Кнезь

Кнезь

Однажды вечером в нашей коммуналке раздался пронзительный звонок. Так поздно мы никого не ждали… Лёпа подбежал к двери и стал отчаянно царапать ее.

— Ты что, обалдел? Брысь-брысь! — шлепнула я кота, но он сильнее вцепился в старый дерматин, отодрал целый кусок и умчался. — Кто тебе там не понравился, Лёпа? — удивилась я. Такого он никогда себе не позволял.

Снова раздался звонок.

— Кто там? — спросила я.

— Откройте, пожалуйста, — донеслось из-за двери. — Дайте покушать…

Приоткрыв через цепочку дверь, я увидела высокого монаха во всем черном. Но уже в следующую секунду поняла, что это не монах, а какой-то парень, не по ноябрьским холодам одетый, вернее — раздетый, в одном свитерке, с лицом землистого цвета, с синяками под глазами.

— Дайте, пожалуйста, покушать, — сказал он. — Пожалуйста…

— Подожди, — ответила я и пошла на кухню, но в глазах все еще стоял черный монах…

Я пожарила яичницу, намазала маслом хлеб и пошла к двери. Но как просунуть тарелку в щель? Господи, помилуй! И открыла защелку, передала еду.

— А попить можно? Горячего…

Закрыв дверь, пошла за чаем, положила в чашку варенья, размешала. Он выпил и сказал:

— Пожалуйста, можно я у вас переночую? Прямо у дверей, на пороге.

— Спятил? Как я тебя пущу в дом, ты кто?

— Три дня не спал, не ел, меня ограбили. Пожалуйста, пустите…

Не знаю, почему я ему поверила, может, привидевшийся монах сыграл в том роль. Я пошла по длинному коридору к соседке, обдумывая, что сказать.

— Анна Вячеславна, к нам один мужчина просится переночевать. Его ограбили. Без одежды, несчастный какой-то… Можно пустить?

— Пустить? — удивилась она. — Дорогая Наташенька, всё, что вы ни сделаете, всё слава Богу! Что-то у меня лампочка перегорела…

Я вкрутила в прикроватный торшер новую и пошла назад.

Постояла у двери, прислушалась. И все же распахнула ее, в образовавшийся проем кивнула ему, чтобы зашел.

— Я тебя закрою на ключ. Ведро для туалета принесу, — сказала я и провела в комнату, в которой жил Вадим. — Хочешь еще есть?

Он отрицательно помотал головой, смахнул указательным пальцем слезу.

Поздним утром за его дверью не было слышно никаких звуков. Мне представилось, что когда открою дверь, он тюкнет мне по голове топором… Да нет у него никакого топора, рассердилась я и открыла. Он лежал на диване с закрытыми глазами. Умер, что ли?

— Алё! Эй! Ты живой?

Он разлепил веки и спросил:

— Можно я еще полежу?

— Ну, лежи! — ответила я. — Тебе плохо?

— Избили.

Он пролежал до следующего утра, пил только воду. Анна Вячеславна так переживала: «Как можно, человека до смерти избили», что у нее самой поднялось давление, пришлось отхаживать и старушку.

Когда я снова открыла дверь второй комнаты, парень сидел на диване и смотрел в одну точку.

— Ну как?

— Плохо… какие-то шишки по телу пошли.

Действительно, на теле выскочили какие-то шишаки величиной с грецкий орех, я видела своими глазами.

— Вызову «скорую»…

— Нет, не надо, пожалуйста… — сказал он.

— Почему? Хочешь помереть, неизвестно, что тебе отбили. Я все-таки вызову…

Он с трудом поднялся и сказал:

— Не надо, я уйду.

Я не знала, что делать. Он стал натягивать ботинки — небомжовые, нормальные человеческие ботинки.

— Ладно, полежи еще. Пойду куплю тебе мазь гепариновую…

Он рухнул на диван:

— Спасибо.

— Тебя как зовут-то?

— Сергей.

— Крещеный?

— Нет…

— Хочешь креститься?

— Да…

— Лежи тогда, — разрешила я и ушла за лекарством. Дверь на ключ больше не закрывала.

Да, ситуация… Только этого не хватало. Я вообще-то первый свой роман писала — по шесть страниц в день.

Встретив во дворе знакомую, я стала расспрашивать, не знает ли она, от чего могут появиться на теле странные шишки. Пришлось признаться, на ком они выскакивают…

— Сумасшедшая! — обалдела знакомая. — Не соображаешь, что делаешь? Сразу не прибил, но таки прибьет. Ничего про человека не знает — и пустила в свой дом. Бабка там твоя одна с ним осталась?

— Да не прибьет, он не такой… — стала оправдываться я.

— Вызывай милицию. А помрет если у тебя? Да ты потом во всю жизнь не отмоешься. Убийство прикосячат, подумала об этом? Вызывай милицию, а то я сама вызову! — она была настроена решительно.

— Ну тогда уже лучше «скорую». Ладно, спасибо за совет. Вызову.

Действительно, не дай Бог он помрет, можно ставить крест на писательской карьере. Как-то я об этом не подумала.

Вернувшись домой, я сказала:

— Сергей, я все-таки вызову «скорую»!

— Не надо, пожалуйста, я не умру.

— А если умрешь?

Он помолчал, потом сказал:

— До крещения не умру, поверьте…

Ничем другим меня подкупить было невозможно. Я отдала мазь и пошла на кухню. Трехдневная гора посуды была вымыта, и Анна Вячеславна рассматривала, как чистая посуда ловко была разложена на моем столе.

