Атомный шпион

Атомный шпион

«Я никогда раньше не видел более печального зрелища и не переживал возмездие в таком масштабе» Эта фраза, которую Гарри С. Трумэн 16 июля 1945 года доверил своему дневнику, не была верным пророчеством апокалипсической силы разрушения нового оружия, испытанного в этот день, а выражала его шок после поездки по разрушенному Берлину. За день до этого американский президент прибыл в Потсдам для обсуждения вместе со Сталиным и Черчиллем послевоенного порядка в Европе и на Дальнем Востоке.

61-летний преемник Франклина Делано Рузвельта, до того момента лишь искушенный знаток внутренней политики, Трумэн на конференцию «Большой тройки» прибыл с очень смешанными чувствами. По альянсу победителей уже давно пробежала трещина. Но одно наследие своего предшественника вселяло в Трумэна определенную уверенность в связи с предстоящими переговорами: предприятие наивысшего уровня секретности — «Манхэттенский проект».

Еще до того, как президент записал 16 июля в свой дневник выражение ужаса при виде берлинских руин, его достигло с нетерпением ожидаемое известие из пустыни Аламогордо в американском штате Нью-Мексико. Это сообщение давало ему в руки ключ для новых, до сей поры невообразимых масштабов разрушения и уничтожения: «Операция прошла сегодня утром. Диагноз пока не окончательный. Но результаты кажутся удовлетворительными и превосходят все ожидания.» «Манхэттенский проект» сигнализировал об успехе. Впервые человек раскрепостил первобытную силу атома. На далеком пустынном полигоне на безлюдном Юго-Западе США взорвалась первая в мире атомная бомба.

Сообщение из Нью-Мексико придало за ночь нервному новичку во внешней политике Трумэну новое чувство защищенности. Уинстон Черчилль заметил в своем дневнике, что американец прибыл к зеленому столу переговоров, как «изменившийся человек», который указал русским их границы — «где им сесть, а где сойти.» Но лишь 24 июля, когда конференции грозило медленное застревание в красивых фразах по вопросу о разделе сфер влияния, Трумэн решился вынуть из рукава спрятанный козырь.

После официального завершения заседания в замке Цецилиенхоф Трумэн оставил своего переводчика и подошел к Сталину в его обычном белом парадном мундире. Трумэн сообщал позднее, что он «походя упомянул, что мы обладаем новым оружием необычайной разрушительной силы. Глава российского государства не показал никакого особого интереса к этому. Он сказал лишь, что рад это слышать, и что надеется, что мы воспользуемся им в войне против японцев. «Обескураженный президент лишь с трудом смог скрыть свое разочарование. Когда Черчилль позднее спросил его об этой беседе, Трумэн лишь ответил, пожав плечами: «Он не задал ни единого вопроса!»

Министр иностранных дел США Бирнс объяснял своему шефу, что открытое отсутствие интереса со стороны Сталина объясняется-мол тем, что простоватый грузин «просто не понял значения сказанного». Но мемуары советского маршала Георгия Жукова, который присутствовал тогда в Потсдаме в качестве командующего Красной Армией показывают эту встречу тет-а-тет двоих самых всемогущих людей мира в совсем ином свете.

Согласно Жукову, Сталин обсудил подход Трумэна в тот же вечер с министром иностранных дел Вячеславом Молотовым. Очевидно, они оба точно знали о «новом оружии» американцев. В конце Молотов сказал: «Нам нужно обсудить это с Курчатовым и поторопить его.» Игорь Курчатов был физик-ядерщик и руководитель советской программы по созданию атомной бомбы. Кремлевские правители прекрасно были информированы о состоянии «Манхэттенского проекта».

Реакция Сталина на намеренно походя сделанное замечание Трумэна была вполне разумной и выгодной. Пока США одни в мире обладали атомной бомбой, Советский Союз вынужден был показывать, что новое оружие не произвело на него никакого впечатления. Таким образом, у любого вида американской «атомной дипломатии» заранее отнимались все преимущества. После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки — тоже демонстрации силы перед Кремлем — Сталин выразил в качестве директивы свою мысль, что атомные бомбы годятся только для «устрашения слабонервных». Его «лицо игрока в покер» в Потсдаме было началом новой советской дипломатии — в тени Бомбы.

Американцы и англичане в Потсдаме об этом еще ничего не знали. Они не подозревали, что несмотря на строжайшую секретность «Манхэттенского проекта», в нем все же было слабое место. С 1941 года этот источник регулярно поставлял советской внешней разведке новейшие результаты западной ядерной программы. Тайна атомного оружия была выдана еще до того, как над пустыней Аламогордо в небо поднялся гриб первого атомного взрыва.

В 1951 году Конгресс США установил, что «крот» в «Манхэттенском проекте» «повлиял на безопасность большего количества людей и причинил больший ущерб, чем любой другой шпион в истории наций.»

Ранним утром того самого 16 июля 1945 года, дня, когда президент США Гарри Трумэн совершал свою поездку по развалинам Берлина, атомные физики, техники и военные на военных автобусах собирались на холме Компанья-Хилл, обзорной точке в центре пустыни Аламогордо, в ста километрах от ближайшего человеческого поселения. Название этой части пустыни, «Хорнада дель Муерто» («Путешествие смерти») никак не было связано с начатым там в половине шестого утра экспериментом — во времена первопоселенцев на американском Западе здесь умерли от жажды десятки пионеров. Но группу волнующихся наблюдателей совершенно не интересовала история этой Богом забытой пустыни. Они приехали сюда, чтобы пережить премьеру нового вида оружия, которое его создатели назвали «Trinity» («Троица»).

