«В Париж пока что не проник…»
«В Париж пока что не проник…»
А мне хочется показать тебе Париж.
Я хочу, чтобы ты знал, как я живу…
Марина Влади
Попасть за границу не «в составе делегаций», а частным образом было в советские времена невероятно сложно. В конце жизни Владимир Высоцкий достаточно свободно передвигался по всему миру, но началось все это с первой поездки в Париж.
«Мы говорили об этом долгие ночи напролет. Мы воображали все, что ты мог бы сделать. Ты никогда не думал остаться жить во Франции. Для тебя жизненно необходимо сохранить корни, язык, принадлежность к своей стране, которую ты страстно любишь. Ты строишь безумные планы. Ты мечтаешь о свободных от цензуры концертах и пластинках, о путешествиях на край земли. Как это часто бывает с тобой, невероятные мечты становятся откровениями: все это сбудется, но позже» (Марина Влади).
Это произошло только в 1973 году, когда Владимир Высоцкий и Марина Влади подали заявление, чтобы получить визу и разрешение на поездку во Францию.
Запись в дневнике В.Золотухина:
«02.03.1973
Высоцкий оформляет документы во Францию. Боже! Помоги моему другу. Это было бы прекрасно, какие песни бы он написал! Ни к кому другому нет у меня такой нежности и теплоты, как к Вовке В.».
О том, как были получены заграничный паспорт и французская виза, подробно рассказывает Марина Влади в книге «Владимир, или Прерванный полет». Понадобилось вмешательство Жоржа Марше, тогда первого секретаря Французской Коммунистической партии, и его звонок Леониду Брежневу… И вот наконец в 1973 году Высоцкий в Париже.
Еще одна запись Валерия Золотухина:
«29.04.1973
Звонил из Парижа Высоцкий. Он еще не соскучился по нам. Счастлив. Везде его водят, кормят, все его знают. А главное, от чего он обалдел, — весь Париж говорит на русском языке. Я думаю, это заслуга Марины. Четыре года всего ей понадобилось агитации к приезду мужа из России, чтобы весь Париж перешел на русское изъяснение».
Во время первого приезда в Париж — собственно, знакомства с Парижем — на приеме у Одиль Версуа произошел такой случай. Вспоминает Александра Ивановна Высоцкая — тетка Владимира Высоцкого: «…Одна из сестер Поляковых была замужем за каким-то французским аристократом. И жили они в самом настоящем замке. Марину с Володей пригласили на прием. Володя рассказывал: «Бронзовые ручки, мраморные львы, изысканная публика, а я в курточке и в джинсах. И слышу за спиной отчетливый шепот, по-русски: «Боже мой, и что она в нем нашла…» Марина это слышит тоже. На следующий день мы с Мариной обошли все лучшие парижские магазины — самые модные вещи, туфли на платформе… И дальше все было в порядке».
Из дневника Золотухина: «19.05.1973
Приехала из Парижа Галя Евтушенко. Все газеты напечатали огромные портреты Володи в смокинге и с Мариной на открытии Каннского фестиваля. Сегодня он звонил Дупаку, просил день отсрочки, боится, не успеет на машине».
С тем, что все газеты напечатали портреты Высоцкого с Мариной, не согласен Марк Цыбульский, американский исследователь творчества Высоцкого. Он считает, что это явное преувеличение: «Не имея возможности просмотреть «все газеты», отметим, что ни коммунистическая «Юманите», ни вполне консервативная «Монд», ни журнал «Пари Матч» не только не поместили портретов Высоцкого, но и ни словом не обмолвились о нем».
«Первый Володин приезд из Парижа: ну, город! Сплошной праздник. Карнавал лиц, веселья, искусства, любви, истории… От радости обрушил на товарищей град подарков. Мне достался гигантский черно-серый шарф, как плед. До сих пор в нем греется зимой моя дочь» (Вениамин Смехов).
В 1975 году Высоцкий впервые надолго приезжает в Париж и вначале чувствует себя не очень уверенно, он записывает в дневнике: «Но ведь общаться-то с кем-то надо, а то ведь полуживотное состояние, и думаю: зачем я здесь? Не пишется — или больше не могу, или разленился, или на чужой земле — чужое вдохновение для других, а ко мне не сходит?