— Наташенька, а откуда у нас этот любезный молодой человек появился, Сереженька? Такой порядок навел.

— Что же это он, притворяется? — воскликнула я. — Это, Анна Вячеславна, тот, которого избили.

— Какие негодяи, какие негодяи, такого человека избить, — стала сокрушаться соседка. — Надо в милицию заявить. Пусть найдут хулиганов и накажут.

— Накажут… — вздохнула я. — Интересно, кто окажется крайним?

Я вошла в комнату: он сидел на стуле.

— Значит, так, Сергей, мне совершенно некогда, — сказала ему. — Сам ешь, что найдешь на кухне, меня не трогай. И быстрее выздоравливай. Понял?

— Постараюсь… — ответил он. — Может, завтра уже уйду…

— Как завтра? А креститься?

— Не хочу вам мешать.

— Ничего, потерплю. Ты про веру христианскую хоть что-то знаешь?

— Немного… — выдохнул он, дышать ему было тяжело. — Иисус Христос, Пасха, Троица. В Поминальный день дедов вспоминаю.

— Принесу тебе книгу, почитаешь. Чтобы как-то подготовиться к крещению.

— Голова сильно болит, не смогу читать, — отказался он.

— Господи, помилуй. Таблетку дать?

— Не пью таблеток.

— Что же с тобой делать? — глянула я на его смуглое, осунувшееся и почерневшее лицо.

— Вы идите, занимайтесь своими делами. Посплю…

— Родным твоим надо позвонить, — вспомнила я.

— Не надо, пожалуйста, не мучьте меня.

Он лег и отвернулся к стене. И я оставила его в покое, только принесла крещенской воды и окропила его и всю комнату.

Из двенадцати страниц, которые должна была написать за два дня, смогла написать только две: попробуй сосредоточиться, когда в соседней комнате незнакомый мужик, да еще и помирает. У меня совершенно не было на него ни времени, ни сил. Но пришлось заниматься. Через день шишки его втянулись обратно. Он заметил, что после крещенской воды. Прошла еще неделя. В нашей коммуналке его было не видно и не слышно. Только каждое утро на завтрак появлялась на кухне вкусная каша и сервированный общепитовскими тарелками стол. Посуда и пол, как в сказке, мылись сами собой. А когда Сергей сделал генеральную уборку у Анны Вячеславны, она сказала мне:

— Такой приятный молодой человек. Может, он поживет у нас?

— Может… — неуверенно ответила я. — Только мы же про него ничего не знаем.

— Что вы, Наташенька! Он мне столько про себя рассказывал интересного. — Она сложила у груди ладошки вместе, как делала всегда, когда чему-то очень удивлялась. — Симпатичный молодой человек. Знаете, он мне даже напоминает одного князя. Жил у нас в Золотоноше князь Богуш Корецкий. Высокий такой, стройный, с зачесанными кверху рыжими усами и со шведской бородкой…

— Ха-ха! — усмехнулась я. — Серега, конечно, кнезь настоящий! Вот сказанула Анна Вячеславна… Небритый недели две, а рыжие усы — накладные, что ли? И что же он вам рассказал про себя?

— Он, представляете, Наташенька, с пятнадцати лет в колонии сидел, а потом женился, девочка у него есть, дочка Оленька.

— Да… — только и оставалось мне сказать.

Надо, решила я, хотя бы четыре страницы сегодня написать, а за две по плану ненаписанные — обязательно допросить жильца.

Вечером я позвала его на кухню и сказала:

— Сергей, я просто хочу узнать, что ты за человек… Кто тебя избил, как попал в Москву. Какие планы? Расскажи что хочешь.

У него дрогнул мускул на лице. Говорить он начал через большую паузу.

— Если бы не вы, не выжил бы… За три дня ни один человек не выслушал, куска хлеба не дал, из подъезда один фраер веником выгнал, только бомжи дали пивка из слюнявой бутылки… — Когда он говорил, что-то присвистывало у него внутри.

— Ну, дорогой, кто же сейчас пустит в дом незнакомого человека. Тут не старосветские помещики живут.

— Желаю им, чтобы не оказались на моем месте!

— Бог судья! Дальше? — я старалась держаться сурово.

Он рассказал, что последние два года жил тем, что возил молдавские ковры ручной работы в Сибирь, продавал их на рынке в городе, где жила жена с дочкой. Тяжелая работа в буквальном смысле. Ковры продаст — снова едет в Молдавию за товаром. В дороге он никогда не пил, а в последний раз — бес попутал. Познакомился с попутчиками, нашли общий язык — вроде приличные муж с женой… Приехали в Москву, не хотелось расставаться, потому что настроение поганое было. С женой нелады начались: не нравилась ей эта его работа, а другую — где возьмешь с отметкой в паспорте! И вот зашли они с этой парой в привокзальную кафешку. Там незаметно они клофелин в его стакан и прыснули. Очнулся раздетый, без денег и документов в неизвестном районе. Кто бил — не помнит. Бомжи, наверно, сняли куртку, хорошо хоть ботинки оставили. Когда я спросила, почему он в милицию не обратился, Сергей в ответ только хмыкнул. Тогда у меня еще не было практики по спасению посылаемых на мою голову бомжей, и я не знала «тонкостей» их отношений с милицией.

