М. В. Урнов. В Столешниках[108]

Маргариту Ивановну Рудомино я впервые увидел в 1935 г. Я увидел ее в церкви Космы и Дамиана, что в Столешниках, в здании этой церкви, но уже в ином храме — храме культуры под названием Государственная центральная библиотека иностранной литературы. Она появилась из своего кабинета, находившегося возле алтаря. Я увидел молодую стройную женщину. Ее прическа и ладно облегавший фигуру свитер были ей к лицу, шли к облику самостоятельной, энергичной и вдохновенной женщины, настоятельницы храма культуры.

В Библиотеку я был переведен из Научно-исследовательского критико-библиографического института в связи с его ликвидацией. Мое согласие перейти в Библиотеку было обусловлено жизненной необходимостью не прерывать трудовой стаж, а также желанием удалиться в "тихий приют", поближе к "волшебной двери" (образ-символ Артура Конан Дойля), в мир зарубежной культуры, прежде всего и главным образом — в мир английской литературы, которую я избрал предметом своего изучения.

У кабинета Маргариты Ивановны находился секретарь — милая, приветливая, деловая и заботливая женщина. Много лет спустя я узнал, что эта женщина, Татьяна Александровна Ершова, прекрасно говорившая по-французски и отлично печатавшая на машинке, была праправнучкой великого князя Константина Николаевича Романова. Мы прошли мимо нее в директорский кабинет, и вскоре в нем появился заведующий научно-библиографическим отделом Библиотеки Николай Иванович Пожарский. Этот человек заслуживает отдельных воспоминаний.

Николай Иванович Пожарский был настоящим профессионалом, как и полагается быть истинному интеллигенту. Как я вскоре убедился, это был библиограф с большой буквы. Он не походил ни на одного из тех библиографов, которых я встречал в Научно-исследовательском критико-библиографическом институте. В Николае Ивановиче витал чистый дух Библиотеки. Это был эрудит-профессионал, готовый в любую минуту радушно встретить пришедшего за библиографической или литературной справкой, обстоятельно и вразумительно ответить на разного характера специальные вопросы, помочь и поддержать, особенно юношу или молодого человека, устремленных к знанию. Для меня это было новое впечатление. Мне часто казалось, что Николай Иванович — сам живая передвижная библиотека, "волшебная дверь" в которую открыта для каждого желающего протянуть ищущую руку к справочнику, энциклопедии, словарю, картотеке.

Николай Иванович встретил меня с такой улыбкой радушия, что я до сих пор, когда его давным-давно нет, помню его отеческую приветливость и продолжаю испытывать к его памяти чувство глубокого уважения и признательности. После знакомства, короткой беседы, добрых пожеланий Маргариты Ивановны Николай Иванович повел меня по крутой лестнице наверх, где когда-то помещался клирос и пели певчие, а теперь разместился научно-библиографический отдел Библиотеки. За столиками сидели несколько молодых женщин, я был им представлен, они встретили меня приветливо.

Здесь, на библиографических хорах, и внизу, в читальном зале, я видел посетителей разного возраста, разных призваний и запросов. Приходили школьники и студенты, аспиранты и профессора, просто любители литературы, в их числе уцелевшие отпрыски старой культуры, "нафталинные барыни", как их презрительно обзывали начисто отрешившиеся от старого мира. Приходили молодые люди, скромные, тихие, и напористые, мобильные, и молодые люди иного толка: сосредоточенные, целеустремленные, жаждавшие знаний, достижения поставленных целей и профессионального успеха. Эти молодые люди общались между собой, обсуждали литературные новинки, сенсации и проблемы текущей литературной жизни, вопросы литературной теории. Из их числа, из тех, кто уцелел в 30-е и 40-е гг., со временем выросли знатоки-профессионалы, имена их стали известны и уважаемы. Назову, к примеру, два имени — Борис Леонтьевич Сучков и Александр Иванович Пузиков.

Борис Сучков многое пережил, достаточно вспомнить, что его официально числили в преступной категории немецких шпионов и организаторов покушения на Сталина, он был приговорен к высшей мере наказания (к счастью, в те короткие годы в конце 40-х-начале 50-х гг., когда не было смертной казни), уцелел, выжил и за свою режимом укороченную жизнь плодотворно проявил себя как историк литературы, литературовед и критик, журналист, издатель, организатор науки, был назначен директором Института мировой литературы Академии наук СССР, избран ее членом-корреспондентом.

