Бой Кейпел

Бой Кейпел

В том, что Пигмалион создал Галатею, заслуга не только Пигмалиона, но и самой Галатеи. Разве можно создать великолепную женщину без ее на то согласия?

До сих пор при этом имени у меня мороз по коже. Бой с первой минуты был именно такой любовью, а когда она стала терять яркость — ушел навсегда туда, откуда не возвращаются. Он ушел, чтобы наша любовь стала вечной.

Бой прав, так лучше. Хотя, когда это случилось, мир для меня перестал существовать.

Но сначала было столько лет счастья…

Артур Кейпел, прозванный друзьями Боем, вошел в мою жизнь сразу и навсегда.

Мы встретились в Испании во время очередной вылазки веселой компании лошадников. Этот красавец сразил мое сердце наповал. Он великолепен: брюнет с зелеными глазами, прекрасными манерами, но при этом очень простой в общении, умный, сдержанный, отменный наездник…. Я могла бы исписать восхищенными эпитетами несколько страниц.

Но так думала не одна я, Кейпела обожали все. Его одинаково хорошо принимали и в компаниях вроде нашей из Руайо, потому что он мог хохотать до упада и шалить, и в высшем свете, потому что лордам и министрам было о чем побеседовать с человеком, пусть и имеющим тайну происхождения, но столь разумным, что сумел в тридцать лет приумножить полученное в наследство состояние, а не потратить его. Артура Кейпела одинаково хорошо принимали и англичане, и французы, его обожали везде, где бы ни появлялся.

Его прозвали Боем, но это Кейпела не смущало ничуть.

Такого я еще не видела. Богатый красавец, умевший не тратить, а зарабатывать, державшийся просто и уверенно… Принц прекрасно сидел на лошади, хотя она была не белой, а серой в яблоках.

Разве я могла устоять?

Удивительно, но первое, что я поняла: Бой воспринимает меня не как простую содержанку Бальсана, он видит во мне меня.

Кейпел мгновенно стал своим в нашей компании и частым гостем в Руайо. Ни для кого не секрет, ради чьих глаз он приезжал. Я сгорала от одного его взгляда, таяла, как мороженое на сковороде и одновременно становилась… страшно колючей и цепкой.

Как это объяснить… Я была воском, из которого Бой мог лепить все, что ему вздумается, и была страшно прилипчивой, словно американская жевательная резинка. Знаете, есть такая гадость, которую жуют, жуют, а потом выбрасывают или прилепляют к чему угодно. Она прилипает и оторвать очень трудно, а иногда невозможно, если попадет, например, на ткань или в волосы. В Америке даже в туалетах объявления: «Жевательную резинку к раковинам не прилеплять!». Это культура поведения.

Но мне не до культуры, я прилепилась к Бою крепче жевательной резинки к волосам. Оторвать можно, только выстригая прядь. Мое счастье, что он не отказывался, Кейпел тоже влюбился. Над нами посмеивались, но вполне добродушно.

Я до сих пор считаю, что именно Кейпел, вернее, его ко мне внимание заставило Бальсана посмотреть на меня не как на забавную игрушку, которая «смотрите, еще и разговаривает!», заметив, наконец, интересного человека.

Иногда я задумывалась, почему столько лет чувствовала себя маленькой девочкой, даже став уже довольно взрослой. У меня нормальный рост — метр шестьдесят пять сантиметров, а худая не только я. При этом на фотографиях вовсе не детский вид, так что дело не во внешности.

Просто в Обазине я была сироткой, а сиротка значит маленькая и несчастная. В Мулене «малышкой Коко», несмотря на то что совершеннолетняя. Для Бальсана и нашей компании тоже «забавная крошка Коко». Но и для Боя в Париже я первые годы была малышкой, которую нужно опекать, воспитывать, учить жизни, о которой нужно заботиться.

Знаете, каково это — после стольких лет сиротства, которое отчаянно не признаешь, вдруг обнаружить, что молодой красавец, в которого влюблена, готов играть еще и роль отца, старшего брата, воспитателя! Я купалась в волнах этой заботы и обожания, готова была стать такой, какой ему вздумается — хорошей, плохой, даже полной дурой, только бы Кейпел смотрел на меня своими зелеными глазами и улыбался белоснежной улыбкой, только бы, просыпаясь утром, чувствовать его присутствие рядом.

Если бы Бой бросил меня тогда, только поманив новой жизнью, я бы умерла от отчаянья. Но он бросил позже, когда я уже могла выдержать любой удар, когда стала Коко Шанель, а не просто «малышкой Коко».

Он очень много сделал для меня, и главное, не деньги, вложенные в открытие дела, я их сполна вернула, Кейпел сделал из меня меня! Сама я бы не справилась. Он учил, внушал, подталкивал, поддерживал…

В кинозале было темно, а потому я ничегошеньки не увидела. И приглядеться удалось не сразу. У меня всегда так, с глазами проблема.

— Почему ты щуришься?

— Подожди чуть-чуть, сейчас глаза перестанут ссориться между собой.

— Что делают твои глаза?!

— Бой, мне нужно привыкнуть, мои глаза не сразу начинают видеть хорошо.

— А как же ты работала иглой?!

— Наверное, поэтому они и устали.

На нас уже стали шикать зрители в кинотеатре, куда мы зашли посмотреть новинку. Обидно, но я действительно ни черта не видела, приходилось подолгу прищуриваться, чтобы собрать все в кучку. До Боя на это никто не обращал внимания.

А Кейпел на следующий же день повел меня за руку к своему окулисту. Тот был в ужасе:

— Как же вы живете, мадемуазель?! Очки и только очки!

Очки… это так ужасно… Но я сама понимала, что еще чуть и останусь совсем слепой. Главным потрясением оказалась не сама необходимость надеть очки, а то, что я после этого увидела.

