Глава сорок восьмая Раздел «Таганки»

Глава сорок восьмая

Раздел «Таганки»

9 октября в газете «Голос» появилось интервью Леонида Филатова. Приведу из него несколько отрывков, которые касаются личной жизни актера. Вот, к примеру, как он ответил на вопрос журналиста Григория Пруслина о том, счастливый ли он человек, доволен ли жизнью:

«Не буду брать грех на душу – доволен. Хотя бы тем, что у меня есть любимая работа, что сын учится там, где мечтал: во ВГИКе… Да уже тем, что я и семья моя живы, а это и есть, по-моему, компоненты счастья, особенно в наше время…»

Корреспондент: «А как вы справляетесь с бытовыми проблемами?»

Л. Филатов: «Сказать откровенно, все висит на жене, актрисе нашего театра Нине Шацкой. Сын уже взрослый, живет с бабушкой. И наша семья состоит практически из нас двоих да киски Анфиски. Так что жена крутится, а уж как – это ее женские хитрости».

Корреспондент: «А хобби у вас есть?»

Л. Филатов: «Бог с вами, какое еще хобби! Хобби советского человека – это его жизнь. Правда, я люблю цветы…»

Корреспондент: «А в приметы верите?»

Л. Филатов: «Верю, конечно, но пытаюсь отучиться, поскольку думаю, что вера и суеверие вещи взаимоисключающие. Хотя Пушкин, как мы знаем, был верующим человеком, но боялся пустых ведер и черных кошек».

Корреспондент: «Значит, вы человек верующий?»

Л. Филатов: «Пытаюсь им быть, но вера вещь интимная и не тема для разговора».

Тем временем 10 октября министр культуры России Евгений Сидоров поздравил Юрия Любимова с присвоением ему почетного звания «Народный артист России». Приняв это почетное звание, Любимов вновь улетел за границу. В его отсутствие противоположная сторона нанесла очередной удар: уговорила своих коллег из других театров обратиться в Борису Ельцину с просьбой разрешить «Таганке» разделиться. Обращение подписали Александр Калягин, Геннадий Хазанов, Вячеслав Невинный (все трое играли с Филатовым в спектакле «Игроки-XXI»), Александр Лазарев и др.

Между тем 11 октября в Театре на Таганке состоялось собрание всех цехов театра (кроме актерского), на котором было объявлено, что президент России дал распоряжение московским властям провести в театре голосование по вопросу необходимости раздела театра. Это было ответом Ельцина не только на обращение видных актеров, но и на разговор с Губенко. Дело было так.

Во время аудиенции четырех актеров «Таганки» (Николай Губенко, Леонид Филатов, Нина Шацкая, Елена Габец) с первым заместителем мэра Москвы Виктором Коробченко туда позвонил Ельцин. Губенко стал просить у президента о встрече по шести вопросам: судьбы Третьяковки, бывшей Ленинки, Большого театра и пр. Шестым вопросом стояла проблема «Таганки», о которой Губенко выразился так: «За все это время я ни разу не обращался к вам с личной просьбой. Теперь я об этом прошу». Ельцин согласился принять Губенко. В итоге на свет и родилась упомянутая президентская резолюция.

На том собрании присутствовал представитель комиссии Моссовета по законности, правопорядку и правам граждан Петр Картаев, который заявил: «Как ни печально, но если разделения требует больше половины труппы, то распад, увы, состоится». С этим мнением категорически не согласился Любимов, который сказал: «Без меня вам даже президент ничего не утвердит». После чего режиссер покинул зал, заверив перед уходом собравшихся, что в ближайшее время театр перейдет на контрактную основу, а сам он скоро приедет надолго и тогда «разберется».

18 октября «Таганка» начала играть новый спектакль – «Дневник провинциала в Петербурге». Это была инсценировка Леонида Филатова и Николая Губенко по мотивам произведений М. Салтыкова-Щедрина.

