для борьбы с ним парламентскую трибуну.

К этому времени Пилсудский твердо решил в самое ближайшее время распустить парламент и провести новые выборы. Он явно хотел, чтобы следующий бюджет утверждал новый, послушный его воле парламент. 26 мая вызванный в Бельведер Славой-Складковский узнал о предстоящем роспуске законодательного органа как окончательно решенном деле. Пилсудский приказал ему вернуться на должность министра внутренних дел (в это время генерал был замминистра военных дел) и «сделать» вместе со Славеком и Свитальским новые выборы в течение шести недель. Соратник попросил на это три месяца, и маршал согласился[252].

После провала с созывом внеочередной сессии сейма оппозиция фактически перешла к открытой избирательной кампании, обратившись к массовым внепарламентским формам агитации. На 29 июня 1930 года в Кракове был назначен Конгресс защиты законности и воли народа. По его итогам была принята политическая декларация, выдержанная в достаточно жестких тонах. В ней режим предостерегался от попыток осуществить государственный переворот и подавить движение за восстановление демократии с помощью террора, поскольку они встретятся с самым решительным сопротивлением, вплоть до физического. Объектом критики оказался и президент Мосьцицкий, что уже становилось традицией. Таким образом, оппозиция отказывала в праве на моральный авторитет всем столпам режима – Пилсудскому правительству и президенту. После завершения конгресса состоялся массовый митинг с числом участников около 30 тысяч человек, на котором была принята аналогичная резолюция.

Успех краковского конгресса показал, что для оппозиции следующие выборы будут отличаться от предыдущих. Теперь вся ее объединенная мощь будет обращена против одного противника – санации. То есть левые и центристы пошли по тому же пути, что и режим на выборах 1928 года, когда он сплотил всех своих приверженцев в единый блок. Правда, интенсивность избирательной кампании оппозиции была пока что невелика, потому что так до конца и не было известно, распустит ли Пилсудский парламент или оставит все как есть.

Летом 1930 года диктатор полтора месяца провел в своих Пекелишках. Немного болел, немного отдыхал, изредка проводил политические встречи. В Варшаву вернулся 8 августа, а спустя два дня уехал в Радом на IX съезд легионеров. На этот раз с речью не выступал. Все свое внимание он сконцентрировал на подготовке к запланированному им на ближайшее время роспуску сейма.

11 августа Славой-Складковский получил от маршала поручение составить досье на всех депутатов Центролева. Это могло означать только то, что Пилсудский в качестве главного противника режима избрал объединенную оппозицию. В это же время был до конца разработан общий план действий режима, предусматривающий не только роспуск парламента, но и деморализацию противника. Режиму предстояло провести столь ответственную операцию стратегического характера, что Пилсудский, как это было во время польско-советской войны 1919 – 1920 годов, взял руководство ею на себя. Обсуждались также меры противодействия «саботажу» украинских националистов в Восточной Галиции.

Не бездействовала и оппозиция. 21 августа Политическая комиссия Центролева постановила провести 14 сентября в 21 местности массовые митинги с требованием немедленного созыва сейма, устранения диктатуры и борьбы с экономическим кризисом. Центральный митинг должен был пройти в Варшаве. Было также решено в случае роспуска президентом сейма без определения даты следующих выборов объявить всеобщую забастовку, а если срок выборов будет определен, то принять в них участие единым блоком.

22 августа Пилсудский предупредил Славой-Складковского, что через несколько дней сам возглавит правительство и распустит сейм, министр внутренних дел своим приказом проведет аресты ряда бывших депутатов, а затем состоятся новые выборы в парламент. Этот план начал осуществляться уже на следующий день, когда Славек подал в отставку с поста премьера, мотивируя это усталостью, вызванной совмещением обязанностей главы кабинета и председателя парламентского клуба Беспартийного блока. Тут же Пилсудский объявил министрам, что президент попросил его возглавить правительство и что он конечно же согласится. 25 августа Пилсудский во второй раз стал премьер-министром. Своим заместителем и руководителем всей текущей деятельности кабинета он сделал Юзефа Бека. Уже третий полковник из кадрового резерва диктатора становился у штурвала государственного корабля.