— Бой, я не буду их носить!

— Почему?

Наверное, он подумал, что слышит просто каприз строптивой Коко, однако я разревелась.

— В чем дело? Тебе идут очки, поверь. Твое лицо ничем не испортишь. Так даже оригинальней.

— Да я не поэтому.

— Тогда что?

— Люди уродливы, Бой. Они такие некрасивые, без очков я этого не видела.

Секунду он смотрел на меня, замерев, а потом расхохотался. Кейпел смеялся так, что не выдержала я сама.

— И я тоже урод?

Вообще-то, я вгляделась в лицо любовника с затаенным страхом, вдруг это правда? Но Бой был красив, что в очках, что без.

— Ты нет.

— Слава богу! Значит, их все же можно носить.

Я все равно не любила очки, и носить постоянно стала только в… тьфу ты, чуть не написала «старости», нет, просто позже…

Было их у меня великое множество, даже карманы на своих костюмах я придумала под очки, не одна же я такая слепуха, многие женщины страдают плохим зрением, куда девать очки, не держать же все время в руках. Маленькие кармашки для этого очень удобны.

И в сумочках, сделанных позже по моим задумкам, тоже всегда были кармашки для очков, ключей и помады.

Бальсан сначала терпел нашу с Боем близость, а потом решил поговорить со мной откровенно. Был ли он в меня влюблен? Не думаю, но потерять явно не хотел. Так бывает, когда человек рядом, он вроде и не очень нужен, а когда уходит, вдруг понимаешь, что без него пусто. Это не любовь, не совсем любовь. Бальсан никогда не стал бы поддерживать меня, как Кейпел, и бороться со мной за меня тоже не стал бы. Хотя я ему очень благодарна за поддержку, без нее сгнила бы в Мулене.

— Габриэль, он не женится на тебе.

— А ты?

— Хочешь за меня замуж? Выходи.

— Нет, Этьен, не хочу.

— Кейпел на тебе не женится. Ему нужна жена с именем и положением.

— Посмотрим.

— Это из-за того, что он дал денег на магазин? Мужчина должен обеспечивать женщину деньгами на жизнь, а не на работу.

— Не поэтому, Бальсан. Я его люблю.

Не помню, действительно ли я сказала Этьену, что люблю Боя, но даже если и не сказала, все видно без слов. Важно, что он впервые за много месяцев назвал меня не Коко, а Габриэль и пытался отбить меня у другого, но теперь мне это оказалось не нужным.

— Ты всегда можешь вернуться в Руайо…

Я не вернулась в Руайо, даже когда Боя не стало, не вернулась. Я уже была сама собой, словно вылупившись из скорлупы, но с Бальсаном осталась в хороших отношениях. Он со злости уехал в Аргентину, только жить там не смог, а когда вернулся, привез мне лимоны в мешочках. Это было смешно, потому что лимоны не выдержали долгого пути и испортились. Однако видеть заботу со стороны Бальсана, тем более такую неуклюжую, очень трогательно.

Во время первой войны Руайо заняли немцы, и завод Бальсана перестал существовать. Жаль, там были такие прекрасные пастбища…

Но я уже жила другой жизнью. Переманив к себе на работу опытную шляпную модистку Люсьен, я принялась переодевать головы парижских модниц. Бедная Люсьен! Она первой испытала на себе нрав мадемуазель Шанель. Мы ссорились по любому поводу, нет, не из-за моделей, как раз их Люсьен воспринимала прекрасно. Ссорились из-за клиенток.

Мне казалось, что, создавая оригинальные шляпки и одежду, я совершенно не обязана еще и порхать вокруг заказчиц. Какого черта! Почему нужно учитывать их между собой дружбу и ненависть?! Какое мне дело до того, что супругу и любовницу какого-нибудь барона или герцога нельзя одновременно привечать в ателье? Пусть сами разбираются со своими отношениями.

Я не желала заглядывать в глаза клиенткам, полагая, что вполне достаточно просто работы, Люсьена заламывала в отчаянье руки:

— Мадемуазель, вы испортите отношения со всеми, кто приносит вам деньги.

— Тогда носитесь с вашими клиентками сами! Я не буду выходить на примерки!

Я действительно долго пряталась, уже став достаточно известной, предпочитала отправлять в салон помощниц.

Закончилось все тем, что Люсьен хлопнула дверью. Вернуть ее смог только Кейпел (разве можно отказать такому мужчине!). Мы помирились, но, думаю, ей было очень тяжело.

Говорят, со мной тяжело до сих пор. Оправдание одно, хотя с чего это мне оправдываться? Я требую с остальных ничуть не меньше, чем с себя. И если я, теперь уже Великая Мадемуазель, могу часами простаивать на коленях или топтаться с ножницами в руках вокруг манекенщицы, подгоняя и подгоняя модель, чтобы сидело идеально, то почему эта манекенщица не может пару часов постоять спокойно и не орать, как резаная, когда булавка случайно задевает ее драгоценное тело? Я понимаю, что больно, но у меня уже руки не те, они дрожат и болят…

А мои швеи? Остаться вечером, чтобы переделать, потому что я поняла, как надо, не уговоришь. У них семьи…

Помню, у Дягилева был такой прием: когда у балета что-то категорически «не шло», а время репетиции уже заканчивалось и оркестранты начинали собирать ноты, к пюпитру бочком выходил Дягилев, из-под опущенных ресниц оглядывал оркестрантов и умоляюще спрашивал:

— Господа… вы же любите свою работу?

Господа с сокрушенными вздохами раскладывали ноты снова. Репетиция продолжалась до тех пор, пока сам Дяг не засыпал в партере от усталости…

Вот это работа! А если исправлять посадку рукава, думая при этом, что приготовить на ужин, рукав никогда не сядет хорошо. Может, я и стала Великой Мадемуазель, потому что мне некого кормить ужином?