— Но ты же не бомж? Могли бы помочь.

— Да, зря не помогли, — поморщился он. — Сидел я на второй день в каком-то парке на лавке. Голова трещала, даже холода не чувствовал. Сел рядом со мной какой-то мент и вдруг к виску приставил пистолет.

— Господи, помилуй! Какой ужас! Почему?

— Потренироваться, наверно. Что-то требовал от меня, а я не понимал. Может, он и избил. Место пустынное. Лучше б застрелил.

— А тебе не привиделось? — спросил я.

— Может… Что-то опять плохо. Я полежу?

— Конечно… И какие у тебя перспективы? — все же спросила я.

— Жена, если честно, выгнала. Хоть я всю квартиру своими руками отделал. Без дочки не знаю, как жить… Родители просто заболеют, когда узнают, сколько денег пропало. Там и ихние были.

Тут зашла на кухню Анна Вячеславна и сказала:

— Знаете, Наташенька, я все перепутала… Да, склероз, Женечка прав… Целый день думала: что-то не так…

— Анна Вячеславна, ну что еще не так? — вздохнула я.

— Князь Богуш Корецкий не жил в Золотоноше. Вернее, может, он и жил, но только давным-давно. Я вспомнила. Этот вельможный князь оставил такой документ — духовное завещание, в котором впервые упоминается Золотоноша. И вы знаете, какой год? Я вам скажу: 1576.

— Стремная бабушка! — удивился Сергей. — Таких еще не видел.

— Сереженька, вы здесь? Не заметила. Простите, оторвала вас от беседы. А вы утречком передвинете мне стол поближе к окну? Плохо видеть стала.

— Пойдемте, сейчас передвину… — ответил Сергей. — Вы закончили допрос? — повернулся он ко мне.

Что я должна была ответить?

— Идите, кнезь!

По моему настоянию он все-таки позвонил родителям, которым кратко сказал буквально несколько слов, что жив и волноваться не надо. Ни про жену, ни про дочку не было сказано ни слова.

Сложившаяся в нашей коммуналке волею судеб обстановка меня даже устраивала. Сергей бесшумно занимался по хозяйству, хорошо готовил, развлекал Анну Вячеславну. Я только удивлялась, что в его поведении могло не устраивать жену? После эгоиста Вадима с его бесконечными умными разговорами с Сергеем в быту было легко и просто. От его искреннего служения нам, двум одиноким женщинам, в коммуналке повеяло свежим ветерком каких-то счастливых перемен. Я еще страдала от разрыва с моим физиком, перебирала в уме нескладухи нашего совместного жительства, в чем-то винила себя, Вадима теперь во многом оправдывала: можно было, наверно, и потерпеть еще. По приговору отца N, он исчез из нашей коммуналки, но какова его дальнейшая судьба я еще не знала и надеялась, что мой физик-богослов изменится, как обещал, и вернется…

Сергей от непрекращающейся слабости часто лежал на диване, но никакие уговоры обратиться к врачам на него не действовали. Все, казалось, ждали, что ситуация разрешится как-то сама собой…

Он восемь лет отсидел в колонии за то, что, по его словам, взял «по доброте» на себя чью-то вину и ему, малолетке, дали меньший срок. Мне было тогда странно, что Сергей никого не обвинял, и жалел лишь об одном — о том, что очень не нравилось теперь жене. По дурости на зоне сделал себе наколки — не одну-две, а изукрасил ноги, руки, туловище сверху донизу, так что теперь ходил всегда в рубашке с длинными рукавами и закрытым воротом. Да, суровую школу жизни прошел он с самой юности, вот почему у него такая стойкость и дисциплина…

Отношение его ко мне было подчеркнуто вежливое, спокойно уважительное и по-мужски покровительственное, как к представительнице слабого пола. Это успокаивало и заряжало меня положительной энергией. Держался Сергей независимо, но не нагло. Может, правда, у него в роду были какие-нибудь аристократы? Не удивилась бы.

В разноплановом романе, который я писала, к моему удивлению, неожиданно появилась криминальная тема, которой поначалу не предусматривалось. Впервые в моем писательстве я столкнулась с известным феноменом: герои, которых придумываешь ты, в определенный момент начинают действовать по собственной логике… Первые сто страниц романа один герой в моем писательском воображении представлялся священником, скрывающимся от властей. И вдруг оказалось, что он — никакой не священник, а беглый рецидивист. В перипетиях криминальной жизни я мало понимала, поэтому и боялась писать. Не окажись в этот момент «под рукой» Сергея, я бы постаралась заставить героя-уголовника сделаться снова гонимым священником. И это, как сейчас понимаю, привело бы к полному провалу сюжета, действие которого время происходило в 1950-е годы. Несколько вечеров просидели мы с Сергеем на кухне, он «консультировал» меня по теме… Так и взялась я развивать криминальную тему и новое напряжение сюжета сильно продвинуло роман дальше!

Личной жизни друг друга мы старались не касаться. Иногда наши разговоры направлялись и в нужное для Сергея русло. Рассказывала я ему про заповеди Божии, про церковные праздники, про мое понимание христианских понятий веры, надежды и любви, про человеческие страсти — зачитывала ему целые страницы творений Святых Отцов, про грех и как с ним бороться. Из уважения ли ко мне он внимательно все слушал или слова действительно ложились ему на душу, Бог весть. Но его немногословие мне нравилось.

