ШПИОН ОДНОГО ИЗ ИНОСТРАННЫХ ГОСУДАРСТВ

ШПИОН ОДНОГО ИЗ ИНОСТРАННЫХ ГОСУДАРСТВ

Итак, передо мной дело № 3156, извлеченное из недр Центрального архива ВЧК-НКВД-КГБ, а ныне ФСБ. Заведено оно 10 марта 1938 года, и хранить его надлежало вечно. Вот и хранили, да так тщательно, что о судьбе Платтена никто ничего не знал. Как и все подобного рода дела, оно открывается справкой на арест, подписанной двумя сотрудниками НКВД и утвержденной заместителем наркома внутренних дел Леонидом Заковским.

Подлинная фамилия этого человека Штубис. Чекистом этот латышский парень стал еще в 1917-м и, пока дорос до столь высокой должности, дров наломал немало. А уж крови пролил! Такое усердие не осталось незамеченным: вся грудь Штубис а была в орденах. Не исключено, что Генрих Штубис дожил бы до седин и крови пролил бы не реки, а моря, но вмешались высшие силы. Дело Платтена было для него последним: через полтора месяца его арестовали и вскоре расстреляли.

Никакой связи с делом Платтена это не имеет, просто слишком старательный Штубис попал под одну из показательных чисток, которые Сталин время от времени проводил в силовых структурах. Кто заполнял освободившиеся вакансии? Полуграмотные выскочки. В НКВД шли никчемные инженеры, дрянные фрезеровщики, спившиеся кавалеристы и прочие любители покуражиться над беззащитными людьми. Именно к таким инквизиторам и заплечных дел мастерам попал Фриц Платтен. Об уровне их профессионализма не просто говорит, а вопиет та самая справка на арест, подписанная старшим лейтенантом Селивановским и майором Столяровым:

«Платен Фриц Петрович, 1883 года рождения, беспартийный, уроженец г. Берлина, немец, преподаватель педагогического института иноязыков, проживает по ул. Горького, 81, кв. 13. По данным 5-го отдела УНКВД МО Платен Фриц Петрович подозревается в шпионаже в пользу одного из иностранных государств.

Платен в 1923 году прибыл в СССР из Германии как политэмигрант. В Москве имеет большой круг знакомых среди иноподданных. Поддерживает письменную связь с лицами, проживающими за границей. Жена Платена в 1937 году арестована органами НКВД и осуждена за шпионаж.

На основании вышеизложенного Платен Ф.П. подлежит аресту».

Чудовищнейший документ! Мало того что переврали фамилию, написав ее через одно «т», место рождения, перепутав Берн с Берлином, а также национальность и подданство, чекисты даже не знали, что в СССР он прибыл из Швейцарии. А чего стоит фразочка «подозревается в шпионаже в пользу одного из иностранных государств»! Какого именно? И где доказательства? Впрочем, тогда рассуждали просто: был бы человек, а статья найдется. Найдутся и доказательства. А не найдутся, подследственный придумает сам и такого на себя наговорит, что и не снилось.

Зная прошлое Платтена, зная его жизненный опыт, характер и непростую судьбу, я был просто поражен его безволием: на первом же допросе, когда следователь Шейн потребовал у него признания в шпионаже в пользу неведомо какой страны, Платген с ходу заявил:

— Да, признаю. Я действительно являлся агентом польской разведки.

— Кто и когда вовлек вас в шпионскую деятельность?

—А черт его знает, кто! Какой-то чиновник из польской жандармерии. Он не представился. А было это в феврале 1932 года. Я тогда возвращался из Швейцарии, куда ездил по спецзаданию Коминтерна.

— И как этот поляк вас вербовал?

