ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛИЕВЕ

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛИЕВЕ

Я познакомился с Г. А. Алиевым вскоре после того, как он был избран первым секретарем ЦК Коммунистической партии Азербайджана. В памятный для меня осенний день 1970 года у меня дома раздался звонок: «Вас беспокоят из приемной товарища Алиева. Нет ли у вас гастролей в ближайшие дни?» Я ответил, что нет. «Гейдар Алиевич хотел бы видеть вас в своей поездке в составе правительственной делегации». «Буду очень рад», — сказал я.

Вылетели мы через два дня. Среди членов делегации артистом был только я, остальные были ученые, академики, известные рабочие, то есть люди, которыми гордился Азербайджан. В аэропорту в депутатской комнате мы и познакомились с Гейдаром Алиевичем. Потом все вместе направились к его самолету. Там, как и положено, у него был свой кабинет, куда он пригласил президента Академии наук Азербайджана Гасана Багировича Абдуллаева. У них было о чем побеседовать

Программа поездки Г. А. Алиева была очень насыщенной. Он много ездил, посещал заводы, фабрики, институты… И перед кем бы он ни выступал, перед рабочими или перед интеллигенцией, он всегда говорил на понятные аудитории темы и без единой бумажки. После его выступления наступал мой черед: я сидел вместе с Гейдаром Алиевичем за столом президиума, и он подавал мне знак, когда надо начинать представлять музыкальную культуру Азербайджана. Я тогда был уже известен в Советском Союзе, и меня принимали очень тепло, что доставляло большое удовольствие Г. А. Алиеву.

Торжества закончились большим приемом. После него Гейдар Алиевич пригласил меня прогуляться с ним вдвоем, без охраны, вокруг гостевого дома. Мы вышли. Поделились впечатлениями о поездке, о вечере, поговорили о музыке. Потом он спросил: «Может быть, тебе что-нибудь нужно?» Я поблагодарил и сказал, что мне ничего не надо. Хотя нужно было тогда немало. И прежде всего разобраться с квартирной проблемой, чтобы у меня были нормальные условия для жизни.

В свое время мой дядя Джамал-эддин Муслимович Магомаев, уезжая на работу в Москву, сдал государству нашу квартиру, в которой мне оставили две комнаты, а в остальные две поселили другую семью. С соседом мне не повезло, хотя был он человек очень образованный, умный, интеллигентный, много знавший, хороший специалист в своем нефтяном деле. С ним было интересно поговорить — но только пока он трезвый. Стоило ему перебрать, он превращался в нечто противоположное. Одни люди, выпив, веселеют, а другие становятся агрессивными. От этой особенности моего соседа страдали и его близкие, потому семейная жизнь его не сложилась: ни одна из его жен долго не выдерживала. Словом, собирались у него бесконечные друзья «по интересам», а после попоек хозяин начинал колотить в стены топором или молотком, кричать, что сейчас всех перебьет… Я ничего не мог с ним поделать, потому что любил эту семью, особенно мать моего соседа, добрейшую женщину: она относилась ко мне как ко второму сыну.

Я не мог рассказывать об этом Гейдару Алиевичу. Жаловаться? Чего-то просить для себя? Нет, я был воспитан по-другому. И потом, такой человек пригласил меня, молодого артиста, в ответственную поездку, и было бы невежливо заводить речь о своих проблемах.

Отправились в обратный путь. Академик Абдуллаев поговорил с Алиевым в его «воздушном кабинете», вернулся на свое место в салоне (оно было рядом с моим):

— Что же ты, Муслим, ничего не сказал Гейдару Алиевичу?

— А что я должен был сказать?

— Алиев сказал мне, что ты вроде бы ни в чем не нуждаешься. А я ответил: «Да нет, Гейдар Алиевич, нуждается он — у него нет отдельной квартиры, живет в общей, с соседями».

Дело прошлое, но, наверное, тогда я все-таки поступил правильно. Гейдар Алиевич был человеком мудрым — он догадывался, почему я у него ни о чем не просил. Думаю, он оценил мой такт и у него появился повод относиться ко мне с уважением, а потом и с любовью. Как и я всегда относился к нему.

И все же мой квартирный вопрос был решен. Дело было вовсе не в каких-то там просьбах и материальных благах — Алиев стал опекать меня по-отечески. Это не просто слова. Мудрость старших У нас на Востоке почитается превыше всего. Гейдар Алиевич относился к моему дяде Джамалу как к аксакалу. А потом уже и я считал за честь точно так же относиться к Гейдару Алиевичу.

Лично для себя я у него просил мало. Мне было приятнее помогать другим, в основном, коллегам-музыкантам. Всякое бывает в жизни человека: у кого-то с жильем проблемы, кого-то со званием обошли или в поездку не пускают. И ходил я к Алиеву с целым списком. В большинстве случаев он все решал положительно.

И вдруг неожиданность: в один прекрасный день мне сказали, что я буду баллотироваться в депутаты Верховного Совета Азербайджана. Я мог ожидать всего что угодно, но только не этого. Какой из меня государственный деятель? Да и по характеру я неусидчив, а на заседаниях надо сидеть по три-четыре часа, руку поднимать, голосуя за то, о чем имеешь весьма смутное представление. Но Алиев сказал: «Ты же все равно ходишь ко мне, просишь, хлопочешь за других, так уж ходи теперь на законных основаниях и делай то же самое, но как депутат».

Для меня, человека, не приемлющего приказов, лишь слово Гейдара Алиевича было законом.

Жил я тогда в Москве, а в Баку на сессии приезжал специально. Высиживал заседание, только когда выступал Гейдар Алиевич.

Как-то, в те мои депутатские времена, я был в гостях у Алиева. Начался откровенный разговор. Гейдар Алиевич сказал:

— Муслим, ты хотя бы час-два присутствуй на заседаниях. А то как-то неприлично получается.

