ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ «ВСЯ БЕЗУМНАЯ БОЛЬНИЦА…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

«ВСЯ БЕЗУМНАЯ БОЛЬНИЦА…»

В Склифе Высоцкий лежал больше недели. И все эти дни по городу ходили самые противоречивые слухи: одни говорили, что дела артиста совсем плохи — мол, долго не протянет, другие, наоборот, утверждали, что он идет на поправку. К делу подключили даже экстрасенсов. В субботу, 16 апреля, Валерий Золотухин оставляет в своем дневнике следующую запись:

«Позвонил Мережко… (Виктор Мережко — сценарист. — Ф. Р.) Есть очень хорошие люди, занимающиеся провидением. Создана на общественных началах лаборатория при Академии художеств… Поговорят с тобой люди, с нимбами над головами, и все про тебя знают… Устанавливают связь с твоим энергетическим полем через фотографии. Так, по фото Высоцкого они установили, что у него плохо с головой, легкими, почками и цирроз печени… Ему нельзя терять ни одного дня, кое-что они могут исправить, еще есть возможность… кроме печени… там просто катастрофа…»

К 13-летию «Таганки», которое случилось в субботу, 23 апреля, Высоцкий уже выписался из Склифа. Эти торжества один из его участников — Вениамин Смехов — вроде бы в шутку окрестил «балом Сатаны». Но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. «Таганка» и в самом деле в тогдашней советской действительности была поистине дьявольским порождением — как внешне, так и внутренне.

Рассказывает В. Смехов: «В нашем фойе — столы и суета, праздник — своими руками. Мы с Давидом Боровским (художник театра. — Ф. Р.) придумали елку: население театра и дорогие гости, просим всех к новогоднему столу. Нам тринадцать лет, в полночь поднимем бокалы за наступающий новый год «Таганки». Конфетти и серпантин, всюду по стенам цифры «13», а на елке приметы команды Воланда: голова Берлиоза, голова Бенгальского, груди Геллы и прочие забавы Сатаны. Забавы соответствуют и понятию «чертова дюжина», и главной победе уходящего года — премьере «Мастера и Маргариты». Очень грустно вспоминать такой счастливый апрельский «новый год»… Почему-то хорошее нам кажется вечным. Да и как было представить себе этот круг разорванным, если так крепко связаны все звенья: актеры-зрители-любовь-литература-Любимов-Трифонов-Высоцкий-Окуджава-Шнитке-Визбор и все, все, все… Звучат заздравные тосты, льются горячие речи, звенит и звенит гитара… Кто это придумал, что Юрий Трифонов сумрачен и нелюдим? Крутится лента памяти, весело разговорчивы, милы друг другу и ни за что не хотят расставаться гости таганковского праздника. Можаев слагает тосты — ему что застолье, что Колонный зал, что новгородское вече — это проповедник на амвоне…

В тот вечер только один из друзей театра не отозвался веселым настроением, и когда по традиции я позвал его к микрофону — спеть свое новое, — отказался, потом его очень попросили, и тогда он, сердясь на себя ли, на погоду ли, взял гитару и, поглядев на Трифонова, пропел ему посвященное… Булат Окуджава — Юрию Трифонову:

Давайте восклицать, друг другом восхищаться…»

Отметим, что в том же 77-м Высоцкий напишет посвящение тому же Булату Окуджаве — «Притчу о Правде и Лжи». Естественно, носителем первой был Окуджава, иначе зачем вообще было городить огород. К этому человеку вся либеральная тусовка относилась с огромным уважением, ласково называя «наша свирель» (Высоцкий проходил по категории их «барабан»). Окуджаву на верху «крышевали» те же силы, что и Высоцкого, из-за чего к концу 70-х он уже превратился в фигуру не только знаковую, но и неприкосновенную. Это в первой половине 70-х, до разрядки, Окуджаву еще пытались как-то приструнить — даже исключили его из партии. Но тут же пошли на попятную — спустя две недели восстановили «статус-кво», вернув ему билет члена КПСС. И с тех пор на него уже не наезжали, а даже наоборот: стали выпускать его диски, печатать прозу, отпускать подолгу за границу. Короче, уравновесили ситуацию, создав в советском «оркестре инакомыслия», игравшем под управлением Сатаны, два главных инструмента: барабан (Высоцкий) и свирель (Окуджава).

Не случайно, что именно тогда свет увидел буклет о Высоцком (единственный в СССР, выпущенный при его жизни), который написала либеральный кинокритик Ирина Рубанова (она окончила МГУ и специализировалась на киноискусстве социалистических стран). Одним из первых эту тоненькую книжицу раздобыл Валерий Золотухин. 25 апреля он нашел ее героя в родном театре и попросил поставить свой автограф на титульном листе. Высоцкий просьбу выполнил, но выглядел грустным. Возвращая книжку, сказал: «Когда уж совсем конец, думаешь: ну и хрен с ним… Легко становится… Но когда выкарабкаешься, начинаешь болеть месяц, два, думаешь: зачем столько времени потерял? Стоять за конторкой и писать, и больше ничего… У меня уже это не получится…»

На майские праздники Высоцкий отправился поправить свое здоровье в дом отдыха «Известий», что в Красной Пахре. И был приятно удивлен, когда 1 мая встретил там своего школьного приятеля поэта Игоря Кохановского. Последний вспоминает:

«Мы дико обрадуемся, что встретились, пойдем в сауну и просидим там, наверное, часов пять в компании очень симпатичных людей, но словно забудем о них и будем друг с другом говорить, говорить, говорить, а сидящие рядом с нами, видимо, поймут, что мы истосковались по „нашему трепу“ (лучшего собеседника у меня никогда не было и не будет — в Магадане, куда он внезапно прилетел, мы с ним проговорили, кажется, все трое суток, что он там был), не будут нам мешать и даже наоборот — своим „отсутствием присутствия“ создадут вполне удобную атмосферу для „задушевки“.