—Да не вербовал он вовсе. Просто он напомнил, что десять лет назад у меня были неприятности с польской полицией, что все это время меня искали и теперь могут предать суду. Я не мог этого допустить, так как меня ждали в Москве с отчетом о выполнении спецзадания, поэтому я сделал вид, что очень испугался и готов на любой компромисс. А компромиссом было предложение давать сведения о развитии сельского хозяйства в СССР. Я согласился. Мы тут же обговорили пароли, явки и способы связи, после чего меня отпустили. Я дал им свой московский адрес, и мы договорились, что в ближайшее время ко мне явится агент польской разведки, который назовется Станиславом и произнесет пароль «Гельвеция».

— Он явился?

— Явился, и тут же потребовал сведений. Я их ему дал. Но все, что он получил, я взял из газет.

— Как это, из газет? — не понял Шейн.

— Да очень просто. В газетах, особенно провинциальных, много пишут об успехах коллективизации, о колхозном и совхозном строительстве, о видах на урожай и, конечно же, о стахановцах, ударниках и других передовиках. Так что я надул его, как мальчишку!—хохотнул Платген.—Потом он куда-то исчез, и никто из поляков больше меня не беспокоил.

—Ладно,—прихлопнут тощенькую папку следователь,—пока что пусть будет по-вашему. Но не думайте, что лапшу, которую вы пытаетесь вешать мне на уши, нельзя перепроверить. Перепроверим! И если окажется, что вы пытались увести следствие в сторону, пеняйте на себя. А теперь поговорим по-серьезному,—обмакнул он перо в видавшую виды чернильницу.—Назовите лиц, с которыми вы имеете тесную связь и которые в настоящее время арестованы органами НКВД, — резко изменил тему Шейн.

— Лиц? Арестованных? При чем здесь лица? — смешался Платтен.

— Вопросы здесь задаю я! — повысил голос Шейн. — Не забывайте, где вы находитесь, и отвечайте на поставленные следствием вопросы. И еще! —резко наклонился он над столом и впился в таза Платтена. — Изворачиваться, вертеть вола и крутить хвостом не советую, следствие этого терпеть не будет. Я ведь могу прибегнуть и к другим мерам воздействия. Не вынуждайте меня к этому, подследственный, ох не вынуждайте! Вы меня поняли?

—Понял. Я все понял,—схватился за неожиданно разболевшуюся руку Платтен. — Я назову. Я всех назову. Прежде всего, это жена—Платтен-Циммерман Берта Георгиевна. Она арестована в июне 1937 года. Затем литовский инженер Камбер. Потом служащий советского посольства в Берлине Абрам Мендельсон. Еще сотрудник секретного отдела Коминтерна швейцарец Ян. Все они арестованы в начале этого года.

— Назовите страны, в которых вы проживали.

— Кроме Швейцарии это Италия, Австрия, Финляндия, Румыния, Латвия, Литва и Германия.

— Сколько раз вы арестовывались, судились и отбывали наказание?

Сухой язык протокола улыбок не фиксирует, но наверняка, отвечая на этот вопрос, Платтен победоносно усмехнулся и снисходительно посмотрел на безусого лейтенантика.

— Это было неоднократно. Три раза в Швейцарии, — начал загибать он пальцы,—затем в Литве, Латвии, Румынии, Финляндии и Германии. Из одних тюрем я бежал, из других отпускали под залог, бывало и так, что обменивали — так случилось в Финляндии, где меня обменяли на белофинских офицеров.

А потом пошел так называемый конвейер: допросы продолжались круглыми сутками, следователи менялись, а от измученного Платтена требовали не только подтверждения предыдущих показаний, но и новых данных о друзьях, знакомых и совсем незнакомых людях. Так следователи подошли к одному из самых главных вопросов.

— По какой причине в августе 1937-го вы были исключены из рядов ВКП (б)?

— Это случилось в связи с арестом моей жены, — вытер повлажневшие глаза Платтен. — Она работала в Коминтерне, выполняла ответственные задания, а потом за ней пришли. Был суд. Она получила большой срок за то, что являлась не только троцкистской, но еще и шпионкой — английской и германской одновременно. Бред и чушь! — неожиданно для себя вспылил Платтен. — Моя Берта — шпионка?! Я этому не верю. Произошла ошибка. Трагическая ошибка.

