С «фигой» в кармане

С «фигой» в кармане

Более полутора десятков лет Высоцкий служил в Театре на Таганке. Театре, который, по сути, ввёл моду на антисоветизм в духовной жизни сначала в масштабах столицы, а потом и всей страны. Катализатором этого антисоветизма был руководитель театра Юрий Любимов, у которого были личные счёты с советской властью (в 20-е годы были у него репрессированы дед-кулак и отец). У Высоцкого в отличие от Любимова никаких личных претензий к советской власти не было. Он родился в нормальной советской семье, где отец был военным, а мама служащей. Отец мечтал, чтобы его сын приобрёл серьёзную профессию, стал строителем, но сын пренебрёг этим пожеланием и, проучившись всего год в МИСИ, подался в артисты. Чем и решил свою дальнейшую судьбу. Актёрская среда в годы хрущёвской «оттепели» была активно втянута в споры западников и державников, а любимым словом в этих спорах было слово «свобода». Что это такое и с чем её едят, никто себе толком не представлял, однако спорили о ней денно и нощно до хрипоты, до посинения. (Как пел сам Высоцкий в одной из своих ранних песен: «Мне вчера дали свободу — что я с ней делать буду?!») Именно в поисках этой свободы Высоцкий и взялся за гитару, поскольку гитарная песня в те годы стала одной из выразительниц свободолюбивых «оттепельных» настроений.

Та же гитара стала пропуском, который помог Высоцкому попасть в любимовскую «Таганку». Ведь к моменту своего появления там он ничего особенного собой как артист не представлял. К тому же за ним тянулся шлейф пьющего человека. Однако Любимов взял его в труппу, прельстившись бардовским талантом Высоцкого. Так это выглядело внешне. Но внутри этого события крылись поистине метафизические причины, которые долгое время были недоступны для постороннего глаза. Ведь теперь уже понятно, что ни один актёр «Таганки» не дал этому театру столько, сколько дал Высоцкий. Что два этих явления дополняли друг друга настолько сильно, что не будь кого-то из них и судьба другого сложилась бы куда менее звонко, чем это случилось при их слиянии.

«Таганка» замышлялась Любимовым как поэтический театр, поскольку поэзия в те годы была властительницей дум в советском обществе. Это был поворотный момент в судьбе Высоцкого. До этого он успел поработать в двух столичных театрах, но в обоих был на подхвате — бегал в массовке. И только попав в «Таганку», он оказался в своей «тарелке». Атмосфера инакомыслия, которую принёс в этот театр Любимов, стала питательной средой для бунтарского нутра Высоцкого. В итоге уже спустя несколько лет он превратился не только в ведущего артиста «Таганки», но и в «звезду» гитарной песни всесоюзного масштаба.

В официальном высоцковедении принято считать, что первые серьёзные трения Высоцкого с властью начались после чехословацких событий в 1968 году. Всё это так. Однако при этом высоцковеды намеренно скрывают некоторые подробности этих трений. По их версии, кондовая советская власть мстила Высоцкому за его свободомыслие. Однако в чём именно заключалось это свободомыслие? Рассмотрим эту проблему чуть шире.

Начнём с того, что песенное творчество Высоцкого всё больше приобретало остросоциальный характер, касаясь в основном изнанки советской жизни, что шло вразрез с той идеологией, которая проводилась после смещения Хрущёва. Основной несущей этой идеологии была охранительная функция, ставившая целью стабилизировать общество, которое хрущёвская «оттепель», с одной стороны, раскрепостила, но, с другой, основательно расшатала. Вроде бы верный лозунг «Больше правды и демократии!», провозглашённый Хрущёвым, в итоге привёл не к сплочению общества, а к его дезинтеграции. Как пишут публицисты С. Валянский и Д. Калюжный:

«Не было ничего похожего на массовое недовольство советским строем, отрицания его сути. Но людей начал грызть червь сомнения. Не рабочие и не колхозники, а интеллигенты из элиты заговорили „на кухнях“ о необходимости перемен, осуждая всё советское… В кругах интеллигенции нарастало отчуждение от государства и ощущение, что жизнь устроена неправильно. Тем самым государство лишалось своей важнейшей опоры — согласия…»

События в Чехословакии самым наглядным образом демонстрировали, к чему могли привести подобные настроения. Брежнев попытался вмешаться в ситуацию, но, к сожалению, он был лишён той жёсткости и последовательности, которые требовались руководителю государства в подобной ситуации.