Александр Иванович Пузиков стал видным специалистом по французской литературе, тридцать лет бессменно работал главным редактором самого масштабного и авторитетного всесоюзного издательства, выпускающего классиков мировой литературы, — ныне оно называется Издательство художественной литературы.

Важным моментом в духовном и профессиональном становлении и Сучкова, и Пузикова, и многих других видных деятелей нашей культуры явилась "Иностранка", Библиотека иностранной литературы, которую создала и которой руководила Маргарита Ивановна Рудомино.

Частыми посетителями "Иностранки" были уже заявившие о себе молодые ученые-литераторы — Анна Елистратова, Александр Аникст, Абель Старцев…

Когда при перерегистрации в 1989 г. одного из них спросили, давно ли он числится читателем Библиотеки, тот ответил: "С тех самых пор, как увидел ее первого директора, — молодую и очень красивую Маргариту Ивановну Рудомино".

Справедливо говорила Маргарита Ивановна: "Церковь в Столешниковом переулке — целая эпоха в жизни Библиотеки".

В Библиотеку в Столешниках к Рудомино приходили наши широко известные деятели культуры. Помню, как появился в зале Библиотеки и обратил на себя мое внимание Михаил Левидов. Он начал печататься еще в 1914 г., сотрудничал в изданиях М.Горького — в "Летописи" и "Новой жизни", в 1918 г. заведовал Бюро печати Народного комиссариата иностранных дел, затем был корреспондентом РОСТА в Ревеле, Лондоне и Гааге, писал очерки, статьи, затем стал писать пьесы — "Заговор равных", "Аэроплан над городом", "Азорские острова"…

Случилось так, что впоследствии Михаил Левидов редактировал мои переводы из О’Генри, и я с признательностью вспоминаю об этой совместной работе. Он был требовательным, но доброжелательным редактором, мог, ненавязчиво, предложить вариант перевода сложной игры слов или необычного сравнения и уподобления (О’Генри любил всякого рода словесные и речевые игры), без раздражения указать на ошибку и тут же одобрить и вдохновить. Эти переводы издаются до сих пор.

В Михаиле Левидове жил дух несогласия и непокорства, и этого ему не прощали. Накануне Отечественной он был арестован и в 1942 г. расстрелян.

В Библиотеке работали кружки иностранных языков и было создано Бюро переводчиков. Деятельное участие в нем принимал Иван Кашкин, теоретик и практик художественного перевода, создатель целой переводческой школы. Он читал специальный курс художественного перевода на английском факультете Московского института новых языков, созданного по инициативе Библиотеки. Я окончил этот институт, руководил моей дипломной работой Иван Кашкин.

Публичные выступления видных деятелей культуры, собиравшие обширную, по преимуществу молодежную аудиторию, были составной частью просветительской жизни "Иностранки". Помню темпераментные, страстные выступления Михаила Михайловича Морозова и Корнея Ивановича Чуковского.

Библиотека регулярно устраивала разного рода выставки, посвященные знаменательным литературным датам и великим именам.

По понятной причине мне отчетливо запомнилась книжно-иллюстративная выставка, посвященная Сервантесу. Маргарита Ивановна пригласила меня в свой кабинет, сказала, что посмотреть эту выставку приезжает Надежда Константиновна Крупская в сопровождении Михаила Кольцова и поручила мне провести их по выставке и дать необходимые пояснения.

Именно Надежда Константиновна Крупская, насколько мне было известно, поверила в идеи и замыслы Маргариты Ивановны Рудомино, в ее планы развития Библиотеки иностранной литературы, способные возжечь интерес у молодежи к иностранным языкам и зарубежной литературе.

Во внешнем облике Надежды Константиновны Крупской я не увидел того, что предполагал увидеть: отражения величия и трагизма недавнего исторического прошлого и того, что обличало бы в ней спутницу и соратницу Владимира Ильича, жившего в памяти в образе страстного и величественного вождя с простертой вперед указующей рукой. Все просто и скромно и даже обыденно: утомленная заботами и болезнью пожилая женщина.