А приеду домой — там буду отговариваться тем, что суета заела. Каждый день здесь работает телевизор, развращает, хотя ни хрена не понимаю. Маринка мечется между плитой, счетами и делами. Я — бездельничаю и сам не знаю, чего хочу».
В письме Ивану Бортнику (прибыло в Москву 25 февраля 1975 года. — В.П.) Высоцкий пишет:
«Дорогой Ваня! Вот я здесь уже третью неделю. Живу. Пишу. Немного гляжу кино и постигаю тайны языка. Безуспешно. Подорванная алкоголем память моя с трудом удерживает услышанное. Отвык я без суеты, развлекаться по-ихнему не умею, да и сложно без языка. Хотя позднее, должно быть, буду все вспоминать с удовольствием и с удивлением выясню, что было много интересного. На всякий случай записываю кое-что, вроде как в дневник. Читаю. Словом — все хорошо. Только кажется, не совсем это верно говорили уважаемые товарищи Чаадаев и Пушкин: «где хорошо, там и отечество». Вернее, это полуправда. Скорее — где тебе хорошо, но где и от тебя хорошо. А от меня тут — никак. Хотя пока только суета и дела — может быть, после раскручусь».
В конце концов работа пошла. Тогда в Париже было написано несколько песен — баллады для кинофильма «Стрелы Робин гуда».
В том же 1975 году в Париже с Мариной Влади и Владимиром Высоцким встречался хороший знакомый В.В. — заместитель министра (кажется, легкой промышленности — В.П.) — Константин Владимирович (?) Трофимов. Высоцкий из осторожности даже в дневнике зашифровывает его инициалами «КВ.»:
«Звонил К.В. Позвали его и друга с женой к Жану, где живет Алеша Дмитриевич. Ели там. В маленьком кафе возле театра много вкусного. Алеша песни пел, я тоже. Костя говорил тосты, пьянел и был счастлив, хвастался большой поэтической и политической эрудицией, намекал на близкие отношения с Мариной, словом, вые***ался, но симпатично, я ему потакал. Он ловко подводил свою речь к цитатам из стихов и называл Пастернака Борей (как Ильича назвать Вовчик); друг его и жена балдели от нашествия знаменитостей и от гордости за высокопоставленного своего друга. Маринка держалась отлично, а я тоже хорошо. Отвезли Константина домой в отель. Завтра он гос<ударственные> дела будет заканчивать, ему спать надо, а нам необходимо. И завтра много звонков и дел дома, надо мне раб<очее> место устроить. Я ведь работать буду, хочу, намереваюсь. Поглядим, что будет».
Всем известны знаменитые фотографии Леонида Лубяницкого (который был знаком с Высоцким еще в Союзе), сделанные во Франции и в США. О своих встречах с Высоцким и Мариной Влади он рассказал в интервью Андрею Шарунову:
«Я вновь встретился с Высоцким в апреле 75-го во Франции. Заходили в гости к его преподавателю в Школе-студии МХАТ Андрею Синявскому, жившему тогда в Париже… Работая в то время в американском журнале «TIME», я впервые был командирован в Париж. Там мы и встретились с Высоцким, где я его много снимал и где много времени мы проводили вместе. 19 апреля 1975 года мы вместе отмечали мой день рождения.
В следующий раз мы встретились с ним во время выступления Михаила Барышникова. После спектакля мы все вместе поехали домой к жене Высоцкого Марине Влади, где провели всю ночь. Примерно до 5 часов утра Володя пел, а я его записывал на магнитофон и фотографировал. (Кстати, снимок, на котором бородатый Володя и Марина, я снял в ту ночь.) В этот вечер он посвятил мне одну песню. Зная о том, что мои друзья называют меня Леонардо, Володя сказал: «А это для тебя, Леонардо, песня «Про любовь в эпоху Возрождения».
Леонид Лубяницкий впервые сообщает о посещении Высоцким Андрея Донатовича Синявского у него дома. Широко известен фрагмент из «Парижского дневника» Высоцкого о его присутствии на вручении премии А.Синявскому:
«Пошел я с одним человеком, который приятель Бориса, на вручение премии А.Синявскому и всех их (эмигрантов. — В.П.) там увидел, чуть поговорил, представляли меня всяким типам. Не знаю, может, напрасно я туда зашел, а с другой стороны — хорошо. Хожу свободно и вовсе их не чураюсь, да и дел у меня с ними нет, я сам по себе, они тоже. А пообщаться интересно. Они люди талантливые и не оголтелые».