Прошел месяц, а я все оттягивала разговор о конкретной дате крещения… Настоятель нашей церкви, узнав о моем жильце, благословил крестить его бесплатно и побыстрее… Сергей воспринял это с радостью. Тогда я стала убеждать его, что перед крещением необходимо исповедаться за всю жизнь.

— В крещении тебе простятся все грехи, и внутренне ты изменишься. Но невозможно не думать о тех людях, которых ты вольно или невольно толкнул на грех и которые продолжают сеять какое-нибудь зло. Плоды твоего греха живут на земле и дают новые всходы. Понимаешь?

— Это я — плод греха других, — ответил он. — Мне не в чем каяться.

— Так уж и не в чем? — сказала я и сделала большую паузу, которую он не собирался заполнять. — Ну, подумай, вот ты по глупости за кого-то сел. Благородно? Хорошо, положим, что так. Но ты выгородил преступника, который по своей безнаказанности, может, дальше творит беззакония.

— Я не знаю этого.

— Смотри, чего ты добился, когда взял чужую вину на себя… Юность просидел в колонии. Парень умный, но без образования. Жена, мне кажется, тебе до конца тоже не доверяет… — осторожно предположила я.

— Это наши дела.

— Да, но дочка может вырасти без отца, каково ей?

— Не надо об этом. Не мучьте меня! — Сергей повернулся, чтобы уйти. — Что даст это покаяние!

— Подожди, — остановила я. — Послушай про меня, может, понятней будет… Я вот книгу сейчас пишу, а до этого на радио, на телевидении работала. Писала тексты. И всегда думала о том, что мои слова как-то влияют на умы людей. Если хоть немного солгу — по незнанию, или «так приказали», или хочется что-то приукрасить, или, наоборот, сгустить краски, то эта неправда начинает сама собой множиться и приобретать масштабы. У нас до сих пор верят всякому печатному слову или тому, что по радио сказали…

— Это да, как бараны, — согласился Сергей.

— Нет, просто у каждого своя профессия и люди вправе доверять журналистам, писателям, сценаристам, режиссерам, как любому другому профессионалу. Но у нас теперь многие «творцы» и знать не хотят евангельское предостережение, что «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» [9]. Когда там это Суд будет, да и будет ли вообще, дай-ка мы здесь вволю покуражимся…

— Вы настоящая христианка, таких мало.

— Нет, не настоящая: не святая. Я только учусь, — засмеялась я. — Может, сама об ответственности за свое слово я никогда и не задумалась бы, но еще во ВГИКе на глаза попалась одна притча про писателя и убийцу. Я запомнила ее на всю жизнь.

— Интересно… — сказал Сергей, и я впервые увидела на его лице положительную эмоцию. — Что в этой притче такого?..

— Мораль сей басни такова… Значит, попали вместе в ад два человека: разбойник и известный писатель. Довелось им восчувствовать огнь неугасимый. У разбойника, понятно, полыхает вовсю: много народу загубил в жизни, у писателя еле горит. Но проходит какое-то время, и у разбойника огонь постепенно стал затихать, а под писателем — с каждым годом все сильнее и сильнее. Стал писатель возмущаться, спросил у чертей, почему такая несправедливость, ведь он никого не убил… А они ему отвечают: родные молились за упокой разбойничьей души, а те, кого обидел, простили ему. Само имя разбойника забылось, и больше не пугают им детей, а вот твои книжки до сих пор читают. Все больше и больше народу в твои бредовые идейки верит, пример с твоих м-м-мерзких героев берут, а потому прямиком к нам попадает. И чем больше народу твои вирши прочтет, тем сильнее огонь под тобой…

— И вы во все это правда верите? — усмехнулся Сергей.

— Во что: в адские муки, в воздаяние за гробом, в милосердие Божие к тому разбойнику?

— Ну да, во все это.

— Конечно верю, поэтому и боюсь согрешить в своей писанине.

— Но почему вы верите?

— Потому что в Евангелии так написано, — сказала я. — Достаточно?

— Но что тогда вера — один страх?

— Вера, по прекрасному определению апостола Павла, «есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» [10]. Вот покрестишься, начнешь читать Евангелие, изучать христианство, и твой страх рассеется как дым. Давай, Серега, решать проблемы по мере поступления…

— Но вы ведь не пишете, как тот писатель из ада?

— Стремлюсь, конечно, сеять разумное, доброе, пишу с оглядкой на Бога. Но кто знает, человек слаб… Каюсь на исповеди в том, что невольно могла написать нечто, что соблазнит читателя…

— И что с этого? Если люди уже прочли ваши книги и заразились вашей ложью, как у того писателя в аду. Что даст ваша исповедь?

— Сергей, невозможно предугадать все последствия моего покаяния в мировом масштабе, это тебе не дважды два четыре. Исповедь — таинство. Я прошу у Бога прощения за свои какие-то неправильные слова, Он же милосердно уничтожает их негативные последствия. Бог, Он все может.

— Сложновато как-то…

— Очень просто. Тысячу раз скажи «халва», во рту сладко не станет. Так и здесь. Ты начни свой путь к Богу и сам все выяснишь, что да как… Жизнь во Христе, то есть по заповедям, нужна, а не разговоры.

Я выдала ему чистую тетрадь, попросив написать в ней исповедь — в свободной форме, чтобы отдать священнику.

— Не переживай! — ободрила его. — За разглашение тайны исповеди священника лишают сана. Тебе просто необходимо исповедаться за всю жизнь.

