III

III

Смерть грозного Суллы (78 г.) воодушевила остатки марианской партии и привела их в движение. Все полны надежд, недовольных подогревают известия о блестящих победах Сертория в Испании.

Между Испанией и Италией засновали секретные курьеры. Покрытые пылью дальних дорог, в столицу начали прибывать первые изгнанники.

В местах наибольшего скопления народов, в публичных домах и тавернах, начинаются разговоры о необходимости отмены сулланского режима, амнистии ссыльных, восстановления бесплатных раздач хлеба. Агитация ведется осторожно. Многое недосказывается: еще не наступил решительный час…

А в сенате усиливаются споры между различными группами консервативной партии. Их было пять. На крайнем правом фланге находились твердые сулланцы во главе с Кв. Катуллом Капитолийским (120—60 гг. до н.э.), человеком, «чей авторитет всегда будет жить в нашем государстве», как говорил о нем Цицерон. Он являлся виднейшим оптиматом, сыном Кв. Катулла, консула 102 года, участника победы над кимврами (кончил самоубийством в 87 году после марианского переворота). Кв. Катулла-сына, по словам Цицерона, «ни опасные бури, ни легкий ветерок почета никогда не могли сбить с пути, ни подавая надежду, ни устрашая». Более левые позиции занимали консервативные реформаторы. Их главами были поочередно три брата: Гай Аврелий Котта (124—73 гг. до н.э.), дядя Цезаря и друг Ливия Друза, поплатившийся за это ссылкой и вернувшийся в Рим после победы Суллы, консул 75 года, выдающийся оратор; Марк Аврелий Котта, консул 74 года, разбитый Митридатом при Калхедоне и потерявший все свои 70 военных судов; позже он был осужден за вымогательства в Вифинии; Луций Аврелий Котта, претор 70 года. Имя Котты получит закон о реформе суда, отменяющий его подчинение сенату. Позже он являлся консулом (65 г.) и цензором (64 г.). Цицерон говорил о нем с величайшей похвалой: «муж выдающихся дарований и величайшего ума». За консервативными реформаторами шла группа Помпея. Еще левее располагалась группа Марка Красса. Крайний левый фланг занимали бывшие марианцы, прощенные Суллой, во главе с Марком Лепидом и Публием Цетегом, ставшим в 74 году претором. О последнем, видном аристократе (он был потомком консула М. Корнелия Цетега, жившего в 1-ю Пуническую войну, первого красноречивейшего римского оратора, и родственник Суллы), Цицерон отзывается так: «Красноречия его как раз хватало для выступлений по государственным делам, которые он полностью постиг и понимал до тонкостей, так что в сенате его уважали не меньше, чем мужей консульского звания; но в уголовных делах он был ничто, а в частных не более как ловкий стряпчий».

Преследуя свои цели, Помпей начинает выдвигать и рекламировать Марка Эмилия Лепида (120—77 гг. до н. э.). Сам Помпей играет в политической жизни уже значительную роль. Он молод (ему всего 28 лет), не занимает еще ни одной государственной должности, но уже отмечен за исключительные заслуги в войне с марианцами вниманием Суллы и триумфом. К нему с восторженным удивлением относятся простые граждане и солдаты: у него прекрасный характер, большой ум и такт, он блестяще знает военное дело, на войне предусмотрителен, в бою храбр, Помпею нравится любовь солдат и сограждан. Пылкие честолюбивые надежды подстрекают его к новым деяниям. Он хочет сравняться славой со своим отцом и даже с самим Суллой. Помпей гордится тем, что он сын знаменитого полководца Помпея Страбона, кровным родством связанный с выдающимся поэтом, создателем римской сатиры, другом великого полководца Сципиона Эмилиана — Луцилием (его брат, сенатор, — дед Гнея Помпея Великого).[9]

Помпей знает заветное желание рядовых граждан: добиться хотя бы смягчения тиранического режима, установленного Суллой. С этой целью Помпей и хочет сделать консулом Лепида и через него провести необходимые мероприятия. Ему удается склонить на свою сторону Красса, оскорбленного Суллой во время проскрипций. В 82 году по злобе и алчности Красс внес в списки смертников некоторых сторонников диктатора, своих личных врагов. За это Сулла отстранил его от ведения общественных дел. Затаив обиду, Красс теперь не показывал склонности поддерживать твердых сулланцев во главе с Катуллом.