В преддверии пражских событий, в июне 1968 года, сразу несколько центральных и периферийных газет выступили с критикой песен Высоцкого. Главной причиной этих нападок был рост влияния Высоцкого в либеральной среде, а также у большой части населения. Кроме этого, у державников были все основания подозревать Высоцкого в… антирусских настроениях. Не случайно в знаменитой антивысоцкой статье в «Советской России» под названием «О чём поёт Высоцкий» (номер от 9 июня 1968 года) её авторы (преподаватель консультационного пункта Госинститута культуры Саратова Г. Мушта и журналист А. Бондарюк) обратили внимание на песню Высоцкого «Сказка-песня про джинна», озвучив её неофициальное название — «Сказка о русском духе». Суть претензий к Высоцкому заключалась в следующем.

Ведя полемику с либералами, державники часто оперировали таким понятием, как «русский дух» (опять пересечение с А. Пушкиным, с его «там русский дух, там Русью пахнет»), пристёгивая это понятие к разным ситуациям, где требовалось доказать величие и несгибаемость русской нации. Западники, в свою очередь, наличие этого «духа» не отрицали, но всячески пытались его уничижить, говоря, например, что наличие его не мешает русским одномоментно сохранять в себе и рабскую покорность (всё та же «рабская парадигма русской нации»).

Чтобы читателю стала понятна суть этих разногласий, приведу в качестве примера статью державника Михаила Лобанова, которая появилась в журнале «Молодая гвардия» почти одновременно со статьёй в «Советской России» (летом того же 68-го). В ней автор обвинил советскую интеллигенцию (её либеральное крыло) в духовном вырождении, назвал её «заражённой мещанством» массой, которая визгливо активна в отрицании и разрушительна. Курс, которым она шла, Лобанов назвал «неприемлемым для русского образа жизни». «Нет более лютого врага для народа, — писал он, — чем искус буржуазного благополучия, ибо „бытие в пределах желудочных радостей“ неминуемо ведёт к духовной деградации, к разложению национального духа». В итоге Лобанов призывал власть опираться не на прогнившую, сплошь проамериканскую (еврейскую) омещанившуюся интеллигенцию, а на простого мужика, который способен сохранить и укрепить национальный дух, национальную самобытность.

Следом за этой статьёй в том же журнале вышла ещё одна — В. Чалмаева на эту же тему. Там тоже осуждалась «вульгарная сытость» и «материальное благоденствие» интеллигенции и отмечалось, что русский народный дух не вмещается в официальные рамки, отведённые ему властью, как и сама власть «никоим образом не исчерпывает Россию».

Именно в этот спор, который шёл уже на протяжении последних двух лет, и вплёл свой голос Высоцкий. Над ним уже начал витать «искус буржуазного благополучия», к которому он после стольких лет прозябания в нищете получил возможность приобщиться посредством своего романа с Мариной Влади. Если бы верх в этом споре одержали адепты Лобанова и Чалмаева, то планы Высоцкого по завоеванию «материального благоденствия» вполне могли рухнуть, едва начавшись. Видимо, поэтому из-под его пера и родилась «Песня-сказка про джинна» (1967), где он вволю поёрничал над национализмом русского разлива.

Отметим, что авторы статьи в «Советской России» прекрасно знали публичное название этой песни (исполняя её в концертах, Высоцкий каждый раз точно указывал его), однако намеренно привели именно её второе, подтекстовое название — «Сказка о русском духе». Дабы а) показать Высоцкому, что они прекрасно разобрались в содержащемся в песне подтексте и б) подсказать свою догадку также и несведущему читателю. Здесь интересно поразмышлять, каким образом авторы статьи сумели расшифровать достаточно ловко закамуфлированный подтекст. То ли путём собственных умозаключений, то ли с подсказки компетентных органов, которые через своих стукачей могли знать, как сам Высоцкий в подлиннике (в узком кругу, а не со сцены) именовал свою песню.