Наверное, так и есть. Я заплатила за счастье работать счастьем иметь семью. Но доведись выбирать снова, я снова выбрала бы работу. Настоящее дело требует очень многого, поэтому, намереваясь заняться настоящим делом, будьте готовы забыть обо всем остальном, иначе не получится ни дела, ни этого остального.

Чековая книжка… У меня была чековая книжка! Стоило поставить подпись, вырвать листок и готово — любой товар мог быть оплачен.

Бой хохотал надо мной, наблюдая, как я, высунув язык, тренирую и тренирую руку, чтобы подпись получалась красивая, одновременно уверенная и изящная.

Я осторожно поинтересовалась:

— А на счету много денег?

— Достаточно. Кстати, все доходы от продаж будут перечисляться именно на этот счет. Отвыкай расплачиваться наличными.

Я снова взвизгнула от восторга.

Как же мне нравилось расплачиваться чеком… В магазинах я с важным видом объявляла о том, что заплачу именно так, и лихо выписывала нужную сумму. Знаете, это совсем иное ощущение, чем доставать из кошелька бумажные деньги, даже если тех много. Пачка банкнот не производит такого впечатления, как лихая роспись в чековой книжке.

И на душе легче, потому что отдавать купюры просто жалко, я слишком хорошо знала цену труда, в них вложенного.

Однако идиллия продлилась недолго. Именно из-за книжки у нас состоялась первая (и последняя) ссора с Боем. Вернее, он меня успокаивал, а я…

Я не задумывалась, сколько денег на счету, а потому спокойно купила роскошные лакированные ширмы от Кормонделя. Бой промолчал, просто похвалив покупку, но на следующий день, когда мы направлялись в кафе, мягко посетовал, что ему звонили из банка по поводу превышения мной кредита.

— Тебе звонили по поводу моей чековой книжки?

— Дорогая, ничего страшного, просто, когда делаешь крупные покупки, предупреждай сначала меня…

Я даже дышать перестала от понимания реального положения дел. Ему звонили… Это могло означать только одно: деньги, что есть, вернее, были на счету, не мои, а его! Бой открыл мне кредит, и я тратила его деньги. ЕГО деньги!

Дальше была настоящая истерика, причины которой Кейпел никак не мог уяснить. Стараясь меня успокоить, он уверял, что переведет на мой счет столько, сколько понадобится, что у него достаточно средств не то что на лакированные ширмы, но и на весь лакированный Париж. Будет мало — заработает еще.

И тут меня прорвало:

— Я должна зарабатывать сама! Сама, понимаешь?!

— Зачем? Возись со своими моделями ради удовольствия.

И снова истерика:

— Я думала, ты принимаешь меня всерьез!

— Конечно, Габриэль. Я просто не хочу, чтобы ты слишком много времени тратила на работу.

— А я не хочу, чтобы меня кто-то содержал. Даже ты, пойми! Я не содержанка!

Ему пришлось успокаивать меня долго. Теперь я понимала, почему Бальсан противился моей самостоятельности в Париже, а Кейпел нет. Бой оказался хитрей. Этьен не мог позволить, чтобы я работала, а деньги я бы не брала. Кейпел тоже не желал этого, но он меня перехитрил, сделал вид, что зарабатываю сама.

Быть содержанкой и не догадываться об этом! Слезы снова полились ручьем.

Закончилось все обещанием:

— Я буду много работать и осторожно тратить.

— Со вторым согласен, с первым нет.

Но я не обращала внимания на возражения.

— Я все верну тебе, Бой, до франка верну.

Теперь возмутился он:

— С ума сошла?! Ты обижаешь меня.

— А ты меня. Я хочу быть самостоятельной и сама зарабатывать на жизнь. И тебе придется с этим желанием считаться!

Некоторое время Кейпел внимательно изучал мою физиономию, потом сокрушенно вздохнул:

— Упрямая, как осел.

Чтобы не рассмеяться сквозь непросохшие слезы, я попросила, предварительно звучно шмыгнув носом:

— Лучше посоветуй, как расширить мое дело.

— Поехали на курорт.

— Я спросила, как работать, а ты предлагаешь мне отдыхать.

— На курорте не все отдыхают, дорогая. Но отдыхающие с удовольствием тратят деньги. Тебе не кажется, что надо дать им эту возможность? К тому же в расслабленном состоянии эти деньги отдают легче.

Я даже ахнула:

— Бой, ты гениален!

Наверное, я сказала не так, но нечто похожее. Скорее всего, это было восклицание: «Черт, Бой, ты здорово соображаешь!». Кейпел поблагодарил за комплимент, но потребовал, чтобы ругательство исчезло из моего лексикона. Я поклялась. Только через много лет, когда я могла позволить себе говорить уже что угодно, оно снова вернулось, но никогда прилюдно и в адрес кого-то определенного.

Мы отправились в Довиль.

Сейчас существует много всяческих экономических школ, людей учат зарабатывать деньги, особенно это популярно в Америке, там делать деньги учат раньше, чем ходить или держать ложку в руках.

Моей школой был Довиль, а учителем Бой. Кейпелу я обязана всем, кроме своего характера. Упряма, как осел — это еще мягко сказано. Надо добавить: как самый упрямый осел. Я решила, что смогу зарабатывать сама, стану богатой и верну Кейпелу потраченные деньги, а еще у меня будет своя чековая книжка и большой счет в банке. Я уже знала, что это такое, и возможность его иметь очень нравилась. Но теперь меня не проведешь, я категорически отказывалась от денежной помощи Боя.