Сам Лепид очень знатен и богач, каких мало: он имеет роскошный дворец в Риме, обширные имения и много дорогого имущества, приобретенного по приказу Суллы на торгах из достояния казненных марианцев. Сулла таким путем надеялся привязать Лепида к себе и сделать его ненавистным для бывших товарищей по партии. Но расчет не оправдался. Приобретая имущество проскрибированных, Лепид все-таки склонялся к оппозиция во главе с Помпеем.

План, составленный Лепидом (а сводился его замысел к одному: как бы провести своего «благодетеля» Помпея), удался блестяще. При дружной поддержке сторонников Помпея, Красса и Котты Лепид легко прошел в консулы. Тотчас перейдя на сторону крайних элементов своей группировки из бывших марианцев, вновь избранный консул начал совершенно открытую и резкую агитацию против сулланских порядков.

Агитация Лепида нашла немедленный отклик во всех частях Италии, где осели сулланские ветераны. В Этрурии дело дошло до вооруженного мятежа. Жители взялись за оружие и стали силой изгонять сулланских поселенцев.

Когда пришли известия об этом, вся сенатская группа Катулла пришла в ужас и начала обвинять Лепида в подстрекательстве к мятежу. Но сторонники Помпея, Красса и Котты по тем или другим причинам все еще стояли на стороне Лепида. Поэтому никаких мер против него принято не было. После долгих пререканий сенатское большинство решило отправить обоих консулов в Этрурию на усмирение восставших жителей Фезул. Крайне враждебно настроенных друг к другу консулов сенат обязал под клятвой не поднимать друг на друга оружие.

Прибыв в Этрурию, Лепид убедился, что решать спорные вопросы оружием преждевременно: сил у оппозиции недостаточно. На совещании с вождями недовольных из Фезул он уговорил прекратить волнения путем разумного примирения сторон.

Сулланские ветераны вернулись в свои владения или получили новые. Кв. Катулл возвратился в Рим, Лепид остался в Этрурии «наблюдать за порядком».

Скоро, однако, на него стали приходить жалобы в сенат. Сторонники Кв. Катулла доносили: Лепид собирает отовсюду приспешников, людей, изгнанных из своих наделов и лишенных прав гражданства, он произносит возмутительные речи.

Действительно, Лепид говорил очень смело, варьируя мысли, высказывавшиеся на народных сходках в Риме:

— Римский народ, недавний повелитель других народов, теперь лишен власти, славы, защиты законов, лишен возможности вести общественную жизнь. Униженный, он не имеет в достатке даже той пищи, которая дается рабам. У большинства союзников Сулла отнял права гражданства, которые вы даровали им за многие и славные деяния, а его немногочисленные сторонники как бы в награду за свои преступления захватили родовые поместья римского народа.

Законодательство, судебные решения, государственная казна, власть над провинциями и царствами, и наконец, право над жизнью и смертью граждан — все это было в руках одного человека, а теперь немногих.

Разве есть какие-либо человеческие или божеские законы, которые не были бы попраны и осквернены? Нужно действовать, стараться вырвать у них наши доспехи. Откладывать нельзя, и одними обещаниями ничему не поможешь. Силы их шатки и ничтожны.

У меня нет охоты заниматься только своими частными делами. Спокойному рабству я предпочитаю опасную свободу! Если вы согласны со всем этим, то будьте готовы и при помощи богов следуйте за своим консулом Марком Эмилием, который будет вождем в начинающейся борьбе за восстановление свободы!..

Так говорил в Этрурии Лепид, и торговцы хлебом, мясом и вином (с ними народ по необходимости часто вступал в сношения) разносили повсюду содержание его речей.

В Риме Л. Марций Филипп, один из старейших сенаторов, первый оратор своего времени, обладавший речью непринужденной, вольной и остроумной, очень находчивый при перебранке с противником, бывший прежде консулом (91 г.) и цензором (86 г.), сторонник Кв. Катулла, предлагал немедленно принять крутые меры: объявить консула врагом отечества. Но оппозиционные группы сената провалили его предложение. Сторонники Лепида говорили:

— Ничего опасного консул Лепид не совершил, нет у него для этого и сил! А неосторожные слова, отцы, надо уметь прощать, ибо прощать — значит поднимать величие римского народа! Впрочем, если он внушает некоторым такой страх, следует поскорее отправить его наместником в провинцию.

