На нашей природной почве

На нашей природной почве

Говорят, мы мелко пашем,

Оступаясь и скользя,

На природной почве нашей

Глубже и копать нельзя.

Мы ведь пашем на погосте,

Разрыхляем верхний слой,

Мы задеть боимся кости,

Чуть прикрытые землей.

Варлам Шаламов

В Отделе науки ЦК КПСС Ландау не жаловали. Это учреждение пыталось представить Льва Ландау как третьеразрядного учёного. Известно, что был рассыпан набор журнала «Техника — молодежи», дерзнувшего взять интервью у академика Ландау. Отделу науки особенно не нравилось то, что он пользовался такой популярностью. Это трактовалось как «нездоровый ажиотаж».

Л. Д. Ландау. 40-е годы.

В саду Института физических проблем. Конец 50-х годов.

На Западе Ландау отдавали должное. Однажды Кора попросила меня перевести статью из американского научного журнала, которая заканчивалась так:

«Ландау опережает мировую науку. Когда он в 1959 году выступил на Киевской конференции, мы ничего не поняли. Прошло четыре года упорного труда, и только теперь мы поняли, о чём тогда говорил Ландау. Такого физика, как Лев Ландау, в США нет».

А когда в Англии вышел в свет сборник научных работ учёного, появилась рецензия, где говорилось: «Этот солидный том, собрание трудов Ландау, возбуждает чувства, подобные тем, которые вызывает полное собрание сочинений Вильяма Шекспира или Кехелевский каталог сочинений Моцарта. Безмерность совершённого одним человеком всегда представляется невероятной».

Так он и жил, признанный во всём мире и упрямо не признаваемый Отделом науки ЦК КПСС. Этот отдел, призванный «управлять» наукой, старался доставить создателю советской теоретической физики как можно больше неприятностей, но это лишь усиливало противостояние. Дау относился к Отделу науки с величайшим презрением. «Такие руководители, они только и могут, что водить руками», — говорил он.

Дау понимал, какая ему выпала доля. Об этом свидетельствуют особенно часто повторяемые огарёвские строчки:

Я в старой Библии гадал

И только жаждал и мечтал,

Чтоб вышли мне по воле рока

И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

То, как он читал эти стихи, раскрывает душу этого человека. Это душа подвижника. Это было открытое противостояние неукротимого духа и наделённых властью тупиц, которых уже никто и не помнит.

Ландау был для них недосягаем, они ничего не могли с ним сделать, хотя бы потому, что он был занят делом, а они лишь видимостью деятельности. И он это знал. Знали и они…

К сказанному надо добавить, что Дау весьма непочтительно отзывался о тех, кого считал подхалимами, а в ЦК считали выдающимися деятелями партии и науки и называли маститыми учёными. Стоило такому учёному опубликовать очередную бездарную работу, на него сыпался град насмешек.

Быть может, и о Дау можно сказать, что он на свой лад приспособился к жизни, — ведь если человек не приспособится, он просто погибнет, — но при этом Дау сохранял и чувство собственного достоинства и даже юношеские идеалы.

Хорошо ему жилось на свете, этому юноше. Без чего нельзя понять Дау, так это без его семинара. Тут он весь, и это великолепно описано в стихах Александра Компанейца.

ДАУ НА СЕМИНАРЕ

Истекла мигдальская минута,

Начался учёный семинар.

Но докладчик медлит почему-то

Выносить заморский свой товар.

С первых слов, как Вельзевул во плоти,

Навалился Дау на него:

«Лучше вы скажите, что в работе

Ищется как функция чего?».

Не успел он вымолвить ответа,

Как пронёсся новый ураган:

«Изо всех от сотворенья света

Это самый жалкий балаган!».

На того, кто у доски не дышит,

Уж не смотрит Дау, как удав:

«Правда, автор по-дурацки пишет,

Но, быть может, кое в чём и прав»

Крестится докладчик под полою

И слезу невольную отёр.

Академик вымолвил: «Не скрою,

Автор — пёс, но, кажется, хитёр».

Вдруг внезапно замелькали руки,

Взоры полны тёмного огня:

«Мама, он грабитель от науки,

Всё списал, собака, у меня!».