15 мая Высоцкий отправился с гастролями в Донбасс. Эти выступления организовал Владимир Гольдман — первый настоящий и постоянный импресарио Высоцкого (до этого эту роль выполняли люди, которые долго возле певца не задерживались). Концерты длились неделю и проходили в нескольких городах: Константиновке, Горловке, Донецке, Енакиеве, Макеевке, Дзержинске. Причем выступал Высоцкий в самых больших залах: во Дворце культуры завода «Октябрь» (Константиновка, 16 мая), Дворце культуры «Металлург» (Енакиево, 17–18 мая), Дворце спорта «Дружба» (Донецк, 18–19 мая), Дворце культуры «Украина» (Дзержинск, 19 мая), Дворце культуры завода имени С. Кирова (Макеевка, 20 мая), драматическом театре имени Артема (Донецк, 21 мая), а также Институте прикладной математики, НИИ, летнем кинотеатре возле реки Кальмиус, Дворце культуры имени М. Калинина и т. д.

Рекорд тех гастролей был установлен Высоцким 20 мая, когда он дал сразу шесть (!) концертов (накануне им было дано пять выступлений). Марафон начался в 10 часов утра и закончился в 11 вечера. Было дано два концерта в Макеевке и четыре в Донецке (во Дворце спорта «Дружба» — три, в студенческом клубе Медицинского института — один). Плюс поздно ночью он побывал в гостях у А. Крыжановской, где тоже пел, правда, всего лишь одну песню — «Мишку Шифмана». Думается, если бы в сутках было больше 24 часов, Высоцкий выступил бы значительно больше. Учитывая недавний диагноз врачей (о том, что внутри у Высоцкого чуть ли не все органы больные), остается только удивляться, откуда у него брались силы на такой марафон. Хотя другого выхода у него не было. Во-первых, зрительский интерес к его выступлениям был огромным, во-вторых — наркотическая зависимость требовала все больших доз, а это «зелье» стоило в десятки раз дороже, чем «зеленый змий».

Столь масштабные гастроли по одной из крупнейших советских республик, Украине, наглядно свидетельствовали о том, что власть Высоцкого абсолютно не боялась и зла на него не держала (хотя сам он камень за пазухой держать продолжал). Кстати, о последнем властные структуры прекрасно были осведомлены, даже несмотря на то, что в официальные свои концерты песни, несущие явный антисоветский подтекст, Высоцкий никогда не включал. Исполнял он их разве что на «квартирниках», да и то не все. Так что большая часть подобных произведений широкому слушателю известна не была. Но власть о них знала, поскольку имела возможность негласно вторгаться в обитель Высоцкого: в его квартиру на Малой Грузинской, 28, восьмой этаж. Эти спецмероприятия были широко распространены в КГБ, который посредством подобных рейдов (когда хозяева квартир были в отлучке) имел возможность узнавать, о чем на самом деле думает творческая интеллигенция. Ведь именно «в стол» писалась правда, а на публику выносилась полуправда, а чаще откровенная ложь. Как пел сам Высоцкий: «Правда, в речах его правды — на ломаный грош…»

На основе этих умозаключений задумаемся вот о чем: наверху прекрасно знают о подлинных мыслях Высоцкого относительно действующей власти, но предпочитают его по этому поводу не беспокоить. То есть происходит своеобразная сделка: дескать, ненавидь нас «в стол», но в реале будь добр свою ненависть сильно не выпячивай. За это ты будешь ездить по стране сколько тебе влезет, выступать в самых больших залах, а также выезжать за границу в любое время и на сколь угодно длительный срок. Типичная сделка тех времен между властью и большей частью либеральной интеллигенции.

Но вернемся к событиям весны 77-го.

В столицу Высоцкий вернулся вполне умиротворенный и уже 28 мая дал здесь очередной концерт в одном из любимых им учебных заведений — в МВТУ имени Баумана.

Утром следующего дня актеры Театра на Таганке пришли на репетицию, а у служебного входа их уже ждала новость от вахтера: тот развернул перед ними свежий номер главной газеты страны «Правда», где была помещена статья про новый спектакль труппы «Мастер и Маргарита». Этой новости можно было бы радоваться, поскольку до этого «Правда» практически ничего не писала о «Таганке», если бы не одно «но»: статья была из разряда зубодробительных. Ее автор — зав. отделом газеты Н. Потапов — назвал свое творение весьма хлестко — «Сеанс черной магии на „Таганке“. Суть публикации сводилась к следующему.

Автор возмущался, что в год 60-летия Великого Октября, когда вся страна готовилась достойно встретить юбилей и театры соревновались в спектаклях на революционную тему, режиссер «Таганки» Юрий Любимов поставил булгаковского «Мастера и Маргариту», где главным героем вывел Сатану. «Нет! — восклицал Потапов. — Там, где „правит бал“ булгаковский Сатана, шаги реальной истории не слышны».

Судя по всему, эту статью инициировали представители державного лагеря, которые, не имея возможности сорвать постановку спектакля, смогли лишь ударить по нему через партийную печать, да и то после премьеры, а не до нее. Однако статья сильно всполошила «сатанистов» — почитателей «Таганки». Как вспоминает все тот же В. Смехов:

«Нам звонили, просили крепиться и не сдаваться… Из ободряющих звонков коллег выделю телефонный звонок Коли Бурляева. Коля жарко уверял меня, что наступают черные дни для „Таганки“, что ему страшно за нас и он просит не забывать, что он — всегда с нами…» (Сегодня Николай Бурляев уже не с «ними», а даже наоборот — в лагере державников — Ф. Р.)

Самое интересное, но эта публикация в главной печатном органе страны ни к каким оргвыводам по отношению к театру не приведет. То ли по причине шумной реакции на Западе, то ли потому, что силы, стоявшие за выходом этого спектакля, были слишком влиятельны, чтобы напугать их газетной заметкой. Короче, Сатана продолжил править балом — в стенах «Таганки».

1 июня ЦТ в очередной раз показало ленту Александра Столпера «Живые и мертвые», где за Высоцким числился эпизод. Эту трансляцию он не видел, поскольку был на репетиции в татре.