На этом предложении все сенатские группы сошлись, и Лепид, наделенный деньгами и легатами, был отправлен наместником в соседнюю Трансальпийскую Галлию.

Но мира не получилось. Лепид использовал пребывание в провинции не для обогащения, столь обычного для наместников. С еще большей энергией он стал тратить отпущенные ему средства для подкупа римских граждан, для привлечения на свою сторону всех недовольных, на создание большого и хорошо вооруженного войска.

Катулл и его сторонники неистовствовали. Луций Филипп, выступая в сенате с рассказом о действиях Лепида, вновь и вновь пытался склонить отцов к решительным действиям.

Но предложения ораторов-сулланцев отвергались. Сенатское большинство предпочитало выяснять «намерения» Лепида с помощью оракулов и предсказаний. Последние с серьезным видом обсуждали на заседаниях, потом посылали к наместнику Трансальпийской Галлии послов хлопотать о мире и соглашении.

Благодаря этим оттяжкам Лепид собрал в провинции сильную армию. Дело приближалось к развязке. Казна консула была полна денег (из сумм, отпущенных ему частными лицами и государственным казначейством). Он выводил гарнизоны из одних городов провинции и ставил их в других, поближе к границе; начал издавать законы, не понравившиеся в Риме многим влиятельным людям.

На новом заседании сената Луций Филипп с яростью обрушился на противников, указывая отцам, насколько изменилось общее положение к худшему.

— Но тогда Лепид был не более как разбойник с шайкой головорезов и прислужников! Для них ничего не стоило потерять жизнь за дневную плату! Теперь он проконсул с военной властью, не купленной, но добровольно вами данной, с легатами, которые до сих пор еще должны ему подчиняться. Мало того, к нему теперь сбежались из всех сословий негодяи, которых гонит нужда, волнуют преступные страсти и мучит сознание собственных преступлений. Для них смуты доставляют спокойствие, а мир — тревогу! Их дело поднимать возмущение за возмущением, войну за войной! Некогда шли они за Сатурнином, позже за Сульпицием, потом за Марием и Дамазиппом, и теперь они — помощники Лепида. На это убедительно прошу обратить внимание, отцы! Не допустите, чтобы преступная дерзость распространилась подобно язве через одно прикосновение на невинных. Раз дадут награду дурным людям, то трудно будет остаться всякому честным, не получая награды. Или вы ждете, чтобы Лепид с войском вторгся в город, оставил в нем следы побоища и пожарищ?!

На этот раз сенаторы-сулланцы получили некоторое удовлетворение: сенат предписал Лепиду для сохранения спокойствия в государстве оставить провинцию и прибыть в Рим для объяснений.

Лепид, проконсульский год которого только начинался (77 г.), отказался выполнить постановление сената. В ответном письме он потребовал вторичного консульства на следующий год (76 г.), восстановления власти трибунов в полном объеме, возвращения проскрибированным и их наследникам всех гражданских и имущественных прав.

Требования Лепида вызвали в сенате среди сулланцев бурю. Они заявляли:

— Надо немедленно объявить Лепида врагом отечества, принять против него все необходимые меры!

Но сторонники Помпея, Красса и Котты утверждали обратное:

— Отцы! В подобных крутых мерах нет никакой необходимости! Лепид ненавидит волнения и резню граждан. Вооружаться нет никакой необходимости!

Убедившись, что в сенате они не получат необходимых полномочий, сулланцы после отдельного совещания своих руководителей решили начать вооружаться тайно. Тотчас в колонии ветеранов отправились гонцы с распоряжением собираться в лагерь под стенами Рима. Чтобы добиться расположения народа, через сенат спешно было проведено постановление о восстановлении раздач хлеба для 40 тысяч граждан по 5 модиев в месяц за 6,3 асса, то есть по очень низкой цене.

Узнав о военных приготовлениях врагов, Лепид решил нанести удар первым и отдал приказ о выступлении. В Цизальпийской Галлии, наместником которой был его единомышленник претор М. Брут, бывший сторонник М. Мария-младшего, инициатор плана выведения колонии в Капую, осталась под его начальством часть сил. С остальным войском Лепид поспешил к Риму.