Целый день Сергей не выходил из комнаты, даже не ел. Только пил крепкий чай, чифирил…

Через день мы пошли в церковь. Оказалось, что крестик он носил давно — с тех пор, как выжил в колонии после ножевого ранения.

На крестинах, кроме меня, никого не было: от крестных Сергей категорически отказался, чтобы «никому не пришлось за него отвечать на том свете».

После крещения священник поздравил нового члена Церкви и сказал ему напутственное слово:

— У тебя, как и у многих взрослых, долго живших нецерковной жизнью, грех становится привычкой, врастает в натуру. Тебе, дорогой во Христе Сергий, ныне были прощены все грехи, но греховная привычка очень сильна, и ты, даже не замечая, можешь снова начать грешить прежними грехами. Избавиться от этого можно только частой исповедью. Так ты закроешь дорогу ко греху в самом себе, а добрыми делами с Божией помощью постепенно исцелишь свою жизнь. Труд непростой. Каждое твое доброе дело, каждая молитва, каждое приношение Богу будет приближать тебя к вожделенной цели вечного спасения. Аминь.

— Аминь, — повторил Сергей, не очень, кажется, поняв смысл напутствия; мне показалось, что более оно было обращено ко мне. — Можно идти?

— Грядите с миром! — улыбнулся священник и широко благословил нас крестом.

Как только мы вышли за ограду церкви, Сергей неуверенно сказал:

— Мне стало очень легко. Очень, очень легко. Так не бывает.

— Еще как бывает! — воскликнула я. — Благодари тех добрых людей, которые тебе клофелинчику подсыпали и ускорили вхождение в Церковь! Чувствуешь связь событий?

— Не надо об этом теперь, — сказал Сергей и замкнулся.

Дома я подарила ему молитвослов, с которым он скрылся в своей комнате. Приготовив обед, позвала всех к столу. Анна Вячеславна с радостью засеменила на кухню, Сергея надо было упрашивать — не любил вокруг себя суеты. Выпить вина он отказался наотрез, но нам разлил кагорчика по бокалам и сказал:

— Спасибо, что вы есть.

— Сереженька, у вас сегодня второе рождение, в жизнь вечную. И я вот вам подарок припасла… ложечку серебряную. — Анна Вячеславна, словно фокусница, достала из кармана старинную чайную ложку.

— Что вы, бабушка, не возьму, нет, не обижайтесь.

Он так и не взял серебра.

Вечером позвонил знакомый режиссер по каким-то делам, и я с восторгом рассказала ему о случившемся: как явился в квартиру Сергей и вот теперь крещен.

— Слушай, это прекрасный сюжет. Я переговорю с начальством.

— Какой еще сюжет, Федечка!

— Ты что, не понимаешь? Это о том, в чем так нуждается современный мир, — о человеческой взаимопомощи.

— Нет, Федя! Это о евангельской заповеди любви к ближнему. У меня срослось — но только с Серегой. С другими — могло не выйти… Здесь явный Промысл Божий о нем.

— Тем более! — воскликнул Федя. — Вот и скажешь об этом. Церковь у нас начинает подниматься из руин, а люди совсем забыли, как жить по-христиански. Примеров положительных нет, понимаешь? С кого брать?

— Нет, не хочу… Да и он не согласится.

— Уговорим. Наталья, друг, страна нуждается в герое, а я в сюжете. Денежек тебе подкинем, как автору сценария.

Я подумала, может, в этом есть сермяжная правда… Предоставим слово народу в лице Сергея, как он на это посмотрит? Он на удивление посмотрел положительно, уговорил его красноречивый режиссер. Согласие Сергея означало, в частности, и то, что он не боится обнаружить себя. Значит, никакого криминала за ним нет, прекрасно!

Буквально через день нагрянула съемочная группа. Когда Федя увидел героя, воскликнул:

— Слушай, Наталья, какая фактура, удивлен… Он, правда, на князя похож. Хорош. У тебя с ним ничего такого?..

— Да что ты, Федечка! Нам, дворовым людям, строго-настрого запрещено приближаться к князьям на десять сажо?н… — ответила я и, увидев вспыхнувший нездоровый творческий блеск в режиссерских глазах, добавила: — Значит, так, Федя, предупреждаю. Если ты сделаешь сюжет под названием «вот и встретились два одиночества, развели при дороге костер», можешь забыть мой телефон навсегда.

— Нет, ну что ты! Как договорились. Представляешь, в Евангелии притчу о милосердном самарянине нашел, процитируем… Сюжетец небольшой разрешили — минут на двенадцать — пятнадцать.

— Ты даже в Евангелие заглянул, Федя? О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! И тебя таки задело! За это можно всё отдать!

— Стараемся, ты у нас деушка суровая!

Пока устанавливали аппаратуру, обсудили, о чем будем рассказывать. На камеру мы с Сергеем говорили отдельно и друг друга не слышали — в этом, по мнению режиссера, была изюминка сюжета. Оператор слушал меня с нескрываемым интересом, так что даже в камеру забывал смотреть. А я что? Как обычно. Про веру говорила, про то, что ничего в этом мире случайного не бывает, что Сергей с юности столько незаслуженных наказаний и скорбей перенес, его можно назвать любимцем Бога: «Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает»[11] и что я многому хотела бы у Сергея поучиться: его выдержке, мудрому отношению к обстоятельствам, умению послужить людям.