Публика в Довиле отчаянно скучала, старательно изображая веселье. Сначала я не понимала: неужели они никогда не скакали верхом, но не в дамском седле, а в мужском? Неужели не знают, что можно бегать, купаться, получать удовольствие от движения? Похоже, не знали.

Прогулки в автомобиле, когда главная забота не разглядывать окрестности, а удержать шляпу, чтобы ее не снесло ветром вместе с головой, медленное дефиле вдоль берега, укрывшись зонтиками от солнца, или прогулки под навесами вдоль магазинов…

Мужчины устраивали хоть какие-то соревнования, но дамы… дамы… Они являлись поглазеть на спортивные соревнования или даже простую игру в теннис разодетые, как на ристалищах XV века!

— Может, им предложить шляпки из соломки?

Бой кивнул:

— Предложи.

— Но где? Не торговать же шляпами прямо на пляже или вразнос на улице.

Кейпел долго думать не стал.

— Пойдем, я уже присмотрел.

На улице Гонто-Бирон совсем рядом с шикарной «Нормандией» и казино меня поджидало небольшое помещение, присмотренное Боем под магазинчик.

Я смотрела и не верила своим глазам. Это не квартирка Бальсана, на белых шторах, затеняющих окна от солнца, было черным по белому крупно написано: «Габриэль Шанель». Деньги у Кейпела, несмотря на все мои горячие заявления, взять пришлось. Он согласился:

— В долг. Или прими меня в дело.

Я не хотела принимать его в дело, я хотела сама. Но рисковала просто не справиться, в мастерской работали всего две девчушки, явно не имевшие понятия о ровных стежках. Пришлось спешно вызывать Адриенну и Антуанетту.

Хорошо помню, как остолбенели обе, увидев «Шанель» на шторе бутика.

— У тебя свой магазин?

— Почему шепотом? Не совсем у меня и не совсем свой, но владелица я.

Закипела работа.

Но просто ждать, когда в магазин, пусть и так удачно расположенный, толпами повалят клиентки, было невыносимо. К тому же я решила, что помимо шляп пора заниматься одеждой.

Красоту Адриенны следовало как-то использовать, да и Антуанетта была хорошенькой. В результате сестрички, как нас стали называть все, принялись прогуливаться по набережной или главной улице в моих шляпках, демонстративно заходя после этого в бутик.

Знаете, когда на улице жарко, а вы одеты в тесный корсет, множество всякой всячины и огромную шляпу, водруженную на подложку из волос, пот течет не только между лопатками, но и по лицу. Его приходится осторожно отирать, чтобы не лился в глаза. Вот когда дамы позавидовали нашим простым шляпкам безо всяких натюрмортов и чучел пернатых, без пыли и дополнительных шиньонов, шляпкам, которые можно быстро надеть и снять. Конечно, не как мужчины, которые могли запросто приподнять свои головные уборы и водрузить обратно, но хотя бы обойтись без специальной подставки со ступеньками, на которую с риском упасть и свернуть шею влезала несчастная горничная или куаферша, чтобы устроить и укрепить на волосах замученной дамы сооружение, по какому-то недоразумению именуемое шляпкой.

Зависть привела к подражанию, с каждым днем все больше дам расхаживали по Довилю «в полном безобразии», как выразился мой главный конкурент в те времена — знаменитый парижский кутюрье Поль Пуаре. Пуаре диктовал дамскую моду уже больше десятилетия, он знал, как сделать, чтобы женщина выглядела томной, хрупкой, требующей поддержки во всем, даже при ходьбе.

А я категорически не принимала такого подхода. Какого черта я должна быть беспомощной, если вполне могу не только ходить, но и бегать, не только вздыхать, но и ругаться? Приговор Пуаре был уничтожающим: «Ни на что не годна и долго не продержится!» Мне на его мнение совершенно наплевать, а возражать просто некогда, мастерская оказалась завалена работой. Скоро пришлось нанимать еще девушек и спешно обучать их, а также закупать основы для моих необычных шляпок.

— Габриэль, почему Бой так часто ездит в Париж и подолгу там бывает?

— У него дела…

Адриенна покачала головой:

— Я слышала другое. Прости, но у него там женщины.

— Наверное, Адриенна, но что я могу поделать?

— Ты так просто сдашься?

— Я не сдаюсь, но заставлять его на себе жениться не буду. Он бросил всех своих любовниц, чтобы быть со мной, но Бальсан прав — Кейпел никогда не женится на мне.

— Ты так спокойно говоришь об этом?

— Адриенна, я старательно прячу свое прошлое, Бою тоже приходится это делать. А я напоминание из этого прошлого.

— Но теперь ты другая. Вон какая… Может, ты зря взяла к себе Андре?

Андре сын недавно умершей старшей нашей сестры Жюлии. Мы не могли оставить мальчика родственникам, и я забрала его к себе. Кейпел отдал Андре в колледж, в котором учился сам. Это было хорошо и плохо одновременно. Андре считал Кейпела своим приемным отцом, а вот меня никем, он как-то сразу отдалился, и сколько я ни пыталась завоевать доверие и любовь племянника, ничего не получалось. Словно я виновата в трагедии его матери. Боюсь, Жюлия что-то наговорила сыну обо мне, пока была жива.

У Андре благодаря мне будет все — образование, замок, деньги, должность… Я не смогла дать только семью, но этого не было и у меня самой.

В нашу жизнь вдруг вмешалась война.

Хотя Довиль от военных действий находился далеко, их начало мы сразу почувствовали. Многих знакомых призвали в армию. Многие поторопились вернуться в Париж. Один за другим закрывались бутики, заколачивали окна «Нормандии», прекратило работать казино, Довиль пустел.

Кейпел тоже собрался на фронт. Это было страшно, но он успокоил меня:

— Я обязательно вернусь, хотя бы ради того, чтобы посмотреть, как ты станешь великой.