В самом конце октября в театре в течение трех дней происходило тайное голосование о разделе театра. Юрий Любимов из зарубежья обратился к таганковцам с призывом «кто со мной, тот на собрание не идет», однако этот призыв был проигнорирован – пришли почти все. В итоге за разделение театра проголосовало 146 актеров, против – 27, воздержалось – 9.

Между тем в те дни Филатова заботили не только дела родного театра, но и дела личного характера. Причем дела эти были не менее потрясающие, чем то, что происходило в «Таганке». Дело в том, что пасынок Филатова Денис Золотухин внезапно решил бросить ВГИК и уйти… в религию, надумав рукополагаться и поступить в духовную семинарию. Для Филатова, который любил Дениса, как родного сына, подобный кульбит явился полной неожиданностью. Причем трудно было сказать, что его шокировало больше: нежелание Дениса пойти по стопам его родителей или же его увлечение религией.

Между тем к этому шагу Денис пришел не спонтанно. Еще в 1977 году, когда ему было восемь лет, его тайно крестили. Причем не в Москве, а в Загорске (Сергиевом Посаде), поскольку родители боялись огласки. Этот крестик Денис носил на теле все время, и с возрастом этот предмет для него из сувенира превращался в нечто большее. А когда Денис вернулся из армии и окунулся в дикий капитализм ельцинского розлива, именно этот крестик стал для него той спасительной соломинкой, которая помогла ему спасти собственную душу.

Вспоминает Д. Золотухин: «Был один момент, который очень сильно подвиг меня уйти в церковь и бросить ВГИК. Мы делали этюд, и нам нужны были кровати – железные скрипучие кровати. Кто-то сказал, что в интернате есть списанные. Ну, мы пошли и стырили их. А нас заловили. Было так стыдно, что я сказал: попомните мое слово, я уйду отсюда. Если кино делается таким способом, что приходится воровать… Я тогда уже верующим был, ходил в церковь…»

Несмотря на все старания Филатова уговорить Дениса не бросать ВГИК, тот его не послушал. Филатов смирился с этим не сразу, а только по прошествии определенного времени.

Тем временем центральные СМИ продолжают комментировать ситуацию, сложившуюся в «Таганке». В частности, свой голос в защиту Юрия Любимова подал «Московский комсомолец», где 19 декабря было опубликовано его большое интервью, взятое журналисткой Натальей Дардыкиной. В преамбуле к этому интервью журналистка отметила следующее: «Силюсь припомнить, что создал руководитель труппы и министр Н. Губенко на театре, но ничего на ум не приходит. Ныне несколько актеров (к сожалению, среди них и талантливый Леонид Филатов), а также изрядное количество технического персонала – уборщицы и билетеры, гардеробщики – за Губенко и в огонь, и в воду, и в его половинку „Таганки“…»

Начал свое интервью Любимов с воспоминаний о недавнем прошлом. Он вспомнил эпизод, относящийся к маю 1988 года, когда он после почти пяти лет отсутствия приехал на родину. По его словам выходило, что с Губенко они уже тогда были не в лучших отношениях. Цитирую:

«Вспоминаю художественный совет – во время первого моего приезда в Москву ко мне подошел журналист Минкин, спросил разрешения присутствовать. Я согласился. Но его жестом остановил Губенко: „Вам нельзя“ – „А мне разрешил Юрий Петрович“, – сказал корреспондент, на что услышал: „Юрий Петрович здесь не хозяин!“

Я встал, чтобы тут же улететь обратно. Думаю, тот мой порыв – уехать – был правильный. Но мне стало неудобно перед пришедшими. Были здесь Альфред Шнитке, историк Юрий Афанасьев, Юрий Карякин, Эдисон Денисов – интересные и дорогие мне люди… Но все-таки я теперь жалею, что не уехал. Никто не понял тогда, почему я стою и раздумываю, – а я раздумывал, уехать бы… Может быть, приехав через год, я сделал бы больше…»

