ИСТОРИЯ ВОЙНЫ Письмо 65

ИСТОРИЯ ВОЙНЫ

Письмо 65

Любезный приятель! Рассказывая вам в предследующих моих письмах в подробности обо всем, что случилось со мною в первые месяцы пребывания нашего в Кёнигсберге, я так тем занялся и так о мелочах сих заговорился, что позабыл совсем о нашей тогдашней войне и о продолжении оной. История войны сей с сего времени хотя и не связана тесно с моею, поелику я не имел уже собственного в ней соучастия, однако, как я впереди начал уже ее вкратце описывать, то, надеюсь, не противно вам будет и продолжение краткого повествования о дальнейших бывших во время оной, и когда не всех, так по крайней мере, важнейших происшествий.

Итак, возвращаясь несколько назад, скажу вам, любезный приятель, что между тем, как мы вышеупомянутым образом из Торуня в Кёнигсберг шли и тут мало-помалу жить привыкали, и время свое не столько в трудах, сколько в веселостях провождали, в свете пылал уже повсюду военный огнь, и земля во многих местах обагряема была человеческою кровью. В последний раз, когда писал я к вам о сей войне, имел я уже случай рассказать вам, какие страшные и великие приуготовления деланы были во всех воюющих областях к продолжению оной, и сколь многие и сильные армии изготовлены были для действования друг против друга, как скоро весна вскроется. Сие и не преминуло воспоследовать. Не успела весна начать вскрываться, как тотчас уже и начались военные действия. Сие начало учинено было королем прусским и его союзниками, и столь рано, что все не могли тому довольно надивиться. Я упомянул уже вам отчасти прежде, что так называемая союзная армия, состоящая из гановеранцев, подкрепленная небольшим количеством прусских войск и предводимая брауншвейгским герцогом Фердинандом, начала производить военные свои действия еще при самом начале сего года и даже в самое зимнее время, и сколь великие успехи она уже имела. В самое короткое время французы принуждены были не только оставить все полученные над неприятелями своими выгоды, но со стыдом и растерянием множества людей возвратиться за реку Рейн. Однако союзники короля прусского и там не дали им покоя. Храбрый принц Фердинанд Брауншвейгский, присланный от короля для командования сими союзными войсками, открыл первый, и еще в марте месяце, кампанию сего года и предприял дело по истине весьма важное и трудное. Оное состояло в том, чтоб выгнать французов совсем из Нижней Саксонии и Вестфалии; но как число их простиралось еще до 80.000 человек, а у него не более было как 30.000 самых тех ганноверанцев, которые, за три месяца до того, хотели было совсем ружье положить, то потребно было к тому все искусство и проворство великого генерала. К тому ж присовокупить надобно и то, что и командовал французскою армиею уже не прежний слабый герцог Ришелье, но вновь присланный от французского двора г. Клермонт, который почитаем был также искусным генералом. Со всем тем, французам и сия перемена мало помогла. Герцог Фердинанд начал производить столь искусные движения, что вскоре принудил французов выттить и очистить совсем все брауншвейгские, вольфенбиттельские и гаповеранские области; после чего пошел он прямо к городу Миндену и, соединившись с прочими бывшими на Везере отрядами, осадил немедля ни минуты сей город. Граф Клермонт, хотя и отправил генерала Броглио с корпусом для подкрепления сего города, но сей генерал не мог найтить случая к предприятию чего-нибудь важного против союзников, но принужден был быть только свидетелем тому, как они сей город взяли и весь в нем бывший гарнизон полонили. Сие происшествие и отобрание всех прочих укрепленных городов, которыми было французы в немецкой земле овладели, и повсеместные успехи гановеранцев, принудили французов выттить совсем из пределов областей немецких и расположиться за Рейном на кантонир-квартиры, что для отдохновения учинили потом и союзные войска, набрав при разных случаях до 11-ти тысяч человек в полон из войск французских.

