У кровавой межи

У кровавой межи

В конечном счете все прошлые революции кровавы. Да, Октябрьский переворот совершился бескровно. Но то было только начало. Переход власти к Советам, например, в Москве был уже иным. Политический взрыв очень часто сопровождается гражданской войной. Классовая ненависть прокладывает кровавую межу между соотечественниками. Ее особенно боялись и старались избежать русские интеллигенты. Мережковский в своей книге."Больная Россия" еще за несколько лет до событий 1917 года писал: "Во всякой революции наступает такая решительная минута, когда кому-то кого-то надо расстрелять и притом непременно с легким сердцем, как охотник подстреливает куропатку… Вопрос о насилии, метафизический, нравственный, личный, общественный, возникал во всех революциях". Рассуждая далее о судьбах русских революций (минувшей, 1905 г., и, как он чувствовал, грядущей), Дмитрий Сергеевич предсказывал: "Кто знает, может быть, величие русского освобождения заключается именно в том, что оно не удалось, как почти никогда не удается чрезмерное; но чрезмерное сегодня — завтрашняя мера всех вещей"[134]. Мережковский, чувствуя приближение революции, по сути, говорил о ее преждевременности. Что это: иррациональный страх интеллигента перед социальным катаклизмом или мрачное предвидение? Но писатель был не одинок, пугаясь грядущих потрясений, несущих, по его словам, "государственно-революционное "убий".

Даже Плеханов испугался призрака насилия, который маячил за спиной революции. То было одной из причин однозначного осуждения им Октябрьского переворота. По его мнению, только в том случае, если бы пролетариат составлял большинство населения России, то социалистическая революция была бы оправданна. По сути, он отодвигал ее в туманную даль будущего. Незадолго до своей смерти, мучаясь тем, что его, русского корифея научного социализма, многие петроградские газеты шельмуют как "буржуазного перерожденца", "контрреволюционера", Плеханов все же решил остаться честным перед самим собой и сказать прямо то, что думает о свершившемся. В "Открытом письме к петроградским рабочим" он утверждал: "Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая, в конце концов, заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года". Плеханов, став за долгие годы жизни на Западе типичным социал-демократом, никак не мог согласиться или примириться с наметившимся ходом событий. "Их последствия, — писал он в своем "Открытом письме", — и теперь уже весьма печальны. Они будут еще несравненно более печальными, если сознательные элементы рабочего класса не выскажутся твердо и решительно против политики захвата власти одним классом или, — еще хуже того, — одной партией. Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны, т. е. на все те классы и слои, которые не заинтересованы в восстановлении старого порядка… Сознательные элементы нашего пролетариата должны предостеречь его от величайшего несчастья, которое только может с ним случиться"[135].

Среди прочих опасностей, которые подстерегали Россию, Плеханов (как Мартов, Дан, Абрамович, другие меньшевики) считал гражданскую войну одной из самых грозных… Отношение к гражданскому насилию — один из рубежей, который разделил большевиков и другие радикальные партии, с одной стороны, и группировки меньшевиков, тех политических сил, которые прежде всего ценили демократию, даже если она была откровенно буржуазной, — с другой. Ленинская точка зрения, которая уже совсем не кажется бесспорной в исторической перспективе, на то, что гражданские войны, "которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы"[136], полностью разделялась Троцким. Он чувствовал, что гражданская война неизбежна, что старые хозяева, бывшие господа, высшие чиновники так просто не уступят.

Критикуя решительные шаги большевиков, их оппоненты объектом своих нападок чаще всего избирали "тандем" Ленин — Троцкий, что объективно свидетельствует о большом политическом весе Председателя Петросовета. Так, Максим Горький в статье "Вниманию рабочих" писал: "Владимир Ленин утверждал в России социалистический строй по методу Нечаева — "на всех парах через болото…". Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники его узаконили этим для врагов демократии право зажимать рот, грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина — Троцкого; эти "вожди" оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны"[137]. Слова о "диктатуре", "деспотизме" Ленина — Троцкого стали — и не без причины — непременным атрибутом нападок на большевизм.