Далее последовал вопрос Любимову: «Собратья по творческому цеху сочиняют про вас небылицы – мол, вы не с ними, а со своими западными партнерами. С кем вы?» Режиссер ответил следующим образом:

«Я с самим собой. И со своей семьей – женой и сыном. И больше мне никто не нужен. Вот я с кем… Театр не мой. Его уже разделили БЕЗ МЕНЯ (выделено интервьюером. – Ф.Р.). И без меня превратили неизвестно во что…»

Да, память мэтра оказалась избирательной: обвинив Губенко во всех грехах, себя он выставил в самом лучшем свете. Однако ведь не Губенко в 83-м остался на Западе и стал предъявлять оттуда разного рода ультиматумы. Будь Любимов честным до конца, взял бы да и признался: мол, устал бороться с чиновниками от искусства, устал выслушивать сетования жены на трудные условия жизни в Советском Союзе, вот и решил разом разрубить этот «гордиев узел». Но в таком случае лопнул бы тот «мыльный пузырь», который Любимов и его защитники так старательно надували все эти годы.

Далее в своем интервью Любимов сетует на ужасные условия жизни, которые существуют уже в ельцинской России. Цитирую:

«Никто не помог навести в театре элементарный порядок, чтобы здесь не били стекла, не устраивали безобразий. Здесь воруют, как и во всей стране. У нас были немцы, угощали тут всех кофе, а в итоге у них украли термос. Немцы привезли швейную машинку, чтобы при случае что-то пришить, подогнать – машинка исчезла. Театр, как в фокусе, отражает весь развал в стране. Растление и распад всеобщий…»

Ничем не угодишь режиссеру: советская власть плоха, «демократическая» Россия тоже негожа. Видимо, ему только на Западе хорошо: сытно и термосы не воруют. И вновь приходят на память слова испанского режиссера Анхеля Гутьерреса: «Любимову Россия не нужна. Он не думает о судьбе русского народа, русской души. Россия ему нужна как реклама… для звездочки, для языка – это проституция. Он смеется, издевается над русской Россией».

Из этой же «оперы» и гневные слова по адресу советской власти:

«Деда моего в снег выбросили в 80 лет. Отца моего арестовали, мать арестовали. Тетку арестовали. Мы остались втроем. Дети. Это родина? Эта родина убила всех своих лучших сынов…»

После этих речей хочется спросить у режиссера: зачем же вы 50 (!) лет служили этой жуткой власти, даже ордена из ее рук получали? Причем самые высокие ордена и награды: Сталинские премии, орден Трудового Красного Знамени? Зачем же нужно было их принимать, да еще наверняка благодарить власти за внимание к своей персоне? Логичнее было бы отказаться от этих наград. Вот это был бы поступок достойный человека, для которого память об убиенных этой властью родственниках занозой сидит в сердце. Но Любимов этого не сделал и 30 лет носил в кармане билет члена КПСС. А едва эта власть пала, как началось: ненавижу!.. презираю!.. Будто не при советской власти Любимов стал популярным актером (в 40-е), получил в свое руководство театр (в 60-е), стал известен на Западе как талантливый режиссер (в 70-е).

Коснулись собеседники в этом разговоре и нашего героя, Леонида Филатова. Журналистка спросила мэтра: «Я никак не могу понять, почему Леонид Филатов выдвинут на первую строчку в жалобном письме актеров?»

Ю. Любимов: «Он просто выбрал себе роль благородного защитника…»

Корреспондентка: «Обездоленных?»