Итак, каким же оказался голос Высоцкого в этом споре? Читаем:

У вина достоинства, говорят, целебные, —

Я решил попробовать — бутылку взял, открыл…

Вдруг оттуда вылезло чтой-то непотребное:

Может быть, зелёный змий, а может — крокодил!..

…А оно — зелёное, пахучее, противное —

Прыгало по комнате, ходило ходуном, —

А потом послышалось пенье заунывное —

И виденье оказалось грубым мужиком!..

…Вспомнил детский детектив — «Старика Хоттабыча» —

И спросил: «Товарищ ибн, как тебя зовут?»

…Тут мужик поклоны бьёт, отвечает вежливо:

«Я не вор, я не шпион, я вообще-то — дух, —

За свободу за мою — захотите ежли вы —

Изобью для вас любого, можно даже двух»…

Далее случайный обладатель волшебной посудины начинает требовать у духа (которого он именует бесом!) «до небес дворец», но дух отвечает: «Мы таким делам вовсе не обучены, — кроме мордобитиев — никаких чудес!»

Концовка у песни такая: хозяин бутыли получает от духа по морде, бежит в милицию и заявляет на драчуна. Того — в чёрный воронок.

…Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, —

Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть?

Ну а может, он теперь боксом занимается, —

Если будет выступать — я пойду смотреть!

Теперь попытаемся расшифровать подтекст песни. Начинается она с того, что в винной бутылке её герой обнаруживает этакого «раба лампы» (не зря он вспоминает «Старика Хоттабыча»). Здесь ключевую роль играет слово «раб», хотя в тексте оно напрямую не произносится, но ассоциативно возникает (всё из-за того же Хоттабыча). Этот «раб-джинн» представляет собой весьма неприятное на вид чудище, напоминающее «мужика». И здесь намёк более чем прозрачен: вспомним, на кого призывал опираться в своей статье М. Лобанов — на простого русского мужика, а не на омещанившуюся интеллигенцию.

Далее «раб-джинн» ведёт себя по-хулигански — нападает на героя с кулаками. В подтексте: дескать, приверженцы «русского духа» ничем, кроме мордобития, то есть форменного хулиганства, заниматься более не могут.

Судя по всему, подобные взгляды Высоцкий почерпнул из общения с коллегами-либералами, в том числе и в «таганском кружке», который собирался в любимовском театре. Поэтому многие его песни родились именно как запрос этих «кружковцев». Вот как вспоминает сам певец:

«Любимов очень сильно меня поддерживал, всегда приглашал по вечерам к себе, когда у него бывали близкие друзья — писатели, поэты, художники, — и хотел, чтобы я им пел, пел, пел… Разные люди бывали в Театре на Таганке, и они всерьёз отнеслись к моим стихам. Кроме Любимова, их заметили члены худсовета нашего театра. Это потрясающий народ! С одной стороны, поэты: Евтушенко, Вознесенский, Самойлов, Слуцкий, Окуджава, Белла Ахмадулина, Левитанский; писатели: Абрамов, Можаев — в общем, „новомирцы“, которые начинали печататься в „Новом мире“… (Отметим, что этот журнал был главным антиподом „Молодой гвардии“. — Ф.Р.)».

Если бы в «Таганку» приходили поборники «русской идеи» (почитатели той же «Молодой гвардии» или «Октября»), уверен, что Высоцкий бы писал совсем иные песни. Такие же талантливые, но с другим подтекстом. Но это были именно «новомирцы» — проводники либерально-западнических идей. Под их одобрительные комментарии и формировалось мировоззрение Высоцкого. Оно было прямым продолжением того мировоззрения, которое закладывалось в нём ещё в юности, когда он посещал дома либерал-интеллигентов в основном еврейского происхождения.