Конечно, всякая социальная революция в потенции несет в себе гражданскую войну. В России, строго говоря, она началась с октября 1917 года (а некоторые историки не без основания ведут отсчет с корниловщины), но полностью развернулась в период с лета 1918 года до начала 1921-го. Глубинные ее причины — наличие острых противоречий между классами, борющимися за изменение своего положения в обществе. Но часто бывают важны и противоречия внешнего характера. Хотя вряд ли прав Ленин, считая, что гражданскую войну у нас развязал международный империализм. Каледин, Дутов, Алексеев, Корнилов, Краснов, Деникин выступали отнюдь не по указке иностранных капиталистов, а самостоятельно.

Я уже сказал, что гражданская война, по сути, началась сразу после переворота. Об этом, в частности, писал А.Ф.Керенский. В своей книге "Издалека" он напоминает, что с 24 октября по 1 ноября 1917 года сделал все возможное, чтобы задушить большевистскую власть. "В действительности дни нашего похода на Петербург были днями, когда гражданская война вспыхнула и разгорелась по всей стране и на фронте. Героическое восстание юнкеров 29-го в Петербурге, уличные бои в Москве, Саратове, Харькове и т. д., сражения между верными революции (февральской. — Д.В.) и восставшими войсковыми частями на фронте — все это достаточно свидетельствует, что мы были не совсем одиноки…" Александр Федорович сожалеет, что приехавший с моряками Дыбенко распропагандировал казаков и ему, Керенскому, не удалось осуществить свои планы вооруженного подавления большевистского восстания.

После начала германского наступления положение в стране еще больше обострилось. В захваченных немцами районах сразу же стали активизироваться те контрреволюционные силы, которые надеялись с помощью немецкой интервенции задушить революцию. Документы тех лет и воспоминания очевидцев свидетельствуют, что сами немцы не были заинтересованы в свержении Советского правительства. Однако продвижение немецких войск не могло не разжигать гражданскую войну. В это время в судьбе Троцкого произошли большие перемены. Мы знаем, что после VII съезда РКП(б), состоявшегося в начале марта 1918 года, Троцкий остался "без работы".

Вскоре после подписания Сокольниковым Брестского мира перед Лениным встал вопрос, кто возглавит военное ведомство. Кто сможет на развалинах старой армии создать новую военную организацию, способную противостоять регулярным армиям противника? Кто вдохнет в нее жизнь? Февральское наступление 1918 года показало, что руководящая тройка Наркомата по военным делам — Н.В.Крыленко, Н.И.Подвойский, П.Е.Дыбенко — не в состоянии возглавить такое сложное дело, как создание регулярной Красной Армии. К тому же они придерживались левокоммунистических взглядов на характер военной организации, которые Ленин не одобрял. В то же время Ленин не мог решиться поставить во главе Красной Армии и Красного Флота, которые еще предстояло создать, крупного военного специалиста старой школы. Это не было бы понято народом и армией. После долгих размышлений и советов Свердлова Ленин остановил свой выбор на Троцком, человеке, весьма далеком от "технологии" военного строительства, тактики и стратегии. Чем можно объяснить это решение, которое, по моему мнению, оказалось для большевиков исторически весьма удачным? Думаю, у вождя революции был довольно скудный выбор крупных личностей, которые могли бы за короткий срок решить чрезвычайно трудную задачу: создать новые вооруженные силы Республики и организовать ее защиту, смело привлекая к этому процессу военных специалистов старой армии, используя достижения и опыт буржуазной военной науки. Пишу эти строки и чувствую, что будет немало читателей, полемизирующих со мной: "Ведь всегда писали и говорили, что Ленин, партия, государство создали советские армию и флот. При чем тут Троцкий?" Правильно: и Ленин, и партия, и государство создавали военную организацию. Но за общими подобными утверждениями всегда скрываются конкретные творцы, исполнители, "архитекторы" реального сооружения. Одним из таких ведущих руководителей, бесспорно, был Троцкий. Почему Ленин остановил свой выбор именно на этой кандидатуре, поговорим в следующей главе. Сейчас же я хочу напомнить, что 14 марта 1918 года, в день открытия IV Чрезвычайного съезда Советов, в "Известиях" появилось официальное сообщение о том, что, согласно личному ходатайству тов. Троцкого, Совет Народных Комиссаров освободил его от должности наркома по иностранным делам и назначил наркомом по военным делам. Этим же постановлением, согласно личному заявлению, освобождался от должности наркомвоена и главковерха Н.В.Крыленко (должность главковерха упразднялась). Постановление подписали Председатель Совнаркома В.И.Ульянов (Ленин), нарком государственных имуществ Республики В.А.Карелин и нарком национальностей И.В.Сталин.