Очень точно схвачен лексикон академика, он и в самом деле был бесподобен, оттого так любили пересказывать слова патрона его многочисленные ученики. Насмешливый, весёлый, задиристый, остроумный — он превратил свой семинар в истинное чудо.

Теоретический семинар.

Известный французский физик русского происхождения Анатолий Абрахам в книге «Время вспять, или физик, физик, где ты был?» приводит свой разговор с Георгием Гамовым, университетским приятелем Дау. «Я рассказал Гамову о поездке в Россию и о встрече с Ландау. Он погрузился в думу, потом сказал: «Нас было трое неразлучных — Ландау, И. да я. Нас звали три мушкетёра. А теперь? Ландау — гений, И. — все знают, кто такой, а я — вот где». Он ткнул стаканом в самого себя, развалившегося на диване. Читатель поймёт, я надеюсь, что я не смог отказаться от соблазна сблизить ещё раз трёх мушкетёров хоть на бумаге».

Да, в юности мушкетёры блистали талантами. Но по-видимому, только Лев Ландау обладал силой воли и остался верен своим идеалам. И. — Гамов побрезговал даже назвать его фамилию — в основном занимался защитой советской науки от влияния Запада, а о Гамове ходили слухи, что он спился, правда, я не знаю, так ли это, слухи есть слухи. Но Дау говорил о нём с грустью, жалел его.

Безусловно, из этой великолепной тройки лишь один полностью реализовал себя, сделал всё, что мог, развил всё, что было ему дано природой.

«Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам», — писал Ландау.

Л. Д. Ландау работает. 1959 г.

Академик Виталий Гинзбург вспоминает, что один из учеников Дау однажды пожаловался учителю, что ему удалось вывести уравнение Шрёдингера, но он не стал публиковать эту работу, считая её недостаточно серьёзной для научной публикации. Дау помрачнел:

— Никогда никому в этом не признавайтесь! Если бы вы не вывели этого уравнения, на нет и суда нет, а вот вывести столь замечательный результат и не понять его значения — такое действительно позорно!

«Главное — делайте всё с увлечением, это страшно украшает жизнь», — писал Дау в одном из писем.

На международной конференции по физике высоких энергий в Киеве Ландау был в центре внимания благодаря своему докладу.

— Как бы вы в двух словах охарактеризовали эту конференцию? — спросил у него корреспондент американского научного журнала.

— Учёные должны разговаривать, а не скрываться друг от друга, — последовал ответ.

Английский физик сэр Рудольф Пайерлс вспоминает: «Одно из моих любимых воспоминаний — это случай, когда в дискуссии всплыло имя физика, о котором Ландау прежде ничего не слышал. Посыпались вопросы: «Кто это? Откуда? Сколько ему лет?». Кто-то сказал: «О, ему всего двадцать восемь…». И тогда Дау воскликнул: «Как, такой молодой и уже такой неизвестный?».

Л. Д. Ландау с сыном Игорем.

Дау был хорош в домашней обстановке, от него веяло каким-то уютом. Ну, а когда он приезжал на дачу, сразу затевал игры с детьми. Усаживал всех рядком, а сам ходил по террасе и диктовал длиннейшие примеры. Выигрывал обычно Гарик.

Но однажды Гарик предложил задать папе такую задачу, чтобы он её не смог решить.

— Попробуй, — согласился Дау.

Но где уж было третьекласснику обыграть «чемпиона вычислений», как иногда величали Льва Давидовича. Всех удивила Ирина, моя пятилетняя дочь. Её задача была основана на абсурде, но это был именно тот случай, когда решения нет:

— Старушка несла яйца. Столько, сколько наш большой цветок. Одно яйцо разбилось. Сколько осталось?

Две фотографии, сделанные Л. Д. Ландау

Майя Бессараб с дочерью Ириной

Гарик и Ирина

У Дау была искренняя привязанность к тёще, Татьяне Ивановне. Он любил с ней поговорить и часто повторял: «Очень милая старушка. Ни у кого нет такой тёщи, как у меня!».

Он иногда хвастался безмерно, что само по себе довольно странно для такого воспитанного человека, каким был Дау. Его пятидесятилетие было, действительно, замечательно: в совершенно непривычном для нашей столицы стиле. Не было нудных докладов и поздравлений, всё было выдержано в жанре лёгкой комедии. После этого нашумевшего на всю Москву юбилея стало неприлично устраивать анекдотическую торжественную часть; юбилей Ландау положил начало новому виду этих вечеров.