А вот как прокомментировала мне это событие жена АСинявского Мария Васильевна Розанова:
— Как часто Высоцкий заходил к вам в Париже?
— В Париже были встречи, но их было немного. Марина Влади боялась этих встреч. Потому что тогда Марина Влади была «девушка официальная» и была заинтересована в добрых отношениях с советскими властями. И мне кажется, боялась общаться с «особо опасными»…
— Как же Высоцкий решился пойти на вручение премии?
— Ну вот взял и решился! Я читала это место в дневнике Высоцкого и вижу, как невероятно осторожно Володя пишет об этом. Хотя это — дневник. Но те отношения, которые были у нас в Союзе, они все-таки стимулировали — и он пришел. Он мог преодолеть некоторый страх…
Константин Казанский, музыкант, аранжировщик французских дисков В.В., считает, что Высоцкий в Париже чувствовал себя достаточно уютно: «У него были два-три дома в Париже, в которые он всегда приходил, знал, что может прийти спать, есть, смотреть телевизор, как у себя дома. Это — Марина, но она жила за городом. Потом они сняли квартиру, в которой я раньше жил (это квартира моего дяди) и Миша Шемякин. Потом у нас дома. Потом у Таньки, которая сестра Марины, он чувствовал себя очень хорошо. В Москве была такая тяжелая атмосфера. Поэтому для него Париж, каким он его себе сам сделал, был отдыхом невероятным… Он себе создал такую семью, в которой он ни перед кем не отчитывался…»
Были в русском Париже места, где Высоцкого встречали по-королевски, именно как Владимира Высоцкого. Иван Бортник вспоминает о приеме в парижском ресторане «Распутин»: «Его владелица мадам Мартини хорошо знала Володю. И вот когда мы подъехали, официанты распахнули двери, даже ковровую дорожку расстелили. В этом ресторане тогда пел Алеша Дмитриевич — знаменитый исполнитель цыганских песен. Так вот, Алеша Дмитриевич подходил к нашему столику, пел специально для нас. А под утро всем хором цыгане поют:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Наша русская земля…
Тогда он подарил нам свои пластинки с автографами. Мы эти пластинки перепутали — диск, подаренный Володе, хранится у меня».
Михаил Шемякин выпустил в Париже пластинку с записями Дмитриевича, для чего попросил Высоцкого прислать записи или тексты старинных цыганских песен и романсов. Из письма Высоцкого Шемякину (конец 1975 года):
«Дорогой мой Миша! Посылаю тебе кое-что для пластинок с Алёшей. Может, кое-что и пригодится. Здесь 20—30-е годы. Не надеюсь, что Алеша выучит, ну так все равно может пойти в дело — глядишь, кто и споет в русских кабаках».
Высоцкий водил в этот ресторан своих друзей послушать цыганские песни. Там побывали Белла Ахмадулина, Борис Мессерер. Вспоминает Костя Казанский: «Возможно, благодаря тому, что Алеша не умел читать и писать, у него был бешеный нюх! Ахмадулина сказала: «Господи, на каком языке он поет! Давай напишем ему слова!» А Володя говорит: «Оставь, это его язык — русский Алеши Дмитриевича».
Марина Влади посвящает встрече Высоцкого с Дмитриевичем почти две страницы своей книги. Приведем небольшой фрагмент: «На улице, где находится театр «Эберто», стоит небольшое светлое здание. Здесь за фасадом прячутся ночной ресторан и небольшая гостиница. На втором этаже уже много лет живет человек, который относится ко мне как к дочери, — русский цыганский барон в Париже Алеша Дмитриевич. Этот титул он, возможно, присвоил себе сам, но величавость и царственная манера держаться у него соответствующие. И потом, он как никто умеет заставить рыдать свою гитару, голос его, кажется, прорывается из самой глубины человеческого страдания и неизменно очаровывает ночных красавиц…. Однажды мы приходим сюда днем».
Дмитриевич спускается из своей комнаты… «Глядя в упор друг на друга, вы беретесь за гитары — так ковбои в вестернах вынимают пистолеты — и, не сговариваясь, чудом настроенные на одну ноту, начинаете звуковую дуэль… Один поет старинный романс, с детства знакомые слова — это «цыганочка». Другой продолжает, выкрикивает слова новые, никем не слышанные:
…Я — по полю вдоль реки!