На следующий день Пилсудский дал интервью «Газете польской», в котором в очередной раз в самой грубой форме высказался по поводу демократии, парламентаризма, конституции 1921 года (он назвал ее «конституткой» по аналогии с известным словом) и деятельности Центролева. Весьма зловеще прозвучало его заявление, что депутатов следует выставлять за двери из всех учреждений, а если им еще при этом и накостыляют – то вреда от этого не будет[253]. Это означало, что своему личному отвращению к парламентаризму как форме правления, требующей согласования различных интересов, он решил придать статус правительственной политики. После этого страну могло ожидать только одно – прекращение мезальянса диктатуры и парламентаризма, возникшего в мае 1926 года, и торжество силы над компромиссом.

Решение Пилсудского во второй раз возглавить правительство означало, что он больше не позволит оппозиции мешать развитию страны по пути, который считал единственно правильным. Систему, способную корректировать свои ошибки с помощью противопоставления и согласования различных мнений, он решил заменить единоличным правлением сильной личности, будучи глубоко убежден, что только он знает, что нужно Польше, как сделать ее великой и процветающей державой, способной противостоять внутренним и внешним напастям.

Маршал действовал весьма оперативно. 29 августа 1930 года он предложил кабинету рассмотреть вопрос о досрочном роспуске парламента. Сохранилось интересное свидетельство Славой-Складковского: «Когда мы сели за стол совещаний, господин маршал заговорил глубоким, взволнованным голосом: „Я собрал вас, чтобы внести предложение на ваше одобрение. Это предложение о роспуске сейма... Эта глупая конституция, эта глупая конституция... Господа, я приступаю к мотивировке. Я давно установил, что я могу, а чего не могу делать. Первое, что меня склоняет к роспуску сейма, – это нежелание копаться во всей этой грязи. Я никогда этого не мог переносить – я родился в поместье, меня называли паничем, и я не могу копаться в грязи, лучше уж убить человека. А в сейме я постоянно вынужден был копаться в грязи. Во-вторых, господа депутаты овладели мастерством различным образом и непрерывно преступать закон. Как я могу зависеть от каникулярного времени какого-то мерзавца? Я бы должен был отвечать на это свинство постоянным насилием, резко пресекая попытки анархизации государства. (Передразнивая)... Именем сейма! Сейм существует только тогда, когда идет заседание! В противном случае это банда, которую я не могу уважать!!! ...Я человек войны, я могу прибегнуть к насилию, но не могу высечь такого-то господина на улице за стрельбу в полицию... Видите ли, у него иммунитет!!! Это второй повод, может, самый страшный. Третий, наконец, мотив – это необходимость постоянно создавать новые ситуации с сеймом. Я должен бы был совершать насилие за насилием, но тогда мне бы жизнь обрыдла“. В этом месте комендант прервался, барабаня пальцами по столу и глядя вдаль. Один из министров спросил, когда будут выборы. Комендант бросил на него быстрый взгляд и с жаром ответил: „Извините, я сейчас добавлю. Конституция позволяет распустить сейм, но все вопросы, связанные со сроками, находятся в ведении президента, и я не могу обсуждать это с вами. Скажу вам только, что сейчас у меня передышка, потому что эти скоты отдыхают... Я не собираюсь уважать даже депутатский иммунитет. Они должны быть наказаны, а вы сразу о сроках выборов. Выборы наверняка будут назначены, потому что я правлю конституционно. Я вам не буду чистить сортиры ‘октроированием’! Я даже могу согласиться на бюджетную сессию, но это противно... Иначе диктатором станет комиссар полиции, назначенный господином Складковским, который будет всех бить по морде, так что зубы полетят“»[254].