— Я бы и больше сидел, да что толку… Ведь я и половины из того, что говорят с трибуны, не понимаю. Планы, графики, цифры… Я, конечно, артист, но не настолько, чтобы делать вид, что все это меня интересует.

Действительно, мне было трудно высиживать до конца на сессии, когда обсуждали, утверждали планы, бюджет, говорили о валовом продукте, национальном доходе… Эти экономические выкладки были мне непонятны, скучны. Все это я и объяснил Гейдару Алиевичу. Он сочувственно улыбнулся:

— Я все понимаю, но ты все-таки постарайся. Два раза в год приезжать на сессии Верховного Совета не так уж и трудно.

Лишь по прошествии нескольких лет я решился спросить его о том, о чем в те годы спрашивать было нельзя:

— Гейдар Алиевич, почему вы никогда не предлагали мне вступить в партию?

— Видишь ли, Муслим, я прекрасно понимал, что тебе партия не нужна. Если человек был талантливый в политике, общественно активный, — дело другое. Таким я сам предлагал вступить в партию — чтобы продвинуться. А ты — артист, у тебя другие горизонты. И потом, партия — это дисциплина и, хочешь не хочешь, преобладание общественного над личным. А ты человек непредсказуемый, недисциплинированный. У меня и в мыслях не было, чтобы тебя принимать в партию. К тому же, должны быть у нас известные личности и беспартийные.

Гейдар Алиевич всегда понимал людей искусства. И вообще искусство. Он знал, что артистов, как детей, надо поощрять. Скажем, сдавался у нас новый жилой дом. Алиев публично заявлял: «Товарищи, это жилье только для простых тружеников…»

И все же шел на то, чтобы в новом доме хоть несколько квартир, но получали мастера искусств.

Среди нашей интеллигенции всегда были какие-то трения: то ли характер у людей искусства такой, то ли их нервная система устроена по-особому. Но только знаю, сколько усилий прилагал Гейдар Алиевич, чтобы примирить наших корифеев — дирижера Ниязи, композиторов Кара Караева и Фикрета Амирова. Каждый из них — выдающаяся личность, каждый не похож на другого. Но вот чего-то не могли поделить между собой, хотя славы, таланта хватало каждому.

Например, Ниязи поссорился с Кара Караевым и не захотел исполнять его музыку. Так потом и пошло — если в программе концерта оказывались произведения этого композитора, вызывали для исполнения другого дирижера, а остальные номера программы шли под управлением Ниязи.

Что только ни делал Гейдар Алиевич! И звонил каждому, и вызывал — всех троих и по одному — наших мэтров на задушевные разговоры, мирил: «Я прошу вас, не бросайте тень на наше азербайджанское искусство». Они приходили, кивали, соглашались, улыбались, обещали дружить, выходили от Алиева вместе и… расходились в разные стороны. Эти великие таланты не ладили между собой, а он переживал. Понимал, что когда ссорятся артисты среднего ранга, ладно, пусть, это их дело. Но когда такие большие мастера… Это было уже общее дело, престиж республики…

Натура у Гейдара Алиевича была широкая — истинно восточный размах гостеприимства. До сих пор артисты из бывших наших союзных республик вспоминают, как принимали их в Азербайджане во время проведения декад культуры и искусства: «Уж если и был у нас тогда в стране коммунизм, то алиевский». Приезжали порой по триста — четыреста человек, и все они были гостями Алиева: в гостиницах Баку для них были бесплатными завтраки, обеды, ужины с икрой, деликатесами, полные холодильники в номерах…

Он не только принимал гостей, но и сам был их гостем: посещал почти все их концерты, спектакли. И не просто посещал, а готовился к встречам с артистами. Например, когда в Баку приехал Большой театр, Гейдар Алиевич ходил на его спектакли. Перед посещением театра помощники готовили ему информацию — когда была написана опера, когда был поставлен спектакль, кто были первые исполнители… Он быстро все прочитывал и сразу запоминал эти обширные сведения. После спектакля Алиев приходил к артистам за кулисы, благодарил их и начинал разговаривать на их профессиональном языке, на равных: кто и как когда-то пел в этом спектакле, как тот или иной певец был любим народом, рассказывал столько интересного по поводу прослушанной оперы, что артисты только удивлялись его осведомленности. Пожалуй, некоторые из них и сами не знали столько подробностей об оперном искусстве.

Гейдар Алиевич очень любил поэзию, живопись и особенно музыку и слушал ее с большим удовольствием. В свое время он дал слово Ниязи, что партийное руководство республики будет каждую последнюю пятницу месяца ходить на симфонические концерты — своеобразный ликбез для поднятия культурного уровня. «Может, у кого-нибудь душа дрогнет от красоты», — говорил он. Слово Алиева — закон, и вот для партийно-хозяйственных руководителей начались «черные пятницы». Ниязи и его оркестр исполняли им симфонии, фортепианные и скрипичные концерты — никаких опереток и песенок, только классику.

Надо было видеть эти лица! Как-то на одном из таких концертов жена Гейдара Алиевича Зарифа Азизовна увидела, как сзади в одном из рядов какой-то человек спит под музыку, и сказала мужу: «Ну зачем ты заставляешь их ходить на концерты? Видишь, человек уже спит». Гейдар Алиевич на это ответил: «Ничего, завтра он у меня проснется…» Кто-то из «пострадавших» от музыки назвал эти посещения симфонических концертов «истязанием», словно большего наказания им и придумать было невозможно. Так это и продолжалось вплоть до отъезда Гейдара Алиевича в Москву на новое место работы — ворчали, но слушали классическую музыку. Все же благодаря ему многие остались поклонниками классики.