Света — тьма, нет Бога!
А в чистом поле — васильки
И дальняя дорога…»
Даниэль Ольбрыхский свою книгу «Поминая Высоцкого» написал в форме если не писем, то развернутого обращения к Марине. Его рассказ об одном вечере в Париже-.
«Ты помнишь, Маринка, Володя как раз приехал из Москвы. Был вечер, мы сидели в твоей маленькой квартире на улице Дюрок. Я попросил его спеть что-нибудь новенькое. Он ударил по струнам и начал. Это было продолжение «Охоты на волков» — «Конец «Охоты на волков», или Охота с вертолетов»:
Словно бритва рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный сезам,
Появились стрелки, на помине легки,
И взлетели стрекозы с протухшей реки,
И потеха пошла — в две руки, в две руки!
Когда фортиссимо в последнем куплете дошло до апогея, стали стучаться соседи. «Пожалуйста, выключите эти ваши пластинки!» — требовали они. А ты пыталась объяснить им, что это не проигрыватель, что это — муж, который только что приехал. Будь они русскими, они бы повторить попросили. А французы, эх, что говорить… <…>
И вот, обруганные соседями, мы вышли на улицы Парижа. Это действительно свободный город свободных людей. Мы уселись под каким-то забором и начали петь. И тогда Зузанна, заливаясь смехом, показала надпись на заборе: «Chantier interdit» (Игра слов: Chantier interdit / Chanter interdit — Строить запрещено / Петь запрещено). Володя уже понимал немного по-французски, знал, что chanter значит «петь», застеснялся и замолчал. Как водится у русских, запрещено — значит, запрещено. Вероятно, на секунду поверил, что у этого забора французы запрещают петь».
Гастроли «Таганки» в Париже, Лионе и Марселе прошли с 4 ноября по 11 декабря 1977 года. Из четырех привезенных спектаклей Высоцкий участвовал в двух — «Десяти днях, которые потрясли мир» и «Гамлете». Сам он на концертах неоднократно говорил, что гастроли прошли с большим успехом: «Театр получил премию французской критики за лучший иностранный спектакль года… Это был «Гамлет». Было в тот год в Париже около двухсот коллективов. Одновременно с нами еще два театра играли «Гамлета» в том же самом Париже, так что можно себе представить! Там премий по блату не дают. Они дают, если заработали и если считают, что стоит того».
И на эту же тему В.Высоцкий — в интервью автору:
«Успех действительно был колоссальный: за последнее время ни один драматический театр, не только наш, но и в мире, не может похвастаться таким успехом, как Таганка. Пожалуй, только Питер Брук со своим спектаклем, где они играли на трапециях, — это был, по-моему, «Сон в летнюю ночь».
Из дневника В.Золотухина: «28.11.1977
— Любите ли вы своих артистов? — вопрос на французском языке (переводит Высоцкий).
Любимов:
— Считаю это провокационным вопросом… Все были против исполнения Высоцким Гамлета и того, что он с гитарой. Да, это Высоцкий. Я посадил его злить тех, кто хорошо был знаком с принцем».
Алла Демидова, вспоминая о Париже, рассказала об одном интернациональном качестве интеллигенции: «Однажды после душного летнего спектакля «Гамлет» мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный бор. У нас не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, мы вытирались Володиной рубашкой… Через несколько лет во Франции мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и вместе с французами поехали в загородный дом под Парижем. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, купались, также вытирались чьей-то рубашкой…»
Вениамин Смехов рассказал о сюрпризе, который устроил Высоцкий для труппы Театра на Таганке во время этих гастролей: «На гастролях в Париже он был собран, хмур и предельно ответствен — в работе. Почти ни с кем в театре не общался, никого французским бытом не угощал; это как-то обижало, настораживало…
И вдруг подговорил знаменитую сестру своей знаменитой жены — и мы попали в огромный дом в Латинском квартале… все чинно, просто, великолепно… вот-вот почувствуем себя «месье и мадам»… и тут объяснилось Володино нетерпение, его совершенно детское плутовство в глазах… Мы ждали посреди великолепия, что приплывут на стол невиданные, непопробованные яства… Ночью, после «Гамлета», на левом берегу Сены, на втором этаже старинного замка, в честь русских, то бишь иностранных артистов торжественно внесли два гигантских блюда — горячую гречневую кашу и гору «московских» котлет… И вкусно, и весело, и экзотично…»
Иван Бортник: «Гастроли во Франции были очень напряженными и достаточно длительными. Честно говоря, в самом конце я начал скучать по Москве, по дому, по семье. Вернулись, прошло время — я стал вспоминать, жалеть, что мало успел посмотреть. А Володя:
— А-а-а… Говорил тебе, что еще будешь вспоминать Париж!