Между тем, как сие происходило на Рейне и в отдаленнейшем краю тогдашнего военного театра, не находился и сам король прусский в праздности. Его озабочивали всего более мы, и превеликие наши приготовления к тому, чтоб войтить в недра самых его бранденбургских областей. Пруссия была им оставлена и находилась вся в руках наших. Он чувствовал, что ему не можно довольно защитить страну, от прочих его областей столь отдаленную, и потому об оной уже и не старался. Но защищение Бранденбургии было не таково маловажно; как требовались войска и для других мест, то старался он пособить себе в сем случае хитростью и располаганием оных в таком удобном между собою сближении, чтоб, в случае нужды, можно было ему тотчас совокупить их вместе для производства какого-нибудь решительного дела. Обстоятельство, что неизвестно было куда пойдет наша армия — в Шлезию ли или прямо в Мархию Бранденбургскую — наводило на него сомнение; однако он приготовился на оба сии случая, и ведая довольно нашу нерасторопность и обыкновенную нам медлительность, предприял воспользоваться сим обстоятельством и до прибытия нашего получить над цесарцами какие-нибудь выгоды.

В таковом расположении отделил он против нас только самое малое количество войск и поставил на границах померанских не столько для воспрепятствования нам в походе, сколько для примечания наших движений. Удостоверение его в нашей неповоротливости было так велико, что он не присоединил даже к тому и того небольшого корпуса, которым командовал у него граф Дона, и который назначен был для охранения и защиты всего сего края, но отправил оный для обложения шведской крепости Стральзунда. Сам же, ни мало не медля, отправился с главными своими войсками в Шлезию, для осады главной шлезской крепости Швейдница.

Выступление его в сей поход воспоследовало очень рано и тогда, когда ни мы, ни сами цесарцы еще о походе всего меньше помышляли; и поспешение в сем деле, от которого весь успех оного зависел, было так велико, что он успел еще в марте не только туда приттить, но и открыть траншеи, и к 4-ыу апрелю довесть оные до гласиса и самого палисада, а 5-го числа, учинив приступ, принудить крепость сию сдаться на договор. Словом, предприятие сие удалось ему наивожделеннейшим образом, и взятье сей главной крепости не стоило ему и ста человек; он же получил при сем случае в полон двух генералов, 173 офицера и до 5,000 рядовых.

По овладении сею крепостью, употребил он паки славную стратагему, или военный обман. Он, вознамерясь нечаянно напасть на Моравию и овладеть цесарскою крепостью Ольмицом, скрыл так хорошо свое намерение, что цесарцы вдались в совершенный обман, и, по деланным королем приуготовлениям, думали, что он идет в Богемию, и потому там и собрали войска и расположились при Находе. Но король вместо того, 6-го числа, отправился в Моравию, и собрав войска свои при Троппау, пошел с таким поспешением, что войска его в три дня перешли 40 миль и он 22-го апреля находился уже при Ольмице, а цесарцы в сие время и не тронулись еще из Богемии.

Вся Моравия находилась тогда почти без защиты. Генерал Виль, командовавший там немногими войсками, охранявшими оную, впустил пехоту свою в крепость, а сам с конницею своею ретировался в Брюн. Крепость тотчас осаждена была пруссаками, как скоро привезены были к ним пушки, и они надеялись, что возьмут ее столь же легко и таково ж скоро, как Швейдниц. Тоже думали тогда и все, и более потому, что крепость сия была не из важных и не таких, которая бы могла вытерпеть формальную осаду и остановить надолго быстрый ток успехов королевских. Главный австрийский магазин находился в Лейтомишеле на границах моравских. Не было вероятности, чтоб Даун мог из отдаленной Богемии поспеть для защищения оного и недопущения прусаков до овладения оным. Король и действительно имел намерение произвесть сие в действо, а вкупе напасть на Богемию с сей стороны и чрез самое то отдалить цесарскую армию от нашей. Но прожект сей составлял таинство, которое хотелось королю всячески сокрыть от цесарцев. Он запретил наистрожайшим образом всему войску, чтоб никто в течение целых шести недель не дерзал писать ничего из армии. Легкие его войска достигали уж набегами своими до границ самой Австрии. В самом столичном цесарском городе Вене, уже боялись, чтоб не пришел вскоре король прусский и не явился пред стенами оного. Словом, все обстоятельства обещавали великие для короля успехи и предвозвещали происшествия важные; однако, против всякого чаяния, произошло совсем тому противное.