Ко дню пятидесятилетия Дау получил много подарков, среди них дружеские шаржи и скрижали. 1958 г.

— Ни у кого не было такого юбилея, как у меня! — радовался Дау. Глаза у него сияли, и от удовольствия он потирал руки.

Дау часто заводил разговоры о любви. И его ближайшему окружению это было известно.

— Дау, как надо кончить роман? Как бы вы поступили, если бы вы разлюбили женщину?

— Я бы ей сказал, что я её больше не люблю.

— Дау, вы жестокий человек.

— Я?! Но ведь это правда!

Он ещё долго не мог успокоиться и обращался к знакомым:

— Слыхали?! Халат обвинил меня в жестокости только за то, что я готов сказать правду.

Как уже упоминалось, своего имени Дау не любил. Когда я однажды сказала, что у него прекрасное имя, он отрицательно покачал головой:

— Жалкое имя. И животное есть такое.

— Так звали нашего лучшего писателя.

— Единственное утешение.

— А какой прекрасный рисунок, где ты в виде льва, а теоретики — слепые котята!

— Для карикатуры ещё куда ни шло.

Сына Дау назвал Игорем и страшно хвастался:

— Я дал своему сыну лучшее из всех возможных имён!

При его интересе ко всему, что происходило вокруг, тема имён возникала постоянно. Я как-то принесла подборку странных имён, попадавшихся в газетах и журналах. Дау оставил листок у себя и долго веселился, цитируя такие перлы, как Трактор Михайлович, близнецы Рево и Люция, девочка по имени Великий Рабочий, мальчик Джонрид и тому подобное.

— Не от большого ума отец назвал сына Разумом.

Он любил всех задирать, однажды и мне досталось:

— По-видимому, ты ещё легко отделалась. Если бы ты родилась не накануне Первомая, а в середине осени, быть бы тебе Октябриной. И звали бы мы тебя Октей. Октя! — это ужасно.

Он пришёл в ужас, узнав, что я хочу назвать дочь Вандой. Мне пришлось выслушать не одно рассуждение по этому поводу даже после того, как ей было дано имя Ирина. Прошло много лет, и всё же Дау нет-нет и вспоминал, какой опасности она избежала:

— Всё хорошо в своё время и в своём месте. В Варшаве Ванда звучит естественно, а в наших краях такое имя воспринимается как вычурное. Я уже не говорю о том, что магазин есть такой.

Дау всегда расспрашивал, что мы проходили в школе. Однажды я рассказала, что мы дошли до Крымской войны и гибели Нахимова.

— А что, в школе до сих пор скрывают от детей, что Николай I покончил жизнь самоубийством? Как же, помазанник Божий не мог совершить столь тяжкий грех и до революции это скрывали. Вот в школьных учебниках и продолжают по старинке писать «умер». Это произошло после разгрома русской армии под Евпаторией, и Герцен не без ехидства заметил, что царь умер не от простуды, а от «евпатории в лёгких».

— Если бы я был писателем, то непременно написал бы книгу о Кибальчиче. Он сыграл огромную роль в освоении космоса: именно ему принадлежит проект первой космической ракеты. Этот проект он разработал в тюрьме, в ожидании смертной казни за участие в убийстве Александра II. Каким мужеством надо обладать, чтобы заниматься наукой и сделать открытие накануне казни! Уму непостижимо, как могло случиться, что Кибальчич-революционер затмил Кибальчича-учёного!

О Николае Огарёве говорил с не меньшим восхищением:

— Прекрасный поэт, и так основательно забыт! Ну разумеется, эмиграция и то, что самое имя его находилось под запретом — это сыграло решающую роль. Но потом же все эти запреты были сняты, да видно, время упущено. А жаль.

Дау считал, что Кибальчича и Огарёва доконала наша бездушная пропаганда. Она настолько бездарна, что у нормального человека не может не вызвать протеста, иными словами, ничто не может принести памяти о том или ином деятеле такого вреда, как усилия властей прославить его. Это конец. После этого его репутацию спасти почти невозможно. И наоборот, лица, подвергающиеся гонениям, обретают ореол мученика и симпатии населения. Что само по себе является доказательством неискоренимой неприязни наших сограждан к власть имущим.