Ю. Любимов: «Они не обездоленные. Филатов прибегает в театр между съемками и халтурами. Он здесь фактически не работает. Если бы он работал здесь, тогда он мог бы с правом говорить. Тут он то раскаивается, то ему стыдно за свое поведение. А как закрутят его эти бесы, опять начинает играть роль соловья-разбойника, упиваясь собственным красноречием. Это же просто неприлично. Если вы хотите работать – создайте спектакль, и Москва станет вам рукоплескать…»

Досталось «на орехи» и другому известному актеру – Александру Калягину, который имел несчастье подписать письмо Ельцину о разделе «Таганки». Любимов помянул его следующим образом:

«У Калягина ко мне особый счет: он репетировал Галилея (дело было почти 30 (!) лет назад – в 1965 году. – Ф.Р.), а играл Галилея Высоцкий. Калягин поддерживает эту группу людей, видимо, наигравшись Ленина (речь идет о спектакле МХАТа «Так победим!» – Ф.Р.). Они сошлись на Ленине. Оба играли (Губенко играл Ленина в документальном телесериале 1987 года. – Ф.Р.) и подали руки: Ленин – Ленину…»

Закончила свою статью журналистка следующим пассажем: «Господи, какую же тяжкую долю ты уготовил талантливым людям в России (каково, а: Господь, оказывается, виноват в том, что талантливые люди превращаются неизвестно во что! – Ф.Р.). Когда-то таганковцы, ушедшие в «Современник», бестактно и бездарно поносили со сцены Эфроса. Теперь не успокоятся, пока не доведут до инфаркта Любимова. Во имя чего эта кровавая баталия? Каково читать фразочку из письма одиннадцати таганковцев в Моссовет: «Мы желаем Юрию Петровичу Любимову здоровья и творческих успехов, мы желаем нашим сослуживцам, которых Юрий Петрович зачислит в свою труппу, удачи и благополучия, оставляя ему право выбора любой из сцен нашего театра. Просим вас предоставить нам возможность начать работать».

Словом, ты виноват уж тем, что хочется мне кушать. Неужели сгрызут и не покраснеют?

За кулисами я столкнулась с артистом Борисом Хмельницким. «Ну каково?» – говорю. Улыбнулся: «Двух театров на Таганке быть не может. Только один – с Любимовым». Главный художник театра Давид Боровский взглянул на конфликт изнутри: «Если под одной крышей будут два театра – это второй Карабах».

Горько все это. Мастер приехал ради творчества – не мешайте ему».

Это интервью Любимову и K° не помогло: в те дни свет увидело решение президиума Моссовета о том, чтобы «Таганку» разделить. Когда об этом узнал Любимов, он стал подумывать о том, чтобы вообще закрыть этот театр. Но как это сделать, он не знал. Горечь от тех дней режиссеру скрасил его старший сын Никита, который в середине января 1993 года родил отцу внука. Плюс спасала работа: Любимов репетировал настольную книгу либеральной интеллигенции роман «Доктор Живаго».

Филатов тоже без дела не сидел – играл в «Игроках-XXI» и разъезжал по стране с гастролями: читал свои пародии и стихи разных лет. Но чаще всего его просили прочитать «Федота-стрельца», поскольку сюжет этой сказки хорошо ложился на то, что происходило в те дни в России. Единственно подкачал финал: в сказке он был «хэппиэндовый», а в реальной российской действительности никакого «хэппи энда» не наблюдалось. Более того, дело шло к кровавой развязке.

В начале марта «Таганка» отправилась в очередной зарубежный вояж – в Японию. А «отделенцы» продолжали свои попытки добиться разрешения на регистрацию нового театра – «Содружество актеров „Таганки“. Однако всем тогда было не до „Таганки“, поскольку противники Ельцина в Верховном Совете РФ во главе с Русланом Хасбулатовым собрали внеочередную сессию с тем, чтобы вынести президенту вотум недоверия. Однако отстранить Ельцина от власти не удалось – не хватило 60 голосов.