Осада Ольмица попродлилась; сидящий в оной генерал Маршал учинил столь храбрый отпор, что пруссаки не могли ею никак овладеть, а чрез то получил Даун время приттить к Лейтомишелю, прикрыть магазин и подкрепить ольмицкий гарнизон множайшим числом войска. Сие случилось весьма кстати, ибо осада сему городу продолжалась уже с 16-го мая, и апроши доведены были до самого гласиса. Пруссаки всадили уже в него до 180 тысяч ядр и бомб и им оставалось только учинить приступ к оному.

Со всем тем Даун, по прибытии своем, увидел сущую невозможность освободить сей город от осады, не дав с пруссаками баталии; но как успех оной не мог быть никому наперед известен и, в случае потеряния баталии, могли б проистечь весьма бедственные для всей Австрии следствия, то Даун рассудил за выгоднейшее стараться от баталии удалиться и довольствоваться окружением всего неприятельского лагеря и недопущением до него никаких транспортов и сикурсов. Храбрый Лаудон, сделавшийся из доброго солдата изящным генералом, командовал легкими цесарскими войсками. Под его предводительством одерживали они на всех бывших малых сражениях всегда над пруссаками верх, и сей род войны, обеспокоивавший чрезвычайно пруссаков, удался наконец по желанию и принудил пруссаков оставить осаду. В начале июня узнал Даун, что идет к прусскому королю сикурс с великим транспортом амуниции и денежной казны из Шлезии: он отправил для разбития его генералов Лаудона и Шишковича, дав каждому по 6,000 человек войска. Они напали на сикурс сей в самое почти то время, когда он хотел вступать в линии пруссаков, и разгромили оный совершенно. Они побили до 3,000 пруссаков, взяли 400 человек в полон, получили в добычу 12 пушек и овладели всем почти транспортом. Таковой чувствительный урон и недостаток во всех нужных вещах принудил короля оставить осаду сего города и от него удалиться.

Пруссаки неудачу сию приписывали наиболее тому, что инженерный их полковник Балби ошибся и начал весть апроши к городу слишком издалека и за 1,500 шагов от крепости, отчего прошло много времени, покуда могли они доведены быть до гласиса, и потеряно много по пустому пороху и ядр; а во-вторых, потерянию помянутого обоза, состоявшего в 3,000 повозок, который, по длине его, не было им возможности весь вдруг на дороге защитить от нападавших цесарцев, которые так хорошо успели произвесть сие дело, что из всего множества фур и телег едва только двум стам с половиною удалось пробраться до прусского лагеря, в числе которых 37 возов были с деньгами.

Весь свет удивился тогда благоразумию Дауна. Он освободил город сей от осады, не потеряв ни одного человека. Он умел избежать баталии и сопротивника своего довесть наконец до того, что ему столь же опасно было отважиться дать бой, как и продолжать осаду, и чрез самое то принудил оставить оную. Однако и король прославился тогда не менее своим благоразумием. Он не только отступление сие произвел с толиким искусством, что цесарцы не могли ему ничего при том сделать, но и пошел в такую сторону, куда никто не думал. Ибо вместо отступления в Шлезию, пошел он вдруг в сторону к Богемии и прямо к столичному в ней городу Праге, и в начале июля расположился лагерем при Кёнигсгреце. Даун и Лаудон последовали за ним, один по правую, а другой по левую руку, и стали лагерем насупротив его при Любшау.

Теперь оставим обе сии армии, стоявшими в сей позиции, и посмотрим, что между тем в других местах происходило.