Что же касается Кибальчича и Огарёва, то в конце концов о них будут написаны правдивые книги, иначе и быть не может.

Кора была настоящая красавица. Помню, я как-то возвращалась из школы, это было ещё в Харькове, и вдруг заметила, что все на кого-то оглядываются. Это шла Кора. Она была средней дочерью: Вера на полтора года старше, Надя на пять лет моложе. Кора считала, что её никто не любит: отец души не чаял в старшей, мать обожала младшую, а на неё, как на Золушку, взвалили всю домашнюю работу. Вероятно, родителям следовало бы скрывать от детей, что они кого-то любят, а кого-то нет, ибо эта вопиющая несправедливость может сделать ребёнка несчастным. Кора выросла с этим комплексом, и Дау довольно быстро догадался, что жена ему досталась, как он говорил, страдалица.

— Я и сама не рада, что работаю, как проклятая. У меня — состояние, а я живу как нищенка, а у тебя ничего нет, а ты живешь как принцесса, — услышала я однажды горестное признание.

Я очень любила бабушку, но мне захотелось во всём этом разобраться, и я рассказала ей о жалобах Коры. Бабушка возразила:

— А того не помнит, что когда в Георгиевске вошли в моду балетки, я только ей их купила. Правда, она три дня не пила, не ела, настаивая на покупке; мне это было очень трудно, на эти деньги можно было полмесяца кормить семью.

— Курс долла?ра упал, — огорчилась Кора, просматривая газету.

— Не долла?ра, а до?ллара. Ты неправильно произносишь.

— Зато они у меня есть.

Его очень любили в нашей семье, он это чувствовал и относился тепло, по-родственному и к обеим свояченицам, и к тёще, и ко мне. У меня ностальгия по этим большим семьям, где все любят друг друга, и никаких тайн, и есть старший человек в доме, авторитет которого беспрекословен. У нас бабушку обожали. Я не встречала людей с таким чувством юмора и находчивостью, как у неё. Думаю, в ней погибла талантливая актриса: когда она была в ударе, дочери хохотали до слёз. К тому же она обладала способностью как-то ненавязчиво всем помогать и была фантастически работоспособна. Но главное, пожалуй, — лёгкая обстановка вокруг этой женщины, она излучала какое-то радостное спокойствие. Лев Давидович и Татьяна Ивановна были в большой дружбе — я не раз видела их о чём-то беседующими.

Дау считал ревность постыдным чувством и постоянно об этом упоминал. Но всё же, когда один из его знакомых сообщил, что с ним хочет поговорить профессор из соседнего института, этот знакомый посоветовал Дау не представлять профессора Коре, ибо он считался одним из самых красивых мужчин в академическом мире и пользовался большим успехом у женщин. Одного этого было достаточно, чтобы Дау захотел показать его жене. Несколько дней спустя он сказал Коре:

— Тут есть один чемпион красоты, так я его пригласил.

— Меня это не интересует.

— Но ты всё-таки никуда не уходи, он должен прийти с минуты на минуту.

— Так что ж ты мне раньше не сказал, — ахнула Кора и побежала переодеваться.

Визит красавца-мужчины в квартиру номер два не остался незамеченным. Один из самых первых учеников Дау, Александр Компанеец, сочинил по этому поводу стишки, и они моментально облетели два института. Много лет спустя незадачливый поэт рассказал, что когда Дау попросил его остаться после семинара, он не придал этому значения, но как только они остались одни, он понял, что учитель разъярён. «Это было ужасно. Мне казалось, он вот-вот бросится на меня с кулаками. Он выставил меня ничтожеством и негодяем. Но я не сразу понял, что его так взбесило», — вспоминал поэт. Оказалось, Дау разлютовался потому, что какие-то дурацкие стишки могли оттолкнуть друг от друга людей, которые, по-видимому, понравились друг другу.

Дау метался по кабинету и отчитывал Компанейца:

— Какая наглость — вмешиваться в чужие судьбы! Какая подлость — высмеивать высокие чувства! Как у вас хватило бесстыдства после всего этого показаться мне на глаза! И стихи — мерзопакостные! В жизни не слыхал большей дряни!

