2

2

Почти никто не заходил в павильон скульптуры Родена, пока министр просвещения не нанес официального визита по поводу его открытия и не выразил своего одобрения, заявив, что произведения мосье Родена, в особенности «Врата ада», – это произведения француза-патриота. Величайшая похвала, на какую был только способен министр.

Патриотизм был снова в моде. Национальную разобщенность сменило всеобщее примирение.

Благодаря выступлениям Золя Дрейфуса привезли обратно во Францию, и, хотя при новом судебном разбирательстве его вновь признали виновным, он был помилован – в связи со «смягчающими обстоятельствами», как заявил суд.

Для Франции это считалось идеальным решением: с одной стороны, подразумевалось, что Дрейфус невиновен, с другой – честь армии тоже не пострадала. Обвинения против Золя потеряли силу, и сам Золя вернулся на родину героем. После тяжелых лет распрей дело Дрейфуса понемногу затихло. И хотя страсти еще не улеглись, пресса больше не уделяла внимания делу. Теперь родилась потребность не поносить, а восхвалять.

Постепенно павильон Родена привлек внимание, словно скульптор, тоже подвергавшийся преследованиям, заслуживал теперь всяческого одобрения[119].

В течение нескольких месяцев тысячи зрителей осмотрели незаконченные «Врата ада», чтобы самим решить, действительно ли они вызывают такой ужас, как о них говорят. Пресловутая известность «Бальзака» также привлекала множество зрителей. Но самый большой интерес вызывали любовные пары, в особенности «Поцелуй». «Поцелуй» возбуждал скандальное внимание, Огюста это возмущало.

Публика проявляла большой интерес и к портретам Камиллы, Гюго, Бодлера, Фальгиера и Далу. Всем, видимо, было известно, что Огюст и Далу, некогда близкие друзья, стали злейшими врагами, и все любопытствовали, каким Огюст изобразил своего скульптора-соперника. Но, пожалуй, еще большим успехом пользовался бюст Фальгиера, ибо Фальгиеру – хорошему другу Огюста – Общество литераторов заказало памятник Бальзаку.

Несмотря на это, Роден и Фальгиер оставались друзьями. И Огюст в знак дружбы сделал портрет Фальгиера, как раз когда тот заканчивал своего «Бальзака»[120].

«Бальзак» Фальгиера, огромный тучный мужчина, сидящий на скамье в парке, закутанный в доминиканскую рясу, выглядел процветающим, заурядным буржуа и не вызывал интереса. Все стремились посмотреть живой, наделенный силой скульптурный портрет Фальгиера, выполненный Роденом, в нем Фальгиер предстал таким, каким был, – упрямым бычком.

Бюст Бодлера поразил зрителей выражением глубокой тоски, словно поэт предвидел свою близкую смерть. Бюсты Гюго вызвали восхищение. Но особое внимание привлекла голова Камиллы. Слух об их связи облетел весь Париж, падкий до подобных историй.

И хотя находились еще люди, во всеуслышание заявлявшие, что произведения Родена позорят Францию, за пределами Франции имя Родена стало одним из прославленных имен Третьей республики. Русский царь Николай II, приехавший в Париж на открытие моста Александра III, названного в честь его отца, посетил павильон Родена. Принц Уэльский, все еще не потерявший интереса к «Вратам ада», провел в павильоне полдня. И, наконец, Лубе[121]*568, новый президент республики, не желая, чтобы его перещеголяли иностранные гости, посетил выставку Родена, выразив тем самым одобрение французского правительства.

Фор, его предшественник на посту президента, скончался неожиданно – ходили слухи, что он был невоздержан в любви, но Лубе не был лицемером. Президенту понравились роденовские любовные пары, он смотрел на них снисходительно и доброжелательно.

Поистине Париж изменчив, думал Огюст. То, что он бичует в этом году, в следующем возносит до небес. По Парижу шли разговоры: «Работы Родена – вот что надо смотреть. Роден – наш новый Гюго». Огюста немало коробило от этого. Ему нравились похвалы, он чувствовал, что заслужил их, что они даже несколько запоздали, и все же сомневался, достоин ли он подобного поклонения. Да и какое у него сходство с Гюго? Теперь даже буржуа восхваляли его обнаженные фигуры. А когда музеи всех стран, кроме Франции, начали соперничать, стремясь приобрести работы Родена, он стал предметом национальной гордости.

Копенгаген купил его скульптуры на сумму в восемьдесят тысяч франков и отвел ему целый зал в своем музее, назвав его «Залом Родена». Музей в Филадельфии приобрел «Мысль», для которой позировала Камилла; чикагский музей купил «Поцелуй», а затем, чтобы утихомирить шокированную публику, задрапировал группу. Многие работы приобрели музеи в Будапеште, Дрездене, Праге и Лондоне.

Число частных коллекционеров, стремящихся приобрести его произведения, росло не по дням, а по часам. Огюсту предлагали больше заказов, чем он способен был выполнить. Огюст терялся, какие назначать цены, боялся, что, повысив цену, потеряет многие заказы, но, как только он их повысил, чтобы отпугнуть некоторых нежелательных заказчиков, посыпались заказы от богатых людей. Они готовы были платить любые деньги, боролись за это право. Чем больше он запрашивал, тем большим уважением проникались к нему коллекционеры. Иметь скульптуру Родена считалось модным.

К тому времени, как выставка закрылась и Огюст перевез оставшиеся работы с площади Альма в Медон, он продал скульптур на сумму более двухсот тысяч франков. После расплаты с долгами осталось шестьдесят тысяч. О деньгах можно было больше не беспокоиться. Теперь он мог продать любое свое произведение и работать, ни от кого не завися. Но он никого не посвящал в свое материальное положение. Когда лучший друг Каррьер спросил, имела ли выставка успех и окупились ли расходы, Огюст ответил: «Более или менее, дорогой друг». Он знал, что из всех людей Каррьеру можно доверять, но следовало быть осторожным.

– Тебе нужна помощь, Эжен? – Художник до сих пор не мог вырваться из тисков бедности.

– Нет-нет! – воскликнул Каррьер и, видя, что Огюст чувствует себя неловко, обнял его и добавил:

– Я просто надеялся, что успех поможет тебе обрести наконец душевный покой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.