Симптоматично, что в том же 1968 году в Лондоне вышла книга «Слово рядового еврея», которая представляла собой сборник статей и писем на советские темы. Так вот в одном из тамошних писем некоего еврея из СССР читаем следующие строки: «В огромных глубинах душевных лабиринтов русской души обязательно сидит погромщик… Сидит там также раб и хулиган… (выделено мной. — Ф.Р.)». Правда же, весьма похоже на то, что описал в своей песне Высоцкий.

В другом письме русским выносился не менее суровый приговор: «Пусть все эти русские, украинцы… рычат в пьянке вместе со своими жёнами, жлёкают водку и млеют от коммунистических блефов… без нас… Они ползали на карачках и поклонялись деревьям и камням, а мы дали им Бога Авраама, Исаака и Якова».

По поводу «карачек» вспомним песню Высоцкого «Гололёд»:

…Гололёд! — и двуногий встаёт

На четыре конечности тоже.

Помимо внутренних событий на появление статьи о Высоцком, судя по всему, повлияли и события международного масштаба, в частности, то, что тогда происходило в Восточной Европе — в таких странах, как Чехословакия и Польша. И вновь в этих событиях одним из главенствующих вопросов был «еврейский».

В ЧССР вот уже более пяти лет шли либеральные реформы (аналог хрущёвской «оттепели»), которые направлялись как местными евреями, так и зарубежными. Например, чуть позже вскроется, что значительные суммы на них выделял банкирский дом Ротшильдов, а также американские банкиры-евреи. Спросите, в чём был их интерес? Да всё в том же: отделить ЧССР от СССР и ускорить процесс дезинтеграции Восточного блока. Чтобы этот план осуществить, никаких денег мировому еврейству было не жалко. Тем более что денег у них тогда стало, что называется, немерено. Как признался уже в наши дни публицист Л. Радзиховский:

«Вопреки бреду „протоколов“ („Протоколы Сионских мудрецов“. — Ф.Р.) и Генри Форда роль евреев в американском капитализме начала XX века была более чем скромной. Швейная промышленность, Голливуд, очень небольшое влияние в банковской сфере (те же „Голдман-Сакс“ или „Соломон Бразерс“ не имели и малой части того влияния, что сейчас) — вот, пожалуй, и всё, что касается крупного бизнеса. Только после войны, а ещё больше — с 1960-х годов — качественно изменилась роль евреев в американском бизнесе…»

Итак, реформы, проходившие в ЧССР под лозунгом «Придадим социализму человеческое лицо», ставили своей целью как можно сильнее капитализировать страну и в итоге оторвать её от социалистического блока. Начавшись в самом начале 60-х (отметим, что их начало совпало с реабилитацией жертв «дела Сланского», датированного весной 51-го — дела, которое получило название «сионистский заговор»), эти реформы к 68-му году в своей идеологической основе во многом приобрели не просто антисоветский, а антирусский характер (тайными или явными русофобами являлось также и большинство советских либералов). Когда летом 67-го грянула арабо-израильская война, практически вся реформистская печать ЧССР выражала либо завуалированную, либо явную симпатию Израилю. Во многом из-за этого был закрыт главный идеологический оплот реформаторов — газета «Литерарни новини» (аналог советского журнала «Новый мир») во главе с председателем Союза писателей Э. Гольдштюкером.

Отметим следующий весьма показательный факт. Весной 1968 года чехословацкое руководство во главе с Александром Дубчеком пригласило к себе в страну в качестве лектора директора Научно-исследовательского института по делам коммунизма при Колумбийском университете и ведущего сотрудника управления планирования Госдепа США Збигнева Бжезинского (польского еврея). Это было не случайно, поскольку именно этот человек был основателем так называемой «теории эволюции», которая исходила из преобразования социалистической системы и возможности единства на капиталистической основе. Как писал он в своей книге «Альтернатива разделу. За более широкую концепцию роли Америки в Европе» (выпуск 1965 года), «вместо ожидания коллапса коммунистических режимов Соединённые Штаты должны впредь делать ставку на продвижение эволюционных изменений в этих странах и блоке в целом…».