А вот это уже несправедливо. Стихи неплохие, и кстати, они очень понравились Коре. От неё я их и получила:

Увы, прозрачной молвы укоры

Попали в цель:

Вчера я видел, как был у Коры

Эмануэль.

Неплотно были закрыты шторы,

Зияла щель.

И в глубине манила взоры

Ее постель.

К чему сомненья, к чему все споры

И канитель?

Я сам увидел, как был у Коры

Эмануэль.

Весть о том, за что Дау устроил взбучку поэту, через день стала известна всему институту. Надо, однако, сказать, что это был единственный мужчина, о котором так много говорили в связи с Корой. И никаких стишков подобного рода она больше не удостаивалась…

Но, конечно, она набралась суждений у своего мужа и часто говорила его словами. Так, однажды она пожаловалась сестре:

— Ты представляешь, какое безобразие. Девчонка назначила Дауньке свидание, а сама не пришла. Он два часа простоял на морозе, чуть воспаление лёгких не схватил!

В самом начале знакомства со своим будущим мужем Кора дала ему слово, что никогда не будет ревновать. Поклялась ему в этом. Но она так и не избавилась от ревности. Порой даже пыталась повлиять на мужа.

— Чудесный человек, — сказала она об одном из друзей Дау. — Он ни разу в жизни не изменял жене.

— Ну, это зря! Если мужчина такой лодырь, от него мало толку.

— Вот ты всегда на стороне Дау, — сказала как-то Кора своей старшей сестре. — А он знаешь что придумал? — штраф за недовольное выражение лица.

— Как это?

— А вот так. Если у жены лицо, как у медведя, её надо штрафовать. На сто рублей. Это, по-твоему, справедливо?

— По крайней мере не будешь ходить с унылым выражением лица.

— И ещё анекдот рассказал. Один спрашивает у приятеля: «Зачем ты научил свою жену играть в карты?» — «А это очень удобно. Вчера я отыграл у неё половину своей зарплаты».

Однажды Кора обратила внимание мужа на деликатную деталь во взаимоотношениях супружеской пары, описанную Мопассаном. Узнав о том, что муж тратил огромные деньги на какую-то куртизанку, жена не стала устраивать сцен ревности, но, когда он воспылал к ней нежностью, сказала, что она, мол, не хуже той женщины, так что пусть раскошеливается. Дау очень удивился:

— Коруша, это несправедливо. Тот француз вряд ли отдавал жене три четверти своих доходов.

У Дау был искренний, непоказной интерес к людям. Его интересовали и причины семейных неурядиц, и вообще всё, что способствует или, наоборот, мешает счастью. Узнав от Коры, что у свояченицы большие проблемы с семейной бухгалтерией, потому что её муж каждый раз со скандалами даёт деньги, Дау, выбрав удобный момент, сказал:

— Верочка, попробуйте другую тактику. Не берите у него ничего. А когда он предложит эту смехотворную сумму, скажите, что вы достаточно зарабатываете и в состоянии взять его на свое иждивение.

Результат превзошёл все ожидания! Всё вошло в норму и навсегда.

Лев Давидович скрупулезно, честно отдавал жене 75 % всех своих доходов. Это были внушительные суммы. Но её, естественно, интересовали те 25 %, которые он оставлял себе. Как-то во время обеда, в самом конце трапезы, чтобы не дай Бог, он не ушёл, не доевши, Кора завела разговор о каких-то предстоящих тратах. Дау просматривал газеты, не очень вникая в смысл её слов. Не отрываясь от чтения, он сказал:

— Если в нашей семье есть жид, то это, конечно, ты.

Слава Богу, его украинка-жена обладала чувством юмора. Она так и покатилась со смеху.

Моя бабушка часто повторяла:

— Я не знаю человека лучше Дау.

Но когда тёща в очень ненавязчивой форме, полушутя, вздумала ему пожаловаться на Кору, он ответил:

— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Ваше воспитание.

Точно так же пресекались всякие попытки неуважительно отозваться о его дражайшей половине со стороны его матери или сестры. Он очень серьёзно относился к браку, любые недружелюбные высказывания по этому поводу слушать не желал, считая, что в противном случае «звери-курицы» заклюют.