Известие о восстании проконсула Трансальпийской Галлии вызвало в сенате острейшие прения. Центральным явилось очередное выступление Л. Филиппа. По своему обыкновению, он забросал Лепида обвинениями, потом обрушился на «миротворцев» и закончил очень энергичным предложением:

— Я советую вам, отцы, следующее: так как Лепид по своей воле собрал войско из самых дурных и враждебных государству людей и с ними идет к городу вопреки воле нашего сословия, то пусть интеррекс Аппий Клавдий с проконсулом Квинтом и другими имеющими военную власть защищает город и заботится, чтобы государство не потерпело какого-нибудь ущерба.

Это заседание решило исход спора. Сенат, подвергаясь угрозам со стороны воинов, собравшихся у городских ворот, принял постановление о введении чрезвычайного положения. По всему городу, точно разносимое ветром, гуляло колючее словцо Луция Филиппа против Лепида:

— Бесчестнейший и бесстыднейший человек! Тебе ли заботиться о нужде и горе граждан, когда в твоем доме все приобретено или оружием, или преступлениями?! Ты наш изменник, вероломный вождь своих и враг всех честных людей, просишь вторичного консульства, как будто уже сдал первое! К установлению согласия ищешь средств в войне, из-за которой растеряно все благоприобретенное. Как тебе не стыдно людей и богов, которых ты под видом доверия или скорее при помощи клятв столько раз оскорблял?!

Многих эта речь великого оратора заставила отшатнуться от Лепида, многих — поколебаться. Оппозиция прикусила язык. Помпей и Красс чувствовали себя обманутыми в ожиданиях: принудить сенат к отмене сулланских порядков с помощью страха не удалось. Кроме того, последние пункты программы Лепида им вовсе не понравились. Особенно недоволен был Красс, сильно нажившийся на скупке имений и имущества проскрибированных.

Теперь все вожди консервативной партии быстро сговорились о дальнейших действиях. Оборону города брали на себя Кв. Катулл и Л. Лукулл. Помпей с частью войск обязался двинуться в Цизальпийскую Галлию и очистить ее от войск Брута.

Развязка великой драмы не замедлила. Лепид появился под городом, захватил с боем правый берег Тибра, но войска сената под начальством Л. Лукулла сумели разбить его на Марсовом поле (Кв. Катуллу, отнюдь не военному, принадлежало чисто формальное руководство).

Отступая, Лепид оставил часть войск в соседнем городе Альбе. Он надеялся сковать войска сената осадой, чтобы самому оправиться от поражения в Этрурии с помощью войск Брута.

Надежда не оправдалась. Помпей, осадивший Брута в Мутине (сам он ожидал, чем окончится битва под Римом), узнав о поражении Лепида, склонил противника к капитуляции. Он клятвенно обещал мятежному претору жизнь и свободу. Брут, поколебавшись, сдался. На глазах у всех Помпей отпустил его. Однако в дороге Брут был вскоре перехвачен другом Помпея Геминием, исполнителем тайных поручений, и убит. Таким образом, победоносный полководец и «честное слово» сдержал, и избавился от человека, слишком много знавшего о его тайных интригах.

Гарнизон Альбы капитулировал. Сам Лепид, теснимый войсками Лукулла и Помпея, ушел на побережье. Дав еще один бой в тщетной попытке повернуть колесо неблагосклонной судьбы, он оказался вынужден оставить Италию и отплыть на остров Сардинию.

Здесь Лепид начал энергичную борьбу с ее наместником — сулланцем, но не выдержал резкой перемены в климате и вскоре умер от лихорадки. Язвительные противники, смеясь, утверждали:

— Наш Лепид погиб от огорчения — ведь жена ему на другой день после отплытия изменила!

Остатки войск Лепида претор М. Перперна, ставший его главным помощником, увел в Испанию на соединенна с Серторием.

В самом Риме наступило временное затишье. Снова его граждане вернулись к повседневной мелкой борьбе всех против всех. Такая борьба являлась самой типичной чертой римской жизни. Об этом писал еще поэт Луцилий, живший незадолго до времени Спартака (180—102 гг. до н. э.), человек, близкий к кружку знаменитого полководца Сципиона Эмилиана:

Ну а теперь от зари и до ночи, и в праздник и в будни,

Целые дни и народ, и сенаторы — все без различья —

Топчутся вместе толпой на форуме и не уходят.