В эти же дни ему поступило лестное предложение от режиссера Алексея Салтыкова. Тот на «Мосфильме» готовился к постановке фильма «Пугачев» (с 30 мая начался подготовительный период) и предложил герою нашего рассказа главную роль (еще одним претендентом на роль крестьянского вождя был писатель Борис Кулик).

Отметим, что А. Салтыков числился в киношной среде по лагерю державников и, казалось бы, должен был стойко игнорировать либерала Высоцкого. Но, поди ж ты, пригласил его на главную роль! В чем же дело? А дело в том, что смычка многих державников и либералов проходила по линии общего неприятия брежневского «застоя», который они считали настоящей бедой для страны. Поэтому строки из песни Высоцкого «Купола», где он пел о том, что «Россия распухла от сна», находила живой отклик у представителей обеих группировок и рождала у них мечту о появлении «нового Петра», а то и бунтаря Емельяна Пугачева, которые смогли бы «разбудить» Россию от затянувшегося сна. А поскольку главным бунтарем в среде советской интеллигенции слыл Владимир Высоцкий, поэтому приглашение его на главную роль в картину о русском бунтаре XVIII века было делом вполне закономерным.

Что касается самого Высоцкого, то и он этой идеей увлекся по-настоящему. Приехал на «Мосфильм», где были сделаны сначала фото-, а потом (самое начало июня) и кинопробы. Обе убедили режиссера в правильности сделанного выбора. Но в дело опять вмешались чиновники Госкино, которые были не дураки и прекрасно разгадали тот подтекст, который имел в виду режиссер, приглашая на главную роль именно Высоцкого. В итоге его кандидатура (как и Бориса Кулика) была отклонена. И на роль Емельяна Пугачева был утвержден тот самый Евгений Матвеев, который однажды, в начале 70-х, уже перебегал дорогу нашему герою — в фильме «Я — Шаповалов Т. П.». Причем чиновников не убедило даже то, что консультант фильма, историк, был категорически против «такого Пугачева». Но его мнение было проигнорировано, поскольку речь шла о «священной корове» — об идеологии.

В самом начале июня Высоцкий улетел в Париж. Там он записал свой очередной (третий) французский диск-гигант — на этот раз на фирме «Полидор». После чего они с женой отправились на остров Косумель в Мексике, где Влади предстояли съемки в фильме «Тайна бермудского треугольника». Пока она в поте лица трудилась на съемочной площадке, Высоцкий наслаждался местными красотами. В конце июня он пишет письмо своему приятелю и коллеге по «Таганке» Ивану Бортнику (пришло 5 июля). Приведу некоторые отрывки из него:

«Здесь почти тропики. Почти — по-научному называется суб. Значит, здесь субтропики. Это значит — жара, мухи, фрукты, жара, рыба, жара, скука, жара и т. д. Марина неожиданно должна здесь сниматься в фильме „Дьявольский Бермудский треугольник“… Роль ей не интересная ни с какой стороны, только со стороны моря, которое, Ванечка, вот оно — прямо под окном комнаты, которая в маленьком таком отеле под названием „La Ceiba“. В комнате есть кондиционер — так что из пекла прямо попадаешь в холодильник. Море удивительное, никогда нет штормов, и цвет голубой и синий и меняется ежесекундно…

Съемки — это адский котел с киношными фонарями. Я был один раз и… баста. А жена моя, добытчица, вкалывает до обмороков. Здоровье мое без особых изменений, несмотря на лекарства и солнце, но я купаюсь, сгораю, мажусь кремом и даже пытаюсь кое-что написать…»

Стоит отметить, что в Мексике на Высоцкого снизошло вдохновение — им было написано сразу несколько произведений, причем разных по жанру. Среди них такие философские вещи, как «Упрямо я стремлюсь ко дну…», «Этот шум — не начало конца…», «Когда я об стену разбил лицо и члены…», а также шуточная мини-поэма с длинным названием «Письмо в редакцию телевизионной передачи „Очевидное-невероятное“ из сумасшедшего дома — с Канатчиковой дачи».

В «Упрямо…» Высоцкий «пробалтывается» о новом внутреннем конфликте, который в нем нарастает с неумолимой быстротой. Судя по песне, автору все обрыдло: «кошки-мышки» с властью, зависть коллег, проблемы личной жизни. Он «потерял ориентир» на земле и разочаровался в людях:

Мы умудрились много знать,

Повсюду мест наделать лобных,

И предавать, и распинать,

И брать на крюк себе подобных.

И это разочарование толкает Высоцкого на откровенное признание:

И я намеренно тону…

В другом произведении — «Этот шум — не начало конца…» («Про глупцов») — явно читались политические мотивы. Речь там шла о трех глупцах, которые состояли при власти (видимо, советской) и спорили о том, кто из них… глупее. В итоге выяснилось, что первый глуп физически («даже мудрости зуб… не вырос»), второй — идеологически («способен все видеть не так, как оно существует на деле»), третий — глуп вообще во всем («ни про что не имею понятья»). Судя по всему, автор выносил убийственный вердикт советской власти, которая, по его мнению, была глупа по всем направлениям.

Спор глупцов попытался разрешить мудрец, который заявлял, что «стоит только не спорить о том, кто главней, — уживетесь отлично». То есть глупой власти лучше оставить все как есть («не кажитесь глупее, чем есть, — оставайтесь такими, как были»). Но власть не вняла совету мудреца и упрятала его в «одиночку». Совершив тем самым очередной глупый поступок. Видно, под мудрецами Высоцкий подразумевал людей, которые пытались дать советы власти (не зря же она называлась советской), но та предпочла одних выслать (как Александра Солженицына), других преследовать (как Андрея Сахарова).

Определенный политический подтекст несла в себе и другая вещь — «Когда я об стену разбил лицо и члены…» Там главными персонажами были лирический герой, приговоренный к смерти, и его палач. В образе последнего скрывалась вообще любая власть, в том числе и советская, которая плодит палачей («накричали речей мы за клан палачей»).