Точно в назначенное время на установленном в двухстах километрах от Компанья-Хилл стальном каркасе взорвался атомный заряд. Его ядро состояло из пятикилограммового шара плутония, размером с апельсин. Вспышка огненного шара была ярче Солнца и, несмотря на сильные защитные очки, ослепила на несколько минут наблюдателей на Компанья-Хилл. Когда над «Уровнем Ноль», в центре взрыва, на километры вздыбился в небо столб дыма, горячая волна достигла Компанья-Хилл.

«Было так, как будто открылась раскаленная печка, и оттуда выкатилось Солнце в час заката», - записал один свидетель. Стальной каркас, на котором техники установили бомбу «Троица», превратился в пар. Асфальт вокруг башни превратился в песок, зеленый и прозрачный, как нефрит. В центре детонации на долю секунды температура была как внутри Солнца — более десяти миллионов градусов по Цельсию.

Создатели «Манхэттенского проекта» принесли на Землю энергию Солнца. Плутониевый «апельсин» высвободил взрывную энергию двадцати тысяч тонн обычной взрывчатки — тротила.

Все еще пораженные впечатлениями от первого атомного испытания, физики, которые более трех лет работали над своим «малышом», поздравляли друг друга: «Сработало!» Но самым прозорливым из них было понятно, что с их изобретением начинается новая, опасная эпоха. Человечество уже скоро очутится в том состоянии, когда сможет уничтожить самого себя. Роберт Оппенгеймер, руководитель «Манхэттенского проекта», пророчески процитировал фразу из «Бхагавад-гиты», священной книги древних индусов: «Теперь я стал смертью, разрушителем мира.»

Немного поодаль от радовавшихся ученых стоял худой аскетичный очкарик. Он стоя наблюдал за характерным грибообразным облаком дыма и пыли во время взрыва, а не лег на землю, как это предписывали инструкции по технике безопасности. На основе последних расчетов о силе «Троицы» он был уверен, что для людей на Компанья-Хилл никакой опасности нет. Человек этот верил прогнозам, потому что он сам отвечал за их математическую проработку.

Его коллеги не удивлялись тому, что он стал подальше от них. Очень талантливый, всегда немного бледный ученый с немецким именем был известен как скромный одиночка. Но что никто тогда не знал на Компанья-Хилл, так это того, что человек в никелированных очках вписал в учебник атомной истории новую и очень опасную главу. Именно он выдал Москве тайну атомной бомбы. Его звали Клаус Фукс.

Последствия разоблачения «самого гнусного предателя всех времен», как его тогда обозвал американский журнал «Тайм», были чудовищны. Арест супружеской пары агентов Джулиуса и Этель Розенбергов, казнь которых поразила мир, политический взлет архиреакционного сенатора от штата Висконсин Джозефа Маккарти, и начавшаяся вслед за этим антикоммунистическая охота на ведьм в США, вступление Америки в Корейскую войну, и, возможно, самое важное — решение президента Трумэна о создании водородной бомбы — все это в большей или меньшей степени прямые последствия дела Клауса Фукса.

Кто же был этот спокойный и замкнутый холостяк, казавшийся своим знакомым воплощением образа школьного отличника? Что привело бежавшего от нацистов физика к многолетнему двойному шпионажу в постоянном страхе? Какие обстоятельства заставили его вредить стране, приютившей его, и в поисках утопичного будущего предавать своих друзей и коллег? Этими вопросами занимались десятки авторов. Жизни атомного шпиона посвящены несколько фильмов, он послужил прототипом Карлу Цукмайеру для его драмы «Холодный свет». Но все попытки пробраться до глубин души самого знаменитого шпиона-ученого походили на охоту за призраком.

Причиной этого был, в первую очередь, сам Фукс. Даже после своего освобождения из английской тюрьмы он не отказался от главной добродетели шпиона — железного молчания. Его британскому биографу Норману Моссу, который без устали пытался добиться беседы с вышедшим на пенсию ученым и шпионом в Дрездене — последнем месте его жительства, Фукс послал лишь копию своей речи перед учеными Академии Наук СССР. Единственным автобиографическим наследием умершего в 1988 году на избранной им самим родине ГДР было интервью, которое взяла у него «Штази» — Служба госбезопасности ГДР за пять лет до его смерти. Мы воспользовались этой беседой.

Клаус Фукс родился 29 декабря 1911 года в Рюссельгейме. Мало замеченный мировой общественностью, за шесть лет до того талантливый молодой человек из Ульма по имени Альберт Эйнштейн рассчитал на первый взгляд безобидную математическую формулу, физическое значение которой сорок лет спустя изменило мир: E = mc2 — энергия равна массе, умноженной на скорость света в квадрате. Она говорила о том, что материя может превратиться в энергию, в удивительно большую энергию. Еще ни один человек, включая самого Эйнштейна, не мог тогда сказать, будет ли эта формула иметь практическое значение. Еще нельзя было предположить, как скоро мир окажется в беспорядке, как быстро потенциал, скрытый в этой формуле, спровоцирует беспощадную гонку.

Немцы в это время наслаждались впервые после более чем жизни целого поколения стабильными условиями общественной жизни. В любом случае, так думали консервативно ориентированные буржуа и правящие круги империи кайзера Вильгельма II — чиновники и военные. Но еще до того, как Эмиль Юлиус Клаус Фукс — который позднее всегда пользовался лишь своим третьим именем, покинул школу, положение в Германии весьма существенно изменилось.

