Глава 12. ИСПЫТАНИЯ НЕВОЛЕЙ

Глава 12.

ИСПЫТАНИЯ НЕВОЛЕЙ

Первое тюремное заключение Сталина длилось почти два года. Более года он пробыл в батумской тюрьме. 19 апреля 1903 года его перевели в кутаисскую тюрьму, в которой был один из самых суровых режимов по сравнению с другими местами заключения в России.

Такова была обычная участь члена революционной партии тех лет. Впоследствии при Советской власти делегаты первых съездов коммунистической партии непременно указывали число арестов, а также количество лет, проведенных в тюрьмах, ссылках и на каторжных работах. Например, среди делегатов VIII съезда РКП(б), состоявшегося в марте 1919 года, в царских тюрьмах сидело 60%, в ссылках побывало 35%, на каторге – 6%. В среднем каждый делегат подвергался двум арестам, один год находился в тюрьме, один год – в ссылке, 4 месяца на каторге.

Сталин намного опередил эти «средние» данные. Он семь раз подвергался арестам. Попав впервые в тюрьму в 23 года, Иосиф Джугашвили пробыл в тюрьмах, ссылках или на нелегальном положении до 38 лет. За 15 лет, прошедших со дня первого ареста, он большую часть из них был лишен свободы (8 лет и 10 месяцев), проведя около 5 лет в ссылках либо на севере Европейской территории России, либо в Сибири. В ссылке Сталин находился под постоянным наблюдением, и за ним, как это водилось в полиции, была закреплена кличка – «Молочный». (Вероятно, потому, что в рационе питания Иосифа Джугашвили, по донесениям полиции, было много молока. По схожим соображениям, за Бухариным была закреплена кличка «Сладкий».) Сведения о поведении «Молочного» регулярно передавались вышестоящему начальству. Остальные пять лет он находился в тюрьмах Батума, Кутаиса, Баку, Петербурга или под стражей и в пересыльных тюрьмах во время следования «по этапу».

За эти 15 лет лишь однажды его пребывание на свободе продлилось четыре года и почти три месяца (с 5 января 1904 года до 25 марта 1908 года). Обычно же он находился на свободе подряд лишь в течение нескольких месяцев (9 месяцев с 24 июня 1909 года по 23 марта 1910 года; 2 месяца с 29 февраля по 22 апреля 1912 года; 6 месяцев с 1 сентября 1912 года по 23 февраля 1913 года). 2,5 месяца с 27 июня по 9 сентября 1911 года ему после отбывания ссылки в Сольвычегодске было разрешено жить в Вологде, но и там он находился под надзором полиции. Свобода же, которую обретал Сталин после побегов из ссылок, была очень ограниченной. Будучи на нелегальном положении, он был вынужден скрываться от полиции под чужими именами и фамилиями. Он жил с фальшивыми паспортами на «Чижикова» и «Каноса Нижрадзе, жителя села Маглаки Кутаисской губернии», «Оганеса Вартановича Тотомянца» и «Закара Крикорьяна-Меликьянца». Находясь в розыске, он должен был постоянно быть начеку. Переезжая с место на место и даже находясь за пределами России, он никогда не знал, чем завершится его очередной переезд: арестом или тюрьмой?

Правда, ныне в общественное сознание небезуспешно внедряется представление о том, что лишение свободы в царское время было чем-то похожим на выдачу человеку бесплатной путевки на турбазу, в дом отдыха или санаторий. Свой вклад в распространение подобных представлений внес и А.Н. Гордиенко. В своей биографии Сталина он писал, как доставляли заключенных к месту ссылки по железной дороге, на лошадях или пароходах. Заключенные снимали там себе комнаты или «целые дома» и «могли свободно разъезжать по своим знакомым, часто совершая путешествия на многие десятки, а то и сотни верст. Охрана отсутствовала и принципе, поэтому не бежал из ссылки только ленивый… Организация побега обходилась ссыльному в несколько литров питьевого спирта.

В отличие от А.Н. Гордиенко А.П. Чехов описывал положение ссыльных в Сибири в конце XIX века с натуры. Для начала ссыльный должен был проделать долгий, нередко многонедельный путь к месту ссылки по бездорожью. Так было и после сооружения Транссибирской железном дороги, потому что места ссылок обычно располагались на сотни, а то и тысячи верст в стороне от этой магистрали. Ссыльные получали пособие, но оно было более ничтожным, чем пенсии в современной Рос сии, и на него нельзя было прожить. Поэтому, по свидетельству Чехова, «по прибытии на место ссылки интеллигентные люди в первое время имеют растерянный, ошеломленный вид; они робки и словно забиты… Одни из них начинают с того, что по частям распродают свои сорочки из голландского полотна, простыни, платки, и кончают тем, что через 2-3 года умирают в страшной нищете;…другие же мало-помалу пристраиваются к какому-нибудь делу и становятся на ноги; они занимаются адвокатурой, пишут в местных газетах, поступают в писцы и т. п. Заработок их редко превышает 30—35 руб. в месяц».