Когда Алиев стал первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, среди его многочисленных обязанностей было и курирование культуры. И тут у меня вдруг сразу появилась масса новых московских друзей. Кто только не был заинтересован в дружбе со мной! Кто только не обращался ко мне с просьбами и за содействием! Среди них были и «великие от культуры» (не буду называть их имена), которые еще вчера говорили, что не нужны им ни звания, ни награды, никакие блага, потому что они сами себе благо. Оказалось, что именно очередного звания им как раз и не хватало для полного счастья. Потом не хватало премии, потом квартиры и так далее… А как Алиев уехал из Москвы — так у меня резко поубавилось и так называемых друзей…

Во время работы в Москве Гейдар Алиевич пережил и личное горе — потерял Зарифу Азизовну. Была она человеком замечательным. Мудрая и веселая, музыкально одаренная, хорошо играла на рояле. Любила подыграть мужу, когда он пел, — у Гейдара Алиевича был приятный тенор-баритон. Он вообще очень любил музыку. А еще в Гейдаре Алиевиче чувствовалась любовь к театру, к сцене. Из его недавно вышедших мемуаров мы узнали, что когда-то Гейдар Алиевич мечтал быть артистом. Прежде мы не знали об этом.

Как-то он рассказал мне о том, какой скромной была у них свадьба. После загса он купил килограмм самых дорогих по тем временам конфет «Мишка» — это было все, что они могли тогда себе позволить. Пришли домой и устроили свадебное чаепитие. На дорогое застолье денег у молодоженов не было…

Мы с Тамарой часто бывали в гостеприимной семье Алиевых, и в Баку, и в Москве. Особенно тесно мы общались с Зарифой Азизовной, и нам всегда было о чем поговорить. В основном она звонила нам — мы все же стеснялись напоминать о себе лишний раз. И вот Зарифы Азизовны не стало…

Мы были у Алиевых незадолго до ее ухода. За столом Гейдар Алиевич поднял в ее честь тост. Он и прежде всегда говорил о жене тепло, но при этом был краток, сдержан в проявлении своих чувств — видимо, ему было приятнее, чтобы о ней больше говорили другие. А тут вдруг сам стал подробно говорить о Зарифе Азизовне, об их жизни… И хотя Гейдар Алиевич упомянул о любви, я почувствовал в его словах какую-то печаль. Сам тон его речи показался мне каким-то необычным, словно прощальным, хотя о здоровье Зарифы Азизовны он ни разу не обмолвился. А потом она в ответ ему стала говорить добрые слова — и не могла сдержать слез…

Когда потом мы с Тамарой вспоминали тот вечер, то выяснилось, что тогда мы оба почувствовали, будто что-то надвигается. У нас обоих мелькнула догадка, что связано это с Зарифой Азизовной. Но что именно, не могли предположить, поскольку она нам продолжала часто звонить и в разговорах оставалась такой, какой была всегда. Так прошло месяца два. Последний раз она позвонила нам чуть ли не за неделю до своей кончины, разговаривала со своей обычной добротой. И вдруг — как удар!

На церемонии прощания с Зарифой Азизовной я впервые увидел у Гейдара Алиевича слезы. Я знал его как человека сильного, мужественного, сдержанного, а тут… Когда мы подошли к нему, то увидели его совершенно другим — это был словно большой ребенок, которого бросили… Сердце защемило от этого… Он поднялся, поцеловал нас, сказал: «Вы не представляете, как она вас любила. Как своих детей…»

По прошествии времени, когда отмечали годовщину ухода Зарифы Азизовны, мы поехали на кладбище. Гейдар Алиевич попросил меня спеть над ее могилой. Была подготовлена запись аккомпанемента. Под эту фонограмму негромко я спел песню Узе-ира Гаджибекова «Сэнсиз» («Без тебя»), которую так любила Зарифа Азизовна. Так мы попрощались с ней еще раз. (Впоследствии Гейдар Алиевич перевез ее прах в Азербайджан и перезахоронил там.)

Зарифе Азизовне я посвятил свою песню «Элегия», написанную на стихи Николая Добронравова. Помню, когда Гейдар Алиевич впервые услышал, как я исполнил ее по телевидению, он позвонил мне: «Какую песню ты спел! Я плакал, когда слушал ее». — «Я написал ее под впечатлением смерти Зарифы Азизовны». Есть еще одна песня, посвященная ей, — ее написала Севиль Алиева, музыкально очень одаренный человек. Видимо, эти способности она унаследовала от матери. Гейдар Алиевич назвал дочь в честь героини оперы Фикрета Амирова «Севиль». Помню, как-то у нас в гостях Севиль села за рояль и начала что-то играть. Музыка мне очень понравилась, и я спросил:

— Что ты играешь? Мне эта мелодия незнакома.

— Да так, иногда что-то сочиняю…

— Так это твоя музыка?

— Да. Я посвятила ее маме…

— Надо поработать, и получится очень хорошая песня. Я ее спою.

Мы поработали, потом попросили Николая Добронравова написать на эту музыку стихи, и получилась хорошая песня «Возвратись, любимая», которую я пел в концертах. Впоследствии я исполнял еще несколько песен Севиль.

Сейчас она живет в Англии.

Еще в пору моей холостяцкой жизни Гейдар Алиевич часто говорил мне: «Тебе давно пора жениться! Ведешь себя плохо». Дело в том, что в Москве, где у меня не было своего жилья, я сначала обитал в гостинице «Россия». Стоило это достаточно дорого, и тогда дядя Джамал предложил мне: «Перебирайся в гостиницу постпредства. Здесь тебе будет подешевле». Действительно, оказалось подешевле, но зато я был, по сути дела, под надзором. Алиеву, минуя дядю Джамала, докладывали о моем поведении: кто, когда ко мне приходит, с кем я вожу дружбу, сколько мы выпили, до какого часа засиделись, когда мои гости разошлись… Сообщали о том, что мальчик гусарит, погуливает… Потому Гейдар Алиевич и уговаривал меня жениться.