Что касается песни-шутки «Письмо в редакцию…» («Дорогая передача…»), то и здесь без политики не обошлось. В ней снова читался ерническо-издевательский подтекст по отношению к советскому строю, который в песне олицетворяет сумасшедший дом «Канатчикова дача». Его обитатели — советские люди — окончательно свихнулись от родной пропаганды (ТВ, радио, газеты) и ищут помощи… у нее же, посылая письмо в самый центр этой самой пропаганды — в Останкинский телецентр (как мы помним, в первый раз Высоцкий прошелся «шершавым языком» по ЦТ в 72-м — в песне «Жертва телевидения»).

Трудно сказать, когда именно в голову Высоцкого пришла идея песни «Дорогая передача…» Вполне вероятно, что это случилось с ним прямо по месту ее написания: во-первых, фильм, в котором снималась Влади, как мы помним, повествовал о загадках Бермудского треугольника, во-вторых — островные красоты Косумеля вполне могли навеять мысли о том, что здесь рай, а дома — сумасшедший дом, поскольку там «удивительное рядом — но оно запрещено».

В этой песне (из-за ее протяженности) содержится много разного рода «фиг», спрятанных под шутливые строчки. Правда, был и весьма откровенный кусок, где автор прямолинейно указывал на предмет своей критики:

Больно бьют по нашим душам

«Голоса» за тыщи миль, —

Зря «Америку» не глушим,

Зря не давим «Израиль»:

Всей своей враждебной сутью

Подрывают и вредят —

Кормят, поят нас бермутью

Про таинственный квадрат…

Под «бермутью» имелась в виду не только вражья пропаганда, но и родная советская. Вот почему в большинстве публичных исполнений эта строчка из песни выпадет, чтобы лишний раз не нервировать «лекторов из передачи» (то бишь советских агитпроповцев).

Между тем, после того как съемки эпизодов с участием Марины Влади закончились, звездная чета покинула гостеприимный остров и перебралась в Мехико. Там супруги поселились у знакомой Влади — балерины русского происхождения по имени Макка. Ее сын работал на тамошнем телевидении, и это обстоятельство явилось поводом для приглашения туда Высоцкого. Он выступил в музыкальной передаче «Musicalisimo», где рассказал о себе и спел несколько песен. Как ишет М. Влади:

«Мы срочно готовим программу. Надо отобрать и перевести тексты на испанский, написать биографию, пусть даже не всю, потому что здесь тебя совсем не знают. Надо подумать о декорации и подобрать аккомпанемент. После долгих споров мы выбираем сольный концерт — это то, что ты предпочитаешь, и последние записи, сделанные в США для Си-би-эс, доказывают, что это и для публики лучшее решение…

Написанный тобой текст настолько не нуждается в комментариях, что передача проходит без интервью. Ты поешь, как всегда, не щадя сил. И телефонная станция телевидения буквально разрывается от звонков восхищенных зрителей. За час ты завоевал публику всего Мехико…»

Передача выйдет в эфир по 13-му каналу в 20.00 часов 9 августа. На тот момент Высоцкого в Мехико уже не было: вместе с Влади и ее детьми он уже был на Таити. Там они пробыли две недели.

1 августа мама Высоцкого Нина Максимовна получила от сына долгожданную весточку — открытку с Таити, из города Афареату, что на острове Моореа. В ней сын сообщал: «Мамочка! Это — Таити, и мы сейчас тут. Замечательно. И дети счастливы, и мы тоже. В Москву приеду в середине сентября. Писать нам некуда, потому что на месте мы не сидим — или плаваем, или летаем. Я — черный. Целую крепко. Володя».

С Таити супруги вскоре перебрались в Америку. В субботу, 20 августа, в Нью-Йорке они встретились с поэтом Иосифом Бродским, вынужденным навсегда покинуть Советский Союз летом 72-го. Этого человека Высоцкий сильно уважает как поэта и как бывшего советского гражданина, пострадавшего от режима (как мы помним, еще в 64-м Бродский отбывал ссылку за тунеядство, хотя власть вполне могла упечь его за решетку за попытку теракта — угона самолета, но пожалела). Отметим, что в эмигрантских кругах Бродский слыл не только антисоветчиком, но и русофобом, который даже в своих стихах сетовал, что «в России великий план запорот». Но западника Высоцкого это нисколько не смущает — в первую очередь он видит в Бродском своего коллегу — поэта, причем выдающегося. Как пишет биограф нашего героя В. Новиков:

«Посидели втроем в кафе, потом в маленькой квартире Бродского. Стихи Высоцкого он слушал внимательно, не обнаруживая собственных эмоций. Потом произнес что-то доброжелательное о рифмах, о языке — таким, наверное, и должен быть отзыв признанного мэтра. Сказал, что только что прослушанное гораздо сильнее, чем стихи Евтушенко и Вознесенского. Это Высоцкого не слишком обрадовало, ему такие вещи никогда не доставляют удовольствия. К тому же по части рифм и языка Евтушенко и Вознесенский не так уж слабы. Разница, наверное, все-таки в другом, но до вопросов философских с первого раза пока не дошли.

Потом Бродский прочел им собственное стихотворение, написанное по-английски, а на прощание подарил маленькую книжечку русских стихов с названием «В Англии». Такую же надписал для Миши Козакова и попросил передать ему в Москве. Марина считает, что встреча прошла замечательно и что отныне можно говорить: Бродский признал Высоцкого настоящим поэтом…»

К слову, в Америке Высоцкий родил на свет три новых песни: «Был побег на рывок…», «В младенчестве нас матери пугали…» (обе посвящены Вадиму Туманову), «Про речку Вачу и попутчицу Валю».

Пока Высоцкий находился в отъезде, на родине случилось ЧП: едва не погиб его близкий друг Всеволод Абдулов. С ним случилось следующее. Он снимался в Баку в детской сказке, где играл роль доброго волшебника. 21 августа съемки эпизодов с его участием закончились, и Абдулов засобирался в Москву. Перед отъездом заехал на коньячный завод, где взял две канистры коньяка, фруктов, овощей и тронулся в путь. Однако по пути его ждало несчастье.

