9

9

И все-таки не стоит воображать, что дни Ямамото в Лондоне были целиком отягощены заботами и формальностями. На конференции — в сущности, это предварительные переговоры — царила атмосфера непринужденная и, несмотря на относительно негибкую позицию американской стороны и отдельные столкновения мнений, временно прерывавшие ход переговоров, в общем, спокойная и дружеская. Ямамото удалось насладиться своим пребыванием в Лондоне; он с готовностью посещал коктейли и ужины, устраиваемые представителями других стран, делал покупки в Лондоне (купил себе высококлассную трость змеиного дерева) и играл в бридж с американским и британским начальниками штабов и морских операций (между прочим, обыграл адмирала Чатфилда на двадцать фунтов).

Однажды в субботу, в ноябре, его пригласили в официальную резиденцию премьер-министра в Чекерс на обед, который давал Рамсей Макдоналд, и возник вопрос, что следует надеть японским гостям. Мацудайра собирался прибыть в утренней одежде, но морской атташе Ока возразил, что они будут глупо выглядеть в такой одежде на субботней встрече, посему они в конце концов остановились на черных пиджаках и полосатых брюках. Когда они приехали в Чекерс после дороги длиной 38 миль по прекрасной осенней местности, их встретил Рамсей Макдоналд — в широких спортивных брюках гольф.

Дочь Макдоналда, вдовца, Мэри действовала на правах хозяйки. Сам премьер-министр, намного старше Ямамото, вел себя весьма сердечно; как говорит Эномото, оба почти признали сходство своих характеров.

Их также пригласил к себе домой Дэвид Ллойд Джордж. Бывший премьер — первый британский премьер-министр, скромного происхождения, известный некоторой грубостью речи и манер, — имел к тому времени очень плохое зрение. Сожалея, что не может видеть лицо Ямамото, он спросил, можно ли до него дотронуться; Ямамото пришлось стоять неподвижно, пока Ллойд Джордж касался черт его лица волосатой рукой, похожей скорее на лапу медведя.

Как-то в Лондоне, когда закончились дневные переговоры (или официальный ужин), Ямамото с коллегами заехали в свой офис в японском посольстве на Портленд-сквер, чтобы обсудить между собой дела, а потом вернулись в свой отель на Гровенор-сквер. К тому времени они уже устали, но Ямамото заставил Эномото, Мицунобу и Мизоту сесть за покер или бридж до трех часов утра, — как обычно, когда у него шла игра. Мицунобу, он всегда проигрывал, попробовал отделаться пораньше и положил на стол банкнот в один фунт, объявив:

— Когда я его проиграю — иду спать!

Каждый день приносил кучу писем из Японии. Ямамото отвечал на все, даже на письма учеников начальной школы, которые спрашивали, «все ли он делает для своей страны». А вечера заняты игрой, так что для писания ответов на письма и для работы над документами у него оставались только утренние часы. Некоторые удивлялись, как это Ямамото ухитрялся писать так много писем. Существует теория, что писание писем позволяло ему, холостяку до и во время войны, ослабить чувство одиночества. Другие утверждают, что письма служили ни больше ни меньше как средством завоевания популярности. В любом случае факт, что он всегда отвечал, даже на письма детей.

Если Мизоте и Эномото случалось при чтении газет за утренним кофе наткнуться на что-то интересное, они несли эти материалы в кабинет Ямамото. Сами они еще не успели снять ночные пижамы, но Ямамото, уже в темном костюме, сидит за своим письменным столом и готовится к дневным переговорам или пишет свои извечные письма. Часто они удивлялись, когда вообще он находит время поспать. Сам Ямамото заявлял, что, как военный человек, он может, если надо, обходиться без пищи и отдыха; и действительно мог оставаться несколько дней на ногах, имея на сон лишь четыре часа.