И вот пришло время сказать ему: «Гейдар Алиевич, женюсь!» Он обещал принять нас с Тамарой, поздравить. Жили мы с ней тогда в гостинице постпредства. Собрались с друзьями у нас за столом, но ждали приглашения к Гейдару Алиевичу. Наступил вечер, а его все не было. Я знал, что на следующий день Алиев должен был уезжать, и решил, что для встречи с нами у него просто не хватило времени. Потому мы позволили себе погулять до четырех утра. Мой помощник, администратор нашего оркестра, Феликс в пять утра принес хаш, и мы стали его есть, чтобы обрести новые силы. Вдруг часов в девять раздался звонок. Слышу строгий голос дяди Джамала:

— Подготовься, Гейдар Алиевич ждет вас с Тамарой в своем кабинете… Днем он уезжает.

Пришли мы в здание постпредства. Тамара осталась в приемной, а я по возможности бодро пошел первым в кабинет к Алиеву. Он посмотрел на меня с удивлением:

— Что это у тебя с лицом? Ты что, не спал?

— Я, Гейдар Алиевич, жену к хашу приучал…

— Ну что ж… Поздравляю вас от всего сердца. А посидеть, если хотите, можем в поезде — прокатитесь со мной до Тулы. Тогда уж и тосты будут, и «горько». А водитель за вами поедет туда… Так потом и родилась эта традиция — провожать Гейдара Алиевича (когда он куда-нибудь уезжал из Москвы) до Тулы. Это часа четыре поездом. За это время в его вагоне накрывали стол. Гейдар Алиевич — был человек очень занятой, времени для обычных встреч и разговоров у него не было, а тут получалась невольная дорожная пауза. И мы откровенничали под стук колес…

Ехали до Тулы, вели неспешный разговор. Гейдар Алиевич пожаловался на непрочность отношений с «верными коллегами» по партии: подводят и подводят самым неожиданным образом… Я возьми и скажи тогда:

— А вы уйдите в отставку. Месяца на три… Тогда и посмотрите, кто останется…

Так и вышло… В Нахичевани Алиев возглавил меджлис, а потом события развернулись так, что народ потребовал его возвращения в Баку (об этом я расскажу чуть ниже).

Проехались мы тогда с ветерком. Это был настоящий свадебный поезд: хороший стол, необычная, но очень милая обстановка… Так с легкой руки Гейдара Алиевича мы с Тамарой и мчимся по жизни на своем поезде вот уже более трех десятилетий…

Намечался визит А. И. Брежнева в Баку. Гейдар Алиевич позвонил мне из Болгарии, где отдыхал, сказал о приезде генсека. Алиев и Брежнев очень уважали друг друга, и Гейдар Алиевич искренне хотел сделать ему в этот приезд что-то приятное и необычное:

— У меня в связи с этим возникла идея. Надо чем-то Леонида Ильича порадовать. Я тут в Болгарии, на Золотых песках, слышал, что их популярный певец Эмил Димитров написал песню и посвятил ее Тодору Живкову. Ты не смог бы написать хорошую песню в честь приезда Леонида Ильича?

— Гейдар Алиевич, со мной такого еще не было. У меня масса поклонников. Они меня уважают за то, что я в жизни не спел ни одного слова, где славится партия, а уж тем более кто-то лично из наших вождей. Не сочтут ли, что я опустился до подхалимажа к Брежневу? Лучше я вам, близкому мне человеку, посвящу песню. (Позже эта песня «Весенний край — Азербайджан» была принята с благодарностью, и до сих пор она звучит на торжественных мероприятиях как слава Азербайджану и Гейдару Алиеву.)

— Нет, мне неудобно принимать твой подарок, а вот Брежнева надо встретить песней.

Я понимал, что не смогу ни отговорить, ни переспорить Гейдара Алиевича. Он, может, чуть-чуть и уступит, но в общем и целом никогда. Что мне оставалось? Обещал подумать.

Позвонил в Москву Роберту Рождественскому, рассказал ему все, спросил:

— Что будем делать? Задача для меня непосильная… Может, просто написать песню вроде нашей «Торжественной»? Там ни слова нет о правительстве — просто широкая песня о родине…

А Роберт так спокойно:

— Хорошо, старик, подумаю…

Сел я за рояль, тема вроде бы появилась. Обычно я не могу долго корпеть над музыкой — или сразу получается, или никак. А тут вроде бы получилось. Звоню снова в Москву, наиграл Роберту. Сказал:

— Можно показывать Алиеву. Конечно, песня еще не готова, но уже есть о чем говорить.

При разговоре с Гейдаром Алиевичем я рассказал, что мы договорились с Робертом Рождественским написать песню о стране, о людях, то есть не о ком-то лично, а обобщенно. Напомнил про «Торжественную песню»:

— Вот, если бы в таком стиле и духе…

— А я, Муслим, и не просил, чтобы песня была лично о товарище Брежневе. Более того, ее поднесут Леониду Ильичу коллективно наши деятели культуры. Когда ты ее споешь, то Ниязи, Рашид Бейбутов, Люфтияр Иманов и ты торжественно вручите песню. Мы и оформим все соответственно — бумага с глянцем, кожаная папка… Старику будет приятно…

Гейдар Алиевич пригласил Роберта Рождественского приехать с женой Аллой в Баку. У себя в номере (я жил тогда в гостинице) я устроил небольшой «междусобойчик». Помню, предложил Алле Борисовне: «Давай вдвоем по рюмочке за ваш приезд!» Она ответила: «Почему только вдвоем? Роберт тоже может к нам присоединиться». — «Как?» Я знал, что Роберт много лет вообще не брал в рот ни капли, сказав: «Я свое выпил, теперь могу отдыхать». Когда за столом собирались гости, ели, пили, шутили, смеялись, Роберт сидел вместе с нами и тоже был весел, хотя не притрагивался к спиртному. Видимо, ему передавалось наше настроение.

И вот теперь в Баку он присоединился к нам. Посидели мы тогда втроем очень хорошо. Я планировал, что у нас с Робертом будет время и отдохнуть, и поработать. Какое там! Уже утром неожиданно раздался звонок помощника Алиева:

— Гейдар Алиевич ждет вас на даче.