Веймарская Республика как наследница монархии Гогенцоллернов, правда, принесла немцам демократию. но ее политика сталкивалась с противодействием все большего числа ее граждан. Тяжелые кризисы республики глубоко воздействовали на людей. Потеря ориентиров и обнищание миллионов создали опасный питательный фон, где вертелись коричневые крысоловы, которые вскоре закрутят в вихре разрушения половину мира.

Талантливый старшеклассник, переехавший со своими родителями в город Айзенах в Тюрингии, вскоре прочувствовал всеобщую политическую радикализацию на собственной шкуре. Сын евангелического, но вместе с тем социал-демократического пастора, худощавый Клаус в гимназии по сравнению со своими соучениками находился в трудном положении. Учителя и гимназисты старших классов в Германии традиционно не были поклонниками Веймарской Республики.

Письменное признание, которое двумя десятилетиями спустя напишет Клаус Фукс в офисе британского военного министерства содержит примечательный случай из его гимназических лет: «Мое единственное политическое действие, которое я припоминаю, произошло во время дня празднования провозглашения Конституции Веймарской Республики, когда подавляющее большинство учеников пришло в гимназию с кокардами цветов кайзеровского Рейха. Когда они заметили у меня кокарду с цветами Республики, ее у меня, конечно же, мгновенно сорвали.»

Откуда взялось это мужество плыть против течения, даже если его за это колотили всем классом? Ключом к этому проявившемуся еще в дни юношества самосознанию был переживший его самого образ отца — священника Эмиля Фукса, который навсегда остался самым важным для его детей.

«Мой человек всегда был не человеком церкви, но человеком Веры. Очень глубокой веры, веры, которую я уважаю, хотя и не разделяю.» Эти трезвые фразы из видеоинтервью Фукса «Штази» рассказывают о личности Клауса Фукса гораздо больше, чем обращенный за это время в железобетонный социализм ученый сам собирался выразить перед камерой.

Эмиль Фукс был центральной и постоянно доминирующей фигурой для всех своих детей. Набожный лютеранский пастор, который в 1912 году одним из самых первых евангелических священников стал членом немецкой Социал-демократической партии, перенес свои социалистические идеи как на своих двоих сыновей Герхардта и Клауса, так и на двоих дочерей Элизабет и Кристель. Кроме того, он настойчиво внушал им максиму Мартина Лютера о том, что во всех случаях нужно следовать лишь голосу собственной совести, что Клаус особенно близко принял к сердцу.

Его признание 1950 года начинается словами: «Мой отец был священником, и мое детство было очень счастливым. Решающим было то, что мой отец всегда поступал так, как он считал правильным, и он всегда говорил нам, что мы должны идти своим путем, даже если он с ним не будет согласен.»

Что с самого начала отличало «красных лис» («Фукс» по-немецки означает «лиса» — прим. пер.), как с самого начала называли Фуксов — как отца, так и сыновей — и за рыжий цвет волос и за политическую ориентацию, это была их способность к непоколебимости веры даже при самых враждебных нападках извне. Целая цепь совпадений посодействовала тому, что эта способность стала оружием «шпиона века».

Крупномасштабная фигура отца, кажется, заполнила и пустоту, оставленную матерью. О ней Клаус Фукс позднее никогда не проронил ни слова даже самым близким своим друзьям. В октябре 1931 года Эльза Фукс, обуреваемая патологической депрессией, покончила с собой. Она выпила соляную кислоту. Ее последними словами были: «Мама, я прийду.» Лишь намного позже семья узнала, что мать Эльзы тоже окончила жизнь самоубийством. Трагическая звезда и дальше нависала над женщинами этой семьи: одна из двоих сестер Клауса тоже сама лишила себя жизни, а другая попала в психиатрическую больницу.

Необычайный математический талант был замечен учителями в пусть политически неудобном, но очень прилежном Клаусе еще в старших классах гимназии. В 1928 году он завоевал премию города Айзенаха. После выпускных экзаменов талантливый сын пастора решил изучать физику в Киле, где Эмиль Фукс после смерти жены получил место профессора теологии в педагогическом институте.

Так Клаус Фукс стал жителем этого северогерманского портового города, где кроме него выросли еще две знаменитые фигуры из мира теней шпионажа: Рихард Зорге — русский супершпион в Токио, и Вильгельм Канарис, шеф военной разведки Гитлера, смертельно запутавшийся между сопротивлением режиму и исполнением долга.

В 1932 году английский физик Джеймс Чедуик в журнале «Nature»(«Природа») опубликовал работу о существовании неизвестной до сих пор составной части атома. Молодой студент физики в Киле Клаус Фукс, несомненно, не уделил этому внимания. Атомная физика еще считалась тогда экзотической побочной дисциплиной, а Клаус Фукс уделял больше внимания своей проснувшейся страсти к политике, чем лекциям и книгам. Но открытие Чедуиком нейтрона стала новой точкой отсчета в путешествии первооткрывателей в невидимый мир атома.

Еще в том же году физикам-атомщикам как в США, так и в Институте Кайзера Вильгельма в Берлине пришла в голову мысль, что путем «обстрела» атомного ядра новыми открытыми частичками можно освободить скрытую в нем огромную энергию. На горизонте все еще маленькой по всему миру семьи еще не особо признанных физиков-атомщиков, появилась возможность практического использования полученных знаний. Никто не знал, как она будет выглядеть, но то, что этим может быть освобождена гигантская энергия, предсказал еще Эйнштейн своей формулой в 1905 году.

