«Крепка твоя вера, Анна!» А. В. Уханов

«Крепка твоя вера, Анна!»

А. В. Уханов

© А. В. Уханов, 2008

Кирилл вернулся со своей сверхсрочной солдатской службы, когда Анна уже стала считаться девицей на выданье.

Ничего еще о ней не зная, легко и беззаботно обходил он со своей гармошкой все соседние деревни, где девицы и парни «собирались на беседы». Раз возвращался он домой поздней зимней ночью. Полная луна, снежное поле… И вдруг дед заметил, что за ним черной тенью крадется волк. Дед остановился – волк тоже остановился, дед заиграл на гармошке – волк присел и завыл, а потом бросился догонять гармониста. Пришлось снова остановиться и исполнить какую-то задушевную мелодию, на которую волк откликнулся с неподдельной грустью в голосе. Так и дошли они до самой деревни. Собаки встретили их дружным лаем, серый солист потрусил себе восвояси, а гармонист сыграл ему еще напоследок. Кирилл не очень испугался: волчок-то был свой, здешний. Местные волки – это совсем не то, что седые гривастые волки-оборотни, которые темными морозными ночами появлялись неизвестно откуда и подходили к самым избам. Тогда собаки прятались, не смея тявкнуть, а люди принимались молиться.

Однажды Кирилл со своим товарищем пошли за девять верст в Суково проведать тамошних красных девиц. В избе, освещенной по-новому керосиновой лампой, шла развеселая беседа, а в сторонке, в углу Кирилл заметил незнакомую темноволосую девушку, которая ловко и сосредоточенно плела кружево. Она одна казалась печальной среди общего веселья, шуток и смеха. Девушка очень приглянулась парню, но заговорить с ней он не решился. Узнал только, что она сирота и живет в семье старшего брата.

Приближался второй в том году свадебный сезон. Как-то на улице деревенская юродивая схватила Анну, пригнула ее и застучала кулаком по спине: «Ой, да не на заговение, ой, да не на филипповки…» Это было верным указанием на близкую свадьбу. И верно: неожиданно издалека приехали сваты и вошли к Сергею с традиционным присловьем: «У вас товар, у нас купец!» Купец оказался завидным: единственный сын в богатом доме. Сваты и словом не обмолвились про приданое – сами предложили деньги невесте на наряды, на подарки, все свадебные расходы брали на себя. Сергей долго уговаривал Анну, убеждал, что она может стать в доме полновластной хозяйкой. Нехотя она согласилась. А на смотринах жених предстал настоящим добрым молодцем – высокий, видный, богато одетый. Был назначен день свадьбы. Кирилл между тем снова собрался в Суково, когда узнал, что понравившаяся ему девушка уже просватана. Ему ничего не оставалось делать, как досадовать на себя за свою нерешительность. Кирилл забросил свою гармошку и стал грустить. Но однажды прибежал его товарищ и сообщил, что свадьба у Родионовых расстроилась и, стало быть, еще не все потеряно. Произошло же следующее. К свадьбе было почти все готово, оставалось только кое-что докупить в Весьегонске. За покупками поехали на двух санях: впереди – Сергей со сватом, позади – Анна с женихом. Их молодая лошадка притомилась в пути и немного отстала от передних саней. Жених схватил кнут и стал ее яростно нахлестывать. Анна запротестовала: «Не бей лошадь: она у нас молодая, мы ее не бьем!» – «Плевать, что молодая! – усмехался жених. – Я и тебя, молодую, вот как поженимся, буду бить!» – «Дайка мне вожжи», – скомандовала Анна и сильным толчком в бок выкинула жениха из саней в снег. Передние заметили неладное, повернули. Услышав от Анны, что произошло, Сергей пересел к сестре в сани со словами: «Так вот они как! Да ну их к черту! Поехали домой!» Свадьбу отменили. Но теперь надо было вернуть деньги, потраченные на невестины наряды и на ее сундук с приданым. Всего пятьдесят пять рублей! «Что делать? Где найти такую сумму?» – терзался Сергей, когда Кирилл пришел просить у него руки Анны. «Деньги будут», – твердо сказал гармонист. Свой небольшой капитал он скопил за время службы из тех гривенничков, которые еженедельно выдавались солдату на табак. Откладывал он также и разные наградные, в том числе за отличную стрельбу. «В таком случае, – сказал Сергей, – иди к Анне и сам с ней договаривайся». Но Анна сказала как отрезала: «Не пойду в дом Поздиралы». Поздирала – таким прозвищем местные жители наградили отца Кирилла, Сергея Ефремовича. Дед Сергей, не брезгуя, выполнял довольно грязную работу, которая в Индии была бы уделом неприкасаемых: он сдирал шкуры с павших лошадей и зарезанных жеребят. Этим он обеспечивал пищей своих горячо любимых многочисленных собак, а от продажи шкур имел небольшой доход. Любопытно, что дом Поздиралы Анна заприметила еще в детстве. Эта старая мрачная изба на окраине деревни Григорково, на пригорке у самого леса, представлялась Аннушке жилищем каких-то разбойников или даже волчьим логовом. «Ни за что не пойду в дом Поздиралы!» – отвечала она на все уговоры. Кириллу пришлось пообещать, что после свадьбы они уедут жить в Питер, и тогда Анна в конце концов дала себя уговорить. Кирилл пошел к Сергею и выложил ему одиннадцать новеньких золотых пятирублевиков. Они ударили по рукам. Когда же Анна узнала про эти деньги, ее возмущению не было предела. «Как! Меня продали за пятьдесят рублей!?» – повторяла она. О своей горькой обиде Анна Васильевна помнила всю жизнь. С горечью рассказывала бабушка Аня об этих пятидесяти пяти рублях и мне.