Известно, например, что Л.Д. Троцкий, находясь в ссылке с женой, писал литературные обзоры для сибирских журналов и газет. Однако этих гонораров молодой семье, в которой только что родился ребенок, не хватало. Оказавшись же в селении Курейка за Полярным кругом, Сталин не имел возможности найти хотя бы какую-нибудь оплачиваемую работу. Из своей последней ссылки Сталин писал: «Деньги все вышли… У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться… Нет запасов ни хлеба, ни сахара, здесь все дорогое.

нужно молоко, нужны дрова… но нет денег». Поэтому он обращался с просьбами то в издательство «Просвещение» выслать ему «рублей 20—30», то в думскую фракцию большевиков выдать ему из фонда репрессированных «хотя бы рублей 60».

Что бы ни писал Гордиенко, нигде и никогда политические ссыльные не оставались без постоянного полицейского присмотра. Поэтому, чтобы скрыть побег своего мужа, жена Троцкого Соколовская соорудила чучело, которое уложила в постель, уверив местного пристава, ежедневно справлявшегося о ссыльном, что ее муж занемог. Стражник Сталина в Туруханской ссылке Иван Лалетин два раза в день проверял наличие своего «подопечного» на месте. Сталин мог порой покидать Курейку и навещать своих товарищей по партии в других поселениях лишь по договоренности с другим, более либеральным приставом Мерзляковым, который прекрасно знал, что из этого глухого края его «подопечный» никуда не сможет убежать. (Сталин не забыл тех поблажек, которые давал ему пристав, и уже после установления Советской власти откликнулся на его просьбу и помог ему вступить в колхоз, куда того не пускали из-за службы в царской полиции.)

Требовались немалые моральные силы, чтобы не пасть духом, не поддаться отчаянию. О жизни ссыльных в Сибири Чехов писал: «Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на Вознесенье стоит мороз, а на Троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, не свежо и скудно, и многого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги… Тоска и тоска! Чем развлечь свою душу? Прочтет ссыльный какую-нибудь завалящую книжку… или в первый солнечный весенний день наденет светлые брюки – вот и все».

Однако следует учесть, что ссылка лишь венчала период неволи, которой предшествовало пребывание в тюрьме. Даже в тех случаях, когда тюремные условия не были связаны с тяжелыми физическими лишениями, революционеры, которые воспринимали обыденные условия жизни в России как проявление жестокого гнета и насилия над людьми, особенно остро реагировали на утрату личной свободы. Оказавшись впервые после нескольких лет нелегальной антиправительственной деятельности в английской тюрьме, русский революционер Владимир Бурцев попытался покончить жизнь самоубийством, когда понял, что его постоянным местом жительства на полтора года стала одиночная камера, «очень небольшая, и освещалась окном под потолком с двойной или тройной решеткой».

Однако полтора года заключения в плохо освещенной камере, необходимость постоянно вязать шерстяные чулки, чтобы «заработать» себе право спать на тоненьком матраце, вопиющее неуважение к человеческой личности и различные издевательства, выпавшие на долю Бурцева в британской тюрьме, несравнимы с испытаниями, которые предстояло вынести заключенным российских тюрем. Как правило, они подвергались пыткам и истязаниям. Неслучайно прототип героя романа Максима Горького «Мать» сормовский рабочий Петр Заломов, прежде чем вступить в революционный кружок, пытался сверлить себе ногу, чтобы проверить, способен ли он вынести пытки, которые его ожидали в случае ареста или даже задержания.

В.М. Дорошевич открывал свой очерк «Пытки» словами: «Всякий судейский с негодованием ответит: «Пытки в России уничтожены еще в конце XVIII века». Содержание этого и других очерков Дорошевича убедительно доказывало обратное. Рассказал Дорошевич и о пытках, которые применяли с ведома тюремного начальства заключенные уголовники с целью получения нужных сведений. (Впрочем, журналист отмечал, что подобные методы использовались в то время и в странах Запада, считавшихся образцами «правового государства».)