23 августа, когда Абдулов подъезжал к городу Ефремов Тульской области, у его автомобиля лопнуло переднее колесо. Машина пошла юзом, после чего сделала шесть (!) полных переворотов через капот. Спустя несколько минут, когда к месту аварии примачалась «Скорая помощь», Абдулова извлекли из искореженной машины и отвезли в хирургическое отделение Центральной районной больницы Ефремова. Сразу взяли пробу на алкоголь, но она показала отрицательный результат. Поставили диагноз: ушиб головного мозга средней тяжести с поражением правого полушария, закрытая травма черепа с подоболочным кровотечением, ушибленная рана в теменной области.

Из Тульской областной больницы специально приехал врач Валерий Драбушев, чтобы перевезти пострадавшего артиста к себе, но сделать это сразу не удалось — была опасность навредить больному. Это произошло только 29 августа, когда в состоянии здоровья Абдулова появилось некоторое улучшение. В Тулу, в нейротравматологическое отделение областной больницы в Глушанках, его доставили с помощью санитарной авиации. В карточке больного в те дни были сделаны записи: «ведет себя неадекватно», «сознание затемненное».

В те дни Высоцкий был в Монреале, где проходил международный кинофестиваль (он шел с 19 по 28 августа). Помимо фестивальных мероприятий, звездная чета посещала и другие. Так, 26 августа супруги присутствовали на концерте известной рок-группы «Эмерсон, Лэйк и Палмер», который проходил на Олимпийском стадионе в Монреале. По словам М. Влади: «Эмерсон, Лэйк и Палмер» в энный раз исполняют на бис песни, и ты вдруг принимаешься петь во все горло. Наши обалдевшие соседи привстают посмотреть, откуда исходит этот громыхающий голос, подхватывающий темы рока, и, заразившись твоим энтузиазмом, все начинают орать».

Там же к Высоцкому однажды подошел М. Аллен, который захотел опубликовать в английском переводе «Охоту на волков», и попросил у Высоцкого разрешения на эту публикацию. Но Высоцкий дать такое разрешение не решился. Сказал: «А Вы опубликуйте так… Без разрешения». Дескать, в суд на вас подавать не буду.

Когда звездная чета вернулась в Париж, Высоцкий узнал о несчастье с Абдуловым. И принялся названивать в Тулу чуть ли не ежедневно. Вот как об этом вспоминает врач В. Дробышев:

«Высоцкий несколько раз звонил. Когда я был дежурным врачом, он попадал на меня, и я разговаривал с ним. Высоцкий звонил из Парижа. Я это знал потому, что в телефонной трубке было хорошо слышно, как телефонистки кричали: „Мадмуазель, мадмуазель…“ В основном весь разговор касался здоровья Абдулова.

Когда Высоцкий в первый раз позвонил, это было несколько неожиданно. Мы уже привыкли к тому, что здоровьем Абдулова интересовались многие люди, но чтобы Высоцкий! Да еще из далекой страны… Когда Абдулову передавали, что звонил Высоцкий, он очень живо на это реагировал. У него была эйфория после травмы, он очень долгое время не совсем четко ориентировался, где находится. После сообщения о звонке Высоцкого он всегда рассказывал по этому поводу какой-нибудь анекдот.

Часто Абдулов проговаривал текст ролей из различных спектаклей, а потом только вспоминал, что речь идет о чем-нибудь другом. А вот звонки Высоцкого придавали ему больше оптимизма. И в первое время он всегда спрашивал: «А Володя не здесь?» Судя по всему, они были большими друзьями, людьми очень близкими…»

Вернувшись на родину в самом начале сентября, Высоцкий собирался немедленно ехать в Тулу навестить друга. Но врачи отговорили: попросили подождать, когда Абдулову станет лучше. И Высоцкий отправился с концертами в Харьков. На календаре была суббота, 3 сентября. Конферировал на концертах Николай Тамразов, который впоследствии станет сопровождать Высоцкого во многих его гастролях. Однако в тот первый раз их общение едва не завершилось скандалом.

Началось все с невинного вопроса Тамразова к Высокому, как того объявлять. Артист попросил сделать это как можно короче: «Поет Владимир Высоцкий». Но Тамразов решил, что называется, повыпендироваться и произнес перед зрителями напыщенную речь: «А теперь все оставшееся время Вы проведете с тем, ради которого Вы сюда пришли… Для вас поет артист, поэт, композитор…» И все, что мог Высоцкий, конферансье возвел в ранг самых больших эпитетов и громких звучаний! Причем не сказал, а буквально прокричал свой монолог, поскольку дело было во Дворце спорта. Когда Высоцкий вышел на сцену, он взглядом буквально испепелял Тамразова. Однако затевать скандал перед выступлением он не стал, решив сделать это чуть позже.

Отыграв концерт, Высоцкий нашел за кулисами Тамразова и зло его спросил: «Слушайте, Вы!.. Мы ведь договорились, как меня объявлять?! Так какого же…» — дальше шел набор ненормативной лексики. Короче, конферансье был жестко поставлен на место. Далее приведу рассказ самого Н. Тамразова:

«Следующий концерт в этот же день. Я снова на сцене:

— Нас частенько спрашивают: волнуется ли артист перед выходом? Если артисту есть что сказать — то волноваться не обязательно, а если нечего — то волноваться все равно бесполезно. Возьмем, к примеру, меня — у меня всегда есть что сказать. Сейчас скажу три слова — и будут аплодисменты, будет успех. Итак, три слова: «Поет Владимир Высоцкий!»

Зал грохнул аплодисментами. Володя выходит. Я, не обращая на него внимания, раскланиваюсь… Володя стоит, смотрит. Поворачиваюсь к нему:

— Володя, смотрите, как меня не хотят отпускать! Какой успех у меня сегодня!