— У меня язва разыгралась, болит… — Язва моя действительно иногда давала себя знать. Но тогда я думал о другом: негоже опять являться пред светлые очи Гейдара Алиевича с таким помятым лицом. Но помощник делал вид, словно не слышал ничего:

— Будьте любезны во столько-то пожаловать вместе с Робертом Ивановичем и его супругой.

Я еще раз попытался выпросить у помощника отсрочку хотя бы на день, чтобы войти в форму. Помощник обещал передать все Алиеву, потом перезвонил:

— Гейдар Алиевич сказал: «Пусть приезжает, мы ему вылечим его язву».

Дело в том, что вместе с нами на дачу был приглашен и Ниязи, который должен был дирижировать во время исполнения нашей песни, так что откладывать поездку туда было нельзя.

Роберт с Аллой поехали в одной машине, а мы с Ниязи в другой. По пути я стал говорить ему о своем скверном самочувствии: накануне засиделись заполночь, спали мало, отдохнуть не успели, вид соответствующий… И сердце чего-то защемило… У Ниязи на все случаи был ответ: «Ты носом вдыхай, а ртом выдыхай». То есть дыши правильно, как советуют врачи…

Гейдар Алиевич как гостеприимный хозяин встретил нас у входа:

— Ну, как твоя язва?

— Ничего…

— Сейчас вылечим.

Перед обедом Гейдар Алиевич всегда предлагал аперитив, в основном виски. Это ему порекомендовали в какой-то жаркой стране: виски от жары помогает не хуже зеленого чая, поры открывает, есть чем дышать.

Сели за стол. А я не то что пить, я видеть это не мог после вчерашнего нашего застолья. Мне не хотелось, чтобы все заметили на моем лице эту мину отвращения, — тогда станет ясно, что дело не в язве, а совсем в другом. Я улучил момент, когда все были заняты разговором и вроде бы не обращали на меня внимания, и под шумок поддержал компанию. Мне казалось, что я сделал это незаметно для других. Гейдар Алиевич в это время разговаривал с Робертом, повернувшись к нему. Но оказалось, что он все видел боковым зрением, и спросил с хитрющей усмешкой:

— Ну как, полегчало?

— Полегчало.

— Вот видишь, виски от всего на свете лечит. И от язвы тоже…

Заговорили о нашей будущей песне. Роберт прочел стихи, написанные еще в Москве, когда я по телефону наиграл ему мою мелодию. Алиев внимательно слушал, а потом сказал:

— Что же это вы, ребята, делаете? Вы повторяете «Торжественную песню». Да, не надо лично про товарища Брежнева, но вы даже страну не указываете! Где вся эта красота и приволье? В какой стране?

Роберт, не моргнув глазом, тут же заменил «любимую страну» на «Советскую страну». Гейдар Алиевич согласно кивнул:

— Ну вот, теперь совсем другое дело…

Юрий Якушев, мой друг и постоянный аранжировщик, взялся оркестровать наше детище.

И вот Леонид Ильич Брежнев приехал в Баку. На концерте я, естественно, пел «Малую Землю» Александры Пахмутовой. Эта песня мне всегда нравилась, как бы ее сейчас ни критиковали. Там нет ничего про Брежнева, там про солдатский подвиг, который был и который вошел в историю Великой Отечественной войны. Что бы там ни говорили, но подвиг не перестал быть подвигом, а погибшие герои не перестали быть героями.

Во время исполнения песни «Малая Земля» на экране в глубине сцены шли документальные кадры военной кинохроники. Показали и молодого Брежнева на каком-то военном катере… Конечно, воспоминания о военных годах и звучавшая песня растрогали немолодого уже генерального секретаря и его соратников. Первым заплакал Черненко, за ним сам Брежнев. Потом стали вытирать слезы другие…

Понятно, что после такого сильного переживания наше с Робертом творение было воспринято в зале просто как хорошая патриотическая песня: оно не вписалось в тот эмоциональный настрой, в котором находились Брежнев и его окружение. Генсек даже не понял, что песня посвящена ему, когда наша четверка деятелей культуры ее преподносила. Я подал Леониду Ильичу роскошно сделанный клавир — на веленевой бумаге с золотым тиснением, в кожаной папке. Брежнев подумал, что у него хотят взять автограф, и полез за ручкой. Алиев понял этот жест, кивнул — и часть стола тут же как по волшебству освободили. Я даже не понял, как это удалось, — только что стояли бокалы, тарелки, и вдруг в мгновение ока все исчезло.

Брежнев сел и поставил свою подпись… Я шепотом спросил Гейдара Алиевича:

— Что же делать?

— А ничего. Тебе подписали — ты и бери на добрую память. Не каждый же день такое бывает. А Леониду Ильичу мы вручим точно такой же дубликат, мы его предусмотрели на всякий случай. Перед отъездом я его ему и передам.

Брежнев слушал меня и раньше, в Германии, где я оказался в тот раз потому, что он должен был приехать туда с визитом. Сначала я не понял, зачем меня неожиданно включили в большую (кстати, очень сильную) группу артистов, которые выезжали, чтобы обслуживать наши войска в ГДР. Потом уже стало ясно, что меня отправили туда, чтобы я на всякий случай был поближе к Берлину: а вдруг Брежнев и Алиев, который сопровождал генсека в той поездке, захотят на концерте услышать Магомаева, а он тут, под рукой.

В Берлине уже готовили небольшой концерт. Кто-то из артистов приехал специально из Москвы, кого-то взяли из нашей группы… Что именно я пел тогда, уже не помню, но одну песню я должен был исполнить обязательно — это итальянская партизанская песня «Белла, чао», о которой меня заранее попросили. Эта песня очень нравилась Брежневу.