Таким образом, вокруг него никогда не было никаких конфликтов, которые иногда отравляют людям жизнь. Словом, во всем был порядок. К счастью, окружающие его люди знали ему цену. Быть может, это покажется чем-то нескромным, но я всё же скажу, что сколько я себя помню, Кора всегда повторяла, что Дау — гений.

Как-то я после лекций поехала на Воробьёвское шоссе, к тётке. Дау отобедал и просматривал газеты.

— Час от часу не легче, — сказал он. — Слыхала? Тёплый переулок переименовали! В улицу Тимура Фрунзе.

В другой раз его внимание привлекла улица Вешних вод.

— Одна такая улица ещё ничего, но ретивые чиновники могут такого нагородить, что страшно будет взглянуть на карту города. Улицы надо называть просто, не мудрствуя лукаво. Первая московская улица называлась Высокая, просто, понятно и русскому уху привычно.

— Дау, ты никогда не догадаешься, какого сорта это яблоко, — сказала Кора, придя с рынка.

— Новый сорт?

— Совершенно новый! — она выдержала паузу. — «Слава победителю!».

— Какая гадость! Я его в рот не возьму! Какое мерзкое название! Совершенно подхалимское.

Он ещё долго не мог успокоиться.

— Как ты могла это купить?

— Попробовала — вкусные, я и купила.

— Не надо было и пробовать.

Однажды Кора начала что-то рассказывать, потом передумала, на ходу решила переменить тему, запнулась, начала снова.

— Короче, пожалуйста, — попросил Дау.

— Короче нельзя.

— Тогда не надо совсем.

23 сентября 1937 года в застенках НКВД был расстрелян мой отец, Яков Иванович Бессараб, тридцати семи лет от роду. Отца я любила без памяти, и, если бы не Дау, не моя семья, я не пережила бы этой трагедии. Фактически я с тех пор жила в семье тётки, после школы ехала к ней, к счастью это было близко.

Будучи студенткой, я бывала там реже, раза два в неделю. Однажды тетушка сказала мужу:

— Дау, у тебя столько холостых учеников, а племянница не замужем.

— Я могу познакомить с красивым молодым человеком, который отдыхал вместе со мной минувшим летом в Гаспре. Вот я и приглашу его в гости.

Он тут же написал открытку, и недели через две знакомство состоялось. Виктор не мог не понравиться: он и внешне был хорош, и к тому же был скромен и застенчив. Через полтора месяца он сделал мне предложение, мы с ним подали заявление в ЗАГС.

Помню, я сидела у тётки на кухне и, обливаясь слезами, рассказывала ей об этом. Вдруг вошёл Дау. Узнав, в чём дело, он воскликнул:

— Что творится! Боже мой, Боже мой, что творится! Девушки плачут, что надо идти замуж!

Прошло полгода, на той же кухне Дау как-то спросил у меня:

— Ну, как тебе нравится быть замужней дамой?

При этом он странно улыбался, эта улыбка смутила меня, и я не знала, что ответить.

— Я спрошу иначе. Что тебе больше нравится: твой муж или любимые конфеты «Мишки»?

— «Мишки», — сдуру брякнула я.

Что тут началось! Дау вскочил, и, размахивая руками, воскликнул:

— Какой ужас! За кого я её выдал замуж! Впрочем я давно догадался, что красивые мужчины — плохие любовники. Они полагают, что женщина будет вполне удовлетворена, созерцая их красоту.

Кора ехидно заметила, что Дау проявляет слишком большой интерес к семейной жизни племянницы.

— Но меня это волнует, — пояснил Дау.

— Успокойся. Она ещё не вошла во вкус.

К сожалению, моя семейная жизнь не заладилась. Вероятно, оттого, что мы с Виктором жили в разных городах: я у мамы, он — в Алупке, ибо был начальником Крымской экспедиции ФИАНа. Ну какая же это семья! Для меня главное было — моё дитя. Я бросила институт: просто перестала туда ходить, даже отпуск не оформила. В нашей семье ребёнок всегда был центром мироздания, какая уж там учёба, иногородний муж, подруги! О муже я и думать забыла.

Мне всегда казалось, что никто не мог разобраться во всём, что происходит в жизни, лучше Дау. И, хотя я уже решила развестись, для меня очень важно было узнать его мнение.

