Глава XX Россия, Петроград, 1918 г.

Глава XX

Россия, Петроград, 1918 г.

Что войны, что чума? — конец им виден скорый,

Их приговор почти произнесен.

Но кто нас защитит от ужаса, который

Был бегом времени когда-то наречен?

А. Ахматова

В тесном флигеле Мраморного дворца было так холодно, что порой Анне Андреевне казалось, будто в его стенах время проделало широкие трещины, в которые беспрепятственно задувает ледяной осенний ветер. Она сидела за столом, положив на колени старый, в нескольких местах заштопанный плед и накинув на плечи пуховый платок. Это позволяло ей не дрожать от холода за работой. Но стоило Анне подняться, чтобы достать с полки какую-нибудь книгу, она опять вздрагивала, ежилась и спешила поскорее накрыться пледом.

Разбирать почерк Вольдемара Шилейко было почти так же сложно, как расшифровывать древние тексты на мертвых языках. Каждая строчка его рукописи была в пометках, сделанных им прямо поверх написанного раньше, и о том, какое слово он имел в виду, порой можно было только догадываться. Анна знала, что, переписывая его работу набело, наверняка что-то поняла неправильно и наделала ошибок и что вечером, обнаружив их, ее теперешний муж опять будет недоволен. Но предотвратить это было не в ее власти. Она могла только стараться сделать так, чтобы ошибок оказалось как можно меньше, и надеяться, что Вольдемар не будет слишком ругаться из-за них. Правда, в последнее время он стал особенно нервным, и любой промах жены с каждым днем вызывал у него все более сильное раздражение.

Часы пробили шесть вечера. Анна вздрогнула, и перо в ее руке еще быстрее заскользило по листу бумаги. Через час вернется муж, и если к этому времени она сделает слишком мало, опять рассердится и скажет, что «ничего другого от нее и не ожидал». А потом весь вечер будет сам переписывать свои черновики, кривясь и с трудом сдерживая гнев на нерадивую жену. Разговаривать с ним при этом нельзя, оправдываться и извиняться — тем более, заниматься какими-нибудь другими делами — тоже. Что бы Анна ни делала в таких случаях, Вольдемар обижался еще сильнее, и единственная возможность избежать его неприязни — тщательно выполнять все его требования.

Она в очередной раз обмакнула перо в чернильницу и принялась выводить на бумаге следующую фразу. Взгляд ее упал на лежащую рядом тонкую стопку чистых листов, но Анна поспешно отвела его и попыталась сосредоточиться на том, что пишет. Все чаще во время работы над рукописями мужа ей хотелось отвлечься и попробовать снова сочинить стихотворение. Иногда к словам, которые она выводила на бумаге, вдруг придумывались рифмы, иногда в мыслях возникали целые строчки, и ее рука сама тянулась записать их, чтобы не забыть, а потом дописать стихотворение до конца. Приходилось одергивать себя и вспоминать о решении, принятом перед тем, как выйти замуж во второй раз. Тогда Анна пообещала себе больше не писать, и ее новый супруг, сам в свое время сочинявший стихи, но бросивший это занятие, полностью одобрил ее намерение. Ахматова продержалась уже полгода, вот только чем дальше, тем тяжелее ей было бороться с собой и своим желанием творить…

Хлопнула входная дверь. Анна опять вздрогнула и принялась писать еще быстрее. Муж, как назло, вернулся почти на час раньше, а она в этот вечер сделала не так много — избежать его ворчания и взгляда пустых, словно не видящих ее глаз теперь точно не удастся! Единственный шанс на спокойный вечер — если сейчас он увидит ее погруженной в работу.

— Здравствуй, Анна! — Вольдемар вошел в комнату и аккуратно притворил за собой дверь.

— Добрый вечер, Володя, — пытаясь догадаться, в каком настроении пришел с работы супруг, ответила она.