Помню его слова:
— Самое интересное, что осталось, — поездить, посмотреть мир…»
Белла Ахмадулина: «Я безумно радовалась, когда Володя и Марина уезжали на автомобиле в Париж. Тогда я сидела возле окна и думала: как здорово, что они сейчас едут в этом автомобиле. И им хорошо вдвоем. Володя всегда мог написать строчку, после которой было хорошо несколько дней…»
Юрий Сушко о гостеприимстве Марины Влади: «Двери ее парижской квартиры на улице Севр, дома в Мэзон-Лаффите всегда были открыты для московских приятельниц и Володиных друзей. В 1978 году, уехав по делам в Швейцарию, она оставляла ключи Олегу и Веронике Ха-лимоновым. Примерно тогда же, после жуткой автокатастрофы в Подмосковье, в ее хоромах приходил в себя Всеволод Абдулов. По приглашению Влади у нее гостила свекровь. В печальные и всесближающие июльские дни 1980 года Марина постоянно напоминала Нине Максимовне: «Мама, вы можете по полгода проводить у меня в Париже…»
Некоторое время в доме Марины жила Белла Ахмадулина с мужем. Во время отсутствия хозяйки в Мэзон-Лаффите останавливались супруги Митта. И это казалось обычным делом».
Борис Мессерер вспоминал, как они «тесно дружили вчетвером… Ходили друг к другу через день. А потом мы поехали к ним в Париж. Жили на маленькой улочке, где у Марины была квар-
тирка с четырьмя крошечными комнатами. Володя уезжал на спектакли в Москву, снова приезжал. Вместе мы были в гостях у Миши Шемякина…»
Мессерер и Ахмадулина заблудились в Париже. «…И Володя Высоцкий задумчиво сказал: «Знаешь, в одном я тебя превзошел». Ахмадулина удивилась: «Что ты! Ты меня во всем превзошел!» — «Да нет. Я ориентируюсь еще хуже, чем ты…» (Костя Казанский).
В Париже Высоцкий встречался не только с парижскими русскими и эмигрантами, но и с дипломатами, которые одновременно были сотрудникам спецслужб. Вспоминает Вадим Мельников — «разведчик и дипломат», а в то время работник советского консульства: «Однажды в нашем консульстве в Париже появился Володя Высоцкий. Раньше я видел его в спектаклях Театра на Таганке. Подумал, что есть повод завязать беседу, познакомиться… Он сказал, что прилетел в Париж навестить жену, Марину Влади. Ну и немножко отдохнуть.
Когда подошло время обеда, я предложил Володе подвезти его к дому. Он не отказался. Прощаясь, Володя сказал: «Я приглашу тебя на концерт».
Через несколько дней он выполнил обещание. Пригласил на свой домашний концерт, который давал в представительстве «Аэрофлота» для его сотрудников. Нелегально. Присутствовали всего человек 12–15. Но Володя пел вдохновенно, артистично, «в лицах».
Было это 6 апреля 1979 года. Прилетал Володя в Париж регулярно. И всегда «Аэрофлотом». Между ним и этой авиакомпанией существовала негласная договоренность (на самом деле был заключен официальный договор. — В.П.). Володя давал сотрудникам концерт, а они ему — скидку на билеты до 50 процентов».
Стареем, брат, ты говоришь?
