Русские на рупь дороже

Русские на рупь дороже

Так вот, в умеренно неблагоприятных условиях позднего Советского Союза отказники, спрессованные с культуртрегерами и прочими активными евреями, создали свой мир. Еврейский. Как они, родившиеся и выросшие в СССР, не знавшие ни Запада, ни Израиля, его понимали. С лекториями. Походами в лес. Детскими садами. Фестивалем еврейской песни – в знаменитых Овражках. Квартирными спектаклями – пуримшпилями. Юридическими консультациями. Системой взаимопомощи. Самиздатом – лучшим в тогдашнем СССР. Неформальными объединениями.

Из них к концу 80-х выросло все будущее еврейское независимое движение страны. Которое, в конечном счете, переросло в еврейские общины и организации постсоветских республик. А в Израиле породило феномен большой русской алии 90-х и 2000-х. Первой, которая ниоткуда не бежала. Не разрывала контактов со страной исхода. Не была ограблена властями. Что принесло Израилю куда больше, чем можно было предполагать в самых радужных мечтаниях. Дало ли это евреям то, о чем они мечтали? Ну, тут кому как.

Маленькая провинциальная левантийская страна 1990-го с ортодоксами, арабами и восточными евреями, которую впервые в жизни увидел в сентябре того года автор, имела мало общего с Израилем, куда стремился из Советского Союза еврейский отказ. Жаркая летом. Промозглая зимой. Похожая на что угодно, кроме той картинки, которая сложилась у приезжих в голове. На которой Израиль был чем-то между Японией и островом Манхэттен. Как их, по журналам, могли представить себе люди, ни разу не бывавшие ни в Японии, ни на Манхэттене. Что называется, ой-вей. Как там, в Библии, в истории про Моисея? Которому евреи припомнили, что были у них в Египте «и лук, и чеснок, и разные мяса»…

Эмиграция вообще не сахар. Трагедия. Даже если ее в качестве трагедии не понимаешь. Или поначалу не ощущаешь. Ты рвешь связи. Теряешь обустроенную среду обитания. Отказываешься от всего привычного. Друзей и родственников рядом нет. Быта нет. Будущее неясно. И ладно бы тебя окружали те, кто только и думает, как тебе помочь. А не облапошить. Нажиться на тебе, пока ты еще новичок. И ты к тому же не знаешь правил игры. Не понимаешь языка. Подписываешь, что дают, не вникая в суть бумаги. Тем более в примечания мелким шрифтом внизу страницы. Эмигрант по самой природе своей – жертва любого наглого мошенника. Лох – мечта афериста!

Хотя, будем честны, тех, кто помогал, было много больше. Не по долгу службы – по велению души. Из общечеловеческих принципов. Потому что помнили себя такими же. И совести у них было куда больше, чем у многих чиновников, которые должны были репатриантами и эмигрантами заниматься от имени государства. Если бы не эти люди, многие из которых могут быть смело отнесены к лучшим, кого автор встречал в жизни, эмиграция была бы куда тяжелее. Спасибо им за тех, кому они облегчили первые шаги на новом месте. Низкий поклон и вечная человеческая признательность.

Что характерно и для Израиля, и для всех прочих стран, куда попали бывшие еврейские отказники. Составившие крошечное меньшинство в человеческом потоке, который ринулся из СССР, едва зимой 1989/90-го открылись шлюзы. Рванул куда глаза глядят. Пока страну не закрыли. Населению были памятны 70-е, когда выпускали. И 80-е, когда выпускать перестали. Страна трещала под ногами. Разваливалась на глазах и на ходу. И вполне могла развалиться совсем, похоронив под обломками миллионы. Как позже Югославия.

То, что по большому счету в СССР обошлось, по мнению автора, есть случайность. Абсолютная и непредсказуемая. Во всяком случае, он лично примерно с 1986 года понимал, что дело идет к развалу. Для чего не нужно было иметь допуск или семь пядей во лбу. Достаточно было следить за происходящим, вспоминая классиков марксизма-ленинизма. В отказе автор никогда не был, но в состоянии предстартовой готовности – вполне. И если бы не съездил волей случая в 90-м за границу, когда ворота открылись, новый СССР был в диковинку и всех, кто был оттуда, буквально носили на руках, кто знает, писал бы он, сидя в заснеженном Подмосковье, эту книгу.