К чему привели эти «эволюционные изменения», можно почитать в сегодняшних российских газетах. Например, всё та же «Советская Россия» (в отличие от большинства бывших советских газет она не изменила своим принципам) в феврале 2009 года сообщила следующее:

«Между Германией и Чехией существуют целые рынки, где „покупают“ мальчика или девочку от 8 лет за сумму от 5 до 25 евро. Вся Чехия превращена в рынок дешёвой детской проституции, самый большой бордель в Европе, который посещают ежегодно 10000 „секс-туристов“ из различных стран мира. На этом секс-рынке томятся дети из Украины, России, Молдовы, Литвы и Беларуси…»

Можно ли было представить себе подобное в социалистической Чехословакии? Никогда, поскольку подобные рынки — отличительная особенность не «развитого социализма», а «капитализма с человеческим лицом».

Однако вернёмся к событиям 68-го года.

Приглашение Бжезинского в ЧССР ясно указывало на то, что созданная им теория весьма импонирует руководству этой страны (здесь мотором преобразований был галицийский еврей Франтишек Кригель, которого в 64-м вернули в высшее руководство). Поняли это и в Москве, где сторонники той же теории были пока ещё в меньшинстве. Поэтому приезд эмиссара американского Госдепа стал одним из аргументов, которые перевесили чашу весов в Кремле в противоположную сторону — в пользу ввода войск.

В соседней Польше «еврейская» тема была не менее актуальной (не случайно в той же книге Бжезинский называет эту страну наиболее податливой к его теории). Однако там с этой проблемой решили разобраться куда более радикально, чем в ЧССР, поскольку в Польше антисемитизм имеет гораздо более глубокие корни. Поводом же к этим событиям стал раскол в высших эшелонах польской власти, произошедший на почве всё тех же либеральных реформ в Чехословакии. В Польше эти реформы поддерживали евреи Р. Замбровский (в конце 50-х он претендовал на пост руководителя ПОРП, но Хрущёв этого не допустил, испугавшись его национальности), Р. Вефель, Л. Касман и др., а их оппонентами выступал руководитель ЦК ПОРП В. Гомулка и его сторонники — чистые поляки.

Эта борьба за власть привела к настоящему взрыву антисемитизма со стороны рядовых польских граждан. Особенный размах ему придала всё та же арабо-израильская война, в которой польские евреи в подавляющем своём большинстве поддержали Израиль. На этой почве в марте 1968 года в стране начались студенческие волнения, после которых был дан ход процессу фактического изгнания евреев из Польши (за короткое время их из страны уехало несколько сот тысяч, а осталось только порядка 10 тысяч).

Все эти события не могли не докатиться до Советского Союза, где «еврейская» проблема стояла не менее остро, чем в Восточной Европе. Здесь, как уже говорилось, практически все сторонники либеральных реформ, начатых ещё при Хрущёве, тоже являлись евреями. Однако в силу того, что брежневское руководство, разгромив «группу Шелепина» (осенью 67-го), окончательно определилось в своей внутренней политике — избрало не конфронтационный путь, а путь лавирования между двумя течениями (державным и либеральным), «еврейская» проблема в советских СМИ по-прежнему звучала иносказательно. Как это было в случае с Высоцким и публикацией в «Советской России».

Авторы статьи били по певцу именно как по представителю либерального (еврейского) лагеря. Поэтому не случайно ими были приведены слова Льва Толстого, где он говорит об «умственных ядах, которые, к несчастию, часто привлекательны». Это был откровенный намёк советским «талмудистам» на их далёких предшественников с их «сладким талмудическим ядом», который некогда подточил идеологические основы Великого хазарского каганата. Было такое еврейское государство, которое располагалось в районе Астрахани и просуществовало около 300 лет, пока талмудисты — сторонники обновлённой ортодоксальной иудейской веры, которые понаехали в каганат со всего света — с помощью своего «сладкого талмудического яда» не опрокинули идеологию ортодоксальных книжников-библейцев — караимов. В итоге каганат сначала разрушился изнутри, идеологически, а потом пал от внешнего воздействия — от ударов князя Святослава Игоревича. Всё, как в позднем СССР, только там в роли внешнего врага выступили американцы.