Шилейко говорил спокойным голосом, в котором совсем отсутствовали эмоции. Недоволен он чем-то или, наоборот, чему-то рад — все его чувства были скрыты от посторонних. Анна заглянула мужу в глаза, пытаясь «прочитать» в них хоть что-нибудь, но взгляд Вольдемара тоже был холоден и бесстрастен. Впрочем, особой злости или раздражения Анна в нем не заметила, а это уже было поводом надеяться на лучшее. Может, все-таки муж настроен благодушно, и вечер пройдет в спокойной и доброжелательной обстановке?

— Ну, как прошел день? — Вольдемар приблизился к столу и наклонился над бумагами, с которыми работала его жена.

— Как обычно, переписываю вот… — ответила она, не прекращая своего занятия. — Сегодня допишу восьмую главу, и ты сможешь ее посмотреть.

— Хорошо, посмотрю. Много еще осталось? — безразличным тоном спросил Шилейко.

— Да нет, не очень, я тебе дам, когда закончу, — уклончиво ответила Анна.

— Хочешь сначала доделать, а потом ужином заняться? — поинтересовался Вольдемар все так же равнодушно и чуть капризно поджал губы.

Анна мысленно обругала себя. Ну, конечно же, супруг пришел голодный, днем он наверняка забыл пообедать, а может, и не нашел для этого времени, а теперь ему хочется есть! Она так и не научилась думать о самых элементарных желаниях тех, кто жил рядом с ней. Сама-то очень часто бывала настолько увлечена стихами, что забывала и об обеде, и об ужине, но, несмотря на это, не особо и мучилась голодом, поэтому никак не могла привыкнуть к тому, что для других людей ничего не есть весь день куда более тяжкое испытание. Из-за этого у них и с Николаем ничего не сложилось. В том числе из-за этого…

— Ужин есть, я сейчас разогрею! — Она отложила перо и вскочила со стула. — Подожди минуточку!

Вольдемар промолчал. Он придвинул к столу другой стул, уселся на него и положил перед собой бумаги, с которыми работала Анна. Та поспешно вышла из комнаты. Еще одна ее оплошность: надо было все-таки сначала дописать страницу до конца, сложить все бумаги стопкой и только после этого заняться ужином! Тогда Вольдемар скорее всего не стал бы трогать аккуратную стопку бумажных листов, а просто дождался бы ужина. Теперь же он просмотрит сделанную ею работу и наверняка отругает ее за то, что она переписала слишком мало страниц!

Но изменить допущенную ошибку было уже невозможно. Если бы Анна сразу вернулась к бумагам, это точно вызвало бы недовольство Вольдемара. Оставалось одно: идти на кухню, заниматься ужином и надеяться, что муж не станет сердиться на нее слишком сильно.

Возня с ужином отняла у Анны совсем немного времени. В другой раз она бы обрадовалась этому, но теперь ей страшно не хотелось возвращаться к недовольному супругу, и она до последнего момента придумывала себе разные мелкие дела. Вытерла стол, повесила на стену кухонные полотенца, разложила по местам спички, тряпки и другие мелочи. Выглянула зачем-то в окно, посмотрела на темнеющее вечернее небо, на спешащих по улице прохожих, а потом принялась раскладывать по тарелкам сваренную в мундире картошку и резать хлеб. Накрыв на стол и разложив строго по местам вилки, ненужные для картошки ножи и салфетки, Анна еще с полминуты неподвижно постояла возле стола, глядя, как от горячей еды на тарелках поднимаются клубы пара. Но тянуть время дальше было нельзя — еще немного, и картошка начала бы остывать. К тому же, пока Анна занималась ужином, ей тоже захотелось есть: голод, не беспокоивший ее весь день, теперь заявил о себе с неожиданной силой.

В последний раз оглядев кухню и убедившись, что ничего не забыла, она вернулась в кабинет мужа. Тот сидел за столом в той же позе, в какой Анна оставила его, и держал в руках один из исписанных ею листов бумаги. Лицо его было все таким же невозмутимым и не выражало никаких эмоций.