20 марта в «Независимой газете» было опубликовано большое интервью Леонида Филатова, где он коснулся многих проблем, как своих личных, так и общественных. Приведу лишь несколько отрывков из этой публикации:

«Я сказал недавно одному высокому начальнику: „Ладно, что вы все временщики. Они были во все времена, такой беззастенчивости, правда, у них не наблюдалось. Вам чем хуже, тем вы отважнее. Такое ощущение, что у каждого из вас даже не в Шереметьеве, а прямо здесь, через сквер, стоит самолет и в случае чего вы в него прыгаете и улетаете кто куда. А что будет с этой страной, которую вы так долго раскачивали?..“

Ну не можем мы мгновенно превратиться в Европу. Хорошо это или плохо – другой вопрос. Но нужно ли? И возможно? Мне кажется, нет. Я говорил уже: никогда мы не будем Голландией. И не надо. Потому что все-таки мы здесь богаче и по искусству, и по сердцу.

И заранее обречена эта попытка стать каждому гражданином мира. Она у русских никогда не получалась. Почти никогда. Сказать, что мы целомудренный народ… Теоретически. На самом деле достаточно растленный. И вздыхать о том, как замечательно жилось патриархальной России – тоже значит лицемерить перед самими собой. И пили, и дрались, и кольями убивали друг друга, и убийства были чудовищные. И публичные дома, и порнография… Так что и тут как бы обольщения не должно быть. Никогда мы не были святыми. Все в России было, и ничего уж ей так особенно не противопоказано, ничто ее не в состоянии сломить. Кроме одного: отсутствия общественного идеала. А его-то как раз сегодня и нет. Нельзя же всерьез назвать общественным идеалом очередное построение светлого будущего. Идеал – это все-таки нечто, связанное с душой, а не с тем, сколько мы будем есть и какие у нас будут ровные дороги. Сто раз я уже повторял, что в России никогда деньги не были главными. Хотя они ей не противопоказаны, и были люди, которые умели их делать и считать. И мы их сейчас вспоминаем со слезой умиления: ах, мамонтовы, елисеевы, морозовы… Очередной набор пошлости, точно так же, как и милосердие, культура, нравственность. Но было что-то поверх денег. Поэтому и в русской литературе нет почти страстей из-за них, а где они есть, там обязательно появится Настасья Филипповна, которая возьмет да и швырнет это в огонь…»

Тем временем в стане президента России рассматривали очередной вариант, как «разрулить» ситуацию с «Таганкой»: передать театр из-под Моссовета в компетенцию федерального центра, а именно – Министерству культуры России. В таком случае «Таганку» ждала реорганизация, чего больше всего не хотели Губенко и K°. Но этой передачи так и не случилось. В конце апреля, в дни празднования 29-летия «Таганки», Моссовет вынес очередное решение о разделе театра на два коллектива.

Аккурат в дни юбилея «Таганки» в стране прошел референдум. Возник он не случайно. После того как оппозиция не смогла объявить импичмент Ельцину на Съезде народных депутатов (не набралось достаточно голосов), было решено сбросить ельцинскую власть с помощью народного волеизъявления. Россиянам надо было ответить на четыре вопроса, главными из которых были: оставить Ельцина президентом или нет, идти дальше по пути гайдаровско-чубайсовских реформ или нет. Референдум состоялся 25 апреля и стал победой Ельцина и K°, поскольку на оба этих вопроса большинство россиян ответило утвердительно (58,5 % и 52,88 % голосов).

Ваш покорный слуга был в числе этого самого большинства, о чем теперь горько сожалеет. Случись все иначе и проиграй Ельцин и K° те выборы, глядишь, и не было бы в России тех ужасов, которые принесли ельцинские реформы. Но почему большинство все-таки проголосовало за них? Думаю, немалую роль в этом сыграла мощная пропагандистская кампания, которая была предпринята ельцинистами. Ведь в ней участвовал весь цвет отечественной интеллигенции: Эльдар Рязанов (он даже снял документальный фильм о семье Ельцина), Олег Ефремов, Марк Захаров, Виктор Астафьев, Михаил Ульянов, Олег Табаков, Геннадий Хазанов, Нонна Мордюкова, Валерий Золотухин и многие-многие другие. А это были люди, которым народ доверял.