— Я хочу развестись с Виктором, — начала я.

— Почему? В чём причина? — спросил Дау.

— Причина в том, что она дура, — не выдержала Кора. — Умные женщины мужей-профессоров не бросают.

— Коруша, не мешай. Так в чём причина?

— Причины никакой нет. Просто я его разлюбила.

— Ничего себе — нет причины! Да важнее этого ничего не может быть! — возмутился Дау.

— Но мама против. Она говорит, что в тот день, когда я с ним разведусь, она выбросится из окна.

— А ты и поверила! В жизни она этого не сделает. Она же не сумасшедшая. Это педагогика чистейшей воды.

Я шла домой спокойная, счастливая. Я снова поступлю в институт, закончу его. Буду работать, воспитывать дочку. А мама поймёт, она такая добрая.

— Коруша, у меня билеты в театр: англичане привезли «Гамлета». Но пьеса скучная. Ты пойдёшь?

— Нет. Возьми Майку, она будет счастлива.

Так я попала на гениального Пола Сколфилда, это было незабываемо. Когда он заговорил, меня охватил священный трепет, описать это невозможно. Дау тоже был потрясен:

— Я не ожидал увидеть ничего подобного. Я впервые понял, какую простую вещь написал Шекспир, — сказал он в антракте.

На следующее утро выяснилось, что один из учеников Дау, Иосиф Шапиро, тоже видел этот спектакль. Он записал свой разговор с Дау. Говоря о Клавдии, роль которого режиссёр Питер Брук дал актёру, менее всего походившему на злодея, Дау воскликнул:

— Нельзя, чтобы злодей был так обаятелен.

— Но Дау, если бы в жизни этого не было, мир не знал бы коварства, — возразил Шапиро.

— Да, да. Но всё-таки, когда это в театре, должно быть как-то не так. Что она влюбилась, это правильно. Но она влюбилась в ничтожество. А тут не так. Брук переборщил. Идея хорошая, но переборщил. Получается что-то вроде оправдания подлеца в глазах зрителя.

Иосиф Шапиро предложил следующее объяснение:

— Это получается потому, что Пол Сколфилд не доигрывает в кульминационных сценах. По дарованию он не трагик.

— Вы так думаете?! Вот как! Мне это и в голову не приходило. Я только чувствую, что-то не так.

Честно говоря, я ничего подобного не ощущала. И никаких изъянов в исполнении Пола Сколфилда не заметила. Это был идеальный Гамлет.

Также благодаря Дау я посещала художественные выставки.

Я никогда не говорила с Дау так много, как в то лето, когда он несколько месяцев безвыездно жил на даче после автомобильной катастрофы. И разговоры эти были самые задушевные. Однажды он сказал, что в ближайшее время придётся серьёзно поговорить с Гариком.

— И о чём?

— Это будет мужской разговор. Есть вещи, которые отец должен объяснить сыну с глазу на глаз. Простые вещи, суть жизни. Что нельзя жениться, не проверив своих чувств. Это все равно, что покупать кота в мешке. Очень часто, влюбившись, мужчина не хочет считаться с тем, что женщина к нему равнодушна. Он идёт на всё, лишь бы она ему принадлежала. Результат, как правило, плачевен. Внешне все может выглядеть вполне благопристойно, но, увы, счастья такие браки не приносят никому. Фактически, настойчивый субъект покупает особу женитьбой, и всё. К сожалению, вот это: «Я добьюсь, что она будет моей!» — получило очень большое распространение. А жаль. Молодому человеку полезно знать, что у женщин свои заскоки. Иногда они, не любя человека, ставят перед собой цель — женить его на себе. В ход идут все средства, и чаще всего это заканчивается законным браком. Но без любви это — одни неприятности. Ну, и главное: если ничего хорошего в семейной жизни нет, надо проявить твёрдость и уйти. Но после этого уже не возвращаться, а то и такое бывает.

Гарик так рано женился, что отец не успел всё это ему рассказать. Впрочем, Дау вообще избегал нравоучительных бесед, а если что и говорил, то в очень лёгкой форме, в виде шутки, анекдота, пословицы, чтобы это не было похоже на нотацию. «Мой сын никогда не скажет, что я зануда», — пояснял Дау.