Впервые он услышал ее в Кремлевском Дворце съездов на концерте, который устраивался по поводу очередного выдвижения его кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Я пел, а весь огромный зал стал мне подхлопывать, потому что именно это с непосредственностью делал Леонид Ильич. Потом это стало у него чуть ли не привычкой. В Берлине, когда объявили «Белла, чао», я увидел, как сидевший в первом ряду Брежнев наклонился к Алиеву и показывает ему: мол, сейчас будем работать, хлопать. И действительно, Леонид Ильич отхлопывал громче всех. Так и повелось: если в зале оказывался Брежнев, то при исполнении «Белла, чао» мне уже было не обойтись без обязательных прихлопов…

Кстати, если бы не расположение ко мне Леонида Ильича Брежнева и Гейдара Алиевича Алиева, я бы в свои тридцать с небольшим не получил звания народного артиста СССР. Представил меня к званию Азербайджан, но года два-три дело не продвигалось: у меня оказалось много недоброжелателей, в основном среди чиновников среднего уровня. Простые слушатели меня любили, в «верхах» мне тоже симпатизировали, а вот в Министерстве культуры среди чиновников любовью я не пользовался. Может быть, и зависть здесь сказывалась, и независимость моего характера (и по сей день меня напрасно держат за гордеца), и моя тогдашняя молодость была многим, более солидным артистам поперек горла. Они считали, что у них больше заслуг для получения высокого звания… Так что чиновники встали стеной.

Я понял одну хитрость: чиновник отказывает до тех пор, пока ему не прикажет инстанция, выше которой ничего нет. Понимал это и Гейдар Алиевич. При встрече с Брежневым он сказал: «Муслиму Магомаеву не дают звания народного артиста, тянут уже который год». На следующий день все было подписано…

Значительно позже Алиев хотел было посодействовать мне и с получением Ленинской премии, но Брежнев в это время умер. Помню, в начале ноября 1982 года я находился в Баку, когда мне позвонил заместитель министра культуры В. Ф. Кухарский. Он передал просьбу Брежнева выступить на праздничном концерте в честь 7 ноября. Я был сильно простужен и отказался, передав при этом поздравление Леониду Ильичу. На следующий день Кухарский снова позвонил: «Леониду Ильичу передали, что вы не сможете выступить из-за болезни. Он пожелал вам скорейшего выздоровления». А через три дня после праздничных торжеств Брежнева не стало…

Не получил я и Государственной премии. Сначала все шло по заведенному порядку. Я спел перед комиссией, все были уверены, что премия у меня в кармане. Поехал в Баку, занимался там своими делами. Вдруг звонок из Москвы: Пахмутова сообщила, что в комитете по премиям в последний момент возникли сложности, могут «прокатить». У Александры Николаевны удивительная интуиция: действительно, меня «прокатили». Могу, правда, удовлетвориться тем, что «пострадал» я из-за того, что премию дали Юрию Башмету, музыканту безусловно великому. Хотя, честно говоря, были в списке кандидатуры, которые могли бы и потесниться.

Когда я рассказал об этом Гейдару Алиевичу (он тогда был уже первый зампред Совета Министров СССР), он меня пожурил:

— Почему ты раньше не позвонил мне в Москву?

— Мне хотелось, чтобы все было как положено. Сказали заполнить документы — заполнил, сказали спеть — спел. На программу «Мои любимые мелодии» были хорошие рецензии. Иннокентий Михайлович Смоктуновский написал яркую статью… Никто не сомневался. Почему я должен был вас беспокоить? Зачем давать лишний повод для злых языков: дескать, опять его поддерживает «папа».

Если честно, я даже не обиделся на жюри, на комитет по премиям. Обижаться было не на кого: обижаться на них — бесполезно, обижаться на себя — глупо. Сначала я просто по-человечески разозлился, а через неделю и это схлынуло — забыл, как и не было. Потом были уже 80-е годы, перестроечный излом, и все эти звания, регалии, премиальная суета оказались далеко не главным в жизни.

А потом распался Советский Союз. Бывшие союзные республики вступили в трудный период обретения независимости, сопровождавшийся не просто драматическими, но и трагическими событиями. Я не политик и потому не вправе заниматься описанием тех сложных процессов, которые происходили в те годы и у нас в Азербайджане. Я просто делюсь воспоминаниями о великом гражданине моей родины, Человеке с большой буквы.

Я уже упомянул выше, что по требованию народа Г. А. Алиев вернулся из Нахичевани в Баку, чтобы возглавить Азербайджан. Личности такого масштаба не могут не возвращаться. Через некоторое время Гейдар Алиевич отправился в Мекку, совершил хадж, и это показывало телевидение. Для меня в таком его поступке не было ничего неожиданного. Я и раньше догадывался, что Алиев был человеком верующим, просто он никогда этого не демонстрировал, поскольку в советские времена это было просто невозможно. То, что в семье Алиевых придерживались мусульманских обрядов, я знал давно. Когда Гейдар Алиевич куда-нибудь уезжал, мы с Тамарой обычно были среди тех, кто его провожал, — нас приглашала Зарифа Азизовна. Я уже тогда заметил, что при ней всегда была с собой маленькая книжечка, Коран, а вслед Гейдару Алиеви-чу она поливала дорогу водичкой — это мусульманский ритуал. Несмотря на то что при советской власти людям навязывали коммунистические убеждения, во многих семьях придерживались своих национальных обычаев, своей религии. Во все времена душе нужна вера.

Вспоминаю, как Гейдар Алиевич установил приятную для меня традицию — он хотел, чтобы каждый август мы с Тамарой обязательно приезжали в Баку и здесь отмечали мой день рождения. Он считал нужным, чтобы мы ежегодно могли видеться. Я воспринимал это как выражение любви и уважения к нам. В Загульбе, недалеко от его президентской дачи для нас отводили отдельный дом. Помню, как Гейдар Алиевич в первый раз организовал такую встречу. Мы подъехали к гостевому дому. Смотрю, перед входом собралось много известных наших деятелей искусства, писателей, режиссеров, профессоров, деятелей науки. Когда я подошел, ко мне обратился писатель Рустам Ибрагимбеков:

— Ты не знаешь, что случилось? Прежде на президентскую дачу нас никогда не приглашали всех вместе…

— Понятия не имею. — Понятие-то я имел, но не хотел признаваться.