Вступление в должность совпало с переездом Советского правительства в Москву. Троцкий прибыл в новую столицу через неделю после Ленина. В первую же ночь в Москве новый наркомвоен провел заседание военной коллегии комиссариата, где он пытался определить основные направления военного строительства. На следующий день он подписал свой приказ № 1: "Предлагаю начальнику Главного квартирного управления в исключительно срочном порядке приступить к ремонту бывшего Александровского военного училища и приспособлению его для Комиссариата по военным делам"[138].

Революция — это не только планы, замыслы, заговоры, но и безбрежная стихия. Видимо, в немалой степени прав был А.И.Деникин, назвав события 1917–1922 годов "русской смутой". "Социальный разлад", как назвал смуту Ключевский, выразился и в стихии насилия, вседозволенности, агрессивности, необоснованных требованиях масс. Большевистские руководители почувствовали это быстро; в ЦК стали поступать многочисленные жалобы о "реквизициях", "экспроприациях", "революционных карах", никем не санкционированных. Иногда это проявлялось в форме рвачества. Вот, например, Троцкий получает телеграмму от комиссара Позерна о том, что "вторая Петроградская конференция красноармейцев вынесла постановление о необходимости установления жалованья красноармейцам в триста рублей…".

Троцкий понимает: уступить раз — значит пойти на поводу у стихии. У него хватает характера:

"Петроград, Смольный. Позерну.

Брать на свою ответственность нарушение Вами декретов советской власти отказываюсь. 21.5.18.

Наркомвоен Троцкий".

Затем на обороте добавляет для разъяснения красноармейской массе: "Вопрос о жалованье красноармейцам решается не петроградскими красноармейцами, а Советами рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов всей России… Установлено жалованье в 150 р. Тех красноармейцев, которые в трудные для республики дни занимаются требованиями повышения платы, считаю плохими солдатами революции… "[139]

Но не все решались противостоять стихийному напору массы, которую влекли часто весьма далекие от революционных идеалов побуждения.

О военной деятельности наркома по военным и морским делам я расскажу в следующей главе. Для нас важно сейчас выяснить основные мировоззренческие и политические установки Троцкого в преддверии русской Вандеи, которая через пару месяцев расколет Россию. Совсем скоро верх возьмет безудержное насилие. Пленных, как правило, не будет. Солдаты Колчака станут поднимать на штыки раненых красноармейцев в лазаретах. Сполна проявится и жестокость красных. Троцкий отдаст приказы о расстрелах красноармейцев, проявивших трусость, бежавших с поля боя, уличенных в мародерстве и т. д. Причем в первую очередь он грозил расстрелом командирам и комиссарам частей, без приказа оставивших боевые позиции. По фронтам будет гулять тиф. В оврагах и белые, и красные будут расстреливать заложников. Жизнь, как никогда, упадет в цене. Слепой классовый зов окажется сильнее сострадания, жалости, мудрости, рассудительности. Многострадальная Россия будет залита кровью соотечественников…