Венчание состоялось в церкви при селе Титовском, в полуверсте от Григоркова. Свадьбу справили в Сукове. После нее, как и положено, Анна вместе со своими сундуками переехала в «дом Поздиралы». Родители Кирилла, Сергей Ефремович и Екатерина Семеновна, встретили невестку хорошо. Они одобрили выбор сына: дочь старосты и хорошая работница. Правда, Анна не собиралась надолго оставаться в деревне. Кирилл, как и обещал, отправился в Питер на поиски работы.

Тогда отслужившим солдатам на выбор предлагались три «карьеры»: в жандармы, в пожарные, в почтальоны. Кирилл выбрал «карьеру» почтальона. Месяца через два он прислал в деревню денег и известил письмом, что его взяли с испытательным сроком и что пока он живет в «холостяцкой», на казенной квартире.

Анна уже стала подумывать о будущей жизни в городе, однако ее надежды и планы чуть было не рухнули. Из Сукова прибежала ее подружка и сообщила, что мать отвергнутого Анной жениха собирается мстить. Люди слышали, как она говорила, что дерзкая девка скоро получит от острия смертельный удар. А сказывали, что старуха эта – ведьма и что богатство ее семьи нажито нечисто, «обжинками». Обжинками называли некую тайную колдовскую практику, о которой добрые люди предпочитали помалкивать. Собственно, никто и не ведал сути этого колдовства. Знали только, что темными ночами голая девка, с серпом, обегает чужие поля и, сжав там и тут колосья, ограничивает площадь, с которой часть урожая сама собой должна перейти в амбары колдуна. Непросто помешать такому хищению, непросто подстеречь ведьму. Ничем ее не взять, только серебряной пулей или на худой конец пулей, сделанной из пуговицы с гербом.

Ранней весной вся деревня вышла на большой заливной луг чистить покос после прошедшего паводка. Мужики и бабы собирали и жгли нанесенный плавник, вырубали кусты. Анна сгребала сор, как вдруг из кучи зашипела и метнулась на нее большая змея. К счастью, сосед изловчился, ударил змею косой, подцепил ее и высоко поднял над землей, чтобы все подивились на эту извивающуюся гадину. Когда он бросил ее в костер, раздался какой-то зловещий свист или крик. Змеиные кольца свились в клубок, распавшийся на горячие угли. «Ой, не к добру! Не к добру! – крестясь, заговорили бабы. – Где это слыхано, чтобы змея кричала! Не к добру это, Анна!»

Анна и сама знала, что быть несчастью. И вот наступила пора сенокоса. Анна умела и любила косить. Раз всей семьей косили они в Олыпине, на лесных полянах. Тут и настигла Анну беда: она сильно порезалась косой. Хлынула кровь, и никакие «тугие повязки» не могли ее остановить. Анна слабела и теряла сознание. Тогда родственники положили ее на телегу и погнали в Весьегонск, где земский врач по всем правилам военно-полевой хирургии зашил рану.

Ни у кого не оставалось сомнений в насланной порче, в колдовском воздействии. Местная ворожея отказалась тягаться с коварной ведьмой, лишь посоветовала Анне уехать куда-нибудь подальше. Поэтому родственники Кирилла не стали задерживать невестку, когда она собралась к мужу в Петербург. Вероятно, первое время она одна снимала какой-то угол, пока Кирилл жил в «холостяцкой». Всю жизнь бабушка бережно хранила тарелочку с изображением синей сливы, потемневшую, всю в мелких трещинках, на которой ее муж, мой будущий дед, первый раз принес ей обед из петербургского трактира. Вскоре Анна Васильевна поступила нянькой в семью одного врача немецкого происхождения, жившего в доме на Васильевском острове. Квартира была большая, штат прислуги состоял из четырех человек. Анна прошла медицинский осмотр, ей сделали надлежащие прививки, прежде чем она была допущена к годовалой хорошенькой девочке.

Обязанности у няни были необременительны: находиться постоянно при ребенке, кормить, гулять, купать, выносить девочку к матери и укладывать ее спать. Обращались с Анной вежливо, пища ей шла с господского стола. По воскресеньям вся семья отправлялась обедать в ресторан, принадлежавший отцу хозяйки. Там Анна чинно сидела с девочкой на коленях и незаметно для всех наблюдала столичную публику, ее наряды и нравы. А нравы в Питере были прелюбопытные! Анне Васильевне, к примеру, казалось очень забавным, когда по ночам ее хозяин в халате, в очках и со свечой выходил охотиться на тараканов. Однако немало дельных и полезных вещей узнала она, живя в семье врача. Именно этот период времени бабушка считала лучшим в своей непростой жизни.

Тем временем кончился для Кирилла испытательный срок, начальство официально признало, что он достоин стать рядовым почтальоном в городе Санкт-Петербурге. Ему и его семье отвели комнату в казенной квартире с отоплением, освещением и ежегодным ремонтом за казенный счет. Жалованье почтальона в 30 рублей считалось хорошим даже для Питера. Распрощавшись со своими бывшими хозяевами, Анна переехала к мужу. Первым делом купили ей хорошее пальто и высокие ботинки на пуговках. Непривычным было для нее городское платье и белье. Да и удобствам городской жизни она перестала удивляться не сразу: каждое утро на кухню являлся дворник с большой вязанкой дров, после приходила чухонка и наливала молоком и сливками кувшины и кувшинчики, только не забудь их выставить, а из булочной приносили горячий хлеб и булки. А какие фрукты, конфеты и шоколад продавались в лавке прямо в их доме! Дом был огромный, занимавший целый квартал между Старо-Невским, 2-ой Рождественской и Дегтярной! А какие сыры и колбасы были здесь же, в молочной у Грубера! Анна договорилась стирать, подкрахмаливать и гладить для них белые халаты, за что ей задешево отдавали колбасные обрезки и «бой» яиц. Однако яичнице с колбасой Кирюша предпочитал гречневую кашу и постные щи со снетками. А уж во время поста в Питере рыбы было, какой только хочешь: и лещи, и судаки, и сиги, и треска, про которую поговаривали, что продается она без голов, потому что головы-то у нее не рыбьи, а человечьи. Однако самым любимым лакомством для Анны была свежая корюшка, по приходу которой на нерест Питер узнавал о начале весны.