—У нас есть кому разбираться с ошибками,—выразительно посмотрел на потолок Шейн. — А пока что я жду ответа на вопрос: за что вас исключили из партии?

— За притупление политической бдительности и за неразо-бпачение жены,—криво улыбнулся Платген.—Как вам формулировочка, а? Неужели я не смог бы поставить свою жену на место, если бы заметил в ее поведении что-нибудь неподобающее!

Младший лейтенант Шейн перебирал какие-то бумаги—это были ответы различных инстанций на его запросы — и вдруг удивленно воскликнул:

— Гражданин Платген, а из партии-то вас, оказывается, исключали дважды!

— Как это — дважды? — не понял Платтен.

— Вы апелляцию в вышестоящие органы подавали?

— Подавал.

— Так вот, ваша апелляция была удовлетворена и в партии вас восстановили, со строгим выговором, но восстановили. Но это еще не все, — поднял указующий перст Шейн. — Когда вас арестовали, вы были коммунистом, с выговором, но коммунистом. Но коммунист под следствием — это недопустимо, поэтому из партии вас снова исключили. Вот выписка из решения Красногвардейского райкома партии, — потряс он какой-то бумажкой, — «Платтена Ф.П. как врага народа из рядов ВКП(б) исключить».

Платтен покрылся холодным потом, натужно закашлялся, вцепился в схваченное спазмом горло и рухнул на пол.

— Врача! — закричал Шейн. — Быстрее! Он мне нужен живым.

Три дня Фриц Платтен приходил в себя. А потом снова пошел конвейер. Следователи надеялись без особого труда сломать немолодого больного человека, но перед ними был не инвалид, а богатырь, зубр, который оказался им не по зубам. Чем глубже они забирались в биографию Платтена, тем больше в этом убеждались. К тому же всплывали такие имена и такие детали истории страны, что у них зябко передергивало плечи. А прочитав все показания подследственного, они убоялись содеянного и... выдрали из дела более сорока страниц, уничтожив при этом и фотографии. Как и все остальное, это сделано грубо и топорно, например, фотографии, скорее всего, сожгли, а конверты из-под них, да еще с подписями, остались.

— На предыдущем допросе вы показали, что были арестованы в Финляндии. При каких обстоятельствах это произошло? — задал уточняющий вопрос следователь.

Платтен откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и, барабаня пальцами по колену, устремил взгляд в далекое прошлое.

— Это было в 1919-м, — начал он.—После первого конгресса Коминтерна я получил задание доставить материалы конгресса шведским коммунистам. Кроме того, по личному поручению Ленина я должен был передать золотую валюту и бриллианты на оказание помощи компартии Швеции. Так как незадолго до этого я сопровождал спецвагон, в котором ехал Ленин, меня там хорошо знали. Риск ареста был слишком велик, поэтому я взял с собой внешне неприметную швейцарскую комсомолку Боллингер. Так оно и случилось: полиция охотилась за мной, а я, как вы понимаете, от ее агентов особенно-то и не прятался, и, в конце концов, меня арестовали. Пока за мной следили, а потом допрашивали, финская наружка стала менее плотной. Что и требовалось доказать! Пока возились со мной, товарищ Боллингер спокойно выполнила задание, передав документы, золото и бриллианты по известному ей адресу.

Можно себе представить полуобморочное состояние следователей. Ленин... спецвагон... золото... бриллианты. Кошмар какой-то! Разве мог самый святой из всех святых отправить золото каким-то сытым шведам, когда в России голод, холод и разруха?! Ведь шел 1919 год. Деникин, Колчак и Юденич, кажется, вот-вот возьмут Москву и Петроград, народ вымирает сотнями тысяч, а в Кремле, оказывается, полно бриллиантов, которые за здорово живешь отдают каким-то шведам.