Политические взгляды Троцкого накануне гражданской войны весьма рельефно были им сформулированы весной 1918 года в докладе на Московской городской конференции РКП(б) и в двух других его выступлениях на рабочих собраниях о "наших друзьях и врагах" и о "внутренних задачах Советской власти". Придавая им особое значение, Троцкий в семнадцатом томе своих сочинений выделил их в раздел "Основные задачи Советской власти весной 1918 года". Это время Троцкий охарактеризовал как "период внутренней заминки", когда кое-кто стал рассматривать Октябрьскую революцию "не то как авантюру, не то как ошибку". Характеризуя эту социальную "заминку", Троцкий объясняет ее и даже как-то оправдывает наследием царизма, преступлениями самодержавной системы, просчетами Милюкова и Керенского. Даже в "Брест-Литовском мире повинны царские бюрократы и дипломаты, — утверждает Троцкий, — которые ввергли нас в страшную войну, расхищая народное достояние, обирая народ, который держали в темноте и рабстве… Этот мир есть царский вексель, вексель Керенского и К0! Вот самое лютое преступление, которое наложило на рабочий класс огромную ответственность за грехи международных империалистов и их слуг"[140]

Впрочем, новые лидеры говорят так (по крайней мере, в России) почти всегда. Например, начав перестройку, мы уже несколько лет говорим "о времени застоя", "сталинском наследии", загнивании "административно-бюрократической системы", мало что сделав для устранения как "старых" причин, так и "новых", рожденных нынешней бездеятельностью, неорганизованностью, безответственностью, демагогией. Здесь мы не оригинальны: Троцкий тоже все валил на царизм и Временное правительство, имея, правда, для этого куда больше оснований — власть в руках большевиков была еще меньше года…

Теперь о власти. Нарком изложил свои взгляды на ее природу, сущность и характер так: "В смысле политическом и непосредственно боевом, Октябрьская революция прошла с неожиданною и ни с чем несравнимою победоносностью"[141]. Мы заявляем, что никакого примирения между классами быть не может: "либо диктатура капитала и землевладения, либо диктатура рабочего класса и беднейшего крестьянства", а Учредительное собрание было бы "великой примирительной камерой, великим соглашательским учреждением русской революции"[142]. Далее Троцкий долго говорит, что Учредительное собрание годится лишь для "всеобщей переклички" — кто за кого. А для "революционной творческой работы" оно не годится. Власть делить мы ни с кем не собираемся. Если остановиться на полпути, образно говорил Троцкий, "то это не революция, а, с позволения сказать, выкидыш. Это — ложные исторические роды"[143].  Тогда Троцкому и другим радикалам казалось, что новая модель власти, пришедшая на смену самодержавию, а затем и буржуазному правительству, вызовет у истории желание поставить лишь восклицательный знак. Ведь острые языки повторяли накануне революции слова В.А.Гиляровского:

В России две напасти:

Внизу — власть тьмы,

А наверху — тьма власти.

Но в жизни все оказалось сложнее, чем в умозрительных схемах. Троцкий не хотел выкидыша демократии, а желал рождения диктатуры большевиков.

Понятно: черносотенцам, октябристам, кадетам, другим буржуазным партиям и группам Советская власть едва ли дала бы место в парламенте. Не для этого власть завоевывалась, чтобы делить ее с побежденными. Ну а левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, другие организации, находящиеся в едином революционном потоке, но предпочитающие иные методы решения социальных, экономических и государственных проблем? Оказалось, что им тоже нет места в высших эшелонах власти революционной России. Одномерность мышления, монополия на революционную истину, убежденность только в своей правоте изначально обедняли радикалов-большевиков, в том числе и Троцкого. Еще в апреле 1918 года он сформулировал тезис, до боли похожий на зловещую формулу, которую выдвинет Сталин в начале 30-х годов. А тогда наркомвоен говорил: "Чем дальше и больше будет развиваться революционное движение и у нас, и за рубежом, тем теснее будет сплачиваться буржуазия всех стран"[144]. Сталин сведет эту формулу к обострению классовой борьбы, но в "отдельно взятой стране".