Фактически Пилсудский изложил весь свой план действий, предусматривавший замену конституции, изменение характера парламента, освобождение правительства от контроля представительного органа, репрессии в отношении бывших депутатов. О своем намерении расправиться с парламентариями Пилсудский заявил и в интервью «Газете польской» от 7 сентября. И это были не пустые слова. Его призыв накостылять «этим курвам», как он стал называть парламентариев от оппозиции, был услышан уже 27 августа. В этот день группа военных избила лидера одной из левых крестьянских партий, вице-маршала сейма Яна Домбского, незадолго до этого перенесшего операцию. Нападение произошло рядом с домом, в котором он жил, и, как всегда, его участники не были обнаружены.

30 сентября президент распустил обе палаты парламента и назначил новые выборы на ноябрь 1930 года. Все действия и выступления Пилсудского того времени свидетельствовали, что он не повторит эксперимент 1928 года, не будет больше создавать «новые ситуации с сеймом». С этой целью он решил совершить еще одну «революцию без революционных последствий» – ликвидировать остатки парламентаризма, но сохранить парламент как орган, присущий республиканской форме правления. Опыт других европейских диктатур, а также деятельности Беспартийного блока показал, что вполне может существовать квазипартия, послушно выполняющая команды диктатора. Пусть даже ее депутаты иногда допускают колебания и не до конца понимают стратегию и тактику режима, но их всегда можно убедить в том, что предлагаемые на утверждение решение или закон служат интересам страны. Нужно лишь обеспечить этой партии большинство, и сейм из оппонента превратится в послушное воле режима учреждение, станет его составной частью. А оппозиция в парламенте будет безопасным и безвредным критиком режима, позволяющим ему сохранять в глазах мирового общественного мнения видимость демократии.

Оппозиция приняла вызов режима в убеждении, что он и на этот раз будет играть более или менее честно. 9 сентября пять партий Центролева создали избирательный блок под названием «Союз защиты закона и свободы народа». Шестой участник Центролева, христианские демократы, по различным мотивам остался вне блока, но как союзник, а не противник объединенной оппозиции. Оппозиция обратилась к народу с воззванием, обвинявшим диктатуру во всех несчастьях трудового народа, нежелании продолжать реформы, начатые до мая 1926 года, служении интересам буржуазии и помещиков, предательстве прекрасных традиций борьбы за независимость Польши («союз Юзефа Пилсудского с представителями бывших соглашателей с государствами-захватчиками нанес удар в самое сердце легенде легионов»), а также непродуманной национальной политике. Был использован также аргумент из арсенала Пилсудского и его окружения: «Над всей польской жизнью навис груз невыносимых моральных отношений».

Это был документ, явно сориентированный на трудящиеся слои общества, который грешил демагогией (самым глубоким экономический кризис был в демократических Соединенных Штатах Америки и веймарской Германии) и не очень внятно рисовал пути хозяйственного оздоровления страны. Оппозиция недостаточно четко представляла, чего она хочет помимо ухода режима с политической сцены и восстановления демократии образца 1921 года. Существует традиция обвинять польскую оппозицию в том, что она не решилась прибегнуть к внепарламентским массовым формам борьбы трудящихся. Но в 1930 году в Польше не было ни малейших признаков того, что массы готовы выйти на улицы. Оппозиции, желающей оставаться в правовом поле, не пристало звать на баррикады. Это могли делать только загнанные в подполье революционные партии и созданная в 1929-м Организация украинских националистов (ОУН) Коновальца и Бандеры.

По-иному думал и действовал режим, выполняя намеченный Пилсудским план. Следующим его этапом был удар по оппозиции. 1 сентября маршал лично отметил в предложенном ему списке бывших парламентариев от оппозиции тех, кого он считал наиболее заклятыми врагами режима. В ночь с 9 на 10 сентября полицией и военной жандармерией были арестованы 18 бывших депутатов, в том числе трехкратный премьер-министр Витос. Все они, кроме одного строптивого парламентария от ББ, были членами оппозиционных партий. Спустя неделю был арестован руководитель восстаний в Силезии Войцех Корфанты, во время мировой войны помогавший эмиссарам Пилсудского устанавливать контакты с немецкими военными и политиками в Берлине. Все они были заключены в военную тюрьму в Брестской крепости.