Все ремеслу одному и заботе одной отдаются:

Как бы друг друга надуть, в борьбе коварно сразиться,

Ловко польстить, представить себя человеком достойным,

В сети завлечь, — словно все и каждый стали врагами.

Поражение Лепида разбило надежду демократических кругов быстрым и решительным ударом опрокинуть сулланский режим. Единственная надежда заключалась теперь в Сертории. П. Цетегу и его друзьям казалось вполне возможным, что в один прекрасный день он, как Ганнибал, перевалит с войском Альпы, сокрушит войска сената и вторгнется в Италию. Но пока желанный час был еще далеко. Поневоле пришлось вернуться на путь малообещающий и неблагодарный — путь конституционных реформ. Средством к их осуществлению являлись непрерывные апелляции к общественному мнению, на форуме — через народных трибунов, в суде — через возбуждение обвинений на политической почве.

Одним из таких обвинителей выступил молодой аристократ Юлий Цезарь. Испытав себя в роли уличного агитатора, пережив со всеми разочарование в вожде, не сумевшем привести к победе, ив самом деле, которое кончилось хуже, чем он ожидал, Цезарь решил испытать силы на другом поприще. Вскоре после поражения Лепида (77 г.) он затеял процесс против Г. Долабеллы, консуляра и богача, видного деятеля сулланской партии, бывшего наместника Киликии. Долабелла в консульство Лепида (78 г.) уже привлекался к суду молодым М. Аврелием Скавром по обвинению в вымогательствах и был осужден. Цезарь решил возобновить обвинение. Но из-за резкой перемены в обстановке он не имел успеха. Цезарь, однако, не сдавался. В следующем году (76 г.) он выступил обвинителем знаменитого начальника конницы Суллы Гая Антония Гибриды, бывшего наместника Греции, прославленного лихоимством, — и снова потерпел неудачу. Сулланцы рассыпались по его адресу в угрозах, и Цезарь счел за лучшее на время уехать из Рима. Он отправился на остров Родос для пополнения своего образования и совершенствования в ораторском искусстве, которое так мало ему в обоих случаях послужило.

Но неудачи Цезаря были закономерны. Добиться осуждения сенатора в сенатском суде являлось вещью очень трудной, в тех условиях — совершенно невозможной. «Кражи и грабежи, — как писал знаменитый немецкий историк Т. Моммзен, — были, так сказать, узаконенным обычаем; комиссия по делам о вымогательствах стала чем-то вроде учреждения, где возвращавшиеся с наместничества сенаторы облагались налогом в пользу их оставшихся дома коллег».

Разумеется, Цетег и его товарищи отлично понимали тщетность легальных выступлений. Но в тот момент не представлялось ничего лучшего.

На форуме борьба принимала обычно более острые формы. Здесь властвовали смелые вожаки низших слоев римского гражданства: таковыми были в 76 году народный трибун Г. Сициний, в 75 году — Квинт Опимий, потомок консула Луция Опимия, главного зачинщика расправы с Г. Гракхом, в 74 году — Л. Квинкций, потомок Д. Квинкция, человека незнатного происхождения, совершившего много воинских подвигов и имевшего громкую славу в войну с Ганнибалом (Ливии).[10] С ними приходилось серьезно бороться консулам-сулланцам: в 76 году — Г. Куриону, в 75 году — Л. Октавию, в 74 году — Л. Лукуллу.

Острота столкновений зависела от внешнеполитической обстановки. Трибуны вели себя крайне дерзко. Они устраивали на форуме свалки, требовали восстановления своей власти в полном объеме, строгих всаднических судов и уничтоженной Суллой цензуры. Их поведение приводило в негодование умеренные элементы из самой оппозиции.

Сулланцы испытывали к трибунам сильнейшую ненависть. Но разделаться с ними не могли. За последним стояли главы могущественных групп в сенате: Помпей, Красс, Г. Котта, Цетег.

В конечном счете исход происходившего спора — это понимали все — должна была решить война с Серторием. Именно удачи и неуспехи ее давали каждой из боровшихся в сенате сторон главный материал для нападения и защиты.