А еще посоветовал:

— Не спеши закрываться.

— Но заказчиц нет, все в Париже.

— Война закончится не так скоро, как всем кажется, довильские пляжи наполнятся снова. Правда, думаю, не отдыхающими. Здесь тыл, сюда побегут многие.

Главное, что я запомнила из нашего прощания: совет пока не закрываться и обещание вернуться.

Мы скучали без дела в полупустом городе. Ветер гонял по пляжу обрывки афиш и газет, и я невольно вспомнила, как выглядел в конце сезона Виши. Там тоже заколачивали окна, закрывали ставни, снимали навесы… Грустно…

Но Кейпел оказался прав, он всегда бывал прав, кроме одного — когда предпочел мне другую! Война затянулась, тыловой Довиль превратился в лазарет и пристанище для многих аристократов из восточных имений. Война согнала их с насиженных мест, заставив перебраться подальше. Тут не до штата прислуги, самим бы успеть унести ноги.

Город снова был полон, однако публика совершенно другая.

— Габриэль, там в госпитале много раненых офицеров, может, там есть кто-то из Мулена? Пойдем, навестим их…

Я ужаснулась.

— Нет!

— Почему?

— Некогда! Столько работы, что хоть самой садись на всю ночь с иглой в руках, а ты предлагаешь разгуливать по госпиталям!

Антуанетта смотрела на меня с удивлением. Она не бывала в «Ротонде», а потому не понимала, что я до смерти боюсь увидеть именно кавалеристов из Мулена. Зачем, чтобы услышать восторженное: «О, Коко! Малышка Коко, спой нам про Токадеро»?! Это было бы концом моего успеха в Довиле. Зато Адриенна поняла все, она поддержала:

— Не стоит ходить, разве что осторожно узнать, нет ли там наших…

Сестра перевела взгляд с меня на Адриенну и протянула:

— Поня-атно… Я узнаю.

Наших не оказалось, но я все равно запретила Антуанетте ходить в госпиталь, лучше пожертвовать туда деньги или отправить партию одежды для сестер милосердия.

Мой бутик оказался единственным открытым, Кейпел не ошибся. У него потрясающий нюх на заработки. Все дамы в Довиле вдруг стали моими клиентками. Как тут не развернуться? Пришлось нанять дополнительный персонал.

Но главное: клиенткам поневоле пришлось принять мои правила одежды! Наверное, мне помогла война, но в таком случае ужасная война помогла не только мне, но и всем женщинам вообще.

В госпиталь не отправишься в корсете с турнюром, громадной шляпе или с множеством оборок на блузе. Дамам, ставшим добровольными сестрами милосердия, срочно понадобились именно мои модели — простые и удобные! Каждое утро перед открытием магазина возле него выстраивалась очередь из желающих приобрести только что сшитую одежду. Однажды увидев эту почти толпу дам, переминавшихся с ноги на ногу, я распорядилась поставить скамеечки и столики. Это привело в ужас Адриенну:

— Ты хочешь открыть кафе?! Но мы и так не справляемся с работой.

— Никаких кафе, пусть просто сидят в ожидании, зато они будут мне благодарны и раскупят все с большим удовольствием.

— Ну ты и хитрая!

Деньги текли если не рекой, то вполне устойчивым ручьем, но я предпочитала не тратить, а вкладывать и вкладывать, как учил меня Кейпел. До осени, когда на фронте установилось относительное затишье, я уже имела солидный доход, но даже считать было некогда. Я не кривила душой, когда говорила Антуанетте, что завалена работой, однако клиентки возвращались в Париж, пора отправляться туда и мне. Нельзя допустить, чтобы завоеванные в Довиле позиции кто-то в Париже успел перехватить.

Пока время работало на меня, главный соперник Поль Пуаре по горло занят военными заказами, то есть успешно одевал французскую армию на свой манер, отчего она стала похожа больше на бутафорское, чем на настоящее войско, остальные еще не пришли в себя после внезапного перерыва в работе. Нужно этим воспользоваться.

Но в ателье на рю Камбон я не собиралась следовать «корсетной» моде, напротив, вынуждала клиенток и в Париже носить то, что они надевали в Довиле. Парижу военных лет было не до скандалов в дамской моде, а женщины за время работы в госпиталях успели оценить удобство предложенной мной одежды и возвращаться к прежней не желали. Теперь многие в Париже одевались у мадемуазель Шанель. Но до настоящего успеха, до марки «Коко Шанель» было еще далеко.

И снова мне помог Бой. Он служил офицером связи, а потом был включен в комиссию по поставкам угля во Францию, на чем заработал огромные деньги. Его английское наследство заключалось в угольных шахтах, и раньше занимаясь перевозками угля, теперь он стал делать это с утроенной энергией. Мы словно соревновались, но мне его не догнать…

Война затянулась настолько безобразно, что стало понятно: с этим как-то придется считаться. Довиль больше не был приятным курортом, те, у кого имелись деньги, принялись спешно искать ему замену. Гораздо спокойней на юге, ближе к нейтральной Испании. Вспомнили про Биарриц.

Кейпел все равно находил время для меня, хотя и не слишком часто. Я понимала: война…

Он вывез меня отдохнуть в Биарриц. Чем ни Довиль? Даже лучше, Биарриц близко к Испании и далеко от войны. Прекрасная погода, красивые люди, спокойно, и казалось, войны не существует.

— Почему бы не открыть бутик здесь?