Соседки по квартире, такие же почтальонские жены, приняли Анну в свою бабью компанию, научили пить кофе – напиток совершенно неизвестный в Весьегонском уезде. Ее брали с собой к Скоропослушнице, на Щукинский рынок, в Гостиный двор. Вспомнив буквы алфавита, Анна сама научилась разбирать вывески, а потом уже, с помощью Кирюши, читать заголовки в иллюстрированных журналах, когда он приходил на обед, еще не опорожнив свою тяжелую сумку. По редким большим праздникам молодые ходили в гости к родственникам и к преуспевшим землякам, в числе которых были троюродный брат Кирилла, владелец трактира для извозчиков «Щи, Каша, Горох», и Яков Тимофеевич, сосед из Титовского, работавший мастером на Путиловском заводе. Менее преуспевшие земляки, «фабричные», в этот круг общения не входили, но приезжавшая в Питер молодая родня нередко находила поддержку у дяденьки Кирилла и тетки Анны. Постепенно Соколовы превращались в горожан. Они обзавелись кое-какой мебелью, купили швейную машинку фирмы «Зингер» – предмет нового увлечения и особой гордости Анны Васильевны. Еще она ходила зимою на курсы медицинских сестер и акушерок, организованные почтовым ведомством для жен почтальонов, и могла теперь давать медицинские советы соседкам.

На втором году совместной жизни у супругов Соколовых родился первенец, которого назвали Петром. Анна Васильевна по-женски расцвела, заметно поправилась. В доме и в близлежащих лавках ее уже звали мадам Соколовой. Кирилл был ласковым, заботливым отцом и мужем. Правда, изредка возвращался домой навеселе в выходные дни после встречи с товарищами-почтальонами. Однако к работе он относился ответственно, и был у начальства на хорошем счету. Носил Кирилл письма и бандероли в одну квартиру на шестой этаж, на 10-й Рождественской, молодому человеку, вроде как студенту. Раз пришел с письмом, позвонил – открыли, а там засада, полиция. Все разбросано, перевернуто, на студенте лица нет. Кирилла отпустили, а в 24-м почтовом отделении популярно объяснили, что этот молодой человек – социалист, против царя, значит.

В Питере становилось неспокойно, шли разговоры о забастовках на заводах, но Кирилл был далек от этих бунтарских настроений. Да и к тому же в семье случилось большое горе: умер, заболев оспой, их четырехлетний веселый и добрый Петенька. Глядя на мертвое лицо мальчика, Анна вдруг вспомнила свой старый сон. Несколько месяцев спустя после замужества ей снилось, что налетели черные птицы и исклевали лица ее детей. Что это за птицы? Откуда они? А брат Сергей рассказывал, что ее бывший жених снова, уже во второй раз, овдовел, а его мать-ведьма жива еще и своих козней не оставила. Может быть, именно тогда у Анны появилось желание научиться противодействовать тайной силе, отвечать ударом на удар. Мне неизвестно, когда, от кого и в каком объеме эти знания были ей получены, но, несомненно, она о чем-то «ведала», что крайне редко проглядывало в суровой властности ее взгляда. Рождение сына Александра в том же 1896 году, через несколько месяцев после смерти Пети, не сгладило горя родителей, но переключило их на новые заботы. Было решено копить деньги на свой собственный дом в деревне Григорково.

В 1898 году у супругов Соколовых родился еще один сын, названный Михаилом, а в 1900 году – дочь Александра. Но на семью обрушился новый страшный удар, эпидемия дифтерии, которая унесла жизнь двухлетнего Миши. То утро Анна Васильевна вспоминала как самое страшное в ее жизни. Кирилл, выполняя как солдат свой долг, ушел разносить письма, открытки, газеты, неустанно переходя от одной квартиры к другой, преодолевая крутые петербургские лестницы. Анна осталась одна с детьми. Надрываясь, плакала грудная Сашенька, на столе лежал мертвый Миша и задыхался, синея, Шура. Всеми силами души молилась Божьей Матери Анна и вспомнила, как когда-то ее бывший хозяин-врач говорил об интубации. Она взяла куриное перо, смочила его глицерином с несколькими каплями йода и, зажав голову сына между колен, прорвала пером у него в дыхательном горлышке дифтеритную пленку, накрутила ее на перо и потом сожгла. Так она спасла своего Шуру. Дочь Сашенька, к счастью, не заболела дифтерией, но через год ей суждено было умереть от скарлатины. Как ни велико было горе Анны и Кирилла, но нужно было возвращаться к жизни.

В 1902 году для строительства дома в деревне деньги были накоплены. Анна Васильевна поехала в Григорково и нашла подрядчика, который за сто рублей взялся поставить на месте старой избы новый типовой домик на три окошка по фасаду, с крыльцом, сенями, горницей и с небольшим скотным двором под той же крышей. Конец избе Поздиралы! Вместо нее для Сергея Ефремовича (Екатерина Семеновна к тому времени уже умерла) срубили рядом с домом небольшую избушку на два окошка. Подрядчик не обманул Анну: бревна на дом он поставил смолистые, боровой сосны, половицы наслал широкие, крышу покрыл ровной еловой дранкой, снаружи и дом и крыльцо обил выструганными дощечками, а окна украсил кружевными наличниками. Прекрасная получилась то ли дачка, то ли крестьянская изба. В огороде были посажены малина, крыжовник, слива и пара яблонь.