В своих программных речах весной 1917 года Троцкий заявит: "Да, мы слабы, и это есть наше главное историческое преступление, потому что в истории нельзя быть слабым. Кто слаб, тот становится добычей сильного"[145]. Однако сила не является сама по себе благом, если она не опирается на гуманистические принципы и союз с моралью.

Готовя в 1918 году свою брошюру "Октябрьская революция", Троцкий подчеркнул в предисловии: "Уже один фактический рассказ о том, как произошла Октябрьская революция, представляет собой беспощадное ниспровержение семинарской метафизики. Можно сколько угодно рассуждать о том, что для рабочего класса предпочтительнее добиться господства через посредство всеобщего избирательного права… но история вовсе не делается по поваренной книге, хотя бы эта книга и была написана на языке кухонной латыни… Пролетариат овладевает властью по праву революционной силы. И если у него в ногах начинает путаться растерянный теоретик марксизма, то рабочий класс перешагнет через этого теоретика, как и через многое другое…"[146]. К сожалению, способность и готовность перешагивать "через многое другое" в недалеком будущем станет методом и стилем многих руководителей-большевиков.

Важное место в весенних (1918 г.) выступлениях Троцкого занимали вопросы трудовой организации общества, утверждения в нем революционного порядка и дисциплины. Свой доклад на партийной конференции Московской городской организации Троцкий издал отдельной брошюрой под характерным названием "Труд, дисциплина, порядок спасут Советскую республику".

"Разболтанность" общества во время революции автор объясняет пробуждением свободы в забитой личности, которая — здесь Троцкий сослался на любимого им Глеба Успенского — была "воблой", что "жила и гибла, как живет и гибнет сплошная масса саранчи". Вчера это был "человек массы, он был ничем, рабом царя, дворянства, бюрократии, придаток машины фабрикантов", и вдруг он почувствовал себя личностью. "Отсюда, — считает Троцкий, — разлив дезорганизаторских настроений, индивидуалистических, анархических, хищнических тенденций, которые мы наблюдаем особенно в широких кругах деклассированных элементов страны, в среде прежней армии, а затем в известных элементах рабочего класса "[147].

Троцкий дает свои рекомендации, как справиться с разрухой, саботажем, анархией, комчванством, безответственностью, некомпетентностью многих людей. Прежде всего Троцкий предлагает резко ограничить "коллегиальные начала". Действительно, в период закрепления Советской власти на всех ступенях государственной и хозяйственной иерархии были образованы коллегии. Вскоре последствия безбрежной демократии и безответственности стали ощущаться всеми. На сессии ВЦИК 29 апреля 1918 года было принято решение об усилении единоначалия, централизации, более активном привлечении к работе буржуазных спецов. А еще раньше на состоявшемся 31 марта заседании ЦК, где присутствовали Троцкий, Свердлов, Ленин, Крестинский, Владимирский, Сокольников, Сталин, обсуждалась "общая политика ЦК". Было констатировано, что "период завоевания власти кончился, идет основное строительство. Необходимо привлекать к работе знающих, опытных деловых людей. Саботаж интеллигентских кругов сломлен, техники идут к нам, надо их использовать…"[148]. По существу, в своих выступлениях Троцкий пропагандировал и разъяснял слушателям решение ЦК партии. Ряд левых эсеров и просто советских работников (Н.Осинский, В.Смирнов, А.Бубнов, М.Томский, А.Рыков) увидели в этом опасность для демократии и условия для возрождения бюрократии. Троцкий, как и Ленин, ратует за введение в стране железной дисциплины, за осуществление в случае необходимости репрессий против саботажников, бандитов, замаскировавшихся врагов. Весьма зловеще звучат слова Троцкого о том, что "деревенская буржуазия становится главным врагом рабочего класса, она хочет взять измором советскую революцию… Мы предупреждаем кулаков, что по отношению к ним не будем знать никакой пощады"[149]. Сталин не будет ссылаться на Троцкого и не будет предупреждать кулаков, он будет действовать, не зная "никакой пощады".