В Киле Клаус Фукс был захвачен потоком гражданской войны между левыми и правыми в преддверии прихода нацистов к власти. Верный девизу отца — делать всегда то, что подсказывает совесть, Фукс сражался в рядах «Рейхсбаннеров» — полувоенной организации социал-демократов — против коричневорубашечников СА. Многие его политические друзья удивлялись самому факту, что худой очкарик с тонкими руками и ногами тоже воевал на улицах за цели социал-демократов. «Здесь я порвал с философией моего отца, ведь он был пацифистом», - вспоминал гордо он семнадцать лет спустя.

Хотя кровавая политическая борьба в Берлине шла и между самим левыми силами, это не так сильно отражалось на взаимоотношениях социал-демократов и коммунистов в отдаленном Кильском университете. Молодой активист «Рейхсбаннеров» Фукс, прилежно распространяя листовки, часто в спорах открыто становился на сторону коммунистов. «Рейхсбаннеров» злила такая открытая позиция по отношению к красным соперникам. Но лояльность или даже поддержание партийной дисциплины мало что означали для пылкого обожателя русских революционеров. Он спрашивал себя, какой смысл в том, чтобы им не бороться вместе против нацистов?

Решающий разрыв с СДПГ, партией его отца, произошел в 1932 году. Социал-демократы в связи с выборами рейхспрезидента отказались от участия своего претендента в пользу престарелого героя Первой мировой войны фельдмаршала Гинденбурга, чтобы предотвратить победу Гитлера — кандидата от НСДАП. Фукс в 1950 году объяснял это так: «Моим аргументом было то, что мы не сможем остановить Гитлера, сотрудничая с другими буржуазными партиями, а только путем единства рабочего класса. В этот момент я решил отвергнуть официальную политику моей партии и предложил себя в качестве оратора коммунистическому кандидату во время выборов рейхспрезидента.»

СДПГ исключила из партии недисциплинированного бунтаря. Через несколько дней Фукс пришел в кильское бюро КПГ и написал заявление на прием в партию, как, кстати, поступили в том же году все его братья и сестры. Они последовали зову своей совести. Если бы их отец сам не был бы старым социал-демократом, он мог бы гордиться своими детьми.

Быть коммунистом скоро оказалось в Германии опасным для жизни делом. В уважаемом Университете Кристиана Альбрехта в Киле студенты-нацисты устроили забастовку против ректора, верного идеям Веймарской Республики. Группы боевиков СА угрожали безопасности студенческого городка. Слухи о политических убийствах быстро распространялись среди напуганных левых студентов. Фукс отважно сопротивлялся торжествующим коричневорубашечникам, был сильно избит и брошен в реку.

Это было предупреждением для «красных лис». Семейный совет в связи с избиениями Клауса Фукса принял решение больше не говорить о политике. В «государстве фюрера» знания о партийной активности членов семьи могли стать для них опасными. Это важный момент в жизни Клауса Фукса — молчание и конспирация стали добродетелями, спасающими жизнь.

27 февраля 1933 года в Берлине вспыхнуло здание Рейхстага. Для нацистов пришло время кровавых расправ с их противниками. «После поджога Рейхстага мне пришлось уйти в подполье», - описывал Фукс начало жестоких чисток. «Мне повезло, что на следующее утро после пожара я рано покинул дом, чтобы на поезде приехать на встречу коммунистических студентов в Берлине. Это единственная причина, почему я избежал ареста. Я точно помню, как я открыл в поезде газету, и мне сразу стало ясно значение случившегося. Я знал, что теперь начнется борьба в подполье. Я снял с куртки значок коммунистической партии — «серп и молот», и засунул ее в карман.» Там ему пришлось лежать еще долго, ведь до того времени, когда Фукс снова признается открыто в своей приверженности коммунизму, пройдет еще 17 лет.

После поджога Рейхстага Фуксу пришлось прятаться в Берлине. Организация НСДАП в Киле внесла его в списки разыскиваемых лиц. В августе преследуемому Фуксу удался побег в Париж. В 1950 году он вспоминал: «Туда меня послала партия, потому что она хотела, чтобы я окончил учебу. После революции Германии нужны были бы люди с техническими знаниями для построения коммунистической Германии.» Но это, конечно, было приукрашиваете самого себя. 21-летний студент-физик тогда никак не мог еще считаться научной надеждой коммунистического подполья, у которого в 1933 году были совсем иные заботы, он просто был одним из тысяч беженцев, спасавшихся от головорезов начинавшейся эпохи «Третьего Рейха».

Молодой эмигрант стоял перед пустотой. Он оставил се: семью, друзей, учебу и политический микрокосмос в Киле. Но на него вскоре нахлынула волна симпатии и солидарности, ожидавшая на Западе первых немецких беженцев. Его кузен, работавший в Англии, открыл своему бедному родственнику вход в новый мир. Он рассказал о судьбе своего двоюродного брата своим зажиточным знакомым Ганнам, о социалистических симпатиях которых ему было хорошо известно.

Ганны вращались в узком кругу в Бристоле, для которого шикарным считалось насмехаться над образом жизни высшего общества и хвалить вид лучшего социалистического будущего. Жить как «правые» и думать, как «левые» — такое явление было широко распространено в западных демократиях в 30-х годах. Ганны пригласили Фукса жить у них.

24 сентября 1933 года он в Дувре сел на борт парома через Ла-Манш. В протоколе иммиграционной службы бледный и худой беженец указал, что собирается изучать физику в Бристольском университете. Это не было ничем иным, как слабой надеждой.

Джесси Ганн была дочкой одного из крупнейших в Британской Империи импортеров табака, который как меценат щедро помогал Бристольскому университету. Таким образом, молодому коммунистическому беженцу из Германии, нашедшему приют в ее доме, несмотря на слабые знания английского языка, удалось без проблем поступить в Физический институт университета. То, что он попал именно к профессору Невиллу Мотту, оказалось одним из многих совпадений на пути к предательству секрета атомной бомбы.