Бой дал денег для аренды виллы и закупки всего необходимого. Мои модистки с рю Камбон были счастливы перебраться на спокойный курорт подальше от госпиталей и угрозы бомбардировок. Вилла «Де Ларральд» стала моим триумфом! Шесть десятков нанятых работниц почти сразу перестали справляться с наплывом заказов. Испанские аристократки, наслышанные о парижской возмутительнице спокойствия, повалили на виллу за обновками. Одеваться так же авангардно, как в Париже, да еще и из первых рук — разве такое можно упустить, если у тебя есть деньги?

В Биарриц Кейпел испытал первый шок от моей хватки — ценники на моделях были сумасшедшими.

— Габриэль, почему так дорого?

— Ничуть! Иначе меня просто не воспримут всерьез. Я могу создавать модели, уступая требованиям удобства, но ставить на них цены, уступая чему-то, не намерена.

Впервые я дала урок Бою. Модели расхватывали почти на лету, а их немалая стоимость только добавляла шик. Иметь вещь от Шанель теперь считалось непреложным условием хорошего вкуса.

Отдых закончился, Бой уехал в Париж, я отправилась туда же, поручив дело Антуанетте. Конечно, сестричка запаниковала:

— Габриэль, я не справлюсь!

И тут Антуанетта, наверное, впервые увидела меня в гневе.

— Прекрати паниковать и набивать себе цену! Дело налажено, клиентки есть, остается только приглядывать.

Антуанетта явно перепугалась и быстро закивала головой. Попробовала бы отказаться! Я и без того была страшно сердита на Адриенну, которая так вцепилась в своего драгоценного Мориса де Нексона, служившего в действующей армии, что одно упоминание о разрешении увидеться с возлюбленным лишило ее способности соображать. «Она приедет, но позже»… Вы такое видели?! Когда нужно работать, есть возможность развернуть дело так, чтобы оно кормило всю семью, эта влюбленная клуша предпочитает вздыхать по своему Нексону!

Даже самая лучшая несушка на птичьем дворе все равно только курица — птица, забывшая, что можно летать! Хотите увидеть мир сверху — машите крыльями, родились без них — не мешайте расти.

Вот за что еще я обожала Боя: он не только не мешал мне почувствовать эти крылья, но и помогал им окрепнуть. Кейпел не держал меня на привязи и гордился успехами.

Адриенна попыталась слабо оправдываться:

— Но ты же тоже уезжаешь к Бою в Париж…

Во-первых, от этого никогда не страдало дело, я в Париже не бездельничала, а короткий отдых в Биарриц завершился открытием нового бутика. Во-вторых, я это я и нечего на меня равняться!

Антуанетта справилась, тем более я приезжала довольно часто. Теперь у меня были бутики в Биарриц и Довиле и два ателье в Париже. Могла ли о таком мечтать Коко, выплясывающая в «Ротонде», или сиротка в Обазине, осваивающая основы шитья? Отныне шила не я, это делали три сотни моих работниц, но я придумывала, обеспечивала их работой, я хорошо платила, но строго требовала. Те, кто желал работать вполсилы или выполнял работу некачественно, изгонялись безжалостно. Одежда из ателье мадемуазель Шанель должна быть высшего качества! Постепенно это стало моей визитной карточкой не меньше, чем необычность самих моделей.

К необычности уже привыкли, удобство оценили, а то, что главный конкурент Поль Пуаре в это время терзал своими идеями французскую армию, давало мне возможность почти безраздельно властвовать в женской моде.

Когда мне говорили, что я своими идеями оставляю без работы тысячи мастериц, шьющих корсеты, я смеялась:

— Пусть приходят работать ко мне, я хорошо плачу!

Многие приходили. Выдерживали не все, но те, кто оставался, были ценны, их потом всячески переманивали к себе другие кутюрье. Мне не жалко, если работница от меня уходила, значит, она «не моя». «Мои» годами терпели все требования и мой нелегкий характер и были счастливы самой возможностью участвовать в создании не столько Большой моды, сколько очень качественной во всех отношениях одежды «от Шанель».

Однажды я вдруг вспомнила про счета. Теперь я точно знала, что даже если Кейпелу десять раз позвонят из банка, он скорее заложит все свое состояние, чем сообщит мне о превышении кредита. Бой вложил немало средств в открытие моих бутиков, как скоро я смогу вернуть ему хотя бы часть денег?

— Как у нас дела?

Бухгалтер с очень довольным видом сообщил:

— Прекрасно.

— Что в вашем понимании «прекрасно»? Что нас завтра не вышвырнут из арендованных помещений? Или что мы можем не задерживать зарплату работницам в этом месяце?

— Что вы, мадемуазель! Прекрасно это значит прекрасно, помимо оплаты аренды, зарплаты и прочих расходов у вас остаются…

Он принялся сыпать всякими цифрами и рассуждениями.

— Стоп! Скажите мне одно: какую сумму я могу снять со счета без риска для дела?

Когда он назвал свободную сумму, я просто обомлела! Мой свободный фонд превышал все, что дал за это время Бой, хватало даже накинуть проценты.

— Вы намерены купить что-то очень дорогое?

— Нет, вернуть долг. Посчитайте, сколько я получила от господина Кейпела, добавьте проценты и переведите эту сумму на его счет. Что вы на меня так смотрите, не хватит денег?

— Нет, мадемуазель, вполне хватит и еще останется. Но неужели господин Кейпел потребовал вернуть затраченное?

Я расхохоталась:

— Что вы! Просто я не хочу никому быть должной.

Несомненно, из рук в руки или даже на счет, будучи поставленным в известность, Бой деньги не взял бы, но их действительно перевели без его ведома.

Когда Кейпела о большом пополнении счета известил банк «Ллойд», думаю, он испытал удивление, смешанное с досадой. Во всяком случае, мне высказался в таком тоне:

— Я думал, что подарил тебе игрушку, а это оказалась свобода…

Я почувствовала, что я не курица, взлетела и вижу мир сверху. Не весь, конечно, но хотя бы окрестности двора.