Но так уж получилось. Посещение в один год Франции, США, Великобритании и Израиля отрезвило. И дало понимание того, что в толпе ехать не имеет смысла. Затопчут. В результате чего страну несло-несло мимо основных проблем, которые могли ее утопить, но, слава Б-гу, пронесло. Автор остался жить в России. Создавая устойчивую почву под ногами для себя и своих друзей. Участвуя во всем еврейском, что на протяжении двух с лишним десятилетий в стране происходило. И во многом нееврейском. Итогом чего, помимо прочего, является сей мемуар. Как сказали бы во времена давние, аристократические, те, кто в ту пору такие слова употреблял. Из представителей образованного сословия и прочих эксплуататорских классов.

Подчеркнем еще раз: отказ как система всего еврейского, что существовало в позднем СССР, не исчерпывал. Но человеческую массу создавал. Среду определял. Имел общих врагов и для власти был главным еврейским врагом. В результате те, кто хотел уехать в Израиль – сионисты – не враждовали, а помогали тем, кто хотел уехать в США. Или зацепиться на пересылке в Вене. Стремился в совсем уже экзотические места вроде Парижа, Лондона или Мельбурна. А позднее использовал открывшийся шанс и поехал в Германию.

Споры были. Но вежливые. С пониманием и уважением к чужому мнению. И никаких, привычных для Израиля, криков: как он мог?! Ему надо было, вот он и мог. Ты можешь ему помочь – помоги человеку. В том числе там, куда он уехал, остаться евреем. Наладить связь с Израилем. Сохранить свое, русско-еврейское. Замешенное на культуре, языке, истории и понимании того, что еврей – это национальность. Вне зависимости от причастности к религиозной традиции. Не можешь помочь? Или не хочешь? Имеешь превосходную возможность промолчать. По Козьме Пруткову: если у тебя есть фонтан, заткни его. Или его заткнут. Все, кто помнит, как оно было под советской властью.

Это же, кстати, касалось отношений между религиозными и светскими евреями. А также смешанных браков. В СССР светскими были все. Верующие евреи составляли доли процента. Но они были свои. Их преследовали – как и прочих. И бороться с ними в битве за секуляризм?! С братьями, которых гнобила та же сволочь, что и всех, – иногда даже более жестоко? Поскольку были они уязвимей, чем светские. С кошером, на котором никто, кроме них, не заморачивался. Соблюдением субботы, праздничных дней и постов – по той же причине. И много чем еще.

Свои раввины – хасиды или миснагиды, все равно, были частью команды. Приехавшие с Запада или из Израиля – нет. Почему их и делили на своих и чужих. Русский Хабад. И нерусский. Миша Гринберг из синагоги в Ухтомке, этнограф и историк, с его будущим издательством «Гешарим» – «Мосты культуры». Выпускник МГУ Довид Карпов – до приезда в Россию бизнес-ориентированных и умеющих вести политическую интригу американских религиозных гастарбайтеров раввин синагоги в Марьиной Роще, а позднее раввин в Отрадном. Ленинградец Изя Коган, инженер-кораблестроитель, строивший подлодки, – раввин синагоги на Бронной.

Исключениями среди американских хасидов были бывшие подпольщики 40–60-х из организации ХАМА: Гилель Зальцман, Биньомин Малаховский и Машиах Худайтов. Уехавшие в конце 60-х в Израиль, а оттуда в США. Вернувшиеся в конце 80-х в Россию. Но так и оставшиеся навсегда русско-еврейскими интеллигентами. Из опыта общения с которыми автор на всю жизнь уяснил, что твердость в основах веры вовсе не означает отсутствия такта и понимания жизненных реалий. Таким, отметим, был при жизни и последний Любавический Ребе – Менахем-Мендл Шнеерсон.

То же самое – с миснагидами. То есть ортодоксами-нехасидами. Наиболее известным из которых был и остается Адольф Шаевич, с 90-х главный раввин России по версии нехасидского объединения КЕРООР. Он всегда и для всех в стране, включая не только евреев, но и мэра Москвы (первого настоящего мэра – Лужкова), и патриарха, был свой. Биробиджанский инженер, волею советского начальства и судьбы отправленный учиться в Будапешт, в йешиву на раввина. Вытерпевший все, что от него хотела советская власть. И не переставший при этом быть порядочным человеком.