Зашли мы в зал, сели за стол. Гейдар Алиевич посадил нас с Тамарой рядом с собой. И потом обратился к собравшимся:

— Я пригласил вас, чтобы отметить день рождения нашего Муслима.

Сказал, а я вижу — от неожиданности на лицах у кого радость, у кого удивление, у кого недоумение, у кого… Как положено, был тост. Гейдар Алиевич сказал много добрых слов в мой адрес. Прием шел своим ходом…

Зал в гостевом доме был большой, прекрасно оборудованный. Но я обратил внимание, что в нем не было рояля. Спросил об этом Гейдара Алиевича. А он в свою очередь:

— Ты что, петь собрался?

— А почему бы нет?

Тогда Гейдар Алиевич хитро сказал:

— Что делать, такие мы бедные… В следующий раз будет тебе рояль.

Между тем подозвал своего помощника, что-то шепнул ему. И минут через двадцать-тридцать рояль прикатился. Откуда они его взяли за столь короткое время? Я знал, что в гостевом доме его до этого не было. Чтобы привезти такую тяжесть, нужна грузовая машина.

Во всяком случае потом этот рояль стоял в зале постоянно. И место ему нашли очень удачное — в зале пустовал огромный угол и словно ждал, когда сюда поставят этот великолепный инструмент. Впоследствии, когда мы снова встречались здесь, то музицировали и вспоминали, каким чудесным образом он здесь оказался.

В 2002 году Гейдар Алиевич организовал трехдневное празднование моего шестидесятилетия. По всему Баку были развешаны афиши с поздравлением мне. В первый день в зале дома приемов он вручил мне орден, которым я был награжден к юбилею, и сказал немало добрых слов в мой адрес. На следующий день в огромном Дворце республики (носящем теперь имя Г. А. Алиева) в мою честь был устроен концерт, где выступили и мы с Тамарой. А на третий день в ресторане большого дворца «Гюли-стан» прошел прием, на который были приглашены лучшие люди республики. На всех этих мероприятиях Гейдар Алиевич говорил обо мне. Удивительно, но за эти три дня он ни в одной из трех речей ни разу не повторился. Я могу сравнить эти его выступления — у меня есть их видеозапись. Это лишь частный случай. А ведь Г. А. Алиев мог выступать с государственных трибун с большими, ответственными докладами, которые длились иногда по нескольку часов. И всегда говорил блестяще, его речь была четкой, логически выстроенной.

Помню, как тогда в Баку Гейдар Алиевич сказал Тамаре: «На следующий год мы и тебе будем устраивать такой же юбилей». На что она осторожно ответила: «Гейдар Алиевич, не загадывайте. Давайте доживем до этого». Как в воду глядела…

В свое время я сделал портрет Г. А. Алиева — единственный портрет государственного деятеля среди написанных мною портретов композиторов, поэтов, писателей. Я нарисовал Гейдара Алиевича не в строгом костюме с галстуком, то есть без всякого официоза, а в обычной тенниске, улыбающимся. Когда я подарил портрет, Гейдар Алиевич принял его с благодарностью и сказал: «Муслим, таким видел меня только ты и моя семья». В кругу семьи он действительно был простым, веселым, остроумным человеком. Зато в кабинете президент Г. А. Алиев был серьезен, порой даже суров, требователен, не выносил нечеткости в работе, ошибок. Для дела это всегда необходимо, ведь на нем лежала огромная ответственность.

Не прощал он и предательства. Надо сказать, что в непосредственном окружении Г. А. Алиева имелись люди, кто не просто подводил его. Как-то в одном из разговоров Гейдар Алиевич обмолвился о том, что его часто предают, и вспомнил известную пословицу: «От любви до ненависти один шаг». Помню, я тогда сказал ему: «Надеюсь, что по отношению ко мне вам никогда не придется так "шагать"».

На моей памяти в его ближайшем окружении было два таких человека. Они бывали в его доме, одного из них, молодого, он почти приблизил к себе. И вдруг предательство: приехав в Москву, тот стал говорить о Гейдаре Алиевиче гадости. И подобные случаи потом повторялись с этими двумя не раз: в глаза — одно, за спиной — другое.

Я всегда удивлялся Гейдару Алиевичу — ведь у него был такой богатый жизненный опыт, одна работа в КГБ Азербайджана должна была развить в нем особое чутье, знание людей. Но оказалось, что никакая служба в столь серьезном учреждении не изменила его души, не убила в нем Человека, доброты. Он, видимо, изначально не хотел видеть в людях плохого, доверял им, и потому ошибался.

В последний раз Гейдар Алиевич позвонил нам б июля, чтобы поздравить Тамару с днем рождения. В это время у нас на даче находилась съемочная группа, приехавшая туда, чтобы сделать репортаж к юбилею. Звонок от Гейдара Алиевича раздался как раз во время съемки, и то, как Тамара разговаривала ним, было записано на пленку. Тамара потом вспоминала, что она сразу почувствовала, насколько голос Гейдара Алиевича изменился, стал словно «матовым».

Мое уважение, моя любовь к Гейдару Алиевичу, который по своему искреннему желанию заменил самых близких мне ушедших людей, была таковой, что с его болезнью у меня стало пропадать желание петь. Когда по ТВ по нескольку раз в день повторяли кадры о последствиях его сердечного приступа, его падение с трибуны во время выступления, я испытал настоящий шок.