Колико неудачна была ольмицкая осада королю прусскому столь, удачно было, напротив того, начало кампании сего лета его союзникам гановеранцам. Родственник его, славный принц Фердинанд Брауншвеигский, сошедшись с французскою армией, бывшею под командою принца Клермонта при Кревельте, одержал над нею совершенную победу. Сия победа могла иметь весьма досадные следствия для австрийских Нидерланд. Принц Брауншвейгский, победивши французов, пошел далее, побрал многие города, вступил в Нидерланды, взял город Рюремонт, и легкие его войска простирали набеги свои даже до ворот столичного города Брисселя; но, по счастию, одержанная французским маршалом Броглио, вскоре после того, победа над гессен-кассельскими войсками, бывшими под командою принца Изенбургскаго, при Зундергаузене, поправила несколько дела и дурные обстоятельства французов. Они вошли после сей победы в город Минден, и вся гановеранская земля сделалась им отверстою. Сие расстроило так много все предприятия принца Фердинанда, что он принужден был, оставив все свои завоевания, перейтить назад через реку Рейн и иттить к Мюнстеру.

Таковы были происшествия у союзников наших, а теперь время уже нам обратиться к нашей армии и посмотреть, что между тем мы делали и что у нас происходило.

По занятии всей Пруссии нашими войсками, расположился наш главнокомандующий генерал граф Фермор, как прежде было уже упоминаемо, вдоль по реке Висле кордоном. В сем положении оставалась армия до вскрытия полой воды, и в течение сего времени старался он только занять таким же образом войсками нашими и предместья города Данцига, как заняты были все прочие польско-прусские города: Эльбинг, Мариенбург, Кульм, Грауденец и Торунь. Однако это намерение его не удалось. Данцнгские жители того не захотели, за них вступились министры прочих держав, и так принуждено было сие дело оставить. Как же скоро весна начала вскрываться, то переправлен был один корпус войска, под командою генерала Панина, за Вислу, и велено было стать лагерем подле местечка Диршау, а чрез несколько времени потом переправилась и вся армия при Иршау чрез Вислу, и расположилась на той стороне лагерем.

Все думали тогда, что армия наша выступит нимало не медля далее в поход и, пользуясь отсутствием короля, поспешит войтить в пределы бранденбургские и простирать завоевания свои далее; однако воспоследовало противпое тому, и, к удивлению всего света, простояла она в помянутом положении и не делая ничего несколько недель сряду. Никто не знал, что заключать о таковой медлительности, и хотим ли мы, или нет вправду нападать вооруженною рукою на шлезские и брандешбургские землт. Но причиною тому было, может быть, поджидание идущих прямо чрез Польшу других наших войск, а особливо нового или так называемого обсервационного корпуса, который шел весьма медлительными стонами. Но как бы то ни было, но армия наша стояла до самого почти июня праздно и ничего не делала, и не прежде выступила в поход, как в исходе мая, но и тут дошла только до местечка Коница и остановившись, опять несколько недель простояла.

В сем месте соединилась, наконец, вся армия вместе, и генерал Фермор, отделив особый корпус, под командою графа Румянцова, для впадения в прусскую Померанию, сам поворотил влево и пошел со всею армиею в Малую Польшу и чрез несколько дней прибыл в польский город Познань.

Между тем, как сие происходило, передовые наши войска отправленного в Померанию корпуса, под командою генерал-майора Демику, вступили в пределы Померании при местечке Рацебуре, неподалеку от городка Нейштетина. В сем городке поставлен был от пруссаков один ротмистр, с несколькими десятками гусар и драгун, для примечания наших движений. Он хотел было захватить одну нашу партию, но сам охвачен был так нашими войсками, что принужден был три раза прорубаться сквозь наших и с великою нуждою спасся в Нейштетине.