А дела в Испании складывались следующим образом. После изгнания из Италии Лепида войска сената расположились у стен Рима. Помпей, увенчанный новой славой, потребовал предоставить ему командование легионами, намеченными к отправке в Испанию на помощь стороннику Суллы, его родичу по жене — Метеллу Пию.

Требование молодого полководца не понравилось в сенате многим. Помпей не занимал еще ни одной государственной должности, был, следовательно, частным лицом; между тем он требовал поручения, связанного е властью и высокими полномочиями проконсула.

Но спорить с Помпеем, располагавшим преданной армией, не приходилось. Сенат уступил и по предложению Л. Филиппа вручил опасному молодому человеку, бесцеремонно нарушавшему установленные правила в получении магистратур, власть проконсула и главное командование в Дальней Испании.

Летом 77 года вместо консулов того года Помпей с войском перевалил через Альпы. Он усмирил восставших в поддержку Лепида галлов и осенью перешел через Пиренеи.

Первые два года (76—75 гг.) Помпей в военных операциях терпел неудачи. Сенатское большинство как огня боялось его успехов, не давало ему ни денег, ни подкреплений. Помпей отвечал на это интригами в Риме, поддерживая агитацию народных трибунов за отмену сулланских порядков. Чтобы содержать армию, ему приходилось производить изъятие денег и хлеба у галлов. Зимние постои легионов Помпея, регулярные наборы вспомогательной галльской пехоты и конницы делали положение галльской общины еще более трудным, чем обычно. По необходимости галлы прибегали к займам у римских откупщиков и влезали в неоплатные долги. Несостоятельных должников массами обращали в рабов и отправляли на работы в Италию. Все это давало пищу антиримской агитации и делало тыл Помпея очень непрочным.

Враждебно настроенными по отношению к сенату показали себя и жители Испании. Страна была культурной (здесь многократно основывали колонии финикийцы, карфагеняне, греки), жители отличались свободолюбием и воинственностью. Один древний автор писал о них: «Тело жителей (Испании. — В. Л.) всегда готово к перенесению голода и лишений, дух — к смерти. Все они ведут образ жизни суровый и экономный. Войну они предпочитают миру; если нет врага иноземного, они ищут врага в своей стране… Это племя в движениях стремительно, дух его беспокоен; для большинства боевые кони и оружие дороже собственной жизни» (Юстин).

Помпей понимал, что война будет трудной. Так и оказалось в действительности. В конце 75 года молодой полководец прислал в сенат письмо. В нем он очень прозрачно угрожал вернуться с войском в Италию, если не получит необходимых подкреплений и денежных субсидий. В начале 74 года, в консульство Лукулла, сенат заслушал письмо Помпея на официальном заседании. К тому времени назрела новая война с Митридатом, возвращение Помпея было бы очень некстати. В кулуарах сената говорили, что разочарованный ходом военных действий в Испании полководец мечтает о назначении на более легкую и выгодную войну. Под последней имелась в виду война с царем Понта. Однако ни одна из сенатских групп, за исключением сторонников Помпея, не хотела на это согласиться. Поэтому по предложению консула Л. Лукулла (а он и сам имел в виду командование в данной войне) были приняты меры, удовлетворявшие насущные потребности находившихся в Испании полководцев.

Неспокойно было и в Иллирии. Посланный туда наместником пропретор Г. Косконий в течение 3 лет (76—74 гг. до н. э.) воевал с местными племенами. После двух лет осады с большим трудом он взял их главную крепость — город Салону. И все это время 50-тысячное римское войско раздиралось партийными интригами (направлялись они из Рима). В 74 году легат пропретора М. Атилий Бульб (Цицерон об этом стороннике Цетега говорит так: «Он вообще негодяй, подлец, мошенник, запятнавший себя многочисленными гнусностями») пытался взбунтовать самый влиятельный легион, чтобы подчинить затем всю армию. Он потерпел неудачу и в 73 году оказался привлечен к суду по обвинению в государственной измене. П. Цетег благодаря своему влиянию все-таки сумел его оправдать. Во времена спартаковской войны Бульб неоднократно выступал в качестве судьи и, по утверждению Цицерона, прославился продажностью.

Еще хуже, чем в Иллирии, обстояли дела в Македонии и Фракии. В течение 78—76 годов проконсул Македонии Аппий Клавдий тщетно пытался овладеть стратегически важной областью на македоно-фракийской границе. Он умер в ходе боевых действий, а его преемнику Г. Скрибонию Куриону, видному полководцу Суллы, после ряда сражений с фракийцами пришлось переключиться на дарданов, тревоживших его провинцию набегами с севера (74 г.).

