61

61

Многие будут заняты тем, чтобы отнимать от той вещи, которая тем больше будет расти, чем больше от нее будут отнимать. О яме.

Летом 1495 года, тайно сговорившись с Венецией, испанским королем, папою и императором, Моро предпринял военный союз ради изгнания «варваров», хотя незадолго до этого ссудил королю Карлу 200 тысяч дукатов, которых тот тщетно добивался от Флоренции, чтобы продолжить великое предприятие – освобождение гроба господня. Каким бы легкомыслием и тупостью ни отличался король, узнав, что Моро повел себя как изменник, он ударил себя по лбу и громко воскликнул:

– И это я, простак, доверился ему как брату!

После чего стал приготовляться к отходу из Италии. Что касается Моро, тот, кажется, только выиграл от пронесшейся бури и, полный самодовольства, велел себя изобразить на большом полотне в виде негра или мавра, выметающего из курятника петушков, то есть французов. Флорентийский посол мессер Аламани сказал с ехидством:

– Как бы петушки, узнавшие дорогу в Италию, не погнали отсюда некоторых недальновидных правителей. Покуда Моро избавился от одного петуха, наименее опасного.

Мессер Аламани имел в виду покойного герцога и его эмблему. Но если бы Моро и услышал подобные произносимые украдкой дерзкие намеки, то, ослепленный удачею, нимало бы не тревожился; недаром постыдное поражение при Форнуово, когда настигшее короля Карла при его отступлении за Альпы союзное войско было как пыль рассеяно французами, Моро велел объяснять и оправдывать редкостною военною хитростью, предпринятой для завлекания противника. Также он велел выбить медаль, украшенную на одной стороне изображением сосуда с водой, а на другой – языками пламени: ото показывало, что он является владыкою мира и войны. Отсюда понятно, почему в его голове тогда именно стали возникать наиболее величественные проекты. Так, для преобразования столицы Ломбардии в Новые Афины Моро предполагал воспользоваться описанием и чертежами вымышленной Сфорцинды, сделанными Антонио Филарете для герцога Франческо. Однако нынешнему миланскому герцогу при его замыслах недоставало денег: помимо 200 тысяч дукатов, переданных королю во время их дружбы, 120 тысяч стоила императорская инвеститура. И это не считая 400 тысяч дукатов, отданных воровским образом в виде приданого за Бьянкой Марией Сфорца. Таким образом, задумывая и создавая одно, приходилось разрушать что-нибудь не менее важное: так, Моро велел переделать в слитки бесценные древние золотые медали, чтобы заложить их в Венеции; одновременно служащие казначейства надеялись поправить дела, подолгу не выплачивая ничтожное жалованье, кому оно полагалось.

– На пятьдесят дукатов, полученных мною в течение тридцати шести месяцев, возможно ли прокормить шесть ртов? – спросил Леонардо, жалуясь на условия при миланском дворе. – О себе я не говорю, так как, обходясь растительной пищей, довольствуюсь малым. Однако же молодых людей, которым приходится тяжело работать, не следует ограничивать в питании.

Сквозь нарядную внешность, старательно поддерживаемую Мастером, просвечивала жестокая нужда – наилучшая сноровка и бережливость в обращении не восстановит в первоначальном виде ткань, поредевшую на локтях и коленях. Точно так же неудовлетворение и обида просвечивают через обычную приветливость Мастера: если уток составляют неумеренные похвалы, а основу – забвение со стороны власть имущих, неаккуратность казны и пренебрежение некоторых служащих канцелярии, подобная ткань непрочна, долго не держится и подобный человек до старости не разбогатеет. Многие скоро его обошли – как Перуджино, который женился на дочери архитектора Луки Фанчелли, всю жизнь как вол протрудившегося, и получил хорошее приданое. Но и помимо этого, не отвлекаясь для посторонней, не приносящей дохода деятельности, Пьетро увеличивал свое состояние неуклонно день ото дня.

Обычаем и практикой так предусмотрено, что, к какой бы профессии ни определила человека природная склонность и семейный обычай – писать ли картины, печь булки или строить дома, – с течением времени он выбивается из бедности и к порогу, за которым ни в чем не станет нуждаться, приближается с достаточной суммою денег, оставляя наследникам не одно имя. Но если человек, за что ни берется, большую часть времени расходует на исследования и его ведут произвол или причины, которые ему одному кажутся важными, трудно поручиться, что останется в сундуках после его смерти. Подобные люди при совершенстве их произведений и разнообразии и силе способностей, кажется, ничему окончательно не научаются, так как они постоянны только в своей изменчивости и в каждой следующей работе отчасти отвергают достигнутое ради неиспробованного лучшего, поэтому никогда не угадаешь, чего от них ожидать. Что же касается Перуджино, то, может быть, обманчивая молодость вида – если после четырнадцати лет разлуки Леонардо его нашел нимало не изменившимся – имеет основание и причину в душе, как и принятый им способ действовать? Вот что рассказывает Вазари, имея в виду живопись Перуджино для братьев сервитов во Флоренции:

«Когда эта работа была открыта, все молодые художники ее сильно порицали, и в особенности за то, что Пьетро использовал те же фигуры, которые он раньше обычно изображал в своих работах. Испытывая его, друзья говорили ему, что он себя, видимо, не утруждал и что разучился хорошо работать либо из-за скупости, либо чтобы не терять времени. Пьетро отвечал на это: „Ведь я написал те фигуры, которые вы раньше хвалили и которые вам бесконечно нравились. А если они теперь вам не нравятся и вы их не хвалите, что я могу сделать?“

Однако те продолжали его колоть сонетами и публичными оскорблениями. И надо сказать, что молодые художники отчасти правы: подобное постоянство или вечная молодость в действительности хуже смерти, тогда как тот, кто находит наилучшее удовольствие в беспрерывной работе ума и всевозможных изобретениях, хотя бы некоторые его создания были ошибочны и недолговечны, остается молодым и его слава только укрепляется.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.