Я начал рассказывать о насыщенной испытаниями жизни Сервантеса, о его участии в битве с турками при Лепанто, в которой он потерял левую руку "к вящей славе правой", о его плене, когда он был продан в рабство алжирскому паше, о его отчаянных побегах из плена, о его деятельности комиссара по закупке провианта для "Непобедимой армады". Почувствовал, что затягиваю свой рассказ, повел почетных гостей по вехам его литературной деятельности, задержался у "Дон Кихота". Иллюстрации к трагедии "Нумансия" о героическом поведении осажденных в этой крепости задержали посетителей, они стали задавать вопросы, вглядывались в изображения осады. Этот живой интерес несомненно был обусловлен событиями в Испании, где шла борьба республиканцев и интернациональных бригад с фашизмом. Экскурсия окончилась, я проводил гостей в кабинет Маргариты Ивановны и вернулся к себе на хоры.

Как-то вдруг на наших хорах возникли новые приметы времени: замелькали непривычные фигуры и стала часто звучать немецкая речь — появились эмигранты из Германии. Некоторые из них жили в Коминтерновской гостинице на Тверской и приходили в Библиотеку как бы на работу.

Вскоре Николай Иванович Пожарский оставил нас: мы горевали, мы очень привыкли к нему. Его заменил молодой и статный немец — коммунист, писатель Альфред Курелла. Человек образованный, энергичный, деятельный, он не знал характера нашей работы и не вникал в нее. Он и не претендовал на то, чтобы руководить нами, предоставив нам полную свободу самостоятельной деятельности. Альфред Курелла хорошо знал немецкую литературу, классическую и современную, мог дать квалифицированный совет и консультацию, пригласить для выступления на интернациональном вечере Иоганнеса Бехера, Вилли Бределя или кого-нибудь из видных коммунистических деятелей, а в повседневную нашу работу не вмешивался.

Вдруг произошла неожиданная для меня перемена, желанная, благостная, во многом определившая мою дальнейшую судьбу. Перемена по воле Маргариты Ивановны и благодаря ей: руководством Библиотеки я был рекомендован для поступления в аспирантуру Московского института истории, философии и литературы, знаменитого в свое время ИФЛИ, на кафедру всеобщей литературы.

Я сдал экзамены — не могу не отметить, что экзаменаторы были доброжелательны, — поступил в аспирантуру и одновременно был зачислен на должность заведующего научно-методическим кабинетом, а спустя некоторое время — ассистентом, и начал читать лекции по английской литературе. Опыт работы в "Иностранке" мне весьма пригодился, и я не прерывал с ней связи. По договоренности с Маргаритой Ивановной я предложил организовать в ИФЛИ филиал Библиотеки, и вскоре в здании института были организованы регулярные дежурства заведующего филиалом. Профессора, преподаватели, аспиранты, студенты получили возможность, не тратя время на долгую дорогу, заказать и получить любую библиотечную книгу, а журнальные новинки постоянно лежали на столах в комнате филиала. Это было так удобно и нужно для большого институтского коллектива — хорошее подспорье для научной и учебной работы.

С начала Отечественной и до конца 40-х гг. я не встречался с Маргаритой Ивановной. Потом снова стал постоянным читателем руководимой ею Библиотеки — в Лопухинском переулке, на улице Разина и, наконец, на Ульяновской.

В 1960 г. я получил от Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы письмо, в котором было сказано: "Мы, Ваши старые друзья и товарищи по работе, <…> сердечно поздравляем и приветствуем Вас в день Вашего 50-летия <…>. Мы очень хорошо помним Вас — молодого одаренного литератора, пришедшего работать в научно-библиографический отдел Библиотеки и быстро завоевавшего симпатии коллектива. Уйдя из Библиотеки, Вы все эти годы оставались нашим постоянным читателем и другом. Мы с живым интересом следили за Вашим творческим ростом…"

Поздравление заканчивалось словами: "Желаем Вам, дорогой Михаил Васильевич (а для нас, старых сотрудников ВГБИЛ, — просто Миша), здоровья и новых творческих достижений". И подписи…

Перечитываю сейчас это поздравление и с глубокой горечью и скорбью сознаю — никого из них уже нет. Одни ушли из жизни сравнительно молодыми — Анастасия Паевская, Инна Левидова… Нет и Маргариты Ивановны. До 1989 г. я с ней изредка встречался или говорил по телефону. Извиняясь, она по-прежнему называла меня Мишей, и меня это трогало. Однажды я услышал слова горькой обиды, когда перед ней, создателем Библиотеки, новое, к счастью, временное руководство закрыло ее родные двери. Дикий, возмутительный поступок. Позорный штрих все того же времени.

Однажды я позвонил Маргарите Ивановне и вдруг узнал от ее сына Адриана, что она скончалась. Горько сожалею, что не склонил признательной головы у ее гроба.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.