Вот кончен — он недлинный —
Старинный рейс «Москва — Париж»…
Теперь уже старинный…
<1978>
Самым близким другом среди «русских парижан» был, конечно, Михаил Шемякин. «Миша, Рива, Дороте — эти имена мы произносим каждый день, когда ты в Париже. Шемякины — семья художников в изгнании. <…> Ты познакомишься с Шемякиными в Париже. Эта семья уехала из Ленинграда после неописуемых перипетий, но в полном составе. Твои отношения с Мишей окрашены тайной. Вы запираетесь у него в мастерской и часами сидите там. Он обожает тебя фотографировать, записывать, слушать — этот человек живет только прошлым, влюблен в твою современность; он верующий, даже мистик, а за тобой я не замечала склонности к религии. Он задумчив и часами может рассматривать свои многочисленные коллекции; он фанатичен и скрытен, ты — полная ему противоположность. Единственная ваша точка соприкосновения, за исключением таланта, — это любовь к диким попойкам» (Марина Влади).
Даниэль Ольбрыхский: «Маринуя называл своей сестричкой. Я знаю, как ей приходилось трудно. Володя, приезжая в Париж, иногда исчезал с Мишей Шемякиным — и еще хорошо, если дня на три…»
Марина Влади: «Сколько раз Рива, Дороте и я, охая под тяжестью, втаскивали вас обоих в квартиру напротив Лувра. Собаки, не переносящие запаха алкоголя, яростно лают. Попугай ужасно ругается. Мы не знаем, смеяться нам или плакать, потому что, насколько ораторские способности исчезают у тебя, как только ты выпил, настолько Миша любит в этом состоянии декламировать длинные нецензурные монологи. И его, обычно изображающего из себя мрачного и молчаливого принца, невозможно заставить замолчать».
Но бывали случаи, когда Марина обращалась за помощью к Шемякину: «Она звонит: Володя уже «поехал»… Я приезжаю туда — у них была крохотная квартирка… Володя сидит в дурацкой французской кепке с большим помпоном — почему-то он любил эти кепки… А я-то его знаю как облупленного — вижу, что человек «уходит», но взгляд еще лукавый… А Марина — злая — ходит, хлопает дверью: «Вот, полюбуйся!» И она понимает, что Володю остановить невозможно. Пошла в ванную… Володя — раз! — и на кухню, я бежать за ним, хотя знаю, что вина в доме не должно быть. Но Володя хватает какую-то пластиковую бутылку (у французов в пластике самое дешевое красное вино), берет эту бутылку и большой глоток оттуда — ах! И я смотрю, с ним что-то происходит: Володя весь сначала красный, потом белый, сначала красный, потом белый… Что такое?! А Володя выбегает из кухни и на диван — раз! — как школьник… Но рожа красная, глаза выпученные.
Тут Марина выходит из ванной: «Что? Что с тобой?» — она как мама… Я тоже спрашиваю: «Что с тобой?» — молчит. Я побежал на кухню, посмотрел на бутылку — оказывается, он уксуса долбанул! Он перепутал, есть такой винный уксус, из красного вина — и тоже в пластиковых бутылках. Через несколько минут и Марина увидела эту бутылку, все поняла… С ней уже истерика… «Забирай его! Забирай его чемодан, и чтобы я вас больше не видела!»
Со временем русский Париж мог бы стать для Высоцкого и французским, но не стал… Мишель Кан (она была знакома с Высоцким тринадцать лет — познакомились в Москве еще до встречи В.В. с Мариной Влади. В Пятигорске Высоцкий назвал Мишель Кан «близким другом нашей семьи». Напомним, что именно Мишель сделала подстрочные переводы песен В.В. для французских дисков. Эти же переводы использовались во время концертов Высоцкого в Париже в 1977 году): «…Когда Высоцкий стал часто бывать в Париже, он изменился, стал более цивилизованным, выучил язык. У него было хорошее произношение, это, наверное, чисто актерское качество. В последние годы Володя говорил по-французски даже лучше Андрея Тарковского, которого растила французская бонна».
А в конце жизни Высоцкого прекрасный Париж превратился в «город Парижск…»
Мог бы быть я при теще, при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвален и воспет.
<весна 1980>
И уже не хочется туда лететь — в последний раз попытка опоздать на самолет — лететь под контроль Марины… Но когда все попытки «выскочить» — преодолеть болезнь — оказались безуспешными, Высоцкий снова покупает билет в Париж. И последний звонок Марине:
— Я завязал. У меня билет и виза на двадцать девятое. Скажи, ты еще примешь меня?
— Приезжай. Ты же знаешь, я всегда тебя жду.
— Спасибо, любимая моя.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.