28-летний Мотт был самым молодым штатным профессором в английских университетах. Он учился в Гётингене у Макса Борна — Нестора ранней атомной физики. Факультет естественных наук в маленьком городке в Нижней Саксонии считался во всем мире Меккой для горстки физиков, посвятивших себя исследованию мельчайших частиц материи. Мотт встретился в Гёттингене с такими коллегами, как Вернер Хайзенберг, итальянец Энрико Ферми, венгерский эмигрант Эдвард Теллер и американец Роберт Дж. Оппенгеймер. Список студентов Макса Борна читается сегодня, как «Кто есть кто» в истории атомной бомбы.

Невилл Мотт в Бристоле специализировался на квантовой механике, то есть на математических связях в субатомарном мире. Если бы Джесси Ганн устроила тогда молодого студента из Киля на другую кафедру, например электрической физики, возможно Советский Союз не смог бы добраться до секретов американской атомной бомбы.

Фукс в Бристоле уже не был тем человеком, каким он был в Киле. Политизированный студент, провозглашавший пламенные речи, превратился в замкнутого и почти на грани самопожертвования прилежного научного ассистента. Он быстро выучил язык приютившей его страны, но двигался в чужом для него мире с осторожностью эмигранта. Во время политических дискуссий он вел себя, как немой слушатель. На вечеринках Фукс производил впечатление молчаливого и холодного человека. Одна приятельница метко назвала вечно молчащего немца «человеком-автоматом», в который надо было, как монетку, сперва бросить вопрос, чтобы он выдал пару слов в ответ.

В тихой комнатушке сын пастора изучал марксистскую философию. Математическая ясность в книгах философа из Трира захватила поклонника естественных наук.

Фукс пятнадцать лет спустя писал: «Более всего поразило меня понимание того, что люди раньше были не способны понять их собственную историю и решающие силы общественного развития. Теперь впервые человек был в состоянии понять и контролировать исторические силы, и поэтому он впервые стал действительно свободным.» Очень взрывоопасная смесь: протестантская этика ответственности и коммунистическая философия истории. Клаус Фукс сам сплавил из них свои собственные жизненные принципы.

Эмигрант превратился в уважаемого физика-атомщика. Получив докторскую шапочку он переехал из Бристоля в Эдинбург, где убежище от нацистов нашел Макс Борн. Он быстро оценил необычайный талант своего нового ассистента. Вместе ученик и мастер опубликовали работы в научном журнале «Procedings of the Royal Society». Тот, кто публиковался вместе с Борном, уже взобрался на Олимп молодой атомной физики. Фуксу это удалось.

В январе 1939 года два немецких физика опубликовали результаты одного эксперимента, развязав тем самым техническую революцию, которую можно сравнить только с открытием пороха. В Институте Кайзера Вильгельма в Берлине Отто Хан и Фритц Штрассманн обстреляли нейтронами кусок урановой руды. При этом были разбиты атомы урана, и часть их материи преобразовалась в энергию в форме взрыва. Институт Кайзера Вильгельма от этого не пострадал, ведь крошечные взрывы единичных атомов проявились лишь в виде точных движений стрелок измерительных приборов.

Формула Альберта Эйнштейна 1905 года подтвердила свою правильность. Невообразимая энергия, скрывающаяся в ядре атома, могла быть освобождена рукой человека. Но Хан и Штрассманн, очевидно, ничего не думали о военном значении их открытия.

За них это сделали другие, прежде всего. в США. Лео Сциллард и Энрико Ферми, ученики Борна еще в Гёттингене, обратились к Эйнштейну с просьбой указать президенту США на быстрое развитие их науки. Ведь Хан и Штрассманн были немцами. Если Гитлер первым получит в руки «урановую бомбу», он без зазрения совести использует ее — в этом были уверены озабоченные физики в США, почти все из которых бежали туда от нацистских преследований. Панический ужас, что нацисты могут опередить их с созданием атомной бомбы, привел американских физиков в приемные политиков. Но президент Рузвельт сначала довольно резко отказал им. Он, правда, решил создать «Комитет по урану», но до середины 1940 года правительство выделило на ядерные исследования лишь жалкие шесть тысяч долларов.

В достопочтенном шотландском Эдинбургском университете Клаус Фукс отметил с интересом успех своих немецких коллег в Берлине, но не предполагал значение этого первого ядерного распада для его собственной жизни. Ведь работавшего, как одержимый, физика волновали в 1939 году другие проблемы. Для людей со стороны он по-прежнему казался углубленным в себя, как и в Бристоле. Макс Борн, его наставник, вспоминал позже о своем обретшем сомнительную славу ученике: «Он был очень милым, спокойным человеком с печальными глазами.»

В конце лета Клаус Фукс получил с родины трагическую весть. Через восемь лет после самоубийства матери покончила с собой его сестра Элизабет. Элизабет Фукс, которая. как и ее брат Клаус, принадлежала в Киле к кружку студентов-социалистов, вышла в 1935 году замуж за коммуниста Густава Киттовски. Вместе с отцом Элизабет, которого нацисты еще в 1933 году посадили на месяц в концлагерь за «враждебные для государства высказывания», молодая пара открыла в Берлине фирму по сдаче в аренду автомобилей.