Мало кому было известно о том, что когда дорогого мне человека не стало, со мной случился нервный срыв, и я впал в долгую депрессию. Именно по этой причине я не смог полететь в Баку на похороны Гейдара Алиевича. Злые языки (умные люди знают, кто эти злые языки, и Бог им судья) принялись болтать, что Магомаев спился. Никому, даже злейшему врагу не пожелаю такого «пьянства». Я долго не хотел выходить на улицу — мне казалось, что за воротами какая-то не просто другая жизнь, другие люди, а другая планета. Там для меня все казалось чужим, незнакомым. Один раз, спустя года полтора, я заставил себя выйти за калитку, обошел по переулкам вокруг нашего дома, зашел с другой стороны двора. Тогда для меня это был почти подвиг. Тамара всеми силами пыталась вывести меня из депрессивного состояния. Приводила психотерапевтов, невропатологов, старалась приглашать в гости симпатичных мне людей, с которыми я на время становился самим собой. А наутро все опять повторялось… Постепенно дни невеселых раздумий стали посещать меня все реже. Но желание петь ушло…

Гейдар Алиевич Алиев и его семья — одна из главнейших для меня тем, и о них я могу говорить бесконечно. Счастливыми днями для меня бывают те, когда я могу общаться с этими любимыми мною людьми. Не так давно нас с Тамарой посетил Ильгам Гейдарович Алиев с супругой, прекрасной Мехрибан-ханум. Разговор с президентом Азербайджана, которого я помню со времен его детства, был наполнен воспоминаниями о Гейдаре Алиевиче и Зарифе Азизовне. Я напомнил Ильгаму Гейдаровичу два случая, когда я словно предвидел его судьбу. Как-то, когда мы были в гостях у Алиевых, Гейдар Алиевич посетовал на то, что не видит себе преемника на случай своего ухода. Тогда я назвал Ильгама. Гейдар Алиевич обвел строгим взглядом своих близких, словно спрашивая — кто из вас проговорился? Но потом он понял, что это мое собственное мнение. Иного и быть не могло.

А второй случай был такой. Однажды на даче мы с юным Ильгамом решили сразиться в бильярд. Как я ни старался поддаваться ему, я выиграл. Прошел год. И вот в один из дней Ильгам предложил мне сыграть на том же столе. Я было приготовился снова поддаваться, но очень скоро был разгромлен. Тогда-то я понял, что юноша с таким целеустремленным характером станет настоящим человеком, будет в жизни добиваться своих целей. Но то, чего он достиг, далось ему нелегко.

После окончания Института международных отношений (МГИМО) и аспирантуры Ильгам Алиев стал преподавать в нем. И вдруг через неделю после того как Г. А. Алиев был выведен из Политбюро ЦК КПСС, из состава руководства Советского Союза, его сыну «перекрыли» дорогу — уволили с работы, лишили возможности выезжать за границу. Ильгаму надо было думать, что делать дальше. Попытки устроиться на работу оказывались безрезультатными. Срабатывал фактор родства с человеком, который оказался в опале. Гейдар Алиевич звонил руководящим работникам Министерства иностранных дел, которых хорошо знал, просил, чтобы сыну, прекрасному специалисту со знанием нескольких языков, дали возможность работать. Безуспешно. Чтобы как-то прожить, пришлось заняться бизнесом… Оказавшись тогда в трудной ситуации, Ильгам Алиев стал более трезво оценивать жизнь, ее неприглядные стороны. И в какой-то степени тот печальный опыт закалил его характер.

К тому времени он уже имел семью. Сейчас его жена Мехрибан-ханум достойно представляет Азербайджан на международном уровне — она посол доброй воли ЮНЕСКО. Насколько непросты возложенные на нее обязанности и насколько ответственно относится к ним Мехрибан Алиева, увидела в непосредственной близости и Тамара Синявская, которую она пригласила с собой в свою поездку в Париж. Вылетали они не вместе: Тамара — из Москвы, а Мехрибан-ханум — из Баку. В день прилета Тамару пригласили на вечер, который устроила азербайджанская диаспора в честь 85-летия Г. А. Алиева. Французские официальные лица, выступавшие на том вечере, сравнивали Гейдара Алиевича Алиева по масштабу личности с президентом Франции де Голлем.

Прилетев в Париж утром следующего дня, Мехрибан-ханум должна была уже днем выступить с докладом в одном из общественных центров. А вечером ей предстояло выступать в зале ЮНЕСКО. И вот на трибуну поднялась красивая, элегантная женщина и стала говорить на прекрасном английском языке. Мехрибан Алиеву не зря назвали «первой красавицей среди всех первых леди». После своего выступления она организовала концерт — подарок для тех, кто находился в зале. Вместе с ней из Азербайджана прилетели и артисты — детский оркестр, юная скрипачка, пианист… После выступления трио маленьких певцов зал, в котором находились представители многих стран, устроил настоящую овацию…

Что касается знания английского языка, то в семье Алиевых им владеют все, в том числе и младший из трех детей Ильгама Гейдаровича и Мехрибан-ханум — сын Гейдар. Я уже не говорю о двух дочерях — Арзу, которая продолжает образование в Англии, и старшей, Лейлы. Эта внучка Гейдара Алиевича возглавляет Фонд его имени. Отделения Фонда есть во многих странах, там, где существует азербайджанская диаспора.

Лейла и ее муж Эмин, сын Араза Агаларова, выросли на моих глазах. Эмин преуспевающий бизнесмен, но при этом и талантливый музыкант. Он сочиняет музыку, обожает пение, поет много и с душой, потому что не петь не может. У него уже вышло несколько дисков. Сейчас в его планах выпустить DVD, где мы поем дуэтом… Кстати, на моем юбилее мы уже попробовали это сделать.

В заключение хочу сказать — я верю в то, что дорогие, ушедшие от нас люди наблюдают за нами оттуда, сверху. Думаю, что Гейдар Алиевич, видя свою прекрасную семью, счастлив.

На этом я хочу закончить свою книгу. Прошу прощения у тех, о ком не упомянул в ней. Но если стараться вспоминать обо всех людях, с кем сводила меня судьба, кого я любил и люблю, то пришлось бы работать над воспоминаниями годы и годы, и тогда получилась бы не книга, а бесконечный многотомник… Спасибо всем…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.