Эти меры были проведены с многократным нарушением закона (арест без постановления суда, заключение в военную тюрьму). Арестованных начали избивать уже по пути в тюрьму, физическое и психическое насилие над ними продолжалось и в крепости, комендантом которой на это время был назначен известный своими садистскими наклонностями полковник Вацлав Костка-Бернацкий, в 1-й бригаде легиона командовавший жандармами. В помощь ему были приданы такие же садисты-офицеры. Арестованных полностью изолировали от внешнего мира, и о жестоком обращении с ними стало широко известно только после парламентских выборов.

Этими арестами репрессии не ограничились. 10 сентября состоялось заседание кабинета, на котором Пилсудский потребовал, опять же вопреки праву, не восстанавливать на прежней работе бывших государственных служащих, которые были депутатами от оппозиции. Пилсудский твердо решил покончить с послемайской моделью режима. Как он заявил своим приближенным, изменить конституцию и «исправить вредные политические и парламентские обычаи». С этой целью он требовал широко использовать меры устрашения, включая аресты, обыски, судебное преследование. Власти сделали все, чтобы максимально ограничить масштаб запланированных оппозицией на 14 сентября митингов и демонстраций. И это им удалось, в том числе и с помощью силы. Были запрещены митинги на открытом воздухе, а владельцам больших залов настойчиво рекомендовали не сдавать их в аренду оппозиции. Участники организуемых Центролевом мероприятий и активисты избивались дружинниками проправительственных партий.

1 сентября Пилсудский приказал через 15 дней приступить к проведению операции так называемого «умиротворения» в Восточной Галиции. Поводом к ней послужила начатая летом 1930 года Организацией украинских националистов и Украинской военной организацией кампания противодействия полонизации провинции, которую они считали украинской. Поскольку протесты украинцев в парламенте, на публичных мероприятиях и в печати не помогали, они решились на крайние меры. Начались нападения на недавно прибывших сюда колонистов из Центральной и Западной Польши, польских учителей, поджоги их хозяйственных построек и жилых домов, уничтожение железнодорожных путей и оборудования, подрыв мостов и т. д.

Проведение операции было поручено полиции и армии. Она охватила 450 сел в 16 уездах Львовского, Тернопольского и Станиславского воеводств и сопровождалась разгромом украинских культурных и хозяйственных организаций, закрытием трех украинских гимназий, арестами бывших депутатов и сенаторов, обысками, наложением контрибуций и даже публичной поркой активистов украинского национального движения. Были арестованы 1 739 украинцев, из которых 1143 отданы под суд за террористическую и антигосударственную деятельность. Полиция изъяла около 2 500 единиц огнестрельного оружия.

При всем кажущемся успехе операции она не достигла цели, которую перед ее исполнителями поставил Пилсудский, – умиротворить провинцию. Наоборот, она еще больше углубила антагонизм между польским государством и украинским национальным движением и, что еще хуже, между поляками и украинцами. Действия властей дали повод украинским политикам обратиться в Совет Лиги Наций с жалобой на невыполнение поляками своих обязательств в области защиты прав национальных меньшинств. И хотя этот международный орган не усмотрел в действиях Варшавы нарушения взятых ею обязательств в области охраны прав меньшинств, конфликт негативно сказался на имидже Польши.

В общей сложности в предвыборный период в Польше были арестованы по политическим мотивам около пяти тысяч человек, в том числе 84 бывших депутата и сенатора и 1 600 сторонников Центролева. Это был удар, к которому легальная оппозиция, привыкшая к борьбе с режимом в правовом поле, пусть и деформированном, была абсолютно не готова. Ответственность за судьбы страны не позволяла ей даже допускать мысли о возможности использования нелегальных форм борьбы с ненавистной санацией. С точки зрения политиков, конфликт с режимом не мог выходить за рамки легальной политической борьбы. Пилсудский же не останавливался перед использованием самых непарламентских методов выдавливания оппозиции с политической сцены, поскольку считал непослушные его воле политические партии вредными и опасными для Польши.