Однажды утром, в декабре, Ямамото проявил немалую тревогу, когда Эномото случайно заметил, что ему приснился сон про Хори Тейкичи, — принял это за дурной знак. Странно, кажется: такая рационально мыслящая личность, как Ямамото, столь суеверен, придает значение снам. Но ведь известно, что есть люди (особенно это относится к тем, кто, как Ямамото, любит азартные игры), которые обладают способностью чувствовать — в состоянии бодрствования или сна, — что происходит с близкими им. Так или иначе, Хори оставался в мыслях Ямамото с тех пор, как они покинули Токио; если уж упоминания Эномото о своем сне оказалось достаточно, чтобы так его встревожить, поневоле подумаешь: ему пришло четкое предупреждение — что-то случится с его другом. Хори, однокашник Ямамото по Морской академии, был одним из самых доверенных и любимых товарищей. Среди бесчисленных писем Ямамото, что еще сохранились, те, где истинно обнажается его душа, адресованы либо Хори, немногим другим близким друзьям, либо одной-двум близким женщинам. По свидетельству Эномото, «только Хори удалось так преуспеть в обуздании и облагораживании зарвавшегося „деревенского самурая“ из Нагаоки».

В 1933 году Хори стал вице-адмиралом — на год раньше Ямамото; разделял его взгляды и «ястребами» рассматривался даже с большим презрением. Примерно в то же время члены «флотской» фракции с адмиралом Като Кандзи во главе провели ряд совещаний (в ресторане в Акасаке), где замыслили опрокинуть раз и навсегда всех сторонников сохранения договора. Некоторые из участников этих встреч, как видно, готовились прибегнуть к весьма решительным мерам.

В январе 1933 года Осуми Минео, по словам Цунода Дзуна, «приспособленец Осуми», стал морским министром и из уважения к фракции, возглавляемой Като Кандзи, Суецугу Нобумасой и Такахаси Санкичи, потворствовал падению ряда офицеров фракции соперников, созданной Като Томосабуро. В их число входили Яманаси Кацуносин, а также Танигучи Наоми, Сакондзи Сейзо и Терасима Такеси. Наконец, Хори Тейкичи 10 декабря 1934 года вдруг снят со своего поста, а 15 декабря уволен в отставку.

Перед отъездом из Токио Ямамото замолвил слово за Хори перед министром и принцем Фусими, начальником морского генерального штаба. Ответ принца — он никогда не вмешивается в назначения; тем не менее в конце концов он как раз это и сделал, поддавшись уговорам «ястребов» в морском генеральном штабе поверить сплетням про Хори, и санкционировал его отставку. (Клеветники утверждали, что Хори виновен в трусости, как командир японской флотилии во время «шанхайского индицента». Никаких иных деталей не дано. Однако факт, что при обстреле береговых батарей на побережье Центрального Китая в поддержку сухопутных сил Хори задержался с открытием огня; имелись сведения, что поблизости от батарей находится несколько гражданских лиц. Позднее, во время корейской войны, когда японский Красный Крест начал кампанию поставок крови для сил Объединенных Наций, именно Хори задал вопрос, почему Красный Крест должен снабжать кровью только войска Объединенных Наций, а северокорейских и китайских солдат — нет; такая дискриминация, заявил он, противоречит духу Красного Креста. Подобные эпизоды проясняют суть прежних обвинений в его адрес.)

Когда Ямамото в Лондоне понял из сообщения Йосиды Зенго, главы бюро по морским делам, что сон Эномото о Хори и впрямь означал плохое предзнаменование, он немедленно написал Хори письмо, в котором осуждал его отставку и «дело Сакано» как свидетельство возрастающей на флоте тенденции к пассивности и уступчивости в отношении требований армии.

«Дело Сакано» относится к событию, происшедшему в июне того же года: адмирала Сакано Цунейоси, руководителя департамента пропаганды бюро по морским делам (впоследствии отдел информации), навлекшего на себя гнев морского министра, сместили с поста. Сакано, одногодок Ямамото, окончил Морскую академию на год позже Ямамото и Хори, чьи взгляды разделял. (Ныне живет и здравствует, в летах весьма преклонных.) «До „маньчжурского инцидента“, — говорит он, — флот четко отличался от армии, но в конце концов стал тем же самым». На вопрос относительно договора о разоружении отвечает: «Все эти споры велись просто потому, что Японии не разрешалось иметь несколько дополнительных процентов тоннажа — как будто это означало ее поражение. Те, кто в этих спорах участвовал, озабоченные идеей войны, не отдавали себе отчета в том, каковы национальные ресурсы в целом. Лично я уверен — их действия неверны».

Само событие произошло 1 июня, в день, когда армеец Угаки Казусиге, все еще генерал-губернатор Кореи, прибыл в Токио по случаю кампании выдвижения его на пост премьер-министра. Известная в армии фигура, он проявлял активность за кулисами политики и имел врагов как в армии, так и среди «ястребов» на флоте; адмирал Като Кандзи особенно его не любил.