Когда Элизабет родила сына, Киттовски назвали его Клаусом. В 1938 году, когда Гитлер с молчаливого согласия западных держав, «вернул в Рейх» Судетские земли, Густава арестовало Гестапо. Он был заграничным курьером действовавшей в подполье КПГ. Чуть позднее ему удалось сбежать из концлагеря и укрыться в Праге. Но после вступления немецких войск в Чехословакию его переписка с семьей прервалась. Элизабет не перенесла чувства страха за судьбу своего мужа. В августе 1939 года, незадолго до начала войны, она бросилась под поезд.

Эмиль Фукс один остался с маленьким внуком. Эмигранта в далекой Англии сообщение о смерти сестры как-бы ударило по голове, вырвав из абстрактного мира математических формул. Жгучая ненависть к нацистам смешалась в нем с болезненным чувством собственного бессилия.

Как и для многих других западных левых, подписание пакта между Сталиным и Гитлером стало шоком для Клауса Фукса. Циничная властолюбивая политика Сталина, который присоединился к Гитлеру с целью раздела польского наследства, обеспокоила социалистических идеалистов, убежденных коммунистов и салонных социалистов в равной степени во всем мире. На Западе еще не были известны подробности внутреннего правления «красного Царя». Еще ничего не знали там о ГУЛАГе, политических чистках и террористической системе тайной полиции. Но теперь первое и все еще единственное коммунистическое государство мира, «великий эксперимент», делало общее дело с террористическим Рейхом Гитлера.

Фукс, вступивший в Коммунистическую партию, чтобы бороться с национал-социалистами, впервые засомневался в правильности своих убеждений. Лишь с опозданием ему пришлось присоединиться к курсирующим по Англии шепотом высказываемым попыткам объяснения случившегося: «Сначала я сомневался во внешней политике России. Было трудно понять пакт Гитлера и Сталина, но, в конце концов, я согласился с тем, что России нужно было выиграть время.»

Вооруженный марксистскими классиками возмущенный эмигрант вскоре пришел в себя и интерпретировал политику Кремля как необходимый шаг на победном пути социализма. Когда Красная Армия через три месяца напала на Финляндию, то обычно столь аполитичный для окружающих ученый даже часто защищал этот шаг Москвы как превентивное мероприятие.

Но, кажется, именно во время несвященного союза двух диктаторов у Клауса Фукса возникает определенная симпатия к западным демократиям. Теперь только они противостояли ненавистному гитлеровскому Рейху, даже если после объявления войны в 1939 году Запад ограничивался лишь позиционной «странной войной». Возможно, незаметный атомщик испытывал и благодарность к стране, предоставившей ему убежище.

Он подал прошение на подданство британской короны. Но война заморозила это намерение. Немцы, все равно, какой политической ориентации, стали рассматриваться в Англии как «граждане враждебного государства». Фуксу пришлось предстать перед комиссией, которая, однако, из-за его принадлежности к СДПГ с 1930 по 1932 годы классифицировала его как «безобидного» немца. После того, как немецкий Вермахт за считанные недели покорил всю Западную Европу и вторжение немцев на Британские острова казалось неотвратимым, в королевстве страх перед немецкими шпионами и саботажниками достиг истерии. Военное министерство в Лондоне приказало осуществить интернирование всех граждан «враждебных государств». Исключения дозволялись лишь в очень редких случаях.

В июне 1940 года еще перед завтраком в дверь немецкого ассистента Макса Борна постучал полицейский. Фукса направили в импровизированно и в спешке устроенный лагерь для интернированных на острове Мэн, а оттуда вместе с 1300 других его земляков отправили на пароходе «Эттрик» в Канаду, в провинцию Квебек. В далекой Канаде, по мнению британского правительства, «пятая колонна» Гитлера не могла больше приносить вред. Бежавшему от коричневого террора коммунисту Фуксу это показалось абсурдом: только потому, что он был немцем, он сразу считался потенциальным агентом нацистов.

Его ярко выраженное чувство справедливости, тоже унаследованное от отца, было сильно уязвлено. Как отвергнутый влюбленный, он отвернулся от Англии. Национальные связи теперь не играли больше никакой роли для Фукса. Германия, за которую он в гимназии подвергался побоям, была раздавлена Гитлером, а его новая избранная родина, к которой он вначале питал самые нежные чувства, заперла его, не обращая внимание на политические взгляды, за колючей проволокой, вместе с настоящими нацистами. Клаус Фукс окончательно потерял веру в собственное национальное «я». Так бюрократический произвол направил его на путь «предательства века».

Община лагеря состояла только из немцев. Здесь Фукс снова отложил в сторону характерные для его работы в Бристоле и Эдинбурге политическую скрытность и погруженность в себя. Среди интернированных было немало коммунистов, еженедельно собиравшихся для дискуссий. Здесь Фукс познакомился с Эрнстом Кале, знаменитым членом КПГ, командовавший во время Гражданской войны в Испании Одиннадцатой интернациональной бригадой. Кале, добрый друг Хемингуэя, пославшего ему в лагерь в подарок свою книгу о Гражданской войне «По ком звонит колокол», снова абсолютно убедил Фукса в идеях Интернационала. Физик, которому уже исполнилось 29, не скрывал своей принадлежности к красной фракции в лагере. Он был горд тем, что мог дискутировать о мире и социализме с такими выдающимися людьми, как Кале. Его любили, и не только товарищи по партии. За его все еще щуплый внешний вид ему дали прозвище «Фуксляйн»- «Лисенок».

Из лагеря для интернированных лиц Фукс начал переписываться со своей второй сестрой Кристель, эмигрировавшей в США и вышедшей там замуж. Она установила для него контакт с Израилем Гальпериным, профессором математики в канадском городе Кингстоне, который теперь посылал Фуксу в лагерь специальную литературу. Хотя они оба никогда так и не познакомились лично, Израиль Гальперин сыграл заметную, пусть и побочную роль, в деле шпиона Клауса Фукса.