— Ты мечтала о независимости… Она у тебя есть.

— Еще не совсем, конечно, но уже почти.

— Теперь я тебе не нужен?

— Теперь я связана с тобой только любовью. Поверь, эта связь куда крепче.

Неожиданно у меня появилась новая клиентка, да еще какая! В ателье пожаловала баронесса Диана де Ротшильд.

Вообще-то она одевалась у Пуаре, но, обладая огромнейшими деньгами и весьма капризным нравом, частенько ставила кутюрье в неловкое положение. Она не желала приходить в его салон на примерки и показы и требовала, чтобы модели присылали к ней домой с демонстрацией. Однажды, будучи в дурном настроении, баронесса позволила молодым людям, вечно околачивающимся подле нее в ожидании подачек, раскритиковать не только сами модели, но и девушек, их демонстрирующих. Это вывело Пуаре из себя, в следующий раз он просто выставил вон все же заглянувшую к нему Диану.

И этот человек считал, что имеет право диктовать всем женщинам, что им носить? Он не сумел справиться с одной-единственной!

Оскорбленная баронесса поинтересовалась, с кем из кутюрье особенно не дружит Пуаре. Конечно, ей назвали меня. Шанель, кто же еще!

— Решено, отныне я одеваюсь у Шанель.

Она так и заявила, явившись ко мне в ателье. Тогда я еще очень не любила выходить к клиенткам, предпочитая отправлять к ним кого-то из помощниц. Но на сей раз была в салоне и увернуться не удалось. Диана де Ротшильд окинула меня любопытным взглядом с ног до головы:

— Вы Габриэль Шанель?

Наши глаза встретились…

— Да, я Габриэль Шанель, владелица этого ателье.

— Я буду заказывать у вас одежду!

Однажды я слышала, как учили дрессировать большую собаку. Наставник внушал подопечному:

— Ты должен отдать приказ «Сидеть!» таким тоном, чтобы она поняла, что если не сядет, то ляжет, причем замертво.

Ученик хихикнул, а я возмутилась:

— Если вы отдадите приказ таким тоном, то собака вас возненавидит.

Наставник снисходительно усмехнулся:

— Типично женский подход.

Но я продолжала:

— Отдавать приказ нужно так, чтобы не мелькнуло мысли, что его можно не выполнить. — И тут же спокойно скомандовала: — Сидеть.

Пес, от которого никак не могли добиться послушания, тут же сел.

Я оставила двух мужчин ошарашенно смотреть мне вслед.

Запомните, если вам нужно, чтобы выполнили вашу волю, не стоит уговаривать или кричать, достаточно просто потребовать, но так, чтобы никто не подумал, что можно поступить иначе.

Мои глаза скомандовали баронессе «Сидеть!» без малейших сомнений, и она подчинилась.

— Согласна, но я провожу примерки только в своем салоне и шью только то, что предлагаю сама. — Ротшильд смотрела мне в рот. Не давая ей опомниться, я обернулась к сопровождавшей команде: — Ваши молодые люди могут пока выйти, у меня тесно.

Молодые люди потянулись прочь из ателье. Баронесса послушно села в кресло и стала выбирать из предложенных моделей.

— А… вот здесь не надо бы… — Она почти заискивающе показала себе на грудь, явно имея в виду необходимость украсить показанную блузку какой-нибудь гадостью.

Я строго сдвинула брови:

— Украшения у Пуаре!

Не знаю, что помогло, упоминание ненавистного ей Пуаре или мой тон, но Диана быстро согласилась:

— Нет, нет, это я так…

Демонстрация закончилась полным восторгом баронессы, заказом десятка платьев и обещанием привести к «столь замечательной кутюрье» всех своих подруг. Диана слово сдержала, добрая половина моих работниц теперь выполняла заказы баронессы и ее богатых родственниц и приятельниц. Женская часть семейства Ротшильдов отныне одевалась «у Шанель».

Пуаре сначала хихикал, мол, Ротшильд ей покажет свой норов, но довольно скоро понял, что потерял многих богатых клиенток. В Париже баронесса с приятельницами сделали меня известной за неделю. Ротшильд есть Ротшильд, вскоре моими клиентками стали не только Диана с подругами…

Иногда хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что не сплю. За несколько лет я проделала путь от никому не известной портнихи из Мулена до ведущей кутюрье Парижа! Оказалось, Париж и даже весь мир можно покорить не только пением или танцами, а доказывая женщинам, что они должны одеваться для самих себя, а не в угоду всяким там Пуаре.

И вообще, по какому праву моду женщинам диктуют мужчины? Кто-нибудь из них пытался надеть на себя то, что изобретает, и проходить хоть полдня? Уверяю вас, случись такое, со следующего утра кутюрье выпускали бы на подиум манекенщиц исключительно в пижамах!

Все шло блестяще, как вдруг выяснилось, что из-за войны и перебоев в работе фабрик запасы текстильной продукции категорически подходят к концу. В начале 1916 года это стало почти преддверием катастрофы. А я не только не могла снижать темпы, но и собиралась увеличивать производство. Из чего, скажите, тогда шить?! Эти чертовы текстильщики, видите ли, не намерены рисковать и выпускать нужное количество хорошей ткани!

Родье, у которого я покупала трикотаж, только пожал плечами:

— Но, мадемуазель, из-за недостатка качественного сырья у меня нет запасов.

— А что у вас есть?

— В достаточных объемах только джерси.

— Это еще что?

Он почти грустно вздохнул:

— Пойдемте, покажу.

Рулонами ткани, предназначенной для мужского нижнего белья, был завален весь склад. Но даже производители кальсон отказались от этого материала.