В перерыве я случайно услышала разговор оператора и режиссера.

— Сколько снимал, таких отчаянных теток не видел… Про Бога шпарит как по писаному, даже интересно стало. Слушай, а она не врет, что этого бомжа с улицы взяла? — спросил оператор.

— Да какая разница, Михайлов. Больше крупных планов давай, глаза, рот, руки. Красивая тетка и говорить умеет. Сюжет на ура пойдет! И не тырься в нее, взбрыкнуть может! — ответил Федя.

После интервью режиссер попросил снять кадры, как мы вместе с Сергеем сидим на кухне за столом, о чем-то говорим…

— Ни за что! — объявила я. — Если бы месяц назад его, избитого, снимали, тогда — да, было бы просто наглядное пособие… А теперь сладкая парочка выйдет. Тили-тили-тесто, жених и невеста… Федя, мы же договорились — про милость к падшим снимаем, а не «как выйти замуж за бомжа»!

— Ладно, ладно, не переживай! Еще старушку снимем, зови на кухню! — приказал режиссер.

— Старушку зовут Анна Вячеславовна. Тебе надо — ты и зови! — ответила я.

— Ты же у нас за автора, — занервничал режиссер. — Ну, пожалуйста, могу сам позвать.

После интервью со «старушкой» Федя, почесывая затылок, сказал:

— Ну, таких людей не бывает!

— Ага, — согласилась я. — Еще один снежный человек забрел в мою коммуналку. Не забудь пригласить на монтаж.

Но на монтаж сюжета меня никто не приглашал недели три, Федя каждый раз отнекивался разными причинами. И я даже забыла про съемки.

После этих съемок Сергей занервничал: надо было как-то определяться с последующей жизнью. Его очень тяготило, что «проедает мои деньги». Я попыталась найти ему работу, но этим надо было заниматься, а у меня случился невозможный дефицит времени.

— Подожди, — уговаривала я Сергея. — Мне осталось месяца полтора. Допишу, займусь тобой. Деньги пока есть. Думай так, что тебе Бог время дает, чтобы укрепиться в вере. Книги читай. Почаще в церковь заходи, молись, чтобы Господь управил твой дальнейший путь.

Сергей действительно бывал в церкви, молился. С помощью моих друзей он был теперь одет по сезону и выглядел почти как денди. На воскресную литургию мы ходили вместе, и уже поползли слухи, суть которых однажды высказала одна досужая бабка:

— А чё ж не венчаетесь? Нехорошо.

— Мне надо уезжать, — твердил Сергей. — Хватит чудес ждать!

— Давай дождемся сюжета, посмотрим, чего там Федя сотворил, дам тебе на билет денег…

— Чего мне смотреть, вам надо было, вы и смотрите, — резко ответил он.

Назревал конфликт. Анна Вячеславна тоже заметила, что Сергей сильно нервничает. Однажды я вернулась из издательства и почувствовала звенящую тишину в доме. Рванув на себя дверь его комнаты, я сразу увидела, что на столе больше не стоит фотография его дочери. Лежала бумажка, на которой было написано: «Вы уж извените меня, что я так поступил. Но я больше не могу». Все свои вещи Сергей забрал с собой.

Первым чувством была обида — не мог по-человечески попрощаться? Потом обида уступила место горечи — вот тебе и благодарность… Только к вечеру я немного успокоилась, почитав Святых Отцов. Все они были единогласны: сделал добро — жди искушений. Апостол Петр говорит: «Что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его»[12]. Преподобный авва Дорофей свидетельствует: «Кто совершит дело, угодное Богу, того непременно постигнет искушение; ибо всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение, да и то, что делается ради Бога, не может быть твердым, если не будет испытано искушением». Любимый Исаак Сирин заставляет даже радоваться: «Не тот любитель добродетели, кто с борением делает добро, но тот, кто с радостию приемлет последующие за тем бедствия». С радостью были нелады… Я вдумалась в слова «с радостию приемлет последующие за тем бедствия». Но бедствий-то пока нет, слава Богу. Почему же не радоваться? Потому что ты к нему привязалась, напрашивался ответ…

Когда Анна Вячеславна вышла на кухню, я сказала:

— А Сергея-то больше нет у нас…

— Да, вы знаете, Наташенька, он пришел, попрощался со мной так ласково, ручку поцеловал, как заправский кавалер. Ну конечно, у него же дела.

— Какие там дела! — усмехнулась я.

— А что он сказал вам на прощание?

— Что, что! Прощай, и ничего не обещай, и ничего не говори…

— Это как-то невежливо, — покачала головой соседка. — Может, вы не все расслышали?

— Может… А куда он отправился, не сказал?

— У него ведь жена, дочка… к ним, наверно. Куда же еще?

Через пару дней постиг меня новый удар. На федеральном канале — на огромную зрительскую аудиторию — был показан снятый Федей сюжет, на монтаж которого меня не допустили и времени выхода не сообщили. О прошедшем эфире я узнала из того, что стали звонить знакомые даже из других городов и поздравлять с «отличным парнем, которого я себе нашла чудесным образом». Сначала я объясняла, что снимали совсем не о том, а потом просто отвечала:

— Уже сбежал.

Позвонил и Вадим.

— Поздравляю! Так вот на кого ты меня променяла! — язвительно сказал он. — Любишь ты мужичков своим интеллектом задавить, а потом за горло и в койку, сиречь — в церковь! Добрые дела в тайне делаются, читай первоисточник.