— Володя! — позвала его Анна, безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Все готово, пойдем ужинать!

Шилейко все с тем же каменным выражением лица положил бумагу на стол и медленно поднялся. Не взглянув на жену, он прошел мимо нее в кухню, сел за стол и придвинул к себе тарелку. Анна заняла стул напротив и тоже принялась есть, почти не чувствуя вкуса картошки. Голода она тоже больше не ощущала — ей было совсем не до этого. Последняя слабая надежда на то, что вечер пройдет в доброжелательной атмосфере, рухнула. Муж все-таки был не в настроении.

До конца ужина супруги не сказали друг другу ни слова. Вольдемар первым закончил есть, отодвинул от себя тарелку и молча встал из-за стола. Анна проследила за ним взглядом, но он вышел из кухни, ни разу даже не оглянувшись на нее. Бежать следом за ним не стоило: Анна уже знала по опыту, что это тоже может рассердить мужа. Она доела оставшуюся в тарелке картошку, убрала со стола грязную посуду и лишь после этого тоже отправилась в кабинет. Шилейко сидел за столом, склонившись над развязанной папкой с бумагами, которую принес из библиотеки. В руке он держал перо и в тот момент, когда Анна вошла в комнату, начал делать на одном из листов какие-то пометки. Она в нерешительности остановилась посреди кабинета, снова не зная, как себя вести. Раз супруг занял место за своим столом, значит, работу ей уже не продолжить. Но если она не доделает то, что обещала сделать в этот день, Вольдемар обидится. Хотя он уже обиделся, это и так очевидно!

Попытавшись успокоить себя мыслью, что хуже все равно уже не будет, Анна достала из шкафа первую попавшуюся книгу и села с ней на диван. Лучше уж читать что-нибудь, и не важно, что это за книга! Лишь бы не сидеть без дела в мучительном ожидании, когда Шилейко оторвется от своих записей и решит высказать ей очередные претензии. Покосившись на неподвижную ссутулившуюся спину Вольдемара, который продолжал что-то писать, Анна опустила глаза на лежащую у нее на коленях книгу. Взгляд ее пробежал по раскрытым страницам, и она невесело усмехнулась: безжалостный муж, даже полностью погруженный в свои дела, продолжал ее мучить! Это была его собственная монография, изданная три года назад и посвященная расшифровке древних шумерских надписей на глиняных табличках. Анна уже читала эту монографию, когда они с Вольдемаром только поженились, и даже немного пообсуждала ее с ним, стремясь сделать ему приятное. Но самой ей пересказ надписей, сделанных на давно забытом мертвом языке, был не интересен, и она ни за что не стала бы перечитывать монографию мужа по доброй воле.

Опасливо покосившись на неподвижную спину Шилейко, Анна заерзала на диване. Ей хотелось взять другую книгу, но она с неприятным удивлением вдруг поняла, что боится даже этого. Встать и поискать что-нибудь на книжных полках означало привлечь внимание Владимира, напомнить ему о своем существовании и, возможно, спровоцировать его на ссору прямо сейчас. А если остаться на диване и сидеть тихо, то он, занятый переводом, может еще долго молчать и не изводить ее упреками. «Лучше его не отвлекать», — решила она и не двинулась с места.

Так они просидели почти два часа. Шилейко, склонившись над бумагами, писал, время от времени листая словари и свои собственные записи в пухлых потрепанных тетрадках, а его жена прислонилась к диванному валику и невидящим взглядом смотрела в раскрытую перед собой книжку. Поначалу она попробовала все-таки читать ее, рассудив, что сидеть, вообще ничего не делая, намного тоскливее, но вскоре поймала себя на том, что просто скользит взглядом по строчкам, не вникая в их смысл. Набранные мелким шрифтом строчки расплывались у нее перед глазами, и вместо них Анна вдруг как наяву увидела другие надписи — сделанные от руки, чуть неровные, написанные хорошо знакомым ей, красивым, но торопливым почерком. Она сразу узнала и почерк, и срифмованные слова — это было начало стихотворения Гумилева, одного из последних:

Здравствуй, Красное море, акулья уха,

Негритянская ванна, песчаный котел!