Летом 1903 года Анна Васильевна, тридцатилетняя жена почтальона Кирилла Сергеевича Соколова, вынашивала своего пятого ребенка. Утром 8 июля, собираясь в лавку, она открыла дверь из своей квартиры на лестницу, да так и обмерла: за стеклом полуоткрытого окна, на высоте их четвертого этажа, на узком карнизе стоял ее Шурка. Сдержав крик, она отступила назад, и тут же у нее начались родовые схватки. Соседки послали за акушеркой, которая незамедлительно явилась, поскрипывая своим медицинским чемоданчиком. Шура рассказывал потом во дворе, что именно в этом чемоданчике ему принесли сестренку: он сам слышал, как она там пищала. Девочка родилась недоношенная, слабенькая. Не надеясь, что она выживет, ее поспешили окрестить, назвав в честь равноапостольной княгини Ольги, чью память отмечала тогда православная церковь. Но с нее, с моей мамы, и началось возрождение семьи Соколовых: и она сама, и ее два младших брата и сестра – все выросли, стали взрослыми и в свою очередь вырастили детей и внуков.

Русско-японская война не оставила большого следа в памяти Анны. Кровавое воскресенье прошло рядом, отозвавшись грозным эхом. Не будучи сама свидетельницей этих событий, бабушка Анна рассказывала мне с чьих-то слов, что вот-де фабричные наелись в воскресенье пирогов и пошли орать: «Хлеба! Хлеба!» Когда объявили всеобщую забастовку почты и телеграфа, 24-е почтовое отделение, где работал Кирилл, было закрыто. Почтальоны болтались без дела, собирались кучками, толковали о каких-то требованиях. Всем заправляли агитаторы. Они составляли списки забастовщиков и выдавали деньги – по три рубля в день на человека. И вот среди этих агитаторов оказался младший брат Анны Васильевны – Михаил. Несколько лет назад он приехал из Сукова в Питер, и Кирилл пытался пристроить его в почтальоны. Но Михаил не выдержал испытательный срок, получил отказ и куда-то исчез, выбрав впоследствии «карьеру» агитатора. Кириллу было интересно послушать, о чем там вещают, но Анна его не пускала. Она опасалась, что начальство всех любопытных «возьмет на заметку». Она заставила мужа лечь в постель и даже тряпку положила ему на голову в виде компресса. Вдруг к ним в комнату ворвался разъяренный Михаил. Он кричал, что не даст своему шурину отлеживаться, когда решаются судьбы демократии, грозил облить его кислотой. Насилу Анна вытолкала своего брата: «Иди-иди! Не видишь: заболел мой муж. И не надо нам твоих трех рублей!» Лет через пятьдесят после этих событий я спрашивал бабушку Аню, откуда же брались эти деньги, кто раздавал такие щедрые пособия забастовщикам 1905 года и зачем. По словам бабушки, эти деньги давала сама царица-мать! Мария Феодоровна, дескать, устраивала забастовки, чтобы показать царствующей императрице Алисе, что ее советы мужу, царю-батюшке Николаю, к добру не ведут! Еще много чего любопытного рассказывала мне бабушка о вражде этих царственных особ и о прочих тайнах двора, но я, к сожалению, все позабыл. Помню, шла речь о покушениях на Николая II, о ванне, наполненной кислотой, которая должна была растворить его без остатка, о чудесном спасении с помощью верного адъютанта или столь же верной собаки.

Лето 1906 года, проведенное в Григоркове, запомнилось Анне Васильевне одним мистическим событием или явлением: над деревней пролетел ангел. Это случилось в июне, незадолго до рождения ее сына Павлика. Она сидела на скамеечке перед своим домом и вдруг увидела в небе белые развевающиеся одежды и промелькнувшее золото кудрей. Ангел, подумала Анна Васильевна, должно быть, спешил на освящение храма в новоустроенном женском монастыре, что «На камне». Там, в еловом лесу, над ручейком, на огромном гранитном валуне остался вдавленный женский следок, не иначе как самой Богородицы. Туда-то по дороге мимо Григоркова, от самого Весьегонска, сменяя друг друга, крестьяне окрестных деревень, с помощью длинных веревок, тянули большой колокол. После освящения звон этого колокола разносился вокруг на 12 верст и особенно хорошо был слышен по утрам, когда на некошеных лугах еще лежала роса.

Следующего ребенка, дочку Нюрочку, Анна Васильевна рожала в Питере, кажется, даже в родильном доме. Но обязательно на лето со всеми своими детьми она приезжала в Григорково. В деревне Анна Васильевна любила печь пироги и ватрушки. Лучший кусок пирога был предназначен свекру, деду Сергею. Весь седой, худой и высокий, он появлялся на пороге: «Слава те Господи, Нюша приехала!»

В деревне Анна Васильевна почти ни с кем не дружила, пожалуй, только с соседом Семеном, умным работящим мужиком, обремененным большим семейством. Вечно озабоченный, как накормить всех детей, он шутил: «А что, Анна, дать им брус мыла да посыпать его сахаром, ведь съедят!» Никто, правда, в деревне не голодал, а вот чай и сахар были для многих роскошью. Зная это, Анна Васильевна, завидев на улице знакомую бабушку-бобылку, всегда приветливо приглашала ее зайти. И та заходила, чтобы выпить «цашецку цайку – сердецко обзец».