Что касается Леонида Филатова, то он к этому сонму «инженеров человеческих душ» не примкнул, что делает ему честь. Как делает честь другому представителю творческой интеллигенции – хрупкой женщине, композитору Александре Пахмутовой то, что она нашла в себе смелость отказаться от ордена, которым ее наградил Ельцин.

Но вернемся в весну 93-го.

Киношная карьера Филатова явно застопорилась, поскольку то, что предлагали Филатову режиссеры постсоветского кино, оставляло желать лучшего: какие-то мафиозы, коррупционеры, прожженные любовники и т. д. Поэтому от большинства подобных предложений Филатов отказывался. Согласился он только дважды: в 1992 году принял предложение режиссера Алексея Рудакова и снялся в эпизодической роли в криминальной мелодраме «Алиса и букинист», а также год спустя снялся в главной роли у Эфраима Севелы «Благотворительный бал», где его партнершей была Кристина Орбакайте. Это была драматическая история русского режиссера, который покинул свою родину.

В конце мая коллектив «Содружество актеров Таганки» взялся ставить «Чайку» А. Чехова. В качестве режиссера Губенко и Филатов позвали своего давнего киношного приятеля Сергея Соловьева. По задумке последнего оба актера должны были играть в очередь Тригорина.

Вспоминает С. Соловьев: «Мне позвонил Коля Губенко, и от него я узнал, что Любимов предатель, отступник, а мы настоящие борцы за чистые души актеров. Дескать, Любимов всех актеров хотел переделать в акции, а мы ему не дали, не на тех нарвался, мы из него из самого акцию сделаем… Что-то совершенно невиданное. А все это невиданное закончилось тем, что вот теперь пришла пора тряпки мусолить, потому что у нас здание целое большое стоит и денег никаких. Вообще Леня обещал пьесу написать, над которой он сейчас работает, я в будущем тоже что-то поставлю, вот – народу много, народ интересный. Все получают зарплату, никто ничего не делает. Поэтому делай что хочешь: тряпки – тряпки, луна – луна, что хочешь. Я сказал: давайте будем делать „Чайку“.

Тут же по телефону распределил роли, сказал Коле, что, Коля, – ты будешь играть Тригорина. Он говорит: я буду играть все, что ты скажешь. Если скажешь, что я буду играть Нину Заречную, – буду играть Нину Заречную, потому что делать нам совершенно нечего. Я говорю, нет, Нину Заречную ты не будешь играть, ты будешь играть Тригорина. На что Коля секунду подумал и сказал: я буду играть Тригорина, но я один играть не буду. Потому что у меня очень много времени занимает общественно-политическая деятельность и я не могу… угробить вообще судьбу России размышлениями Тригорина. Поэтому нужно найти второго. Я говорю – да там есть второй… Этот самый – Филатов. А он говорит: а он похож на Тригорина? Я говорю – дико похож. Он говорит: значит, по-твоему, и я похож на Тригорина, и он похож на Тригорина? Я говорю: да, вы дико похожи оба на Тригорина. Патологически оба похожи. Вот… после чего мы начали с художником Давидом Боровским сочинять декорацию пруда…

Давид делал один макет прекраснее другого в своей стилистике, например, макет в стиле развалин Колизея, свечи, развернутые стулья к этому Колизею. Я говорю – что, почему Колизей-то? Я говорю – нет, там тряпки, луна. Он говорит, да нет, это, знаете, – такой плач по Таганке. Я говорю – да на хрена мне плакать по Таганке, меня совершенно другое интересует. Тогда он делает другой макет, еще лучше – они действительно были все замечательные. В общем, мы пришли к тому, что уже боялись вдвоем в мастерской быть – действительно просто боялись – или я бы его пырнул ножом, или он бы меня мастихином – ясно, что этим бы кончилось. И стали брать третьим – Леню Филатова. Потому что Давид его очень любил, знал, что Леня меня очень любит, а я Леню люблю. И как бы Леня попал в эту совершенную хреновину, с этой вечной сигаретой своей и с прекрасным отношением ко мне, к нему, с пониманием того, что все равно тряпки вешать надо, потому что надо артистам зарплату платить, но тряпок вешать не надо, потому что это противоречит всем основам, так сказать, Театра на Таганке и Давида.