Но вернёмся к статье «О чём поёт Высоцкий».

С точки зрения властей (а не почитателей таланта Высоцкого), провозгласивших своей конечной целью построение духовно здорового общества, претензии к Высоцкому были абсолютно справедливы. Ведь в этих статьях речь шла о тех песнях барда, где он пел о шалавах, воровских притонах и пьяных загулах. Даже учитывая, что в советском обществе было достаточно людей, которые в реальной жизни сталкивались с подобными вещами, возникает вопрос: почему государство должно было пропагандировать эту теневую сторону жизни? Пой Высоцкий о прекрасном, и проблема бы не возникла. Ведь год назад, когда он снялся в двух фильмах — «Вертикаль» про альпинистов и «Я родом из детства» о войне — и спел в них несколько своих песен, государство тут же выпустило четыре из них (из «Вертикали») на грампластинке, причём огромным тиражом. А песню «Братские могилы» из «Я родом из детства» взял в свой репертуар Марк Бернес. Значит, говорить о том, что Высоцкого ущемляли как исполнителя, было нельзя: его били за аморальных «шалав», но за правильных альпинистов и героев войны, наоборот, поощряли.

Выбрав в качестве мишени Высоцкого (чуть позже и Александра Галича, о котором речь ещё пойдёт впереди), кремлёвские идеологи ставили целью лишь приструнить певцов, а в их лице и советских западников, для которых оба этих исполнителя с недавних пор стали кумирами. То есть по-настоящему наказывать Высоцкого никто не собирался. И он об этом узнал практически сразу от своего приятеля Игоря Кохановского, который тогда же сообщил ему, что никаких оргвыводов статья за собой не повлечёт: один его знакомый, работавший в «Советской России», по секрету рассказал, что Высоцкого велено «только припугнуть».

Стоит отметить, что советская власть, критикуя Высоцкого и Галича, ничего нового не открывала. В тех же «демократических» США образца 60-х власть точно так же зажимала и ставила палки в колёса тамошним бардам-сопротивленцам: Бобу Дилану, Питу Сигеру, Джоан Баез и др. И зажим этот тоже связывался с политикой: войной во Вьетнаме. В ФБР на этих артистов были заведены особые досье, за ними следили, срывали их концерты, обливали помоями в прогосударственных СМИ.

Да что там певцы, когда даже кинематографисты Америки были поставлены в такие условия, что не могли снимать фильмы, где критиковалась бы политика Белого дома во Вьетнаме. И все знаменитые ленты про вьетнамскую войну («Апокалипсис наших дней», «Охотник на оленей» и др.) появились на свет спустя пятилетие после того, как США вывели свои войска из этой страны. Так что не стоит считать, что советская власть в этом плане была оригинальна.

После летней атаки на Высоцкого последовала ещё одна, поздней осенью, когда певца «припечатали» два корифея советской музыки: композиторы В. Соловьёв-Седой и Д. Кабалевский. Эта атака тоже была неслучайной, поскольку сразу после июньских «разборок» Высоцкий сочинил две песни, которые стали своеобразными гимнами либеральной интеллигенции. Это были песни «Охота на волков» (под волками Высоцкий подразумевал таких же инакомыслящих людей, как он сам) и «Банька по-белому» (в ней речь велась от лица бывшего зэка, пострадавшего в годы сталинских репрессий).

«Банька» не была первой советской антисталинской песней (об этом раньше пел тот же Галич), но она в силу своей несомненной яркости стала самой раскрученной. В ней был полный набор «оттепельных» штампов: «повезли из Сибири в Сибирь» (то есть, вся страна — один сплошной концлагерь), «наследие мрачных времён» (ничего кроме мрака в сталинских временах либералы видеть не хотели) и т.д. Эти штампы ясно указывали на то, что Высоцкий был типичным представителем «детей XX съезда», для которых доклад Хрущёва о культе личности в 1956 году стал настольной книгой, впрочем, как и для западных спецслужб, которые выпустили его отдельной брошюрой в несколько миллионов экземпляров, внеся в него от себя 34 фальшивые правки.