Накаленной выглядела обстановка и на дальних восточных рубежах республики. С подозрением наблюдал сенат за действиями армянского царя. Тигран явно показывал намерение стать наследником распадавшегося царства Селевкидов. Он распространил власть по восточному берегу Евфрата и пытался присоединить Каппадокию. В 78 году оттуда было переселено в Армению население 12 городов (это переселение рассматривалось римлянами как первый шаг к реализации его опасных планов). Тигран покорил часть Киликии, Сирии и Финикии. Антиохия, столица Селевкидов, стала одной из его столиц. Главную столицу он построил на границе Армении и Месопотамии, назвав ее Тигранокертой (город Тиграна).

Считая себя наследником великих царей — Дария и Ксеркса, Тигран появлялся не иначе как в пурпуровом кафтане, длинных широких шароварах, высоком тюрбане и с царской повязкой на голове. По словам Цицерона, всюду ему раболепно прислуживали и сопровождали его четыре «царя».

Большую озабоченность сената вызывала и позиция Митридата. Последний набрал значительное войско, хорошо вооружил и снабдил его. Отдельные части с помощью италийских эмигрантов, находившихся при понтийском дворе, были организованы по римскому образцу. Митридат снова подчинил себе земли, отпавшие от него. Он занимался поиском новых союзников. С деньгами и подарками послы отправлялись к владетелям Иллирии, Фракии, Скифии, Галатии. Митридат обручил дочерей с новыми царями Египта и Кипра — Птолемеем Авлетом (Флейтистом) и Птолемеем Кипрским. Сенат ответил на царственное обручение объявлением обоих царей «незаконнорожденными» детьми посаженного Суллой на египетский трон и бесславно убитого царя Александра II (он погиб во время восстания в Александрии, едва вступив на престол). Весьма сомнительное завещание царя, объявлявшего наследником римский народ, вновь стало предметом политических дебатов.

В конце 75 года сенат объявил о превращении в провинцию африканского царства Кирены и понтийского соседа — Вифинии. Последнее присоединение произвели на основе завещания умершего царя Никомеда III. Его наследник также был объявлен «незаконнорожденным».

Митридат счел это за оскорбление и вызов и решил, что война теперь неизбежна (он знал также, что римляне уже в 77 году усилили киликийскую армию; по официальному заверению, сенат ожидал тогда неприятельского нападения в связи с восстанием Лепида). Римский сенат еще больше укрепил царя в его подозрении, отказавшись дать письменное подтверждение пунктам Дарданского мирного договора, заключенного Суллой с Митридатом устно.

В конце 75 года через Л. Фания и Л. Магия, двух бывших офицеров мятежного Фимбрии[11], Митридат заключил военно-политический союз с открытым врагом римского сената — сторонником Мария Серторием. Плутарх писал о нем: «Громкая слава Сертория разнеслась повсюду, приплывшие с Запада наводнили молвой о нем, словно иноземными товарами, весь Понт». Серторий признал за царем право на Пафлагонию, Вифинию и Каппадокию (владения, которых Митридат по Дарданскому миру лишился). Он также прислал на помощь отряд во главе с пропретором Марком Марием, сенатором, родственником умершего главы марианской партии. Со своей стороны, царь отправил в Испанию 40 кораблей и 3 тысячи талантов на военные расходы.

Приготовления Митридата к войне, как и сама война, произвели на римлян сильнейшее впечатление. Цицерон говорил об этом так: «Между тем Митридат воспользовался данным ему временем не для того, чтобы заставить вас позабыть о прежней войне с ним, а для того, чтобы доставить себе средства к ведению новой. Под предлогом похода против соседей-боспорцев он выстроил и оснастил сильный флот, набрал громадные полчища из каких только можно было племен и отправил послов с письмами даже в Испанию к тем вождям, с которыми мы воевали тогда; его цель состояла в том, чтобы война с нами велась на двух театрах, очень отдаленных друг от друга и лежащих на противоположных концах вселенной, на суше и на море, двумя неприятельскими войсками, но по одному плану, и чтобы мы должны были, сражаясь за свою державу, разъединить свои силы».