Смотрю — он заулыбался. Ну, слава богу, кажется «попадаю»… Я говорю:

— Товарищи зрители! Ну я же не один здесь… Есть еще Высоцкий! Давайте послушаем его. А вдруг у него тоже есть что сказать…

Я понял, что ему это понравилось, потому что в конце концерта он поднял руку и сказал свою любимую фразу:

— Поберегите ладошки — детей по головам гладить.

А потом добавил:

— А теперь давайте послушаем Тамразова — у него всегда есть что сказать…»

9 сентября по ЦТ вновь показали «Карьеру Димы Горина». Высоцкий эту трансляцию не видел, поскольку был в те дни в Париже. Причем на этот раз он приехал во Францию по приглашению тамошней «Правды» — главной газеты французских коммунистов «Юманите», чтобы принять участие в ежегодном празднике этого издания под названием «Ситэ Интернасьонал». Отметим, что это было первое подобное публичное выступление Высоцкого под эгидой ФКП. Однако отказать он не мог, поскольку, во-первых, жена у него была видная коммунистка, во-вторых — ФКП много делала для его популяризации во Франции (взять хотя бы запись двух альбомов и их раскрутку).

8 сентября в «Юманите» появилась реклама этого концерта, а на следующий день Высоцкий специально приехал в концертный зал, где ему предстояло выступать, чтобы порепетировать и настроить аппаратуру. По его же словам: «В первый раз я буду петь во Франции, поэтому немного волнуюсь. Мне сказали, что будет много зрителей…» Зрителей и в самом деле придет большое количество, причем больше половины составят представители русской эмиграции (концерт пройдет 11-го).

Вернувшись на родину, Высоцкий отправился в Тулу, чтобы навестить Всеволода Абдулова. Случилось это в субботу, 17 сентября. Шансов на то, что его пропустят к больному, было мало: накануне ему позвонила мать Абдулова и предупредила об этом. Но она же посоветовала ему обратиться к фельдшеру больницы Владимиру Мартынову, который может помочь. Высоцкий так и сделал. Фельдшер действительно помог: позвонил в приемное отделение и попросил дежурную сестру пропустить к Абдулову Высоцкого. Дежурная засмеялась: «Хватит шутить, Володя! Какой еще Высоцкий? Он, наверное, сейчас во Франции». На что Мартынов ответил: «Это правда, он сейчас у меня, и я его направляю к вам». Как вспоминает фельдшер:

«Во время этого разговора Высоцкий, помню, все возмущался нашим больничным режимом, внутренним „драконовским“ (это его слово мне хорошо запомнилось) законом. Его, как и везде в нашей стране, и тут не пускали (оставим последнее заявление на совести его автора, поскольку большинство дверей для Высоцкого как на родине, так и за границей были не просто открыты, а буквально распахнуты настежь. — Ф. Р.).

Мы вышли с Высоцким в коридор. Из большого окна я показал ему дверь для посетителей, куда ему следовало идти. Одновременно я увидел «Мерседес» — автомобиль, редкий в то время даже для Москвы, не говоря уже о Туле, который стоял в самом центре площади перед главным входом больницы, прямо под знаком «Стоянка запрещена». Бесспорно, это была машина Высоцкого. Владимир Семенович, глядя в окно, внимательно выслушал меня, затем сказал: «Спасибо, до свидания», — повернулся и направился к выходу из нашего корпуса.

На улице его уже ждали. Весть о приезде Высоцкого мгновенно разнеслась по больнице, и те врачи и медсестры, кто не был загружен работой, вышли посмотреть на певца и артиста. Конечно, их было не очень много, но не стоит забывать, что был выходной день и многие отдыхали дома. Зато много было тех, кто находился на излечении и кто, нарушив режим (а было время тихого часа), также вышел на улицу…»

В четверг, 29 сентября, «Таганка» чествовала своего шефа — главного режиссера Юрия Любимова, которому исполнилось 60 лет. Не остались в стороне и власти, наградившие юбиляра орденом Трудового Красного Знамени. Подарок был более чем неожиданный, учитывая то, что каких-нибудь несколько месяцев назад «Правда» раздолбала его спектакль «Мастер и Маргарита» и большинство специалистов предрекали после этого закат карьеры прославленного режиссера. Ан нет — его наградили орденом, да еще пообещали через месяц отпустить с труппой театра в первую западную гастроль — во Францию. Все это было не случайно, а являлось прямым следствием все того же заигрывания властей с либеральной фрондой.

Как мы помним, Юрий Любимов с 1974 года стал выездным и по просьбе итальянских еврокоммунистов (Любимов числился чуть ли не в друзьях генсека КПИ Энрике Берлингуэра) получил возможность ставить свои спектакли как в Италии, так и в других европейских странах. Живет режиссер как фон-барон: разъезжает на «Ситроене» (на иномарках в Советском Союзе ездили только избранные, сливки общества), проживает в престижной сталинской высотке на Котельнической набережной. Не бедствует и его «Таганка»: еще в середине 70-х власти принимают решение построить театру новое здание (впритык к старому) и выделять ему еще большие средства из госбюджета.