Он никогда не был частью еврейского подполья. Считался официальным лицом. Вступил в АКСО – пресловутый «Антисионистский комитет». Но никогда ни на кого не писал доносов. Не стучал. Не радовался чужим несчастьям. Тихо делал свое дело в синагоге. Помогал кому мог. Старался не попасть под раздачу и уберечь от этого других. Опять-таки кого мог. Что закалило его до чрезвычайности. И в начале 2000-х позволило продемонстрировать – уже в новой стране и перед новыми властями – силу духа, достойную всяческого уважения.

Как говорил он сам по этому поводу: осточертели. Надоело соглашаться. Бояться последствий. Идти на компромиссы. Или на поводу у обстоятельств. Вследствие чего в момент, когда пишется эта книга, он продолжает быть главным раввином. И пользуется немалым уважением и авторитетом. По крайней мере, у интеллигенции, которую, в отличие от торгового народа, не загонишь в синагоги, где раввины, по ее представлениям, – чужие. Хотя и знатоки Талмуда. Вхожие к властям. Умеющие носить смокинг с цветастой жилеткой или лапсердак. Но чужие. Как ожившие этнографические экспонаты, вышедшие из музейных витрин.

То же самое – миснагиды-неформалы. Наиболее известными из которых было объединение «Маханаим». Или, говоря по-русски, «Два лагеря». Один лагерь был в Израиле. Другой в России. Точнее, в СССР. Хотя преимущественно, до отъезда в Израиль, именно в России: в Москве и Ленинграде. Их лидером был Влад Дашевский. Умница с кремневым характером. И кадры там были калиброванные. Дочка Влада. Валя Лидский – сегодня Бени Лидский, крупный чин в Сохнуте. Зять, точнее, бывший зять Дашевского – Петя, он же Пинхас Полонский.

Именно Полонский был и остается автором лучшей книги об иудаизме на русском языке для детей школьного возраста «Расскажи сыну своему». Которая в простой форме на кристально грамотной русской мове рассказывала дитю, иллюстрируя милыми картинками, что есть еврейская религия и с чем ее едят. После введения в российских школах вместо истории мировых религий, о которой просили педагоги, идиотского курса религий по отдельности, эту книгу педагоги и раввины пытались Минобрнауки предложить. Но там ее не взяли. Сказав, что автор не российский гражданин. Все-таки плохо, когда сидящие на самом верху троечники берут на работу двоечников…

Смешанные браки в вопросе религиозно-светских отношений в еврейской среде – статья особая. В СССР и странах-наследницах доля их была велика. Не менее половины. Вне бывшей черты оседлости – две трети и более. На Западе то же самое. Что является причиной страшного гевалта по поводу ассимиляции. И яростной борьбы с этим катастрофическим, с точки зрения ортодоксов, явлением. А также появления реформистских синагог и реформистского гиюра. То есть перехода в иудаизм в облегченной форме. Со всеми свойственными западному либеральному мышлению девиациями.

Девиации эти – чудачества вроде женщин-раввинов, а также синагог для сексуальных меньшинств. Где эти сексуальные меньшинства и заключают как бы религиозные браки. Не геи с лесбиянками, что было бы хоть как-то понятно. А внутри этих групп. Что по понятиям западным нормально. Но по российским – полная похабень. И маразм крайнего уровня. Типа панк-молебна на амвоне. Да хоть бы и не на амвоне.

Но в СССР-то никаких проблем с межнациональными браками не было. Да и после того, в постсоветских республиках, тоже. По крайней мере пока. Любишь – женись. Выходи замуж. Расти детей. Воспитывай этих детей. Поскольку в Б-га мало кто верил, да и число соблюдавших религиозные обряды, что совсем не то, что вера в Б-га, было невелико, какая проблема? Все смотрели одни и те же фильмы. Читали одни и те же книги. Учились в одних и тех же школах. Жили более или менее одной жизнью. В каждой семье были родственники из разных народов. Но пропасти между русскими, татарами или грузинами и евреями не было по определению.

Были этносы, которые с евреями женились реже. Так они и с неевреями женились реже. Дистанция между нерелигиозной еврейской семьей и семьей ортодоксальной была в любом случае куда больше, чем между семьями обычными, вне зависимости от национальности. Соответственно, люди смешанного происхождения в советскую и последующую эпохи в числе русских евреев составляли если не большинство, то существенную часть народа. И огребали свое ничуть не меньше, чем галахические евреи.