Сие было первоначальное в сей год неприятельское действие, и пруссаки не преминули и в сей раз очернить поступки наших войск в глазах всего света. Они кричали повсюду, что войска наши, при вшествии своем, и в сей раз, в пределы прусские, производили бесчеловечные варварства и такие жестокости, какие производимы были ими в минувшем году при фельдмаршале Апраксине. По повелению от двора их, обнародованы были такие известия, которые без досады читать было не можно. Они писали, что будто бы после вышеупомянутой сшибки, оное местечко Рацебур со всеми соседственными деревнями предано было на расхищение казакам, и что они не только разграбили оные и опустошили совершенно, но производили и неслыханные бесчеловечия. По словам их, сундуки и укладки во всех домах были разломаны, хлеб потоптан и потравлен, рогатый скот, овцы и лошади отогнаты в Польшу и там за бесценок распроданы, а жители, несмотря хотя они все, что у них ни было, охотно отдавали, немилосердно сечены были плетьми и мучены. У ломинского пастора Гензеля отрублена была сперва рука, а потом застрелен он был тремя пистолетными пулями. Бурценского ландрата Остена и нескольких других пасторов засекли до полусмерти кнутьями, отчего ландрат и умерт; а другого Остена, шестидесятипятилетнего старика, обвязали соломою и зажегши оную, так и оставили, отчего он лишлся жизни. Бесчиния же, делаемые над женщинами всякого состояния и возраста, неудобоизобразимы, и так далее. "Опустошив сим образом — продолжали сии известия говорить далее — половину Нейштетинского уезда, сей корпус продолжал свой поход до Драггеймского Господства в Неймарке, и опустошил таким же образом помянутое господство вместе с Драмбургским и Арендсвальским уездом в Неймарке. Но как скоро уведомились они, что идут против их некоторые отправленные из Кистрина войска, то отступили чрез Драгу реку назад в Польшу и испытывали только там делать набеги, где не уповали они найдти себе противоборство".

Вот каким образом писали о нас пруссаки и, может быть, имели к тому и причину, ибо за казаков наших поручиться никому не можно. Однако и то правда, что никто так бесстыдно не умел лгать, как пруссаки, и что им уже не в диковинку было сплетать иногда сущие лжи или, по крайней мере, из каждой мухи делать слона. Но я, оставя сие, возвращусь к продолжению истории.

Главная наша армия, простояв дней десять в Познани и приготовившись совсем ко вступлению в неприятельскую землю, выступила, наконец, 1-го числа июля в поход и пошла прямо в Шлезию, направляя поход свои к прусскому городу Франкфурту, что на реке Одере. Разные небольшие неприятельские партии встретили ее тотчас при вступлении в пределы прусские, и наши передовые войска принуждены были беспрерывно с ними сражаться. Ибо как скоро получено было королем известие о приближении к границам нашей армии, то велено было от него генералу графу Дона оставить обложение шведского города Стральзунда и поспешать к тому месту, где мы намерены были войтить, и стараться делать нам в походе возможнейшую остановку и помешательство, и всячески защищать страну сию от войск наших. Сей генерал, имея небольшой корпус, расположился за рекою Одером при Франкфурте, и, для делания нам остановок и препятствия, отправил с отрядом генералов Каница, Малаховского и Платена, и сии не преминули учинить все, что только им возможно было. Но как отряды их были слишком малы, то и не могли они ничего важного произвесть против столь многочисленной армии, какова была тогда наша. Они хотя и старались заседать в некоторых местечках, чрез которые нам иттить надлежало, равно как и при переправах чрез некоторые реки делать нам препятствия и беспокойство, но с уроном принуждены были всегда уступать слишком превосходящей их силе.

Совсем тем, как граф Дона с корпусом своим взял при Франкфурте такую позицию, что нашей армии не можно было с удобностью в сем месте переправиться через большую реку Одер так, как армия была сперва намерена, то граф Фермор решился выттить опять из пределов Шлезии, в которые было он вошел и, поворотив вправо, вступить в пределы Мархии Бранденбургской и, переправившись опять чрез реку Варту, иттить чрез Ландсберг к прусской крепости Кюстрину, посреди почти реки Одера построенной, и стараться овладеть сею крепостью, чтобы тут удобнее было чрез помянутую реку Одер переправиться. Генерала же графа Румянцова с особливым корпусом, состоящим наиболее из одной конницы, отправил он далее вправо к Старгарду, чтобы искать переправы чрез Одер еще ниже и в другом месте. Тако расположась, выступил он в исходе июля в обратный поход из Кёнигсвальда и шел с толиким поспешением, что 3-го числа августа дошел до деревни Гросс-Камина, отстоящей от Кюстрина на одну только милю. и расположился тут лагерем.

Не успел он приттить в сие место, как определено было на другой же день учинить на Кюстрин нападение. Крепость сия, построенная за 200 лет до сего времени, не имела с сей стороны никаких наружных укреплений. Она окружена была с одной стороны рекою Одером, а с другой — то есть с нашей, топким болотом, но которое, однако, не так было широко, чтоб не можно было нам ее бомбандировать. Совсем тем почиталась она весьма важною и крепкою крепостью, в которой надежде и свезли в оную жители всех тамошних окрестностей наилучшие свои пожитки и имения, для безопаснейшего сбережения.