Сам он уже повенчался с одной «бывшей известной в провинции артисткой», которая, «придя к вере, бросила лицедейство и для смирения» теперь работала уборщицей в нашем храме. Она «долго молилась», чтобы Господь послал ей верующего мужа вместо бывшего, неверующего главного режиссера провинциального театра. Вот Он и послал ей по сердцу ее. Но я еще этого не знала и ответила, оправдываясь, не обращая внимания на его хамский тон:

— Я даже не видела кина… Но, наверно, там совсем не про то…

Федя долго скрывался от меня, но когда, наконец, я его поймала на телефоне, он тоже стал оправдываться:

— Наталья, ты понимаешь, рано еще нашему зрителю про Христа говорить… Да и начальство настаивало на мелодраме. Знаешь, какой рейтинг у сюжета? Его уже дважды повторяли.

— Господи, помилуй! С кем я связалась! Федя, ты же интеллигентный парень… был.

Время на выяснение отношений отсутствовало, надо было дописывать роман. Но обида на всё и вся душила меня, не давая сосредоточиться. За эти дни я должна была написать больше двух десятков страниц текста. Господи, помилуй, взывала я, Господи, помилуй. Хотелось сдаться, бросить роман с его нечеловеческими сроками! Но Господь вдруг дал мне возможность еще раз убедиться, что ничего случайного не бывает. Я вдруг догадалась, каким образом завершить одну из главных интриг романа, в которой страсти были нагнетены до кипения. Героиню жизнь побила так, что выхода, казалось, не было. И именно благодаря своему тогдашнему раздрызганному душевному состоянию, сердцем я поняла: ей надо простить предательство и пожалеть предателей. С большим облегчением я так и поступила — и в своей душе, и в жизни моей героини. Все стало на свои места. Роман был закончен в срок.

Меня долго не покидало чувство, что я вышла на свободу после долгого заключения. И может, потому прояснилось для меня и состояние Сергея, когда у него произошло это в буквальном смысле…

Через пару месяцев МихАбр, директор издательства, предложил написать мне другой роман.

— Про что хочешь, только с динамичным сюжетом, могешь, — похвалил он и снова определил нечеловеческие сроки.

Выбора, кроме темы, у меня не было. А тема появилась сама собой. Одна моя институтская знакомая в поисках истины забрела совсем не туда — попала в тоталитарную секту. Я немного изучила этот вопрос и решила написать повесть-расследование, почему человек попадается на удочку сектантов…

Процесс пошел, ежедневная норма «листажа» рассчитана…

И вдруг позвонил Сергей.

— Где ты? — обрадовалась я.

— Проездом… — сказал он усталым, тихим голосом.

— Ну, заходи, что ли…

Когда я увидела беглеца, весь вид выдавал серьезную болезнь. Мы по старой традиции почти молча попили на кухне чая. Я не стала его пытать о жизни: судя по состоянию, он все равно не сказал бы ничего вразумительного.

— Слушай, у тебя какие-то желтые глаза, — присмотрелась я.

— Это от усталости. У меня температура.

Шкала термометра мгновенно поднялась до сорока. Сергей снова отказался от «скорой» и слег в «своей» комнате. На следующее утро его белки на глазах были ярко-лимонного цвета.

— У тебя желтуха, — испугалась я. — Она ведь заразная…

— Я сейчас уйду…

— Ну что ты несешь! Поздняк метаться! Тебя надо срочно в больницу, иначе загнешься!

«Скорую» он почему-то ненавидел. Сергей с трудом оделся, и я повела его в поликлинику. В регистратуре на нас сразу стали орать в три глотки, зачем пришли заражать всех, и вызвали «скорую». Врач спустилась вниз и написала направление. Его забрали.

— А мне что делать? — спросила я у врача.

— Ждите три недели, при первых признаках желтухи — немедленно в стационар, — ласково ответила та.

— А как-то обеззаразить помещение?

— Сделайте влажную уборку квартиры с хлоркой.

— А вы не должны? — поинтересовалась я.

— Обязательная санобработка отменена. Теперь спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Это были «лихие девяностые»…

Оставалось одно верное средство. Я заказала водосвятный молебен Спасителю и окропила квартиру святой водой и — Бог миловал — не заразилась.

Знакомые с радостью восприняли возвращение Сергея. Узнав о его болезни, давали мне на его лечение какие-то деньги — хотя у всех тогда было с ними туго.

Сергей пролежал в инфекционной больше месяца, к нему не пускали, я только регулярно возила ему фрукты и мед, все необходимое. Возвращаясь из больницы, садилась за свою писанину, как я называю свой писательский труд. Но как же трудно было сосредоточиться. По опыту я знала: когда пишешь, из дома выходить нельзя. Книги в буквальном смысле «высиживаются» и даже если хлеб кончается — приходится какое-то время жить без хлеба. А тут два раза в неделю в больницу — как на работу ездила…

Вернулся он из больницы совсем слабым, пришлось обеспечить ему усиленное питание.

— Видишь, Господь опять тебя вернул сюда, значит, что-то в Москве должно решиться… Ну, должно же, обязательно должно, — говорила я, хотя не видела никаких перспектив.