Бежевый цвет… жестковата, но ведь я не панталоны из нее намерена шить… зато такого женщины еще не видели…

— Беру все! И мне нужна еще партия…

— Нет.

— Что значит нет?!

— Эту я вам продам, но новую партию выпускать не буду. Насколько я знаю, вы шьете дамскую одежду, а ткань капризная, тянется, топорщится, вы не сможете сделать из нее ничего приличного, и партия останется лежать на складе. Увольте.

У меня даже дыхание перехватило от возмущения.

— Я не смогу?! Это вы неспособны увидеть достоинства джерси, а я прекрасно вижу! Вы вообще ни на что не способны!

Родье на крик обиделся и заявил, что пока я не выпущу из этой гадости нечто необычное, что станет модным, он новую партию не произведет!

— Договорились, только цена будет половинной!

Похоже на пари, но не заключить его Родье просто не мог, это означало признать мою правоту.

— Согласен.

Ох и намучилась я с джерси сначала. Вообще-то, Родье был прав, ткань совершенно не желала ложиться складками, плавно следовать за линиями фигуры, а облегать талию оказалась вообще неспособна.

Если не получается как нужно, сделаем наоборот. Ну ее к черту, эту талию! Можно ходить и без нее, кстати, огромное число женщин мне еще и благодарны будут, потому что им нечего подчеркивать.

Но это оказались не все проблемы. Длинные до щиколоток платья из джерси совершенно неудобны, это не шелк, жесткая ткань не давала свободы движения. А отсутствие талии делало наряды и вовсе похожими на толстый карандаш. Не то… все не то…

Я смотрела на манекенщицу и думала, что не так. И вдруг…

— Мари, приподнимите-ка подол… выше…. Еще выше… Теперь опустите.

Дальше мои работницы с ужасом наблюдали, как я кромсаю ткань, укорачивая платье.

— Но, мадемуазель, это откроет некрасивые ноги…

— Кривые ноги не видно только под фижмами, просто под длинным платьем их не спрячешь.

— Но мужчины… — сделала последнюю попытку вразумить меня Жанна, работавшая портной.

— Вы полагаете, они не знают, что у женщин под платьем? Кто не догадывается, пусть посмотрит, остальные еще и благодарны будут, потому что не придется с грустью обнаруживать кривые ноги уже после венчания. Теперь их сразу видно.

Биарриц был потрясен: женщины получили нечто вроде рубашек с пояском в виде шарфа на бедрах. Но платье открывало не только щиколотку, оно позволяло увидеть икры ног.

Боже, какой поднялся крик! Мадемуазель Шанель пытается одеть женщин в рубашки для сна! Мадемуазель Шанель забыла стыд! Разве сможет уважающая себя женщина надеть эту гадость! Шанель создает модели под свою фигуру, не считаясь с желаниями заказчиц!

Смогли и надели. Женщинам очень понравились платья, в которых можно свободно двигаться, сидеть, даже лежать! И икры ног они тоже готовы показать, особенно в Биарриц. И талии прекратить утягивать и подчеркивать.

Но в одном возмущенные мужчины были правы: я действительно создавала модели прежде всего для собственной фигуры. У меня не было груди, которую стоило бы выставлять напоказ, не было бедер, и я не боялась открытых ног, потому что они были стройными. Они и сейчас такие.

Оказалось, большинство женщин, уже почувствовавших вкус к активной жизни, в которой уверенно заменяли мужчин во время войны, совершенно не желали возвращаться не только в корсеты, но и в наряды, предложенные моим соперником Пуаре. Поль Пуаре тоже отказался от талии, но он думал как мужчина, а потому вытянул платье и сузил его внизу, причем настолько, что женщины могли двигаться только мелкими шажками, рискуя при малейшем резком движении порвать подол.

Пуаре мужчина, его восхищали хрупкие дамы, вынужденные ходить, опираясь на руку мужа. Такое уже было, когда корсет превращал даму в гусыню, и каждый шаг давался с трудом. Но прошло несколько беспокойных лет, женщины осознали свою власть не только как томные обитательницы гаремов, а как равные мужчинам, они не хотели назад к корсетам. Мои модели приняли очень быстро, в том же году даже в американском «Харпер Базар» разрекламировали платье-шемизье. Я победила Пуаре!

Но я победила не только Пуаре, я одержала победу над пышнотелыми женщинами! Мадемуазель Шанель не подходила под модные наряды? Пришлось моде измениться под мадемуазель Шанель.

Бой смеялся:

— Умоляю, только не оголяй женщинам колени, иначе мужчины не смогут сдерживаться и примутся хватать их даже в ресторанах.

— Вот еще!

В тот вечер я долго стояла у зеркала, приподняв платье и пытаясь разглядеть коленки. Впереди они были красивыми, но сзади… Нет, женщинам решительно нельзя открывать ноги выше икр сзади!

Еще пару дней я заставляла раздетых манекенщиц поворачиваться ко мне спиной и подолгу смотрела на их ноги. Даже у красивых девушек, имевших прекрасные ножки и приятные коленки, подколенные чашечки смотрелись плохо. Это убедило меня в идеальной длине: чуть за колено. И точка!

Я никогда от этой длины не отказывалась, ни тогда, когда Диор снова удлинил платья, ни когда мир сошел с ума и укоротил их до полного безобразия. Женщины приняли длину мини, но они не знали один секрет: их видят не только впереди, но еще и сбоку, и сзади. Лишь у одной из ста ноги сзади на уровне колен не вызывают сожаления. Зачем это подчеркивать? Мужчина, привлеченный красивой мордашкой или полным достоинства лицом зрелой дамы, не заметит ее коленок, но обязательно оглянется, чтобы окинуть взором всю фигуру. И что он увидит? Вы уверены, что второй взгляд не испортит впечатления от первого?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.