Я стал работать с Александром Тимофеевичем Борисовым, с которым мы сделали все тряпки и налили бассейн. В бассейн поставили лодку. Леня стал репетировать в паре с Губенко, причем, репетируя, он произносил слова Тригорина с чувством живейшего омерзения на лице. И я не мог понять – что происходит. Я говорю – а что это происходит? Он говорит, ну ты слышишь вообще, что он говорит? Я говорю – кто? Тригорин! Я говорю – да. Он говорит – ну это же какая гадость вообще все это. Что он мелет все про какие-то звезды, про какие-то – в человеке все должно быть прекрасно: душа, одежда, обувь, значит, что-то говорит – ну такая пошлятина, – ну, его прямо воротило от омерзения к великому русскому писателю. Я говорю: – Лень, ну ты как-то сдерживайся, потому что дело-то еще общественно полезное – зарплату все получаем. Он говорит: – Только потому я в этой лодке и сижу.

Тогда же произошла следующая история. Леня встал и двумя руками собственную ногу стал вынимать из лодки. Я не мог понять – из омерзения это делается или какая-то красочка к образу. Я говорю: – Лень, Тригорин не такой старый человек – Тригорину 44 года. И вот, когда ты двумя руками ногу вытаскиваешь из лодки, я говорю – это слишком. Он говорит: – Да при чем здесь Тригорин – у меня нога не вылезает просто… Оказывается, с этого момента он и почувствовал болезнь. Вдруг, ни с того, ни с сего, и это произошло у меня на репетиции, на «Чайке»…»

Как мы помним, Филатов уже давно жаловался на здоровье – еще с конца 70-х, когда у него был обнаружен лимфаденит, а чуть позже и мнимый паралич. Затем к этим болезням добавились еще легкие (они были больные еще с детства) и сердце, что было прямым следствием нервных перегрузок Филатова, связанных с бешеным ритмом работы (он тогда снимался в двух-трех фильмах одновременно плюс играл в театре), его интенсивным курением и чрезмерным увлечением спиртным. Врачи уже тогда настоятельно советовали Филатову умерить свою прыть, перейти к более спокойному образу жизни, но это было противно естеству Филатова. Слово «покой» ассоциировалось у него со словом «могила». В результате ритм своей жизни он не сбавил. Да и как было сбавить, когда в театре и стране закрутились такие дела: перестройка, гласность, склоки, разборки. Вот почему в первой половине 90-х все прежние болячки Филатова полезли наружу. Сначала его сразил микроинсульт (на репетиции «Чайки»), а затем… Впрочем, не будем забегать вперед.

Параллельно с «Чайкой» Филатов был занят еще одним проектом – телевизионным. Речь идет о передаче «Чтобы помнили», идея которой, как мы помним, пришла в голову Филатову еще два года назад. Но тогда, в 91-м, Советский Союз уже дышал на ладан и руководители ТВ не захотели иметь у себя передачу, где вспоминались бы кумиры советской эпохи. Впрочем, не хотели они иметь ее и сейчас, в 93-м, но Филатову повезло: руку поддержки ему протянуло руководство телеканала REN-TV. И Филатов в компании еще с шестью единомышленниками взялся снимать этот документальный цикл.

Начали они с передачи об Инне Гулая, потом сняли выпуск об Ольге Бган, Изольде Извицкой, Валентине Зубкове, Сергее Гурзо, Леониде Харитонове – всего шесть фильмов. К лету 93-го все они были уже отсняты и дело было за малым – начать их монтировать. Однако не было денег, чтобы платить за работу в монтажной. В конце концов средства были найдены и шесть серий «Чтобы помнили» были смонтированы и дожидались своей премьеры, которая была не за горами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.