Чтобы выжить, заключенному требовалась немалая сила воли. Испытания неволей Иосиф Джугашвили выдерживал с честью. Воспитанный с детства на примерах свободолюбивых героев из книг А. Казбеги и И. Чавчавадзе, помня из уроков в духовных училищах жизнеописания христианских великомучеников, он стремился стоически переносить пытки. Вспоминали, как однажды, когда заключенные подверглись массовой экзекуции и проходили через строй надзирателей, каждый из которых наносил удар, Джугашвили продолжал держать в руках книгу и сосредоточенно читал текст (или делал вид, что читал его) во время избиения.

Тюремную администрацию революционеры считали передовым отрядом ненавистной им власти. Поэтому уловки, с помощью которых они продолжали вести революционную работу из застенок, организация массовых выступлений заключенных в защиту своих прав, организация побегов из тюрем и ссылок рассматривались ими как важные этапы в их борьбе против самодержавия. Эта борьба требовала определенных знаний и навыков. Во время пребывания в батумской тюрьме Джугашвили стал писать прокламации и пересылать их на волю. В кутаисской тюрьме Джугашвили писал записки политзаключенным, подбадривая их. Он стал инициатором протестов против тяжелых условий заключения. Подобные протесты были небезопасны. Властям ничего не стоило застрелить «бунтовщика» и объяснить это тем, что он напал на охрану. Во время пребывания в кутаисской тюрьме Джугашвили узнал о гибели одного из своих товарищей и первых наставников – Ладо Кецховели. Будучи заключенным в одиночную камеру в Метехском замке Тифлиса, Кецховели однажды стал выкрикивать революционные лозунги, стоя у решетки. Этого оказалось достаточно, чтобы надзиратель убил его выстрелом из винтовки.

Однако ни подобные примеры расправ, ни угрозы начальства, ни террор, осуществляемый тюремными властями с помощью уголовников, не сломили «ученика от революции». Уже через три месяца после своего прибытия в кутаисскую тюрьму Джугашвили организовал забастовку, принявшую столь серьезный оборот, что для разрешения конфликта в тюрьму прибыли губернатор области и прокурор. В результате их переговоров с Джугашвили многие требования заключенных были удовлетворены: политических заключенных отделили от уголовников, дали разрешение приобрести за свой счет тахту, чтобы не спать на цементном полу, и т. д.

Иосиф Джугашвили научился завоевывать себе свободу. Пять раз он бежал из ссылки, где находился под постоянным наблюдением полиции. Этому предшествовала тщательная подготовка. Во время побега он выдавал себя за иное лицо, проявляя исключительную душевную и физическую выдержку. Побег из его первой сибирской ссылки, когда он чугь не замерз в пути и даже отморозил щеки, стал для него суровым уроком. После этого он стал более тщательно готовиться к побегам.

Однако неволя не только вооружала революционеров новыми навыками борьбы. Ограничивая свободу в ссылке, сдавливая в тюрьме до предела жизненное пространство, сводя уровень человеческих стремлений до простого желания выжить, всячески унижая достоинство, то уничтожая естественную человеческую потребность в интимности и хотя бы в кратковременном одиночестве, то полностью изолируя человека от себе подобных, неволя одних ломала, других – закаляла. Выдержавшие тюрьму и ссылку революционеры становились, как правило, наиболее активными и опытными бойцами своих партий. Заключенные приучались полагаться на свои силы, разумно расходовать их.

Жизнь в неволе приучала быстрее разбираться в людях. Заключенный должен был быстро понять, на кого можно положиться, а на кого – нельзя. Порой он должен был полностью доверить свою судьбу другому человеку. Положение заключенного, а нередко и его жизнь зависели от того, готовы ли окружающие люди ему помочь, поделиться необходимым, передать нужные сведения на волю или с воли. Беглец из-под стражи должен был полагаться всецело на добрую волю часто неизвестных ему прежде людей. Они сообщали ему безопасный маршрут, обеспечивали нужные документы и необходимые материальные средства для побега, прикрывали его бегство. В то же время заключенный должен был проявлять максимальную бдительность, опасаясь провокатора, труса или просто ненадежного человека. Он знал, что полиция делает все возможное, чтобы усыпить его бдительность и заставить довериться ее агентам под видом благожелателей. Поэтому одновременно со способностью к безграничному доверию у заключенного вырабатывалась повышенная настороженность к окружающим.