Когда в 1946 году канадская полиция раскрыла советскую разведывательную сеть, выдавшую тайны канадской атомной программы, расследование проводилось и против математика и активиста Компартии Гальперина. Служащие тайной полиции обыскали его квартиру и нашли записную книжку с адресами, где было и имя Фукса. Привычным образом канадская контрразведка сообщила об этой находке коллегам из американского ФБР, но вначале они не стали работать по этому следу.

На Рождество 1940 года Фукса освободили из лагеря. Макс Борн, которого английские власти не интернировали, горячо заступался за своего прилежного ассистента. Но Фукс лишь на короткое время вернулся в Эдинбург. Рудольф Пайерльс, который как и Фукс, сбежал от нацистов из Германии и стал профессором Бирмингемского университета, предложил ученику Борна место в своем институте. Оба знали друг друга лишь поверхностно, но Фукс уже давно сделал себе имя как блестящий теоретик и математик, а Пайерльсу был нужен человек, умеющий хорошо считать.

Для британского правительства он составил меморандум, который одной фразой обратил царствующее до сей поры мнение, что «супербомба» из урана технически невозможна, в обратное. Кроме технических предложений по решению проблемы в этом историческом документе можно найти и пророческие фразы, свидетельствующие о даре предвидения:

«1. В качестве оружия «супербомбе» ничего нельзя противопоставить.

2. Из-за распространения ветром радиоактивных субстанций следует ожидать, что оружие нельзя будет использовать без угрозы жизням большого количества гражданских лиц, и поэтому ее использование этой страной не представляется возможным.»

А затем последовало решающее для правительственных кругов в Лондоне замечание:

«3. Вполне можно предположить, что Германия действительно займется созданием такого оружия.»

Правительство Его Величества реагировало более последовательно, чем американский президент Рузвельт на письмо Эйнштейна за год до этого. Немецкие бомбардировщики, все еще бомбившие английские города, были достаточным предупреждением. Если Гитлер первым получит бомбу, он использует ее. Под сильным давлением сверху началось создание английской атомной урановой бомбы. Кодовое имя программы было «Tube Alloys» — «Трубные сплавы».

Пайерльс занялся центральными вопросами проекта атомной бомбы. Сколько нужно для бомбы изотопов урана-235, наилучшим образом расщепляющейся формы урана? Как можно добыть необходимое количество этого апокалипсического взрывчатого вещества из обычной урановой руды? Когда были решены такие основополагающие проблемы, постройка «супербомбы» стала лишь техническим вопросом.

Работа Пайерльса стала сердцем «Tube Alloys». Возможно, этот ученый, возведенный королевой после войны в рыцарское достоинство, когда-либо думал, что ему следовало бы лучше взять другого специалиста для решения сложных математических расчетов ядерного распада. Клаус Фукс внезапно, не зная ранее ничего о работе своего нового шефа, очутился в центре самого секретного проекта британских военных усилий. Пришел час соблазна.

Строго следуя инструкциям, Пайерльс запросил военное министерство, нет ли с точки зрения безопасности каких-либо возражений против нового коллеги. У МИ 5, британской контрразведки, было две бумаги о Фуксе, показывавших, что он — активный коммунист. Одна была датирована 1934 годом и передана немецким консулом в Лондоне британским властям. Такие документы англичане воспринимали не слишком серьезно, ведь нацистские власти вплоть до самой войны всех своих противников за рубежом называли большевистскими могильщиками западной культуры. Но второй документ исходил из надежного источника внутри немецкой общины эмигрантов и тоже доказывал, что Фукс — коммунист.

Собственно, этого было достаточно для служб безопасности для вето: Советский Союз тогда был союзником гитлеровской Германии, и послушная Москве британская коммунистическая партия, агитировавшая за быстрое перемирие с Берлином, находилась под строгим наблюдением. Но МИ 5 выразила лишь осторожные замечания. Контрразведка предложила давать Фуксу только те сведения, которые важны для его работы, и скрывать от него окончательную цель проекта. Пайерльс иронично ответил, что это практически неосуществимо, и МИ 5 отказалась от своих возражений.

Через несколько недель претензии служб безопасности по отношению к коммунистам и без того отошли в прошлое. С началом «Операции Барбаросса»- нападения немцев на СССР, Запад боролся вместе со Сталиным против гитлеровского Вермахта. Ограничения против коммунистов в Англии были отменены, коммунистические газеты снова смогли выходить. Политические убеждения Клауса Фукса уже не рассматривались как опасные. Все остальные обычные проверки впоследствии он прошел без проблем.

Наслало немецкой «войны на уничтожение» на Востоке освободило Фукса от всех сомнений по отношению к политике Сталина. Разве немецкая агрессия не подтвердила, что Сталин, оккупируя восточную Польшу, провидчески делал это в целях укрепления безопасности своей страны? Осенью 1941 года немецкие войска, преодолев тысячу километров за несколько недель, приблизились к Москве. Немецкая «Еженедельная кинохроника», забегая вперед, с восторгом сообщила о победе на Востоке. СССР сражался в самом отчаянном положении, и Клаус Фукс с возмущением заметил, что западные страны, за исключением единичных бомбовых налетов на территорию Рейха, ничего не предпринимают, чтобы помочь своему новому союзнику.