В ответ на вопрос репортеров морского министерства Кокучаи о его взглядах на эту проблему Сакано сделал заявление, в котором утверждалось, что флот — «чистый лист» (то есть не отягощен предрассудками) в этом вопросе. Кокучаи как бы представлял в миниатюре флот, расколотый на «флотскую» и «договорную» фракции; волею судьбы в тот день работал репортер, разделявший взгляды «флотской» фракции, и потому написанная им статья трактовала высказывания Сакано так, что выходило, будто флот поддерживает Угаки.

Морской министр Осуми Минео навестил серьезно в то время больного адмирала флота Того, героя Русско-японской войны, у него дома. Прочитав статью, Осуми впал в бешенство и, пригласив к себе начальника бюро персонала, приказал ему подготовить документы для увольнения Сакано в отставку. В тот вечер Сакано посетил частную резиденцию Осуми, намереваясь объяснить ему ситуацию, но все, что он сумел выжать из министра, — нельзя говорить вещей, порочащих адмирала Като, военного советника.

Сакано, член «договорной» фракции и земляк Угаки, воздержался от прямой его защиты, и его первоначальное заявление — а оно всего лишь отрицало возможность каких-либо страстей на флоте против Угаки — в конце концов восприняли как нарушающее принцип невмешательства офицеров флота в политику; поэтому его сняли с поста и сделали предупреждение.

К Сакано прибыл посланец с распоряжением от начальства не появляться на публике как можно дольше и с обещанием «в скором времени исправить положение». Когда Сакано рассказал Хори об этом обещании, тот расценил его как чушь. Вполне уверенный, что его переведут на другую должность, Сакано вместо назначения на какую-нибудь малую морскую базу вдруг оказался в списке отставников, а вместе с ним и Хори.

Так в общем выглядело «дело Сакано», которое сильно опечалило и встревожило Ямамото, особенно когда та же участь постигла Хори, одного из его ближайших друзей. Ямамото оценил эти увольнения как «совершенную глупость» и потребовал объяснения: «Что более важно для флота — эскадра крейсеров или такой человек, как Хори Тейкичи?» Заявил также, что потерял всю энергию и энтузиазм в работе, — он и в самом деле казался таким подавленным, что это вызывало тревогу.

Как только Ямамото узнал о происшедшем, он догадался, что стояло за этими событиями, и его отвращение к сторонникам «флотской» фракции, уволившим Хори, оставалось с ним до конца жизни. Нагумо Чуичи (позже главнокомандующий сил, атаковавших Гавайи) был заодно с теми, кто увольнял Хори; в заявлении, протестующем против Лондонского морского договора, имя Нагумо появилось рядом с именем Суецугу Нобумасы. Таковы факты, и их следует помнить, ибо они проливают свет на дальнейшие события.

И все же возникает вопрос: в долговременной перспективе вся эта борьба во флоте не есть ли лишь результат разногласий во взглядах на стратегию и на договор об ограничениях? Один ныне здравствующий вице-адмирал говорит нечто небезынтересное на этот счет:

«Это только моя собственная мысль, но мне кажется, что вопросы должности, гордости и военных пенсий играют какую-то роль в создании атмосферы, которая сейчас превалирует. Адмирал обычно живет комфортно — может себе позволить держать две-три служанки и иметь в своем распоряжении служебную машину министерства; но как только он уволен в отставку — всему этому приходит конец. Флотский адмирал сохраняет за собой звание на всю жизнь, однако адмиралы, как правило, уходят в отставку, насколько я помню, в 65 лет, каждый независимо от работоспособности обязан оставить службу по достижении этого возраста. Если этот человек — личность сильная и все еще любит земные блага, а у него отставка на носу, он непременно начинает противиться неизбежному. В отличие от лидеров бизнеса лишь у немногих адмиралов есть какие-то сбережения; естественно поэтому, что они, как все живые существа, стремятся сохранить за собой работу как можно дольше. Для этого надо иметь нескольких протеже, которых можно по-разному использовать, оказать на них давление, и, конечно, свалить своих соперников. В армии в самом деле происходило нечто близкое к этому: офицеры среднего звена оказывали влияние на своих вышестоящих начальников. По этой причине я иногда настоятельно утверждал, что правительству следует пересмотреть положение с пенсиями для военных; но мне неизменно отвечали: в такой бедной стране, как Япония, это неосуществимо».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.