Лето кончалось – семья снова возвращалась в Питер. Вместе с детьми росло и ее благосостояние. Почтовое начальство, зная благонадежность, честность и аккуратность Кирилла Соколова, поручило ему вместо писем и газет разносить денежные переводы, в связи с этим повысило его оклад до пятидесяти рублей. Новая работа считалась доходной и в то же время опасной. На «денежного» почтальона нередко нападали, поэтому Кирилл набивал свою сумку какими-нибудь бумажками и говорил товарищам, что он носит разные извещения и телеграммы. Но была и другая опасность: многие получатели денег на радостях подносили почтальону рюмочку вместо почти узаконенных двугривенных или полтинников. Кирилл, имея наследственное предрасположение к спиртному, от рюмочки не отказывался. Частенько он возвращался навеселе. Детям приносил игрушки и детские книжки: про какую-то обезьяну с розовым букетом, про то, как «Бобик Жучку взял под ручку и пошли они плясать, а Барбосик, старый песик, стал на скрипочке играть» (забавно, что этот немудреный стишок остался в памяти не только моей бабушки Ани, но и Анны Андреевны Ахматовой). И вот однажды накануне Пасхи Кирилл явился домой без сумки и с разбитым лицом. Он лег ничком на кровать и беззвучно зарыдал. Бабушка стала отпаивать его крепким чаем, старалась успокоить. Она не ругала и не упрекала своего Кирюшу. Он рассказал, что в конце тяжелого предпасхального рабочего дня принес деньги знакомому отставному генералу, и тот налил старому солдату целый стакан крепчайшего ямайского рому. Это и сгубило испостившегося усталого почтальона. Сначала отказали ноги, потом сознание. Как он добрался до дому – одному Богу известно. Днем зашли товарищи и сказали, что его пустую сумку принесли в отделение. К счастью, генерал был последним в ряду адресатов, и денег потеряно не было. Кирилл не хотел вставать, считая себя навек опозоренным. С большим трудом и уговорами Анна подняла его все же на ноги, дала умыться, вычистила его форменную одежду и чуть ли не за руку повела к почтовому начальству. Там Кирилл произнес сочиненную Анной покаянную речь: «Ваше превосходительство! Была большая буря, мой корабль налетел на скалы…» Начальство оказалось в высшей степени снисходительным. Кирилла Соколова не уволили, не выкинули из казенной квартиры (это было бы катастрофой), его перевели на прежнюю должность и отправили в отпуск, впервые за все время работы.

А. В. и К. С. Соколовы с детьми, 1910

Первый раз Кирилл вместе со всей семьей приехал в родную деревню и после долгой разлуки встретился с отцом и братом. После отпуска семья снова вернулась в Петербург. Шура оканчивал городское училище, и надо было позаботиться о его будущем. Знакомые советовали определить его в пожарные, полагая, что при своей смелости и находчивости он может стать лихим брандмейстером. Однако для вступления в пожарную команду нужно было сделать большой денежный взнос. Еще больший взнос требовался для вступления в артель, ведавшую перевозкой грузов и обслуживанием пассажиров на вокзалах. Да и не о такой карьере для своего старшего сына мечтали Кирилл и Анна. Ему, высоконькому и стройному, очень пошел бы офицерский мундир… Кирилл с одобрения Анны начал поиски своего бывшего ротного командира Воротникова и выяснил, что теперь он командует 88-м Петровским пехотным полком. Но вспомнит ли он своего старого солдата, отличного стрелка и участника межполковых соревнований по стрельбе? Письмо господину полковнику было послано, был получен ответ в лучших традициях доброго старого времени: «Кирилла Соколов! За Богом молитва, за царем служба не пропадают. Присылай своего сына в полк». Петровский полк квартировал тогда неподалеку от Питера, в Грузино, в старых Аракчеевских казармах.

Перед отъездом в полк Шуре купили хромовые сапожки и сшили прекрасный костюм, похожий на офицерский мундир. В Грузино спрашивали, не из дворян ли он? И Шурка, которому было тогда неполных семнадцать лет, таинственно намекал, что в его жилах течет голубая кровь. Как потом вспоминала его жена Елизавета Ивановна, в то время курсистка, дочь местного спичечного фабриканта, был он тогда всего лишь хорошеньким юным мальчиком, мечтавшим об офицерских погонах. Но с офицерскими погонами ему пришлось подождать, поскольку экзамен он провалил. Шура остался в полку на положении вольноопределяющегося. Наступила весна 1914 года. Снова Анна с детьми поехала к себе в деревню, снова зацвела сирень перед окошками их домика, снова на лесных полянах появились душистые белые цветы ночной фиалки. Кажется, никогда еще в лугах не было так много цветов. А в самую жаркую пору сенокоса ударил гром – война с германцем! Объявили мобилизацию, по дороге к Весьегонску потянулись подводы с новобранцами. В Григоркове варили пиво, на проводах обнимались и пели. В памяти осталось: «Прощайте елочки да сосенки, весь титовский приход! Прощайте девоньки холосеньки: везут на пароход!»

В Питере война проявлялась в каком-то общем возбуждении, в ожидании победы и перемен. Приехал попрощаться Шура. Он решил, что теперь незачем готовиться к экзаменам в кадетский корпус, если офицером легче и быстрее можно стать на фронте. Только бы война не кончилась слишком быстро! Родители благословили его, мать надела ему на шею освященный крестик. Он уехал и как в воду канул: ни письма, ни весточки. Лишь в конце января им сообщили, что Александр Соколов ранен и лежит в госпитале, здесь же, в Петербурге. Ранен он был нетяжело. Довольно скоро его выписали домой на поправку. Его привезли вместе с костылями и шинелью, на которой красовались офицерские погоны прапорщика. Соседи и товарищи со всего двора валом повалили к Соколовым повидаться с героем. Гордая за сына, Анна оберегала его покой. Видно, немало горького хватил он на войне: Александр часто кричал во сне, был нервным, раздражительным, иногда просил водки. Выпив вместе с отцом, он начинал сумбурно рассказывать, как был убит его товарищ, пытался петь: «А прапорщик юный со взводом пехоты пытается знамя полка отстоять. Отбился от всей он своей полуроты, но нет, он не будет назад отступать!» Успокоительно действовали на него стихи, которые читал ему школьный товарищ, на войну не попавший и работавший где-то в конторе. Анна сидела с ними и слушала. Много прекрасных стихов запомнила она и могла потом читать их наизусть, но вот модного тогда Бальмонта не оценила.