Наконец, еще одной тягостной заботой сената служили пираты. Плавая на небольших барках, они с течением времени стали объединяться в самые настоящие эскадры. Их предводителями выступали опытные моряки. Самыми знаменитыми были киликиец Афинодор, вифинец Гераклеон, критяне Ласфен и Панар, грек Пирганион и сириец Селевк.

Пираты установили прочные связи с греческими приморскими городами. У них они строили новые большие суда, продавали добычу. Пираты сделали почти непроходимым Средиземное море. Они грабили богатые храмы, облагали контрибуциями города и многочисленные местности, похищали знать с италийских курортов и под угрозой смерти требовали выкуп. Сицилия, как и другие провинции, жестоко страдала от их набегов. Наместники, обязанные бороться с пиратами, плохо справлялись с этой задачей. О причине такой удивительной немощи Цицерон сказал совершенно откровенно: «Наши полководцы, за редкими исключениями, обогащались ежегодно за счет нашей казны, между тем как их флоты, служившие предлогом для их назначения, ничего другого не делали, как только увеличивали летопись нашего бесславия новыми поражениями».

Из всех экспедиций, которые специально направлялись против пиратов, имела успех лишь одна — под начальством проконсула Публия Сервилия. Она длилась почти пять лет (79—75 гг. до н. э.) и закончилась разрушением главных пиратских гнезд. Победитель снискал почетное прозвище Исаврийского. Цицерон был о Сервилии самого высокого мнения и называл его «светилом и украшением государства»; «своими подвигами на суше и на море, — восклицал оратор, — он заслужил того, чтобы вы (то есть римляне) в вопросах о войне считали его мнение самым веским из всех».

И все-таки пиратство не смог в корне уничтожить и П. Сервилий. В ряды отчаянных искателей приключений тысячи людей загонялись силой крайних обстоятельств. По словам знаменитого историка Т. Моммзена, это были «отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий, все, что было несчастно и смело, — а где не было горя и преступления в это страшное время».

В 74 году благодаря поддержке Митридата, царя Армении Тиграна и марианского правителя Испании Сертория пираты вновь воспрянули. Они построили новые суда, вооружились и вновь вышли в море с заданием дезорганизовать снабжение Италии, сорвав поставки хлеба из провинций.

Италия в обычное время имела достаточно собственного хлеба. Но трехлетняя засуха поставила ее в чрезвычайно затруднительное положение. Новые всадники из сулланцев не замедлили этим воспользоваться, еще больше взвинтили цены. Плебс в Риме и других италийских городах взволновался. Массы людей, ища спасения от голода, кинулись в столицу. Повсюду стали раздаваться призывы принять меры против опасного положения. Но сенат, причастный к хлебным аферам, не торопился…

В таком положении подавленная подавленная оппозиция подняла голову. Те, кто укрывался в горах, занимаясь разбоем, смело стали появляться в городах. Форум и Марсово поле в Риме закипели страстями. Народный трибун Л. Квинкций, окруженный большим числом единомышленников, стал завсегдатаем суда. Там он устраивал своим противникам неистовые сцены. Потом трибун собирал народные сходки, и ораторы демократии разражались дикой бурей мятежных речей. Народная толпа, по признанию Цицерона, «приходила в ярость» и отправлялась крушить дома своих врагов. Консулу Л. Лукуллу приходилось разгонять толпу с помощью воинов.

Позже Цицерон с ужасом вспоминал 74 год как «эпоху полного разгона народных страстей». По его мнению и мнению всех сулланцев, Л. Квинкций явно подкапывался под устои государства с помощью бурных сходок. Действительно, речи Л. Квинкция, как и П. Цетега, пользовались огромной популярностью. П. Цетег в качестве претора «словом и делом угождал толпе» (Плутарх). Благодаря этому он заслужил тогда в государстве наибольшее влияние.

Мятежные речи на Марсовом поле и форуме не прошли даром. Все больше людей бежало в леса и бралось за оружие, начинались частые грабежи на дорогах и в сельской местности. То же делали рабы, которых их хозяева не могли или не хотели кормить.

В такой обстановке из школы Лентула Батиата в Капуе бежало 78 гладиаторов. Они-то и положили начало грандиозному восстанию рабов, известному в истории под именем восстания Спартака.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.