Для атакования оной отправлен был генерал Штоффель с авангардом, состоящим из 2,000 гренадер и некоторого количества легких войск. Сей генерал, пришед пред крепость и предместие оной, увидел, против всякого чаяния своего, целый корпус прусских войск, пред болотом, отделявшим город от форштата, поставленный и тысяч до шести простирающийся. Таковое видение его сперва остановило и принудило несколько назад отступить; но генерал Фермор, приехавший сам вслед за сим генералом, велел тотчас помянутым гренадерам приступить к самому жилу форштата, и в тот же момент привезть пушки, и поставив на чистом поле, не делая никаких траншей и батарей, произвесть прежесточайшую пальбу по мостам, отделяющим город от форштатов. А в самое то время гренадерам напасть с такою фуриею на прусские войска, что сии принуждены были с превеличайшим беспорядком бежать и спасаться по мостам в город.

Между тем вся армия последовала вслед за сим авангардом и пришед под крепость, расположилась перед оною. И как имели мы тогда изящную артиллерию, то граф Фермор, ни минуты не медля, приказал ей наижесточайшим образом бомбандировать. Сие произведено было артиллеристами нашими с таким искусством, что с третьей бомбы город сей загорелся и в несколько часов превратился в пепел. Сие особливое несчастие сему городу случилось 2-го числа августа, и произошло более оттого, что помянутой роковой бомбе случнлось упасть в магазин, наполненный соломою, и недалеко от порохового погреба находившийся. Отчего произошел столь ужасный пожар, что не только все строение в городе превращено было, менее нежели в 6 часов, в пепел, но и сами жители насилу успели спастись на ту сторону реки Одера, откуда принуждены были видеть все дома и имения свои пожираемые пламенем.

Состояние, в каком находились тогда несчастные жители сего города, было по справедливости ужасно и плачевно. Некто из них изобразил оное в письме своем из Берлина наиживейшими красками; и как из письма сего можно всего яснее усмотреть, в каком жалком положении находились тогда сии несчастные люди, то сообщу я вам его от слова до слова.

"Я уведомляю вас чрез сие, — говорит он, — о плачевной гибели города Кюстрина и о жестоком жребии, поразившем всех жителей сего разоренного места и принудившем меня взять сюда мое прибежище с таким расположением духа, которой сообразен сему случаю. 2-го числа сего месяца, в три часа после полудни, загремел у нас по всему городу слух, что русские гусары и казаки показались на наших городских полях пред короткою плотиною. Слух сей привел весь город тем в вящее движение, что уже известно было о российской армии, что вся она, переменив свой поход и повернув на Ландсберг, приближалась к Кюстрину. С башен, колоколен и валов городских видны были, между гусарами и казаками, некоторые отличного достоинства люди, разъезжающие на английских и покрытых сетками лошадях и смотрящие на город в подзорные трубки. Но как с крепости учинено было по них несколько пушечных выстрелов, то удалились они опять. О сем происшествии донесено было тотчас стоящему при Франкфурте графу Дона и прошено о умножении гарнизона в крепости, что тотчас и учинено было, и вместе с сим прислан был и новый комендант, полковник Шак.