Александр уехал весной, когда Анна с детьми уже собиралась в деревню. Утешая ее, Кирилл говорил, что Шура едет не на фронт, а на переформирование, и что там, глядишь, и война кончится. Но война не кончалась. В конце лета Кирилл написал Анне в Григорково, что в городе все дорожает и чтобы они пока не приезжали. Анна и подумать не могла, что останется в деревне навсегда. Не теряя времени, она начала готовиться к зиме и к деревенскому житью: заготовляла сено, дрова, купила несколько мер картошки, посеяла озимую рожь. Переселение в деревню неожиданно открыло перед ее дочкой Олей, окончившей начальную школу, возможность продолжить обучение. В Весьегонске была хорошая земская гимназия, куда брали девочек всех сословий для подготовки сельских учительниц, однако учение было платным. Анна узнала о льготах для семей фронтовиков и попросила Александра прислать справку, что сестра Ольга находится на его иждивении. Как раз перед этим Александр написал, что он снова в госпитале, что награжден Георгиевским крестом и произведен в поручики. Справка была получена, Анна отвезла Олю в Весьегонск, записала в подготовительный класс и устроила на квартиру.

На Покров умер дед Сергей. После него остались избушка, две овцы и конь Серко, который, кажется, больше всех горевал по своему хозяину. Постепенно налаживались отношения Анны с деревенскими жителями, которые поначалу относились к питерке с недоверием и иронией. Весною ей выделили гряду в коллективном капустнике. В сенокос она уже вместе со всеми косила на большом лугу. Бабы ночевали в сенном сарае одни, смеху и шуткам не было конца. С ними Анна ненадолго забывала о своих хозяйственных заботах, но тревога о Шуре никогда не оставляла ее.

С недоумением и недоверием встретили крестьяне весть об отречении Николая. Анна Васильевна усматривала в этом какую-то интригу, какой-то хитрый ход. В октябре 1917 года в Григоркове совсем нежданно объявился Шура, ныне штабс-капитан Александр Кириллович Соколов, возмужавший, огрубевший и беспокойно-напряженный. Он приехал вместе со своим ординарцем-хохлом Нечипоренко, и при них было много всякого оружия, включая австрийский ручной пулемет. Отмывшись в баньке и выспавшись под материнским кровом, Александр решил пройтись по улице. «Ты погоны-то сбрось, ваше благородие! А то мы поможем!» – приветствовали его бывшие товарищи – недавние окопники. «А ну, суньтесь! – выхватил он гранату-лимонку. – Я за погоны кровью заплатил, не вам их снимать!» Между тем Нечипоренко принялся обхаживать местных девушек и уговорил-таки одну из них уехать вместе с ним на Украину. Вскоре вслед за ординарцем уехал и Александр. Он исчез незаметно, оставив матери на сохранение свой Георгиевский крест и погоны. Анна хранила их тридцать лет, а пулемет и прочее оружие утопила в болоте.

Три года от Александра Кирилловича не было никаких вестей, мать уже не чаяла увидеть его живым, как вдруг он приехал, да еще с молодой женой и целым ящиком спичек. То-то было радости! Тем более что в деревне спички, так же как соль, мыло и керосин, были большим дефицитом. Оказалось, что Александр служит теперь в Красной армии, обучает солдат в том же самом Грузине, где когда-то начинал свою военную карьеру. Воспользовавшись приездом дорогих гостей, Анна, как мать красного командира, испросила и получила дополнительный пай земли: на Александра и на его жену-белоручку. Вообще же после знаменитого декрета «Земля – крестьянам» всю землю в деревне делили еще по старинному обычаю – полосами, отдельно в каждом поле, но теперь в расчет брали не только мужиков, но и баб. Революция уравняла в правах женщин с мужчинами, что Анна Васильевна считала огромным достижением и заслугой советской власти. Второй заслугой, по мнению Анны, было освобождение земли от помещиков-паразитов, а также уничтожение классовых различий. Третья величайшая заслуга – это широкий доступ крестьян и рабочих к образованию и науке. Новая власть в лице комбедов (комитет бедноты) все больше вмешивалась в сельскохозяйственное производство, в изъятие и распределение продуктов труда. Бытовала в то время частушка: «Хорошо тому живется, кто записан в бедноту! Хлеб на печку подается, как ленивому коту».

Усиливалось давление на религию и церковь. Молодой настоятель титовского храма снял свою рясу, остригся, да и уехал. Священник-старик, занявший это место, стал предметом насмешек, впрочем, довольно беззлобных: «Как-то в праздник поп ходил да святой водой кропил. И за этот водосвят с мужиков он брал оклад. А оклад был не велик: лишь овса-то четверик. Только поп-то наш Иван: он напился сильно пьян. И весь собранный овес злоумышленник унес». Это вклад Анны Васильевны Соколовой в деревенскую самодеятельность. Но подобный традиционный крестьянский юмор превратился в глумление и кощунство, когда явилось и взялось за дело «Общество воинствующих безбожников». Скрепя сердце Анна сожгла в печке свои старые намоленные иконы, чтобы ее шустрый сынок Павлушка не утащил их безбожникам на поругание. Кирилл Сергеевич был потрясен, когда узнал об этом из письма. Монастырь «На камне» закрыли, колокол сбросили, монашек разогнали и устроили коммуну – все общее! Она вскоре распалась, когда один коммунар убил другого за свое испачканное пальто. Позже в монастырских стенах была машинно-тракторная станция, а теперь там одни развалины.

Соколовы окрестьянились: они пахали, сеяли, косили, теребили лен, жали и молотили, дружно, в четыре цепа, выстукивая ритм на подмерзшем току. Благодаря строгости, настойчивости и хозяйственной хватке Анны Васильевны все у них ладилось, все делалось вовремя. Не было случая, чтобы у них сено подмокло или рассада на грядах засохла. Если было нужно, поднимались рано, ни свет ни заря, и работали до темноты. Одного лишь правила Анна всегда придерживалась неукоснительно – давать своим работничкам двухчасовой отдых в обед. Требовали ухода и корма породистая корова, лошадь, гуси. Заботами Анны были построены сарай и рига для сушки снопов, приобретен самогонный аппарат – вещь нужная в условиях тогдашнего запрета на алкоголь. За все эти годы Анна побывала в Питере только один раз, когда, бросив хозяйство на Ольгу и Павла, приезжала ухаживать за тяжело болевшим Кирюшей. Чужими и непривлекательными показались ей их опустевшая запущенная квартира и обезлюдевший город. Она уезжала в деревню без сожаления, а Кирилл, как солдат на посту, остался на своей работе, хоть порой он ничего не получал за нее, кроме скудного пайка. Зато к пятилетию Октябрьской революции Кирилл Сергеевич Соколов был награжден медалью «Герой Труда» и получил отпуск. Часть пути до родной деревни ему пришлось пройти пешком, с мешком за плечами, в котором он нес себе домой иконы из чьей-то пустовавшей брошенной квартиры.