Во многом именно благодаря пристальному вниманию к теме сталинских репрессий западных спецслужб советское руководство и решило наложить на эту тему табу, последовав примеру тех же американцев, которые таким же образом наложили табу на тему собственных репрессий против североамериканских индейцев и негров. За годы колонизации США из 1 миллиона индейцев в живых осталось около 200 тысяч, а негров было уничтожено несколько миллионов, но об этом американские власти старались не вспоминать: об этом редко писалось в книгах, не рассказывалось по ТВ, а Голливуд изображал краснокожих обитателей североамериканского континента исключительно как злобных варваров, охотившихся на белых людей. И американская интеллигенция (за небольшим исключением) приняла эти правила игры: в целях пропаганды подобного отношения к индейцам американскими либералами даже была создана ассоциация «Американские авторы вестерна», которая зорко следила за тем, чтобы белые люди в вестернах выступали героями, а индейцы — злодеями. Получалось, что американские либералы оказались намного патриотичнее, чем их советские единоверцы.

Несмотря на обращение Высоцкого к запретным темам, осенне-зимняя атака на него была больше похожа на лёгкую зуботычину, чем на «охоту на волков» с «кровью на снегу». Какая кровь, если в том же 68-м Высоцкий был утверждён сразу на две роли в кино: в картинах «Хозяин тайги» и «Опасные гастроли». Причём если в первом он играл главного героя-злодея (что, кстати, не помешало ему через год получить грамоту от МВД СССР «за активную пропаганду в кино работы милиции»), то во втором сыграл артиста варьете, активно помогающего большевикам и геройски погибающего за дело революции. В обоих фильмах Высоцкий пел свои песни, но это были песни из разряда правильных, за которых их автору даже выплатили гонорар.

Все эти факты ясно указывают на то, что брежневское руководство достаточно демократично отнеслось к своим доморощенным приверженцам «бархатной революции». Будь это иначе, Любимов вряд ли продолжал бы ставить свои спектакли с «фигами», а Высоцкий не отделался бы только нападками на своё песенное творчество. Ведь в арсенале партийных идеологов была масса способов, как «загасить» славу неугодного артиста. Причём в случае с Высоцким особо ничего придумывать не понадобилось бы: актёр являл собой весьма уязвимую мишень, будучи втянутым сразу в несколько пьяных скандалов в Театре на Таганке, за что его даже собирались оттуда уволить (только в 68-м коллектив «Таганки» собирался это сделать дважды).

Обычно таких проступков партийные идеологи не прощали, тем более людям, которые покушались на их «священную корову» — идеологию. Достаточно сказать, что за целое десятилетие (1958–1968) руками прессы (руководимой, естественно, из ЦК КПСС) были показательно «выпороты» несколько десятков советских кумиров, которых власть таким образом наказала за их аморальное поведение или идеологическое непослушание. Среди этих кумиров были: спортсмены Эдуард Стрельцов, Валерий Воронин, Трофим Ломакин, Виктор Агеев, режиссёр Иван Пырьев, актрисы Людмила Гурченко, Александра Завьялова, актёры Марк Бернес, Павел Кадочников, Леонид Харитонов, певцы Глеб Романов, Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев, писатель Николай Вирта и многие другие.

Высоцкий, который куролесил не меньше, чем все вышеперечисленные деятели, в этот список не угодил ни тогда, в 68-м, ни позже, когда его звезда на небосклоне гитарной песни засверкала ещё ярче и должна была всерьёз обеспокоить партийных идеологов. Возникает законный вопрос: почему? Судя по всему, певца продолжали «крышевать» те же высокие покровители, что и Юрия Любимова. Кроме этого, была ещё одна веская причина не трогать Высоцкого: его громкий роман не просто со звездой французского экрана, а с членом Французской компартии Мариной Влади. Об этом романе стоит рассказать отдельно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.