Красное море в его любимой Африке… Сколько Анна слышала о нем рассказов! И о нем, и о пустыне, и о джунглях… Как Николай мечтал побывать там еще раз, как мечтал показать все это ей!.. А она не хотела ни на какое Красное море, не хотела его слушать и думала о своих собственных стихах.

На страницу монографии упала горячая капля. Потом еще одна и еще. Тонкая бумага быстро намокла, и Анна с ужасом подумала, что книжка теперь испортится, и за это ей тоже достанется от Шилейко, но сдержать слезы было выше ее сил. Лишь через минуту она отодвинула монографию подальше от себя, чтобы они больше не попадали на страницы, но плакать так и не перестала, только старалась делать это как можно тише, не всхлипывая, чтобы до сидящего спиной к ней мужа не донеслось ни звука.

Так они просидели до глубокой ночи. Вольдемар писал, Анна делала вид, что читает. Время от времени в ее памяти всплывали старые стихи Николая, а порой ей опять, еще сильнее, чем раньше, хотелось самой написать хоть несколько строчек — неважно о чем, на любую тему, лишь бы снова создать что-то свое, выплеснуть на бумагу охватывавшие ее чувства. Тогда она снова придвигала к себе раскрытую монографию Шилейко, бездумно пробегала глазами несколько строчек и еще раз напоминала себе о недовольстве мужа ее стихами и о своем обещании ничего не писать после свадьбы с ним.

Когда за окном была уже полная темнота, а керосиновая лампа начала коптить, Вольдемар отложил перо и потянулся.

— Все, — сказал он, не оборачиваясь. — Наверстал все упущенное, завтра ты сможешь даже чуть меньше поработать.

— Спасибо, Володя, — тихо ответила Анна.

Супруг никак не отреагировал на ее слова. Он подкрутил фитиль лампы, убавив свет так сильно, что в углах комнаты сгустилась ночная темнота, и стал наводить на столе порядок. Анна поставила монографию обратно на полку — читать ее при таком освещении было уже невозможно — и села на прежнее место. Теперь осталось дождаться, когда Вольдемар предложит идти спать, и она с радостью думала, что ждать придется недолго. Спать ей не хотелось, но и сидеть без дела на диване было уже просто невыносимо.

— Выход моих «Заметок» опять откладывается неизвестно на сколько времени, — сказал Шилейко все тем же безразличным ко всему голосом. — Денег на это нет, и вообще, — заговорил он чуть более высоким тоном, явно передразнивая кого-то из своих коллег-ученых, — «стране сейчас не до ассирологии, людям сейчас есть нечего».

Стул под ним громко заскрипел, словно поддерживая хозяина в его недовольстве.

— Сейчас и правда всем тяжело, — осторожно возразила ему Анна, вспомнив, как считала копейки в магазине и варила надоевшую за несколько месяцев картошку.

— Тяжело, — согласился Вольдемар и наконец повернулся к жене лицом: — Но что же теперь, вообще от науки отказаться? Только о еде думать, как все эти пролетарии?

Анна тихо вздохнула. Сама она в последнее время думала именно о еде да еще о том, как согреться в промерзшей квартире. Хотя жили они с Вольдемаром по сравнению с другими еще очень неплохо!

Правда, справедливости ради стоило признать, что, какой бы голодной она ни была, ей в голову все равно постоянно приходили мысли о стихах.

— Ну, давай ляжем, нечего керосин расходовать, — предложил Шилейко.

— Да, пора уже, — эхом откликнулась Анна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.