Дети взрослели. Павел поступил в весьегонскую трудовую школу второй ступени (бывшую гимназию). Он еще в деревне сам собрал детекторный приемник, повесил антенну на самую высокую березу и решил для себя, что будет инженером или физиком. Ольга окончила гимназию первой ученицей, получила из комитета справку о своей политической благонадежности и собиралась в Питере поступить в какой-нибудь институт. Анна сшила дочери жакеточку из домотканой холстины и переделала для нее свою единственную шерстяную юбку. Нагрузив Олю корзиной с бельем и припасами, она отвезла дочь на пароход.

Потом и младшая сестра Нюра также окончила школу, поступила на учительские курсы, уехала учительствовать и вскоре вышла замуж. Анна Васильевна осталась со своим последним сыном – Леней. Он ее не утешал. Наследственность ли подвела, сама ли она не досмотрела: нельзя было мальчишке поручать самогонный аппарат! Так или иначе, Алексей учиться не захотел. Пускай, решила Анна, остается в деревне и крестьянствует. Все для этого есть. Но не пришлось – призвали Алексея Соколова в армию.

Наступил, по определению Сталина, год Великого перелома. Судили-рядили начальники в Весьегонске и в Иван-Погосте, кого бы им раскулачить в деревне Григоркове, кого выслать. Как назло кулаков там не было – одни середняки. Решили Плешановых. Заголосили бабы, засуетились мужики, как стали их вытряхивать из избы. «Что нам брать? Что брать?» – растерянно вопрошала старуха-хозяйка. Был ответ: «Берите все». И потащили родимые, вчерашние свободные пахари и сеятели, свои горшки, ухваты, кадки, скамейки на приготовленные телеги. Все это, конечно, было брошено в Весьегонске, когда «кулаков» посадили в вагоны и повезли в Казахстан.

Была провозглашена ускоренная и сплошная коллективизация. Начальники, партийные работники, всяческие уполномоченные и просто местные активисты – все они на собраниях убеждали и принуждали крестьян обобществлять инвентарь и скот, объединяться в колхозы. К Анне забежала племянница из Сукова: «Милая крестненька, радость-то какая! Всю-то у нас скотину со двора увели! Замучилась я совсем воду таскать да сено носить!» «Дура ты, Дунька! Вспомнишь еще не раз свою коровушку!» – только и сказала тетка Анна. Сама Анна Васильевна числилась женой служащего и имела право в колхоз не вступать, но на это не посмотрели. Бригадир Андрей Григорьев каждое утро приходил стучать в окна, матюгался и орал: «Ты когда, питерская сука, в колхоз взойдешь!?» Анна сидела тихо, на люди не показывалась. Она ждала известия от Александра Кирилловича, которому уже описала свое положение. Наконец Александр сообщил, что его в отношении матери твердо обнадежили. Выждав еще немного, чтобы сигнал из центра заведомо дошел до весьегонских палестин, Анна вдруг явилась на собрание, вышла перед односельчанами и поклонилась им в пояс. Она сказала, что уже стара, работать ей не под силу и что она все отдает в колхоз. Ее больше не принуждали и даже оставили ей корову. Еще в колхоз у нее не взяли выездной тарантас, должно быть за ненадобностью. Он долго стоял в сенном сарае, и мы, дети, играя, любили в него залезать.

Кирилл Сергеевич Соколов, уже перешагнув пенсионный возраст, распрощался, наконец, со своим почтовым отделением, с Песками, со всеми Рождественскими (т. е. Советскими) улицами, со всем великим городом и уехал в деревню на покой. Как и всем тогда, пенсию ему назначили копеечную, едва хватило бы на пару бутылочек с белой головкой. Но при корове и огороде да с переводами от детей, хоть и редкими, они с бабушкой могли прожить безбедно. Дед Кирилл летом заготовлял дровишки, косил сено, ходил по грибы. Болея «куриной слепотой», он всегда должен был быть дома засветло. Зимой они читали: дедушка – Библию, Жития Святых, бабушка – все больше романы: «Графа Монте-Кристо», «Камо грядеши», «Княжну Тараканову», а также «Повести Белкина» и Лескова. Из глубин памяти всплывает сцена: в избе сумерки, в окне красный закат. Дедушка и бабушка ужинают: хлебают что-то деревянными ложками из одной миски. «Аннушка, я посолю со своего краю?» Бабушка не возражает. В небе за избами и огородами красные полосы заката. Надежды стариков на возвращение Алексея не оправдались. Он, окончив в армии курсы шоферов, остался в городе возить районного начальника. Вместе с этим начальником его и забрали в 1937 году. Алексей Кириллович Соколов погиб в лагерях, о чем бабушка узнала лишь много позже, только в конце пятидесятых. Немало за эти годы наслушалась она всяких небылиц от гадалок и ворожей, то терзаясь сомнениями, то ободряясь надеждой.