"3-го числа получено было известие, что генерал Фермор в тот день со многими другими генералами обедал в Вице, за две мили от Кюстрина, и что было у них разговариваемо о вчерашнем рекогносцировании, о положении крепости, о делании батарей и о том, что предпринимать в последующий день. Несмотря на то, в Кюстрине не чувствовали мы еще никакого страха и спали в сию ночь покойно, покуда не разбудила нас поутру, в 4 часа, перестрелка наших гусар с неприятельскими, и несколько пушечных выстрелов. Мы взбежали на башни и увидели все поле за нашим форштатом до самого леса покрытое неприятельскими и нашими легкими войсками, стреляющими друг в друга. Но около десятого часа увидели мы, в подзорную трубку, превеликую колонну неприятельской пехоты, идущую от Тамзеля и Варнику к нашей виноградной горе. Не успела она приблизиться к сей горе, как, поставив на ней свои пушки, начала производить из них столь жестокую стрельбу картечами по нашим гусарам, что они вместе с прочими нашими войсками принуждены были с великою поспешностью ретироваться в крепость. После чего не прошло еще и получаса времени, как неприятели кинули к нам такое множество бомб и карказов, что город наш тотчас в трех местах загорелся и огонь, по причине тесного и сплошного строения, так усилился, что не можно уже было никак его потушить. Сие и продолжавшееся беспрерывно летание бомб, привело всех жителей в такой страх и изумление, что все начали помышлять о спасении только единой своей жизни и о ушествии в поле.

"Сих бомб и зажигательных ядер было так много, что, казалось, будто бы все небо разверзлось и сниспустило на нас дождь огненный, и оттого повсюду, куда ни обращались взоры, видимы были обрушивающиеся дома и побивающие своих хозяев. 0 погашении сего пожара не можно было никому и мыслить, а все, кто только мог иметь движение, обратились в бегство. Самые младенцы у грудей своих отчаянных матерен, самые больные, лежавшие в своих постелях, едва имели время, бросив все и, полуобнаженными, уйтить из погибающего города. Единый стон и жалостные вопли и рыдания слышны были отовсюду, а особливо от перебежавших за реку Одер и видевших оттуда огнь и дым, снедающий все их имение и пожитки и уносящий с собою в облака. Премногое множество погибло тогда людей в самом огне и пламени. Множество других подавлено обрушившимися домами и задохлось в погребах, где они и от бомб себе спасения искали. Я сам едва мог иметь столько времени, чтоб накинуть на себя платье, как бомбы уже над главою моею с страшным треском расседались. Тогда не оставалось иного думать, как спасать только жену свою и детей. Они поскакали с постелей своих и так, как спали, полуобнаженные, принуждены были спешить за мною и покидать все наше имение и достаток в жертву огню и пламени. Мы не успели еще добежать до площади, как одна бомба, упадшая пред ногами нашими, повергла нас на землю и с преужасным треском расселась. По счастию черепы ее нас не повредили. Весь народ стремился и бежал за ворота, и всякой поспешал спасать себя в том, в чем был, и покидая все, что ни было у него на свете. Несколько сот последовало за нами, такими ж полуобнаженными, как мы были, и оставляли дома свои, и в них многие по нескольку тысяч денег. Мы потеряли все, и мне удалось только спасти одну жизнь свою и своих домашних, и я благодарю и за то еще Бога.

"Несчастными сделались не одни мы, жители сего города, но и многие приезжие, убежавшие к нам в город с наилучшими своими пожитками, и погибло при сем случае и множество церковных утварей, присланных из разных мест сюда для сохранения. Сверх того, не находим мы и многих людей и не знаем, куда они делись. Зной и жар от огня и пламени был так велик, что растопились от него даже самые пушки в цейхгаузе. Мост, сделанный через реку Одер, сгорел весь, и даже самые быки, сделанные для удержания льда, обгорели по самую воду. Одним словом, зрелище было наиужаснейшее и такое, что я сумневаюсь, был ли подобный тому пример со времен разорения Трои и Ирусалима в свете, чтоб город, погиб столь страшным и плачевным образом в немногие часы и проглощен был огнем и пламенем. Со всем тем, городские валы и укрепления остались целы и невредимы".

Вот каким образом погиб сей прусский город от жестокого нашего бомбандирования. Но и как сгорели только одни домы, а укрепления остались целыми, и гарнизон, несмотря на то и на все наши многократные требования и делаемые ему возможнейшие угрозы, не хотел никак сдаваться, то и принуждены были наши после того начать формальную осаду; а о сем, столь удачном и скоропостижном сожжении сего города, отправлен был нарочный курьер с уведомлением ко двору.

Но письмо мое так уже увеличилось, что время оное уже и кончить, а повествование о дальнейших происшествиях предоставить будущему, то покончу оное, сказав вам, что я есмь всегда вас почитающий ваш и прочая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.