Рехнуться можно! Ведь на эти бриллианты можно было купить горы хлеба и спасти от голодной смерти тысячи пролетариев и верных советской власти крестьян. Нет, нет, не было этого! Не было, и не мото быть! А этот, то ли немец, то ли швейцарец врет, не был он в Финляндии и кощунственного задания Ленина не выполнял!

Выполнял, гражданин следователь, выполнял. И эта страница протокола, к счастью, сохранилась.

— Как долго вы находились в финской тюрьме? — придя в себя, уточнил Шейн.

— Пустяки, всего четыре месяца, — как бы между прочим бросил Платтен. — Когда Боллингер вернулась в Москву и доложила о выполнении задания, финской стороне было предложено обменять меня на белофинских офицеров, которых чекисты на всякий случай задержали в Москве.

— Так, с этим ясно, — устало потянулся Шейн. — А что за история с вашей гибелью в результате аварии самолета?

— Гибелью? — усмехнулся Платтен. — Тогда кто же сидит перед вами? Нет, я уцелел, хотя с курса мы сбились и в сплошном тумане сели не в Будапеште, а где-то под Бухарестом. Вы человек молодой и, может быть, не знаете, что с 21 марта по 1 августа 1919 года существовала Венгерская советская республика. Все это время власть принадлежала рабочим, были национализированы банки, введено бесплатное образование и, самое главное, заключен союз, в том числе и военный, с Советской Россией. Ленин пообещал венграм всестороннюю помощь, а для изучения обстановки на месте послал в Будапешт меня.

Но я долетел не до Будапешта, а до Бухареста. Румыны меня тут же арестовали, объявили, что мне грозит расстрел, и бросили в тюремную крепость под названием Жилява. В каких только тюрьмах я не сидел, но такой мерзости, гнусности, грязи и жестокости, как в Жиляве, никогда не встречал. Пришлось объявлять голодовку. Из нее меня быстро вывели. Тоща я объявил голодовку повторно. Снова вывели. И так четыре раза подряд. Я уже готовился к пятой голодовке, когда ворота тюрьмы неожиданно распахнулись.

— Вас опять на кого-нибудь обменяли, — съехидничал Шейн.

— Нет, — не заметил этого Платтен. — Как ни трудно в это поверить, меня спасли румынские рабочие.

— Как это? — недоверчиво отложил карандаш следователь. — Не хотите же вы сказать, что они с оружием в руках ворвались в крепость и, как триумфатора, на руках вынесли вас за ворота?

—Оружие не понадобилось. Пролетарии не так глупы, чтобы подставлять свои головы под пули сигуранцы. Уже будучи на воле, я выяснил, что рабочие, узнав о грозящем мне расстреле, а такие слухи по Бухаресту ходили, пригрозили всеобщей забастовкой, которая парализует страну. Власти решили, что моя голова таких жертв не стоит, и выдворили из Румынии в двадцать четыре часа.

К сожалению, слухи о расстреле имели и печальные последствия, — погрустнел Платтен. — Одни газеты писали, что я разбился на самолете, другие—что расстрелян, третьи—что, не выдержав пыток, покончил с собой. Какие-то доброхоты подкинули эти газеты моей жене Ольге Корзлинской. Мы очень любили друг друга, очень, и вдруг такое сообщение. Ольга не захотела оставаться одна, она решила уйти за мной и выбросилась из окна.

— Погибла?

— Конечно, — обреченно вздохнул Платген.

—Вы сказали, что власти Румынии выдворили вас в двадцать четыре часа. Куда? На родину, в тихую Швейцарию?

— То-то и оно, что нет! — победоносно вскинул палец Платтен.—Меня отправили на границу с Украиной и передали в руки Петлюры.

— Это еще зачем? — удивленно поднял брови Шейн.

— У вас время есть? — не без лукавства поинтересовался Платтен.

— Есть. А что?

— Потому что рассказ будет довольно длинным. Соблаговолите попросить, чтобы нам принесли чаю, и вам поведаю такое, о чем вы, наверняка, не имеете ни малейшего представления.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.