Фукс решил своими силами помочь Советскому Союзу — результатами своей новой работы. Угрызений совести за то, что он выдает государственные тайны Великобритании, Фукс теперь — после унизительного интернирования — больше не испытывал. Он чувствовал себя только коммунистом. В качестве такового он не признавал и государственных границ, а только барьеры между общественными классами. И пока СССР был единственной коммунистической страной мира, интересы рабочего класса, все равно в какой стране, должны быть идентичны с интересами Советского Союза. Это было так просто.

В конце 1941 года Фукс встретился в Лондоне со своим старым знакомым, с которым он познакомился в Берлине еще в 1933 году — с Юргеном Кучински, тогдашним активистом компартии и агентом советской военной разведки ГРУ, затем верным линии партии живым «рекламным щитом» науки ГДР. Физик намекнул в общих чертах, что может передавать СССР сведения важнейшего значения. Кучински свел Фукса с Семеном Давыдовичем Кремером, официально аккредитованным в советском посольстве в Лондоне в качестве военного атташе, а на самом деле — разведчиком резидентуры ГРУ в Лондоне. Фукс знал его только под именем «Александра». Во время их первой встречи в доме неподалеку от Гайд-Парка Фукс передал своему связнику копии расчетов о высвобождающейся при атомном распаде энергии.

С наивностью и хладнокровием, характерными признаками их нового агента, советские разведчики столкнулись уже несколькими днями спустя. Фукс хотел быть уверен в том, что его сведения поступают действительно по правильному адресу и зашел прямо в посольство СССР, чтобы узнать это. Случайно он столкнулся с Кремером в одном из коридоров здания.

«Александр» на мгновение остолбенел от такого нарушения всех правил конспирации, но быстро затянул Фукса в один из пустых кабинетов и заверил его, что он действительно вышел на внешнюю разведку Советского Союза. Затем он прочитал новичку в разведывательном деле несколько лекций об основных правилах шпионского ремесла.

Действующий по велению совести шпион занимался своим новым делом очень тщательно и поставлял «Александру» лишь результаты своей собственной работы. Но устно Фукс в любом случае сообщал и о принципиальных чертах всего проекта «Трубных сплавов». Вероятно, эти общие данные были важны не столько из-за их содержания, а из-за того факта, что они вообще заставили Москву раскрыть глаза и навострить уши.

Кремль еще не начинал никакой программы по созданию атомной бомбы, хотя признаки ядерных исследований в других странах уже были отчетливо видны. Советские ученые заметили, что с 1940 года в западных научных журналах исчезли статьи об исследованиях ядерного распада. Не нужны были отчеты спецслужб, чтобы понять, что Запад, очевидно, начал осуществление тайного ядерного проекта. В лице Клауса Фукса советские физики получили, однако, источник во внутреннем кругу западных создателей бомбы, который подтвердил, что коллеги в США и Англии создают бомбу из урана-235.

Вместе с другими разведсводками, сообщавшими о начале подобных программ в Германии и Японии, информация «крота» в проекте «Tube Alloys» заставила Кремль действовать. в конце 1942 года физики-атомщики во главе с Игорем Курчатовым начали строительство первой коммунистической атомной бомбы. Клаус Фукс в значительной степени посодействовал этому решению и решающим образом ускорил в будущем работу Курчатова.

Осенью 1942 года «Александр» и его добровольный информатор увиделись в последний раз. ГРУ по соображениям безопасности решило сменить офицера-связника. Фуксу теперь не нужно было ездить для конспиративных встреч в Лондон, а лишь встречаться в окрестностях Бирмингема с некоей «Соней». Чего не знал Фукс вплоть до своего освобождения из тюрьмы в 1950 году, так это того, что «Соней» была сестра Юргена Кучински Рут, как и ее брат, многолетняя сотрудница советской разведки. Рут Кучински, эффектная темноволосая женщина, вербовала своих любовников, а потом и своего мужа из рядов советских спецслужб.

Более сорока лет спустя, в качестве разведчицы на пенсии в ГДР, она так описывала свои встречи с Фуксом: «Мы встретились и улыбнулись друг другу; нам не нужны были знаки, чтобы узнать друг друга, ведь встреча была спланирована точно так, чтобы мы просто подошли друг к другу и заговорили между собой — и мы использовали принцип пары влюбленных, этот банальный принцип, потому что он был самым безопасным.»

Невероятно, что привлекательная «Соня» имела для бледного холостяка какое-либо иное значение, кроме чисто конспиративного. На свое окружение в Бирмингеме он действовал так же, как в Эдинбурге и Бристоле: молчаливый, погруженный в себя, бескровный. Его жизнь состояла, в основном, из математических уравнений.

Единственной связью с миром эмоций, кажется, было его отношение к семье Пайерльсов. Рудольф Пайерльс щедро предложил новому ассистенту комнату в своем доме, и Фукс впервые со времен бегства из Киля столкнулся с чем-то, напоминавшим семейные отношения. Евгения Пайерльс варила еду спокойному и сдержанному гостю, заботилась об его белье и отоваривала продуктовые карточки. Она напоминала ему о том, что нужно разослать поздравительные открытки к Рождеству, и покупала ему рубашки и костюмы. То, что новый жилец был очень немногословен и ничего не рассказывал о себе, Пайерльсам не мешало.

Евгения Пайерльс рассказывала друзьям: «Есть люди, которые не разговаривают, и все замечают, что они пугливы и стеснительны. Это делает меня несчастной. С Клаусом у меня никогда не возникает такое чувство.» Для Фукса, помимо чисто личного аспекта из дружелюбия и тепла жены его шефа возникло еще кое-что. Евгения была русской по происхождению, она изучала физику в Ленинграде. Когда он разговаривал с нею о трагической судьбе ее родины, это укрепляло его в правильности своих действий.