VII
VII
Н. М. Смирнов рассказывал, что Пушкин с первых же дней женитьбы очень был озабочен своим материальным положением. Не все это знали. Пушкин не любил жаловаться на свою нужду, но близкие люди замечали, как тягостны для поэта житейские заботы. Когда А. О. Россет в январе 1832 года вышла замуж за Н. М. Смирнова, друзья продолжали ее навещать. Бывал у нее и Пушкин. Здесь он чувствовал себя как дома. Поэт, часто озабоченный и невеселый, ходил по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон. Он бормотал уныло: «Грустно! Тоска!..» Шутка или острое слово оживляли его на минуту. Он громко смеялся, скаля свои белые зубы. Потом опять умолкал или напевал протяжно: «Грустно! Тоска!..»
7 октября 1831 года Пушкин писал Нащокину: «Женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро…» Значительный литературный заработок не удовлетворял аппетитов Натальи Николаевны. В конце января 1832 года вышла в свет последняя глава «Евгения Онегина», в конце марта — третья часть «Стихотворений Александра Пушкина», но гонорара не хватало на светскую жизнь. Пушкин видел с досадой, что литературный доход определяется не ценностью и достоинством произведения, а чем-то иным. Издатели «Северной пчелы» благополучно собирали дань с читателей, потому что у Булгарина была монополия на сообщение в газете политических известий.
У Пушкина и его друзей давно уж были планы создать газету и влиять на общество. Газета Дельвига не была ежедневной, в ней вовсе не было политической информации. Она не могла конкурировать с «Северной пчелой». Нужно было добиться разрешения на политическую газету.
Пушкин прекрасно понимал, что при существовании такого учреждения, как Третье отделение, газета независимой быть не может. Он не собирался издавать оппозиционный орган. Он мечтал влиять на читателей, подняв значение литературной критики, освободив печать от пошлостей и лакейства Булгарина. Политическая часть газеты, по его мысли, должна была остаться строго информационной и официозной. Он по-прежнему думал, что, «каков бы ни был его образ мыслей», бесполезно теперь идти против «необходимости». 27 мая 1831 года он подал записку о разрешении издавать газету. В середине июня 1832 года, после всяких заявлений и напоминаний, ему удалось получить это право. Однако он им не воспользовался. Поэт решительно не умел быть практичным и понятия не имел об издательском деле. И все его друзья относились к литературе по-барски, а к деловой стороне лениво и свысока. Пушкин не находил издателя, не умел даже организовать редакцию, и все его попытки осуществить наконец задуманный план терпели неудачу.
В поисках издателя Пушкин обратился к некоему Н. И. Тарасенко-Отрешкову[1045]. Это был дурной выбор. Человек, совершенно чуждый поэту, самонадеянный, претендовавший на главную роль в газете, он должен был раздражать Пушкина. Из этого союза ничего не вышло, хотя Пушкин выдал ему доверенность на ведение дела и даже в типографии был составлен пробный макетный номер под названием «Дневник».
Князь П. А. Вяземский писал 3 июня И. И. Дмитриеву: «В литературном мире, за исключением обещанного позволения, данного Пушкину, издавать газету и с политическими известиями, нет ничего нового. Но и это важное событие, ибо подрывается журнальный откуп, снятый Гречем и Булгариным…» Упоминания о газете Пушкина встречаются в письмах и других современников. Но все надежды оказались тщетными. С Отрешковым дело разошлось, Пушкин почувствовал, что ему не справиться с этой задачей, и сделал явно неудачный и ложный шаг: он начал переговоры с Н. И. Гречем. По-видимому, Пушкин надеялся использовать Греча как опытного издателя и заставить его разорвать с Булгариным. Но Греч, хотя и очень соблазнялся сотрудничеством Пушкина, никак не мог изменить своему соратнику Фаддею Венедиктовичу, от которого находился в материальной зависимости. Письма Греча к Булгарину свидетельствуют об этом красноречиво. Пушкин довольно долго, с перерывами, вел переговоры с Гречем, менял свои предложения и проекты, но и эта попытка оказалась неприемлемой для обеих сторон. Коня и трепетную лань[1046] не удалось впрячь в телегу «политической газеты».