Троцкий верит, что просветление сознания сделает людей другими. "Есть много духовных ценностей, высоких и прекрасных: есть науки, искусства, — и все это недоступно трудовому люду, потому что рабочие или крестьяне вынуждены жить, как каторжники, прикованные к своей тачке". Люди "с духовным закалом", ведет дальше свою мысль Троцкий, должны быть готовы сказать себе: "Да, разумеется, в борьбе, которая идет в настоящее время, мне, может быть, придется и погибнуть. Но что такое рабская жизнь без просвета, под пятой угнетателей, по сравнению со славной смертью борца?.."[150]. Троцкий, как и полагается последовательному радикалу, ратует за жертвенный путь, который затем, волею других уже людей, приведет в жертвенный социализм.

В своих речах, имеющих программный характер, нарком по военным делам очень много места уделяет проблеме военного строительства. "Вопрос о создании армии, — провозглашает он, — есть для нас сейчас вопрос жизни и смерти". Позже, кажется, через четыре-пять лет, готовя свои ранее написанные статьи для публикации в собрании сочинений, он вспомнил, как писал о военной силе в переломные моменты истории В.В.Шульгин.

Беглый российский политик печатал свои очерки (затем они вышли отдельной книгой "Дни") в журнале П.Б.Струве "Русская мысль". В одном из них Шульгин, называя революцию "дьявольским игрищем", писал: "Проигранная война всегда грозит революцией… Но революция неизмеримо хуже проигранной войны. Поэтому гвардию нужно беречь для единственной и почетной обязанности — бороться с революцией…"[151]. Троцкий решил, что Красная гвардия, а теперь — Красная Армия нужны, чтобы бороться с контрреволюцией и интервенцией. Революция без военной силы выстоять не может. Но об этом — в главе следующей.

Троцкий сочетал в себе качества прагматика и мечтателя. Он был способен абстрагироваться от прозаических задач сегодняшнего дня (контроль над военспецами, установление твердых цен на хлеб и т. д.) и парить в высоте, вглядываясь оттуда в "коммунистические дали". Он умел зажечь людей верой в реальность того, о чем говорил. Когда Троцкий на рабочем собрании 14 апреля 1918 года рисовал перспективы грядущего, за которое нужно бороться, страдать, жертвовать, в зале стояла звенящая тишина. Люди верили, нет, были убеждены, что все так и будет. Слова оратора сеяли семена великой надежды: "…мы создадим единое братское государство на земле (Троцкий говорил о "Мировой Республике Труда". — Д.В.), которую нам дала природа. Эту землю мы запашем и обработаем на артельных началах, превратим ее в один цветущий сад, где будут жить наши дети, внуки и правнуки именно как в раю. Когда-то верили в легенды про рай; это были темные и смутные мечты, тоска угнетенного человека по лучшей жизни. Хотелось жить более праведно, более чисто, и человек говорил: должен же быть такой рай хоть на том свете, в неведомой и таинственной области. А мы говорим, что такой рай мы трудовыми руками создадим здесь, на этом свете, на земле, для всех, для детей и внуков наших во веки веков"[152]. Ответом оратору были бурные аплодисменты тех, кому обещали "рай".

Трибун революции говорил о "рае" на земле, до предела разоренной почти четырехлетней империалистической войной и двумя революциями. Многие ли тогда могли предполагать, что еще долгие три года Молох войны будет собирать скорбную жатву на полях Отечества? Мечты о "рае" заслонят бронепоезда фронтов, музыку свободы заглушат сабельный звон конных эскадронов и залпы расстрелов; надежды на мир будут трепать тиф и голод… На этом страшном небосклоне русской Вандеи стремительно взойдет звезда Троцкого… 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.