Закалка сохраняла те качества, которые позволяли человеку выжить в ненормальных условиях неволи. Тюрьма и ссылка могли выковать из человека сильного борца, но часто ослабляли в нем множество человеческих качеств, необходимых для нормальной жизни. Обратной стороной «тюремной закалки» являлись тяжелые деформации сознания человека. Неволя не может не ожесточать заключенного. Джугашвили знал, что его единственным «преступлением» было желание счастливой жизни для трудящегося народа. В отличие от социалистов-революционеров или эсеров, социал-демократы не совершали убийств «во имя правого дела». В Батуме он вел на борьбу рабочих, подвергавшихся жестокой эксплуатации. Он на собственной судьбе ощущал несправедливость существовавшего строя и не мог не ожесточаться против него. По этой причине он большую часть человеческих несчастий, с которыми сталкивался, объяснял порочностью государственной системы. Смерть Георгия Телия от туберкулеза послужила для Джугашвили поводом заявить, что «пролетариат постарается отомстить проклятому строю, жертвой которого пал наш товарищ – рабочий Г. Телия».

Постоянная жизнь вне закона и в борьбе против закона невольно противопоставляла революционера миллионам людей, которые, не являясь его личными врагами, в то же время мирно сосуществовали со строем, который он собирался уничтожить. Стремление отомстить существующему строю и тем, кто активно или пассивно поддерживал его, не могло не ожесточать его и против «трусливых обывателей». Постоянная настороженность в ожидании ареста во время подполья и возможности совершить побег во время ссылок являлась источником гнетущего душевного состояния. Необходимость делить людей на тех, кто может тебе помочь, и тех, кто может тебя предать, вольно или невольно иссушала душу. Неслучайно о Екатерине Сванидзе, которая стала его женой в 1904 году, уже после двух лет пребывания в тюрьмах и ссылке, Джугашвили говорил, что она «согрела мое окаменевшее сердце». Однако новые аресты, новые тюрьмы и ссылки разлучили супругов. Екатерина Джугашвили умерла, когда ее муж был в заключении. Без родителей жил и его сын Яков, его первенец. Этого уже было достаточно, чтобы снова ожесточить Иосифа, чтобы его сердце снова «окаменело». (Использование Сталиным понятия «окаменевшее сердце» как в этом случае, так и в своем юношеском стихотворении, скорее всего имело религиозные корни, а потому означало не столько «бесчувственность», сколько утрату веры. Как известно из Евангелия от Марка, ученики Христа «не вразумились чудом над хлебами, потому что сердце их окаменело».)

Неволя не только делала революционеров непримиримыми борцами против существующего строя, но могла ожесточать их друг против друга. В условиях навязанной людям постоянной близости друг к другу малейшие несходства в характерах, различия в привычках могли становиться источником повышенной раздражительности, провоцировать нелепые, но затяжные ссоры и обиды. Несогласия, возникавшие еще за стенами тюрем в конспиративных кружках, превращались в заключении в серьезные конфликты. Малейшее несогласие между «новичками» и «ветеранами» изображалось как проявление чуждых классовых влияний, капитуляция перед классовым врагом, а порой и как сознательное пособничество самодержавному строю.

Тюрьма нередко отравляла человеческие отношения ядом подозрений. Постоянно перебирая обстоятельства своего ареста или возвращаясь мысленно к ходу допроса, заключенные часто ломали голову над тем, почему полиции так много известно о них и подпольной организации. Первые подозрения падали на тех, кто остался на свободе, в то время как остальные члены организации были арестованы. Подозрения вызывало и поведение арестованных товарищей во время допросов: не выдали ли они секреты под пытками и не согласились ли сотрудничать с полицией в обмен на обещание свободы и денег.

Для некоторых подозрений были серьезные основания: российская жандармерия научилась искусно «освещать» деятельность революционных организаций, внедряя в них опытных агентов и провокаторов. Даже руководитель Боевой организации партии эсеров Азеф был агентом полиции. В рядах РСДРП также было немало агентов. В ЦК РСДРП и в думскую фракцию большевиков внедрился агент полиции Родион Малиновский. Некоторых из полицейских агентов революционерам удалось разоблачить (признанным специалистом по разоблачению был Владимир Бурцев). И все же в рядах подпольщиков появлялись новые агенты охранки, и очевидная утечка секретной информации вносила смятение в ряды нелегальных партий, усиливая подозрительность и взаимное недоверие друг к другу.

Многие преданные делу революции люди оказывались оклеветанными и обвиненными в сотрудничестве с полицией. Некоторых доводили до самоубийства, а иных казнили свои же товарищи по ложным обвинениям в предательстве. Позже обвинения в сотрудничестве с полицией стали обычным способом компрометации видных деятелей Советского государства. В 1920 году такие обвинения были выдвинуты в новороссийской белогвардейской газете против Луначарского и Троцкого. Не избежал подобных наветов и Сталин.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.