Пушкин как журналист остался без своего органа. Вероятно, не только деловые практические соображения помешали Пушкину довести дело до конца. Кажется, поэт и по существу разочаровался в своем проекте.
Когда еще этот проект не был оставлен, Пушкин писал Погодину: «Какую программу хотите вы видеть? Часть политическая — официально ничтожная, часть литературная — существенно ничтожная; известие о курсе, о приезжающих и отъезжающих: вот вам и вся программа… Остальное мало меня интересует. Газета моя будет немного похуже «Северной пчелы». Угождать публике я не намерен…»
Все деловые начинания Пушкина оказывались несвоевременными, неуместными и никому не нужными. Вместе с этим крушением деловых проектов исчезала надежда на материальное благополучие. Долги погашались медленно и частично, а новые займы все туже затягивали петлю. Семейная жизнь делалась сложнее: в мае у Пушкиных родилась дочь Мария[1047].
В сентябре Пушкин уезжал по делам в Москву и проводил время с Нащокиным. В театре он встретил Чаадаева, который звал его к себе, но Пушкин, хотя и жалуется в письмах на дикую богему Нащокина, все-таки предпочел общество цыганок и юродивых и не вел философических бесед с когда-то близким ему Петром Яковлевичем.
Жене Пушкин пишет почти каждый день. Лейтмотив все тот же: «Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства…» Она, оказывается, сочла возможным принять какого-то Пушкина (вероятно, Ф. М. Мусина-Пушкина[1048]), и поэт объясняет своей легкомысленной супруге: «Принимать Пушкина тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а, во-вторых, хотя я в тебе и уверен, но не должно свету подавать повод к сплетням…»
В следующем письме опять та же тема: «Что это значит? Уж не кокю[1049] ли я? Смотри!..» В ответ на какую-то фразу Натальи Николаевны о чужих женах Пушкин пишет: «Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы-прелести, не мадонны и cetera. Знаешь русскую песню:
Не дай бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут…
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит…»
Дня через три опять: «Кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом…» Все эти шутки, по-видимому, очень горьки. Своему другу, Павлу Воиновичу, он пишет уже в феврале 1833 года из Петербурга с совершенною откровенностью: «Жизнь моя в П. Б. ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения…»
Однако в 1832 году написаны «Песни западных славян», начата «Русалка», начат «Дубровский», и к этому же году относится ряд альбомных и лирических стихотворений; в 1832 году написаны также терцины[1050] «И дале мы пошли — и страх обнял меня…».
В январе 1832 года Пушкин начал писать «Капитанскую дочку». 7 февраля он подал заявление о разрешении ознакомиться с делами по истории Пугачевщины. Он усердно работал над архивным материалом.
Семейный быт его по-прежнему был худо устроен — даже квартиру приходилось менять то и дело. Теперь Пушкины жили на Большой Морской. Летом они наняли дачу на Черной речке. В июле родился второй ребенок Александр[1051]. В начале августа Пушкин получил четырехмесячный отпуск для собирания материалов по истории Пугачева в Казанской и Оренбургской губерниях, а 18-го Пушкин вместе с Соболевским выехал из Петербурга. В день отъезда была сильная буря. Вода в Неве стояла так высоко, что через Троицкий мост нельзя было проехать. Погода была ужасная. Вдоль Царскосельского проспекта валялись деревья, опрокинутые бешеным ветром. Но Пушкина не смущала буря. Он радовался, что бросил Петербург, и мечтал о работе. Осень всегда внушала ему желание взяться за перо. 20 августа он послал из Торжка письмо жене. «Машу не балуй, а сама береги свое здоровье, — пишет он озабоченно, — не кокетничай 26-го. Да бишь! Не с кем. Однако все-таки не кокетничай…»
Эти две строки примечательны. Совершенно очевидно, что Наталья Николаевна очень хорошо знает, о ком идет речь. Беспокойство Пушкина связано с именем, им обоим известным. И повод для тревоги все тот же. 26 августа должен был состояться традиционный бал во дворце в память Бородинского боя, но царь, с которым Наталья Николаевна продолжала легкомысленно кокетничать, несмотря на предупреждения мужа, на этот раз на балу быть не мог: коронованный ловелас выехал за границу, в Фридланд[1052], на свидание монархов.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.