Повторилась та же история… Чуть придя в себя, он начал помогать нам с Анной Вячеславной, тосковал без работы. Я не могла заняться ее поисками, потому что снова оказалась в цейтноте. Мы только ходили вместе на всенощную и литургию в нашу церковь, где его принимали уже за своего… Сергей нравился всем. С ним интересно было поговорить на темы, совсем неизвестные московскому интеллигенту… Его заглазное прозвище «кнезь» так и прилепилось к нему.

Он опять был без денег, и это его, конечно, угнетало… Грузчиком устроиться не мог — врачи не разрешали, пока печень не восстановится. Я показывала ему доллары, которые МихАбр заплатил мне за роман, и убеждала:

— Есть пока деньги, не переживай. Ну что-то же должно произойти…

И оно произошло. Вернувшись однажды домой, я снова почувствовала в доме звенящую тишину. Рванула дверь его комнаты — никого. Вещей его не было. Почувствовав неладное, я вернулась в свою комнату, полезла в коробку, где лежали все мои деньги, — там было пусто. Это был удар под дых. Не делай добра, не получишь зла — вертелось в голове. Мне было так плохо, что, забыв о ежедневном листаже, я побежала в церковь. Немного успокоившись по дороге, я вдруг поняла: в происшедшем не было случайности, потому что открылось Божие предвидение. Ненавистный МихАбр за предыдущий роман заплатил мне только часть гонорара и целых полгода, ссылаясь на разные обстоятельства, кормил меня «завтраками». А оказалось, он сохранял мои деньги… Я срочно вернулась домой, позвонила в издательство, меня соединили с директором. МихАбр, услышав мой срывающийся голос, вдруг сказал, чтобы «не дергалась», на неделе отдаст остальные деньги. Выходит, что и он был орудием Промысла Божия, а сколько я с ним ругалась…

Я старалась не думать о поступке Сергея: не могла ни осуждать его, ни оправдывать. На следующий день все-таки пошла на исповедь к одному нашему благоразумному батюшке, с младенчества воспитанному в священнической семье, — ему доверяла безоговорочно.

Когда он услышал краткую историю кражи, спросил:

— Значит, он знал, где деньги лежали?

— Знал, — вздохнула я.

— Ты и виновата. Разве можно так человека соблазнять!

— Да… Безумная глупость. Поэтому и прибежала на исповедь. Каюсь. Очень тяжело сознавать, что сама подтолкнула человека на смертный грех.

Священник накрыл меня епитрахилью, прочел разрешительную молитву и допустил до причастия. Немного полегчало.

Расслабляться было некогда — не написанными оставались еще полкниги. Как выручал теперь этот каторжный труд! Промыслительным было и то, что не было времени принимать «соболезнования», поэтому мало кому я рассказала о поступке Сергея. Пусть остается в памяти народа доброжелательным «кнезем». Те, кто узнали, конечно, возмущались. Но что толку от этого? Я чувствовала, как ужасно должно быть у него теперь на душе. Лишь бы не попал в какую-нибудь передрягу… Бог ему судья.

В глубине души я оставалась с надеждой, что он появится — и именно с деньгами, которые будут позарез нужны в какой-нибудь тяжелой жизненной ситуации. Он как бы взял у меня взаймы… Но постепенно и эта надежда угасла, я почти забыла о нем, лишь продолжала поминать Сергея, которого навсегда вписала в свой синодик.

Прошло лет десять. Моя близкая знакомая, иконописец, отправилась в один из далеких северных русских монастырей — ей позвонили, попросили приехать и взять на реставрацию несколько старых икон; она так и не поняла, кто порекомендовал ее настоятелю.

— И знаешь, кого я там видела? Ни за что не догадаешься… Там твой кнезь обитает, — вернувшись с Севера, доложила она.

— Как? — судорожно сглотнула я подступивший к горлу ком.

— Такой же кнезь, тонкий и стройный, только сильно похудел…

И она рассказала, что он был послушником в монастыре, работал на конюшне. Сначала она не могла понять, почему, завидев ее, парень сразу скрывался с глаз долой. Лицо знакомое — а вспомнить не могла, кто это… Только сев в поезд — поняла, что это Сергей.

— Не может быть, — сто раз повторила я.

— Да почему ж не может! — радостно уговаривала она. — Совершенно закономерная концовка. Ему деваться больше некуда, мир вытолкнул. И будет хорошим монахом, смиренным… Нет ничего тайного, что не стало бы явным, тот случай! Это тебе в утешение…

— Я тебя прошу, позвони настоятелю и узнай, та ли у него фамилия… Может, это не он. Нет, это не он.

Дозвониться удалось месяца через полтора.

— Он это… — передала знакомая ответ игумена. — И представляешь, его постригли неделю назад.

— Слава Тебе, Господи! Значит, покаялся… — выдохнула я и в эту секунду все, до самой последней капельки простила ему.

И вдруг сам собой всплыл перед глазами тот неизвестный монах, которого я увидела в первые секунды явления в нашу коммуналку Сергея. Это было сбывшееся теперь знамение милости Божией. Дивны дела Твои, Господи! Радость обуяла меня ни с чем несравнимая: Серега — инок!

Я рассказала об этом своему духовнику.

— Да… лучше всех кнезь наш устроился. — Священник стал машинально гладить свою бороду, что означало крайнее удивление. — Как ведь, а? А тебе угораздило: всего за две тыщи баксов на всю жизнь молитвенника обрела. Как закручено-то. Вот и попробуй тут не сказать: слава Богу за всё!

— Да он теперь за всех знаемых будет молиться лет пятьдесят… Всем повезло!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.