Даже в среде самих либералов все эти реверансы в сторону Любимова вызывали законное удивление. Получалось, что чем больше он мастерит «фиг» в сторону власти, тем активнее та его поощряет. Многие тогда в открытую говорили, что шеф «Таганки» на коротком поводке у КГБ. Эту версию чуть позже озвучит парторг «Таганки» Борис Глаголин, который в приватном разговоре с Валерием Золотухиным заявит:

«То, что Любимов писал в КГБ, — для меня это сейчас абсолютно ясно. Если бы было что-то, меня, по моему положению парторга, вызвали бы и спросили. Меня за 20 лет никто ни разу ни о чем не спросил. Значит, они все знали от него самого, и ему было многое позволено, и все это была игра…»

В словах парторга «Таганки» нет ничего необычного: в советской творческой элите доносить друг на друга было в порядке вещей. Таким образом «инженеры человеческих душ» выторговывали для себя различные блага: высокие звания, комфортабельные квартиры, заграничные поездки и т. д. И наивно предполагать, что «Таганка», являясь Меккой либеральной фронды, была вне поле зрения Лубянки. В этом плане она, наоборот, должна была быть в числе лидеров, поскольку там постоянно тусовались все самые известные советские (и не только!) либералы, контакты которых КГБ обязан был фиксировать. Можно даже предположить, что «таганковский улей» чекисты специально не ворошили, чтобы иметь возможность через своих стукачей следить за настроениями либеральной фронды. Поэтому не ошибусь, если предположу, что стукачей в «Таганке» было больше, чем в любом советском театре. Вот почему, когда пал Советский Союз, именно представители творческой интеллигенции больше всех призывали народ пойти и разгромить КГБ: ведь там хранились их доносы друг на друга. Однако в своем рвении либералы если и преуспели, то не намного: большинство архивов КГБ уничтожить не удалось. И они ждут своего часа. Жаль, что он еще не пробил: в таком случае мы бы узнали истинную подноготную многих нынешних «глашатаев свободы».

Кстати, когда руководительница Музея В. Высоцкого, его бывшая супруга Людмила Абрамова, в 90-е обратится в ФСБ России с просьбой дать ей возможность познакомиться с личным досье на Высоцкого, ей сначала ответят, что такого досье там нет, а потом прозвучит и вовсе неожиданное: «Если вы его получите, то вы та-а-кое узнаете!..» Интересно, что бы это значило?

Но вернемся к Юрию Любимову.

Своей кульминации благоволение властей к шефу «Таганки» достигло в год славного юбилея — 60-летия Октября — и принятия новой, брежневской, Конституции (7 октября), когда его наградили орденом Трудового Красного Знамени. Этой же награды в те же дни удостился еще один юбиляр — коллега Любимова, руководитель МХАТ Олег Ефремов. Разница была лишь в том, что Ефремову орден на лацкан пиджака нацепил сам Брежнев, а Любимову это сделал кандидат в члены Политбюро, первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Василий Кузнецов, который в порыве чувств так разоткровенничался с именинником, что шепнул ему на ухо: «Тут у нас некоторые предлагали дать тебе Боевого Красного Знамени…»

Вот такое невольное признание вырвалось из уст высокого начальника: главному фрондеру и антисоветчику страны кто-то из высоких шишек предлагал вручить боевой орден! Видимо, чтобы он еще яростнее воевал против советской власти. Что называется, приплыли!

В своем известном романе «Зияющие высоты» (1976) Александр Зиновьев изобразил некий Театр на Ибанке. Описывая его обитателей (включая артистов и публику), автор выдал им следующую характеристику:

«С моральной точки зрения, советская интеллигенция есть наиболее циничная и подлая часть населения. Она лучше образованна. Ее менталитет исключительно гибок, изворотлив, приспособителен. Она умеет скрывать свою натуру, представлять свое поведение в наилучшем свете и находить оправдания. Она есть добровольный оплот режима. Власти хоть в какой-то мере вынуждены думать об интересах страны. Интеллигенция думает только о себе. Она не есть жертва режима. Она носитель режима. Вместе с тем в те годы обнаружилось и то, что именно интеллигенция поставляет наиболее активную часть в оппозицию к той или иной политике властей. Причем эта часть интеллигенции, впадая в оппозицию к режиму, выражает лишь свои личные интересы. Для многих из них оппозиция выгодна. Они обладают привилегиями своего положения и вместе с тем приобретают репутацию жертв режима. Они обычно имеют успех на Западе. Западу удобно иметь дело с такими „борцами“ против советского режима. Среди таких интеллигентов бывают и настоящие борцы против язв коммунистического строя. Но их очень мало…»

Вполне вероятно, под этими немногими Зиновьев имел в виду и нашего героя — Владимира Высоцкого. Однако и его «идейность», как уже отмечалось, ловко управлялась властью. Люди ведь делятся на две категории: на тех, у кого на первом месте ценности, и на тех, у кого на том же месте — интересы. Последние двигают людей вперед, а ценности корректируют направление движения. В наши дни ценности практически отодвинуты на периферию жизни, однако начался этот процесс еще в 70-е годы прошлого века, когда советские либералы начали последний этап конвергенции советской системы с западной. Высоцкий был нужен либералам именно как носитель ценностей, взгляды на которые разделялись большинством советских людей (интернационализм, любовь к ближнему, неприятие насилия и т. д.). При этом Высоцким было не так легко управлять, но и эта проблема была разрешима при грамотном подходе. Для этого его специально держали в полуразрешенном статусе, чтобы а) поднять его реноме в глазах народа как носителя подлинных ценностей и б) чтобы он легче соглашался уступать разного рода интересам (поездки за границу, выпуск пластинок, съемки в кино и т. д.). Таким образом, к концу жизни он уже стал путать ценности с интересами, впрочем, как и большинство советских людей. Потому, собственно, он и стал их наиболее ярким выразителем.

Но вернемся к хронике событий осени 77-го.

В день рождения Любимова (29 сентября) произошло примирение юбиляра с его коллегой Анатолием Эфросом. Как мы помним, судьба развела двух режиссеров двумя годами ранее, когда Эфрос поставил на Таганке «Вишневый сад». Причем, Любимов ам пригласил Эфроса поставить эту пьесу на сцене своего театра, а когда увидел — возненавидел ее создателя. Спрашивается, зачем тогда звал? Вражда двух режиссеров угнетала весь театр. Они не только не здоровались друг с другом, но старались даже не встречаться на одной территории: если к театру подъезжал кто-то из них и видел у входа машину недруга (у Любимова был «Ситроен», у Эфроса — «Жигули»), то тут же разворачивался и уезжал. Высоцкий три раза приглашал режиссеров к себе в гримерную, чтобы попытаться их помирить, но все было напрасно. Как вдруг в день 60-летия Любимова это чудо свершилось. Вот как об этом вспоминает В. Золотухин:

«Таганка» празднует 60-летие своего создателя… В театре шумно. Труппа сидит на полу, на афишах знаменитых любимовских спектаклей. Праздник, победа, удача, впереди — Париж, огромное, месячное турне. Бренчат гитары, работает дешевый ресторан. Это актрисы под капусту и соленые огурчики наливают именитым гостям по шкалику водки. Пьянство коллективное еще не запрещено. Любимов разгорячен. Только что знаменитый поэт Вознесенский преподнес юбиляру огромного глиняного раскрашенного Петуха Петровича. Держит его в руках, говорит разные слова и заканчивает: «Чтобы в ваших спектаклях никогда не было пошлости и безвкусицы!» — и расшибает вдребезги Петьку об пол… Лихо! Лихо! Мало кто понял метафору, но — лихо. Может быть, Андрей Андреевич намекал Мастеру на живого петуха, появляющегося в «Гамлете»… раздражал его живой петух в трагедии Шекспира или просто ради хохмы?..

Но вдруг среди грома, шума и веселья образовалась та самая звенящая тишина. Она образовалась не сразу, а с первым шепотом-известием, что по маршу лестницы поднимается Эфрос и с ним два-три его артиста. Эфрос поднимается в логово к своему врагу, сопернику, жуткому скандалисту. Он поднимается… он приближается. Театр замер, обмер… что-то будет, что, думали все, может выкинуть в первую очередь Любимов — вот чего боялись знающие о конфликте. Эфрос подошел близко и тихо-тихо, но, точно ставя слова в ряд образной формулы, произнес: «Юра, я хочу в этот день подарить тебе то, что ты так любишь и что так хочешь и стремишься иметь», — и подает ему старую книгу. Юра разворачивает и читает: А. Чехов, «Вишневый сад». И Юра поплыл. Он заплакал. Хотя он ненавидит у мужчин, у артистов слезы. Слезы — это сантимент, который надо задавить сразу, как гаденыша, в зародыше…

Любимов провел свой день рождения в стиле антиюбилея. Актеры сидели на полу, каждого, кто выступал, угощали рюмкой водки. Кто только не приветствовал «Таганку»: либеральные журналы и московская милиция, коллеги из театров и «Скорая помощь». Любимов был в джинсовом костюме, балагурил, вспоминал недобрым словом министров культуры, смело шутил. Начальство с удовольствием откушивало водку и закусывало этими остротами, не подавившись…»

В субботу, 1 октября, чествовали другого юбиляра — Олега Ефремова, которому исполнилось 50 лет. Торжество состоялось на сцене МХАТ, где работал именинник, сразу после спектакля «Сталевары». В отличие от «Таганки», которая отпраздновала день рождения своего шефа по-антиюбилейному, в Художественном театре все было иначе: чинно и благородно. И эту строгость официоза испортили все те же таганковцы: Высоцкий спел посвящение Ефремову, в котором просил юбиляра не избираться в «академики».

8 октября популярному писателю Юлиану Семенову исполнилось 46 лет. Он в тот день вернулся из Ленинграда и собирался ехать к себе на дачу на Пахру, чтобы в кругу друзей отметить это событие. В том же поезде в столицу вернулись и Владимир Высоцкий с Вадимом Тумановым. Семенов, естественно, стал зазывать их к себе: мол, выпьем-закусим. Но Высоцкий от этого приглашения вежливо отказался, сославшись на то, что ему сейчас недосуг. Как вспоминает В. Туманов:

«Мы были в тот момент совершенно свободны, хотели есть, кажется, еще в Ленинграде и как раз, выйдя из вагона, обсуждали, куда пойти. Почему он не пошел? Точно не могу ответить, но, кажется, что-то в приглашении, в форме его, что ли, показалось Володе некорректным. Он был очень чуток к нюансам…»

11 октября начинаются гастроли Владимира Высоцкого в Казани. И опять он дает концерты на самых вместительных площадках: во Дворце спорта и в Молодежном центре. Вместе с ним там же выступает и вокально-инструментальный ансамбль (ВИА) «Шестеро молодых», однако народ идет прежде всего на Высоцкого, слава которого не сравнима ни с чьей другой. Именно казанцам суждено будет стать первыми слушателями нового шлягера от Высоцкого — песни «Письмо в редакцию…» («Дорогая передача»).

Как свидетельствуют очевидцы, зал бурно реагировал на эту новинку, поскольку давно не слышал от Высоцкого такого сатирическо-юмористического выхлеста высшей пробы. Ведь в последние годы певец сильно посерьезнел и практически прекратил работать в жанре сатиры. Его последние удачи на этом поприще — песни «Диалог у телевизира» («Ой, Вань, гляди, какие клоуны…»), «Про козла отпущения», «Смотрины» («Там у соседа — пир горой…»), «Инструкция перед поездкой за рубеж», «В Шереметьево…» — были написана тремя-четырьмя годами ранее. Поэтому многим казалось, что Высоцкий времен «Милицейского протокола», «Мишки Шифмана» и «Чести шахматной короны» кончился. Ан нет: оказалось, жив курилка!

Вспоминает А. Кальянов: «Шестеро молодых» аккомпанируют Высоцкому. За пультом — я. Владимир Семенович дал мне строгое указание: чтобы по монитору он себя — не слышал! Нет проблем. Только занял свое место за пультом в зале, как повалил народ с магнитофонами. Умоляют подключить их к нашей аппаратуре. Но ладно бы один магнитофон, так ведь их набралось больше двадцати! А Владимир Семенович уважал коньячок. «Аист». И каждый из фанов с магнитофонами преподнес мне по бутылке этого «птичьего» коньяку. После концерта я Высоцкому все рассказал и честно заслуженным поделился. И он очень даже обрадовался. Тут же выпили по стаканчику с ним — для пробы. А потом перед каждым концертом Владимир Семенович принимал чай с коньяком. Пропорция как сегодня перед глазами: на четверть стакана коньяк, остальное чай…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.