Поддерживавшие режим партии, не испытывавшие недостатка средств, сумели организовать мощную избирательную кампанию, по числу проведенных мероприятий и их участников во много раз превосходящую кампанию оппозиции. В отличие от 1928 года в нее активно включился Пилсудский, решивший на сей раз на полную мощь использовать свой по-прежнему немалый авторитет в различных слоях общества. Он согласился, чтобы его имя было поставлено на первое место в общегосударственном избирательном списке Беспартийного блока в сейм и сенат, хотя, естественно, заседать ни в одной из палат не собирался. Следом за ним шли фамилии политиков из его ближайшего окружения, преимущественно из группы «полковников». Он же задавал тон агитационно-пропагандистской деятельности всего лагеря своими семью интервью «Газете польской» с резкой критикой польского парламентаризма образца 1921 года и зависимости правительства от сейма.

Эти же мотивы составляли стержень пропагандистской кампании Беспартийного блока, отказавшегося от формулирования избирательной программы. Как и в 1928 году, санация подходила к выборам как к плебисциту, а не соревнованию концепций решения актуальных и перспективных проблем. При этом она не жалела черной краски для характеристики противников, называла творцов Центролева убийцами, намекала на их связи с иностранными государствами, использовала для сплочения общества вокруг правительства требования официальных лиц Германии пересмотреть границу с Польшей. Немаловажную роль сыграло принятое в 1930 году фракцией Беспартийного блока решение об отказе его членов от депутатского иммунитета в случае предъявления им уголовных обвинений.

Одновременно превозносились достоинства нового государственного устройства, которое намеревался создать Пилсудский вопреки сопротивлению своих врагов. С этой целью популяризировались основные постулаты конституционного проекта ББ: сильное правительство, избираемый на всеобщих выборах президент, конструктивно действующий парламент, хозяйственное самоуправление, создание палат наемного труда, чтобы непосредственные производители могли влиять на решение кардинальных хозяйственных проблем.

Следует сказать, что победу режима на выборах обеспечили не только репрессии в отношении оппозиции и эффективность пропаганды правительственного лагеря, но и достаточно безразличное отношение значительной части избирателей к борьбе между санацией и Центролевом, значения которой они не понимали и со своей личной судьбой не связывали, трудности повседневного существования в условиях кризиса, уважительное отношение к Пилсудскому, умело поддерживаемое пропагандой, – несгибаемый борец за независимость, подвижник сильной, свободной, пользующейся международным авторитетом Польши, мудрый вождь, прекрасный семьянин, лучший друг польских детей, женщин, тружеников, стариков, физкультурников и т. д. и т. п. За Беспартийный блок отдали свои голоса 44,8 процента пришедших к урнам избирателей, что обеспечило партии власти 249 из 444 мест в сейме. Партии Центролева существенно сократили свое представительство (со 180 до 97 мандатов), в том числе и по причине аннулирования их списков в ряде избирательных округов. Зато более чем в полтора раза больше мест в сейме досталось национальным демократам, не привлекавшим после поражения 1928 года повышенного внимания режима. Состоявшиеся неделей позже выборы в сенат принесли ББ еще более убедительный успех – 76 из 111 мест.

Постоянное психическое напряжение, помноженное на давно уже плохое состояние здоровья, разрушительно действовало на организм маршала. Польский посланник в Софии В. Барановский, увидевший его в апреле 1930 года после нескольких лет отсутствия в Варшаве, был буквально потрясен произошедшими внешними изменениями: это был настоящий «дедушка», осунувшийся, исхудавший, согнутый пополам старик с потухшим взглядом и лысеющей головой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.