Тем более что по религиозному закону – Галахе евреем считался ребенок еврейской матери. А фамилию в СССР традиционно брали по отцу. Известна масса случаев, когда евреем с религиозной точки зрения был Иванов, Петров или Сидоров. А также Караганов или Темирбаев. А неевреем – Коган или Левин. У автора в ГИПРОМЕЗе был один такой знакомый. Замечательный специалист. Главный инженер проекта Фридман. Татарин. Вот, прямо так ему это в жизни с его фамилией помогало…

В отечественных условиях русский национализм был, по большей части, пронизан антисемитизмом самого что ни на есть охотнорядского, если не фашистского толка. Не Солженицын или Шафаревич, так Баркашов. А то и хуже. Что ограничивало или полностью исключало для потомков смешанных браков присоединение к этой стае, озабоченной чистотой крови, православностью, духовностью и народностью свыше всякой меры. Не всякому охота жить на свете в качестве унтерменша. Так что для потомков евреев логичным была именно еврейская самоидентификация.

По крайней мере, так было до появления в стране ортодоксальных идиотов из-за рубежа, претендующих на религиозную монополию. Со всеми их галахическими правилами. Которые некоторым из них чадолюбивые местные евреи готовы были вбить в глотку. Вместе с зубами. И в отдельных случаях, особенно в провинции, так и делали. Поскольку то, что принято на Западе, не есть обычай местного еврейства. И к обычаям этим, среди которых было признание детей от какого угодно брачного партнера частью своего народа, имело смысл прислушаться. Мало ли как оно у них там принято. У нас-то было принято иначе. Или, как говорил один из виднейших представителей негалахического еврейского актива советских времен, этнограф Мика Членов: «Русские на рупь дороже».

Не случайно одна-единственная делегация на собранной Всемирным еврейским конгрессом конференции в Ванцзее, в том месте, где лидерами Третьего рейха было принято решение об окончательном решении еврейского вопроса, в начале 90-х не выступила против объединения Германии. Советская. Состоявшая из евреев-ветеранов. Которые никакой Германии, в отличие от западников, не боялись. Они с ней воевали. Разгромили. И знали, что, если понадобится, следующее поколение жителей страны, которую они представляют, сделает то же самое.

Именно они были теми, кто открыл ворота Освенцима – в прямом смысле слова. Там были и такие люди. И у них было свое понимание того, с чем евреи могут справиться, а с чем нет. Преимущественно отставные полковники. Гохберг. Елисаветский. Сокол. Который, впрочем, отказником не был. С его забавной и показательной фразой: «двадцать лет своей жизни я прожил русским, двадцать лет украинцем и двадцать последних лет хочу прожить евреем». И с роскошной квартирой на Фрунзенской набережной, в которую отказники свезли массу еврейских книг, организовав на ее базе неформальную библиотеку. Будущее Московское еврейское культурно-просветительское общество – МЕКПО.

Мало кто в современной России и за ее пределами помнит фамилии отказников, которые в 70–80-е были на слуху. Черняк. Слепак. Брайловский. Ида Нудель. Кошаровский, недавно вышедшие мемуары которого, многотомная эпопея «Мы снова евреи», подробно описывают эпоху. Эдельштейн, попавший «под разбор» и севший в тюрьму за преподавание иврита. Эдуард Кузнецов, участник ленинградского «самолетного дела», а после отъезда – журналист и издатель. Иосиф Бегун, чье освобождение из заключения в конце 80-х было первым, которое отказники праздновали открыто. С большим столом, щедро накрытым московскими кооператорами. Одним из которых был молодой Игорь Бухаров – будущий знаменитый ресторатор, хозяин «Ностальджи» и «Репортера», муж Ларисы Гузеевой и телезвезда кулинарных шоу.

Евреи перестали бояться. Власть их так долго прессовала и пугала, что к ее давлению претерпелись, а угрозы перестали воспринимать всерьез. Тем более что воспринимать всерьез систему, во главе которой стоял Горбачев, было просто невозможно. Она сама себя боялась – и имела достаточно «ума», чтобы это было заметно окружающим. В том числе собственному населению. Что ни к чему хорошему привести не могло. Поскольку власть можно бояться. Можно уважать. Можно поддерживать – если есть за что. Но если ее незачем бояться, не за что уважать и бесполезно поддерживать, она рушится. В полном соответствии с положением о революционной ситуации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.