Почти каждое лето меня с сестрой Леной привозили к бабушке и дедушке в Григорково. Мы рвали цветы, играли с деревенскими ребятами, ходили с ними купаться на речку, собирали чернику и землянику. Бабушка стремилась ограничить наше общение воспитанными в строгости внуками и внучками деда Семена, наверное, затем, чтобы я, не дай бог, не набрался неприличных слов и выражений. К розгам она прибегала очень редко. Иногда бабушка брала нас с собой в лес. Почему-то запомнилось, как однажды, серым облачным днем на исходе лета, мы пошли с бабушкой наломать веников. «Какой холодный ветер! – сказала она. – А ведь он с юго-запада, значит, от Италии». Я был поражен тем, что Италия, которую я знал на глобусе, была реально за этими березками и склонами, пусть даже очень далеко. Очевидно, у бабушки Анны было свойственное всем путешественникам чувство Земли, хоть путешествовать ей и не пришлось. Ездить и путешествовать выпало на долю ее детям и внукам. Когда к нам в деревню приезжали родители, да еще проездом с Кавказа заглядывал дядя Павел, наступали настоящие праздники. Дядя Паля занимался альпинизмом и со своими товарищами-физиками совершал восхождения, о чем интересно, увлеченно рассказывал. Однако, сознаюсь, меня больше интересовало сгущенное молоко, которое он тогда привозил. Не могло быть ничего вкуснее его и слаще, пожалуй, оно было слаще деревенского меда. Кстати, о меде и о пчелах. Почему-то только с пчелами у бабушки Ани ничего не получалось, хотя всякое другое дело у нее спорилось. Возможно, пчел отпугивали ее «тайные знания», которые однажды были продемонстрированы всей деревне. Соколовых обокрали, когда зимой Анна Васильевна ездила в Ленинград, а Кирилл Сергеевич в ее отсутствие ходил по гостям. Вернувшись, хозяйка обнаружила, что в горнице нет нового тулупа, а под футляром уже не стоит ее любимая швейная зингеровская машинка. Страшно разгневанная, Анна заявила во всеуслышанье, что у вора рука отсохнет. И что же? Вскоре у их односельчанина вскочил на шее чирей, а при его операции в Весьегонске пьяный хирург перерезал ему нерв, так что правая рука оказалась парализованной. Жена пострадавшего от его имени просила прощения у Анны, обещала вернуть стоимость украденного, но тщетно. Случай этот, не более чем простое совпадение, не прибавил всеобщей любви к Анне Васильевне, но, кажется, поддержал ее авторитет у цыган. Следуя своим вековечным маршрутом, их табор проходил мимо Григоркова, и старый цыган Василий зашел к Анне как к своей доброй знакомой. Когда-то давно Анна, опытная повитуха, помогла разродиться его жене, как помогала многим бабам в соседних деревнях. Надо сказать, что дед Кирилл не одобрял всяких гаданий, ворожбы и знахарства. Он отказался лечиться сомнительными средствами, когда стал всерьез недомогать. Содержать корову стало тяжело, пришлось заменить ее козой. Дедушке становилось все хуже. Весьегонский врач поставил диагноз: сужение пищевода, понимай, рак. А причиной была привычка пить очень горячий, почти кипящий чай, да и водочка. К осени Кирилл Сергеевич почти перестал есть и очень ослаб. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы сходить на кладбище и выбрать для себя место.

23 сентября 1940 года Кирилл Сергеевич Соколов тихо скончался. Похоронен он был на некотором удалении от алтаря титовской церкви, в которой был крещен семьдесят пять лет назад. Анна Васильевна пережила своего мужа на двадцать лет.

Спустя три месяца Анна Васильевна, поручив козу и кота соседке, отправилась в Ленинград. Она ехала с тайной надеждой, что ее дочь и зять предложат ей остаться с ними навсегда. В подарок она везла полотняные гардины на окна, плетеные кружевные подзоры к кроватям, а также сухие грибы, соленые рыжики и клюкву. С нами, детьми, бабушка была тихой и ласковой. Она почти не выходила из дома, что-то шила или чинила белье. Когда мы с Леной приходили из школы, она занималась с нами, лепила из пластилина лошадок, рассказывала кое-что из священной истории. Однако холод в квартире и весь наш быт ее не очень вдохновляли. «Твой папа инженер, – говорила она мне, – а рубашки у него рваные. И на обед у вас все больше протертый суп из брюквы. Да разве инженеры в царское-то время так жили?!» Я узнал, что инженеры при царе жили хорошо, да и вся жизнь тогда была хорошей, было много разных игрушек и всевозможных колбас. В общем, мне дореволюционное время стало казаться разноцветной сказкой с теремками и петушками, похожей на иллюстрацию к «Коньку-Горбунку».

Бабушка уехала разочарованной, а дома ее встретил кот, который страшно обрадовался возвращению хозяйки. Он терся об ее ноги, мурлыкал у нее на коленях, заглядывал в глаза и тут же получил целую плошку козьего молока, а также заверения в том, что им вдвоем больше никто не нужен, разве что коза Марта. Огород бабушке тоже показался почти ненужным: ей одной, то есть вдвоем с котом, довольно пары гряд да десятка кустов картошки. Это была роковая, непоправимая ошибка, но ведь Анна Васильевна и помыслить не могла о том, какие тяжкие испытания вскоре выпадут на ее долю.

В середине июня в Григорково неожиданно приехала Анна Кирилловна со своими дочерьми: восьми, семи и полутора лет. Она сказала матери, что разошлась с мужем, который связался с другой женщиной. Анна Васильевна, к чести своей, не злорадствовала, не завела обычную в таких случаях песню, что она, мол, говорила и предупреждала, не стала расспрашивать или выражать сочувствие. Ее зять Вася и в самом деле был любимцем и любителем женщин, но эта связь была лишь инсценировкой, что стало известно только через много-много лет.

Василий Матвеевич Соловьев был первым партийным секретарем в пограничном районе Псковской области. По своему положению он знал, что война с немцами неизбежна и близка, но, ответственный за множества людей, он не мог и не имел права спасать только собственную семью. Помогла ему сплетня о романе с директрисой маслозавода. Рискуя получить партийное наказание за аморалку, он принялся демонстративно, так сказать, подливать масла в огонь и преуспел. Охваченная ревностью, его Нюра пригрозила забрать детей и уехать к матери, а он не удерживал. И вот теперь, накануне войны, семья Соловьевых была в относительной безопасности, за сотни километров от границы. Они успели вовремя: свой багаж Анна Кирилловна получала уже после начала войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.